В следующей жизни потанцуем

  Первый раз умирать всегда страшно. Кажется, что дальше этой жизни – ничего. Дальше - пугающая мрачным безмолвием пустота. Дальше - воронка, засасывающая в бесконечную тьму небытия. Умирая впервые, боишься, что тебя вот-вот поглоти;т промозгло-дикое ничто…Но в итоге снова открываешь глаза. Снова учишься дышать, есть, говорить...И жить. Вот только память о прошлом покидает быстро, закатываясь далеко за грань бессознательного. У обычного человека ее хватает всего на пару минут после рождения, а потом — чистый лист. Но везде есть свои исключения...
  Как раз я — то самое исключение. Черт бы побрал эти смерти и перерождения, но я все помню. Не знаю, почему именно мне Судьба решила предоставить такой урок. Может, из-за того, что я полный кретин. А, может,  просто успел наскучить свой Судьбе постоянными перерождениями. Как бы там ни было — я неудачник, который с каждой новой жизнью помнит все предыдущие. И не сказать, что это всегда приятные воспоминания!
  Первые жизни были полнейшим адом. Не успевал я родиться в новом теле, как почти тут же умирал. Сначала война, мины. Потом голод. В третий раз я сумел хоть немного подрасти с младенца до ребенка и уже почти научился ходить, но, как назло, началась бубонная чума, которая, и меня не обошла стороной. Каждый раз я досадовал на этот мир, не понимая, что тут вообще происходит и почему мне постоянно мешают провести здесь хоть одну полноценную человеческую жизнь. Поэтому в следующий раз я появился на свет с твердым намерением дотянуть хотя бы до первого юбилея. И моя цель действительно была достигнута. Я прожил в теле маленькой африканской девочки ровно до десяти лет. Измученное жаждой и антисанитарией детское тело просто не вынесло больше. Вот так и начала забавляться со мной Судьба. С самого первого прихода в этот мир. И так на протяжении всех перерождений.
  Спустя десятки неудачно начатых и не очень успешно завершенных жизненных циклов я стал уже более конкретно формулировать свои желания. Теперь мне хотелось быть только в мужском теле: оно ближе мне по энергиям. Также я перестал загадывать даже примерное количество лет, которые намереваюсь прожить, главное — максимально долго. Больше никаких войн, голода, болезней, антисанитарии и других излишне стрессовых ситуаций — все это я уже прошел.
  Поэтому мне довелось испытать настоящий восторг, пробудившись в лице Августа, обычного финского мальчика в миролюбивом городе Кронштадт. Новыми родителями моего тела были уже не просто тени, почти не осевшие в памяти, как другие. Нет, на этот раз судьба подарила мне двух совершенно не забываемых людей.
 -Спокойной ночи, Август. Я люблю тебя. - укладывала Августа спать финская земная мама.
   Ласка этой поразительной женщины была для меня совершенно новым опытом. Кажется, ее звали Оливией, но точно сказать уже не смогу. Укладывая маленького Августа спать она легонько касалась губами его лба, отчего ее светлые волосы щекотали нос. Мне нравилось слушать сказки, которые Оливия читала Августу, не подозревая, что в то время его душа была, возможно, старше ее. Но все же она любила меня, а эту энергию я впитывал жадно, как губка.
 - Мам...зачем мы приходим в этот мир? - спросил я Оливию, когда моему телу — телу Августа исполнилось шесть.
 - Ох, Август! Тебе еще не рано об этом задумываться? - Она улыбнулась, как обычно, только левым уголком губ. У Оливии была небольшая дисфункция мимики, отчего правая часть лица всегда оставалась неподвижна.
 - Мам, ну пожалуйста! - Я нарочито обиженно хмыкнул и вытянул пухлые губы Августа, отлично зная, что этот жест ее умиляет.
 - Что ж, ладно...сынок, в это мире... У каждого своя цель. Кто-то хочет научиться быть сильным. Кому-то нужно стать добрее. - Оливия сидела на краю моей постели с рассеянным взглядом. Мне представилось, как она перебирает в голове множество уже когда-то пришедших на ум мыслей.
        Вдруг Оливия посмотрела мне прямо в глаза и сказала уже совсем другим голосом:
 -Нет, сынок, это все не важно. Все это такие частные случаи, что их нет смысла рассматривать. Главное для чего люди живут — это любовь. - Мне привиделось, что ее слова вылетают из левой части рта и порхают по спальной как легкие ночные мотыльки. Оливия все говорила и говорила, пока детское тело Августа, в котором я пребывал, медленно погружалось в сон. Воспоминания об этой восхитительной женщине я пронес с собой в мои последующие перерождения.
  Жизнь в этой финской семье была поначалу полна любви и спокойствия. И все благодаря Оливии. Другой родитель, которого мне как Августу нужно было называть отцом, казался мне чужим. Этот мужчина иногда приходил домой ночевать. У него была плешивая светлая борода, странный акцент и совершенно несносный характер. Из-за него весь дом пропах дымом дешевого табака. Этот мужчина не помнил моего имени и называл Августа просто и коротко - «пацан». Оливия не раз говорила, что мне нужно любить этого Прокуренного Ублюдка только за то только, что он мой отец, но для меня это, конечно, был абсурд. У души нет отца или матери, только телу нужны эти двое для зачатия. Да и вообще, множество перерождений я не чувствовал потребности ни в ком, видя как часто и быстро сменяются декорации. Но теперь...у меня была Оливия. И она любила меня. Как сына, как человека и как душу.
  Каждый день жизни в теле Августа я исполнялся все большим доверием и любовью к Оливии. И каждый день я копил ненависть к названому отцу.
  А они постоянно ругались. Не знаю, как можно ссориться с такой доброй женщиной как Оливия, но этот придурок умудрялся. Зачастую она просто смалчивала обиды, однако были вещи, которые даже она не могла стерпеть. Например, измены. После каждой приведенной в дом шлюхи они били посуду. Каждый раз одни и те же брошенные с горечью слова, тарелки, потом извинения Оливии, более спокойные переговоры и наконец — примирения в спальне. Я слушал это за дверью комнаты всю эту августовскую жизнь, и ни разу ситуация не менялась. Знаю, мне не стоило испытывать эмоций к этим событиям, ведь все они — всего лишь различные проявления жизни на этой Земле. Но я почему-то был зол. В том перерождении, в том теле финского мальчика появился человек, которому я оказался важен. Пускай в этом мире любят ярлыки, но для меня это была не просто материнская любовь, но сближение двух душ. Да, все за пределами этого мира высокодуховны и самодостаточны, но тут, на Земле, мы все мечтаем о любви...
  Именно поэтому мне давно хотелось свернуть этому подонку шею. И ч такая возможность мне все-таки представилась.
 - Августу нужна новая зимняя куртка. - повторяла Оливия за закрытой дверью кухни. Ей в ответ только позвякивание ключей. Пьяный тип крутил их на пальце. - Ты слышишь меня?
 - Зачем ему вторая? - все мое тело — тело Августа наполнилось омерзением при одной мысли о его надменной прокуренной физиономии.
 - Он давно вырос из своей детской куртки! Гарольд, прошло уже десять лет. Ты знаешь, сколько лет твоему сыну?
 - Пф-ф... сейчас бы еще позабивать голову бесполезными цифрами. Будто мне больше нечего делать!
 - Но твой сын замерзает! - почти кричала Оливия сквозь слезы.
 - У меня нет денег, женщина. Ты меня итак разоряешь. - послышался щелчок зажигалки, из-под кухонной двери запахло дешевым табаком. Я едва сдержал кашель.
 - Может, тебе стоило бы поменьше тратиться на шлюх? - голос бедной женщины дрожал от обиды и праведного гнева.
    Я с трудом мог усидеть на месте, слыша их ссоры. Каждый раз меня так и подмывало заступиться за Оливию. Плевать, что мы тут ненадолго и к черту даже всю сыновью ревность, передающуюся мне от личности Августа, — она любила меня! Впервые мою старую, уставшую от неудачных перерождений душу кто-то полюбил.
    Пока я размышлял о своем долге, эти двое продолжали свои кухонные дебаты. Сидя под дверью точно сторожевой пес, я слышал надрывной истерический плач Оливии и ожидаемый звон бьющихся об пол (и не только) тарелок. Вскоре слов уже было почти не разобрать. Иногда сквозь шум, стенания и слезы пробивались ругательства. Все как обычно. Такие кухонные баталии случались всю мою жизнь — жизнь Августа, все эти девятнадцать лет в промозглой и пьяной Финляндии.
  Но в этот раз что-то пошло не так.
  Женский вопль резанул уши. С желудка августовского тела поднялось непонятное чувство, заползло в гортань и сдавило горло. Страх. Что-то ужасное происходило за дверью. Мне стоило тут же ворваться и прекратить бесчинства, но ноги отказали, став совсем ватными. Крики и шум на кухне становились все громче и невыносимее. Во входную дверь уже стучались соседи. Мои нервы натянулись как гитарные струны, а тело парализовало.
  «Чертов Август! Ты трус! - сказал я себе. Очевидно, у души страха нет, только у тела, у личности. - Там твою любимую мать мучает прокуренный подонок! И ты оставишь это как есть?». Похоже, на Августа мои слова подействовали, потому что ноги наконец ощутили опору. Рука нащупала дверную ручку и рванула ее что был сил.
  Ужасные, нечеловеческие вопли драли мой слух. Отвратительно-желтый свет ламп ослеплял. Сквозь дымку табачного дыма я разглядел этого ублюдка. У него была перекошенная рожа — то ли от алкоголя, то ли от ярости. Оливия лежала на полу, закрыв руками окровавленное лицо. Она все еще кричала от боли и страха. Прокуренный садист пнул ее пониже живота. На моих глазах. Оливия замолчала, только судорожные всхлипы непроизвольно вырывались из ее онемевшего наполовину окровавленного рта. Обезображенный рот больше никогда не улыбнется ласковой однобокой улыбкой.
  Как в тумане я помню, что, обезумев от ярости, кинулся на ее обидчика. Косточки его кулака впечатались мне в челюсть. Вспышка боли пролилась по всей голове. Еще удар. Мое тело снова застонало, теперь — в области плеча. Я едва не упал, но в последнюю минуту схватился за край стола. Тот подонок неспешно закурил. Всхлипывания Оливии сводили меня с ума, пробуждали просыпаться незнакомые доселе инстинкты.
  «Соберись, Август, ты нужен ей!». Я взмолился Судьбе о помощи и выпрямился, оперевшись о стол. Незаметно убрал руку за спину и стал наошупь искать потенциальное оружие. Я не отрывал взгляда от садиста, называвшегося моим отцом, и вся накопленная за многие годы ненависть вылилась наружу. В одном рывке. В одном движении рукой.
  По статистике, самое распространенное орудие бытового убийства - обычный кухонный нож.
  Если хочешь убить быстро — целься в шею. Если медленно и мучительно — в живот. Когда Август распарывал брюхо Прокуренному Ублюдку, ему не было стыдно. Он думал об Оливии, а точнее — мы оба. Всей душой, всей личностью, всем телом мы с Августом хотели только одного — спасти единственного любящего нас человека во всем этом сумасшедшем мире. Когда Прокуренный Ублюдок стал кашлять кровью, никто не дал ему салфетки. Все в этой кухне делали ему смерти, даже, может быть, он сам.
  По статистике, самое распространенное орудие бытового убийства - обычный кухонный нож. Но Прокуренному Ублюдку не понадобилось даже ножа, чтобы лишить жизни моего самого близкого человека.
  Прошел час. Может, даже два. Соседи перестали барабанить в дверь. Надрывистые стоны Оливии прекратились. Даже Прокуренный Ублюдок перестал извергать булькающие звуки, изрыгая кровь и смерть. Август стоял, глядя на два бездыханных и  изувеченных тела на кухонном полу. Та, которую мы любили и тот, кого мы ненавидели среди обломков разбитой посуды и протекшей из крана воды, смешанной с кровью.
  «Мама была такой красивой. Даже теперь это вижу» - Подумал Август. Я согласился с ним, хотя тело Оливии было так изуродавно, что от прежней привлекательности не осталось и следа. Только наша память и чувства к ней, меняющие реальность.
  Конечно, Августу дали срок. Мне пришлось в его теле прожить еще пару лет — большее его личность не вынесла. Слишком много страданий и потерь для одного слабого человеческого существа. И я отправился дальше, в новое перерождение. С тайной мечтой о встрече с Оливией. Пусть не в этой. Но хотя бы в следующей жизни...
  В следующий раз я оказался в теле Поля Дюбуа. Мать — чистокровная француженка, оставившая кулек с моим новорожденным телом в приюте на окраине Гренобля, отец — некто из бара. Впрочем, кто они и почему оставили Поля — уже не важно. Один добрый старик усыновил меня и отдал свою фамилию. В принципе, это было не так уж обязательно, если брать во внимание мой опыт множества жизней. Но вот личность и тело, принадлежащие Полю, нуждались во внимании независимо от возраста души. Когда перерождаешься в новом теле, уж хочешь или нет, но все равно опять проходишь стадию младенчества. Каждый раз все начинается с одного и того же сценария, другие только декорации, актеры чуть разнятся. А так, для меня нет ничего скучнее начала жизни, этого сотни раз отрепетированного спектакля, в котором уже на автомате отыгрываешь роль.
  Поэтому, перейду, пожалуй, ко времени более значимому в жизни Поля Дюбуа. А именно — к периоду после смерти его пожилого опекуна. Тогда мне, как Полю Дюбуа, уже исполнилось четырнадцать. Конечно, для обычного человека, который уверен, что проживает свой век впервые, четырнадцать лет — ребяческий возраст. Но только не для моей старой памятливой душой. Так что тот год не только забрал моего опекуна, но и подарил мне, Полю, свободу действия.
  Первым делом, я принял решение не сообщать ближайшие четыре года о смерти опекуна в местные органы власти. Мы жили в маленьком деревянном домике в Провансе, совсем недалеко от долины Рона. Вокруг на несколько километров простирались поля лаванды, покрывавшие равнины сочно-фиолетовым одеялом. Каждый год, в середине июля эти цветы источали невероятный цвет, от которого кружилась голова. И каждый сезон мы со стариком и еще десятком соседей под палящим солнцем собирали лавандовый урожай. Конечно, воспоминания об этих сборах в одном из живописнейших мест мира приятны мне и как душе, и как Полю Дюбуа. Но вдруг опекун решил отбросить коньки прямо в конце мая. И тут же встала вполне обоснованная проблема — в июле старика должны были хватиться на сборах.  После смерти опекуна я просто молча зарыл его тело в сарае. Да, безусловно, личность Поля, в теле которого я очутился, был не очень доволен таким раскладом. Поэтому на следующий день угрызения совести моей личности вынудили меня зачитать молитву над импровизированной могилой. Ну что ж, человек всегда волнуется, наблюдая чью-то смерть, даже если в душе не отождествляет это явление с безвозвратным концом.
  И вот настало время массового урожая. Я долго репетировал перед зеркалом лживую душещипательную историю болезни своего опекуна. В отражении Поль то и дело печально опускал голову, подрагивал нижней губой при упоминании «бедного мсье Дюбуа» и рассеянно глядел сквозь воображаемого собеседника, якобы сдерживая предательскую слезу. И хотя в этот раз мое тело было не таким привлекательным, как в предыдущей жизни, я все же нашел мимику, наиболее выгодно подчеркивающую новое лицо. А оно казалось почти симпатичным, когда Поль нарочито серьезно хмурил свои темные брови во время раздумий. Но стоило улыбнуться — получалась неказистая гримаса. Так что, переходя порог каждого дома, Поль неизменно слегка наклонял голову вбок и играл бровями. На местных деревенских женщин это оказывало особенное сильное впечатление вкупе с моим печальным известием.
  Сбор лаванды состоялся мирно, без поисков моего старого опекуна. Вскоре даже Поль перестал о нем горевать, отчего нам обоим, делящим на двоих одно сознание и тело, стало несказанно легче. Горные пейзажи волновали воображение, так что я стал все чаще гулять один среди природы. Однако человеческая составляющая личности Поля решила совмещать созерцание с плотским наслаждениями. Поэтому не прошло целиком и года от смерти старика-опекуна, как его бывший приемный сын уже во всю веселился с деревенскими девушками. И все бы еще ничего, но пришлось подстраиваться под предпочтения Поля, который признавал исключительно толстушек. На протяжении семи лет я блуждал по изумительным просторам Прованса, прислушивался к тонким природным ароматам и даже пел, вторя птичьим свирелям. Но каждый день мне приходилось бороться с плотскими желаниями Поля взять с собой на прогулку одну из коренастых девиц, которая будет, как минимум, в два раза обширнее самого Поля. И, чаще всего, конечно, я проигрывал. Ну что тут сказать: люди часто игнорируют свои душевные порывы взамен влечению тела.
  Больше семи лет я не мог этого терпеть. Да и личность Поля стала претерпевать такой диссонанс тела и духа, что подхватила желание перемен. После долгих раздумий решение пришло само — нужно уехать в Гренобль, родной город Поля, и там получить опыт цивилизованной городской жизни.  Так, доехав автостопом до научного центра французских Альп, Поль Дюбуа, как и многие, получает среднее образование и становится обычным работягой-архитектором. Получая этот опыт, я настолько заигрался, что забыл о многом: своем предназначении, своих прошлых жизнях, желании увидеть Оливию и даже сетованиях на Судьбу.
  Но, как и все прекрасные явления в этом мире, так полюбившийся мне образ жизни обычного городского архитектора Поля подошла к концу. И виной тому, как всегда, стала коварная Судьба.
  Полю Дюбуа уже минуло сорок лет. Каждое утро он начинал с чашечки кофе под старый классический рок. У него была солидная борода и коллекция синих галстуков разных оттенков. У Поля была солидных размеров квартира напротив института Лауэ-Ланжевена, где он выучился. У него была слабость к массивным женщинам и пуделям, но ни к тем, ни к другим не привязывался. Эта мирная жизнь была моей, и я был счастлив как небо. Но, увы, даже на небе бывают тучи.
  Моя тучка позвонила мне в дверь прямо посреди безмятежно ленивого выходного дня.
  - Добрый день! Извините, пожалуйста, Вы, случайно, не мсье Дюбуа? - пискнула «тучка» с порога. Это была стройная девушка, такая юная, что ей едва можно было дать семнадцать. Многие мужчины назвали бы ее красивой, но Поль чуть не фыркнул, взглянув на ее тонкие руки, оказавшимися уже ободка его кофейной кружки.
  - Ну да, я. - неохотно ответил Поль, пока я перебарывал навеянное им тут же захлопнуть дверь. Нечто знакомое было в уголках глаз незнакомки или же в ее манере говорить. Что-то особенное и давно известное мне, заставившее меня проникнуться к ней особым чувством.
  - Похоже, мой прадедушка был Вашим опекуном! - она улыбнулась одними глазами и протянула мне свою тонкую руку, от вида которой Поль слегка поморщился. Но все же пожал. - Меня зовут Николь. - Она вопросительно взглянула на меня.
  - А я Поль...
Приятно познакомиться, Поль! Будем друзьями? - Она затрясла мою ладонь в странной, излишне энергичной форме рукопожатия.
      Сквозь кожу ее ладони исходили неописуемые вибрации на неком нематериальном уровне, недоступном для тела или личностного восприятия человека, но открытом его душе. Каждое мгновение казалось мне часом. Николь излучала такие энергии, в которых я купался как в прохладных водах реки Прованса. Мое платоническое влечение было так велико и очевидно, что я догадался — мы встречались в прошлой жизни. И тут пришел настоящий восторг — Оливия! Неужели Судьба сделала мне такой подарок?
  Ну что ж, Николь, проходи.
  Еще никогда ранее мне не доводилось проходить опыт романтической любви к женщине. В плотских утехах Поля не было и капли настоящего чувства, того самого, которое жгло меня изнутри, пока Николь была рядом. Но ее перевоплощение сильно отличалось от прошлого. Хотя, конечно, поначалу это не вызвало у меня никаких подозрений. Очевидно, что это ее второе перерождение после смерти в теле Оливии.
  Когда Николь впервые переступила порог моей квартиры, мы просидели весь выходной на кухне, не переставая говорить. Выпили весь кофе в доме и обсудили практически все подробности повседневной жизни, которые так беспокоят обычных людей. Николь рассказывала, как нашла меня, как приехала в Гренобль из Польши, как узнала про меня. Сказать по правде, все это мне было совсем не интересно, да и польский акцент я распознал сразу по ее вялой артикуляции во время речи. Куда любопытнее для меня было бы выяснить, кем она была в том перевоплощении, которое я не застал и, конечно, помнит ли она меня Августом. Чувствует ли она то влечение наших душ, которое сводит меня с ума.
      Но Николь,как и многие другие обычные люди, только пускала слова в воздух, раздувая их разными интонациями. И, признаюсь, мне это нравилось. Как и ее кривые акульи, торчащие изо рта; как и длинные черные волосы, раскиданные по плечам. В моих глазах — глазах души, Николь была прекрасна, как такая же душа, только родная и любимая. Тело же ее поначалу отвергал только Поль, но и он сдался перед нашим духовным влечением.
  Она приходила каждые выходные и мы все это время неизменно проводили на кухне. Постоянно пили кофе, так что я заранее закупал мешками кофейные зерна. Через месяц мы стали гулять. Улицы Гренобля окрашивались совершенно новыми красками с идущей под руку Николь. В ресторанах нас принимали за отца и дочь из-за разницы в возрасте, потому что многие не знают: у души нет возраста. И мы оба это понимали, хотя Николь мне просто верила, а я знал это на практике.
  Чувства с каждым днем становились все сильнее. Разговоры сменились, они стали уже не такими земными. Николь вдруг стала что-то ощущать. «Я чувствую, что мы с тобой как-то связаны» - поделилась она как-то со мной. И это вызвало у меня сильное желание рассказать ей все. Удерживало только одно — чем больше я ее узнавал, тем меньше была моя уверенность в том, что она действительно Оливия. Ах да, были еще несколько интересных наблюдений: Николь ненавидела готовить, потому что очень боялась острых предметов. А однажды, когда мы зашли в подъезд, пропахший табаком как старая пепельница, она принюхалась. И на лице у моей возлюбленной было удовлетворение.
 - Ты куришь? - подозрительно спросил я.
 - Нет, конечно, нет! Это же та-ак вредно... - запричитала Николь. - Но мне почему-то очень нравится запах.
 - Вот как?
 - Да, ты знаешь...он вызывает у меня  дежавю.
 - Говорят, дежавю — это воспоминания из прошлой жизни. - я задумался. - Или из позапрошлой.
 - Может быть. - она улыбнулась и прижалась ко мне своим тоненьким тельцем.
  С тех пор я много думал. Пазл наконец сложился в нужной комбинации, логика взаимосвязи явлений восстановлена. Но это было невероятно. Такого я от Судьбы точно не ожидал...
  Я долго не решался рассказать все Николь, но как-то раз она сама подняла щекотливую тему.
 - Поль?
 - Да, Николь?
 - А ты помнишь своих настоящих родителей?
 - Да, помню. Моя мать была чудесной женщиной. Ее звали Оливия. А вот своего отца я ненавидел. В тайне представлял, как его сбивает поезд и как его кишки размазываются по рельсам. - Николь нервно поморщилась. - Он бивал меня...да и мать, бывало, тоже. Я не мог заступиться за нас, как последний трус все терпел. Но после каждого унижения брал черный маркер и ставил на обоях маленький крест, как маленькую памятку боли. Спустя десять лет вся моя комната была испещрена ими. Когда-то обои были белыми, но к моему совершеннолетию из-под следа маркера не было видно ни одного светлого пятнышка.
 - Наверно, много маркеров пришлось исписать? - Николь истерически хихикнула. Она явно не хотела слышать продолжения.
 - Когда все стены были покрыты этими «крестами унижения», я перешел на мебель. Распял на них и мебель, и настольную лампу, и даже умудрился разукрасить ими потолок. - Я медлил, погружаясь в пучину тяжелых воспоминаний. Николь напряженно сглотнула слюну, будто та давно застряла в горле вместе с просьбой прекратить мое повествование. Но я продолжил. - А знаешь, что я сделал после того, как закончилось место? - Она молчала и испуганно смотрела мне в глаза. Я приблизился к ней нос к носу. - Когда  место закончилось, я выскабливал кресты на запястье. Кухонным ножом.
    Николь пробил озноб. Все ее тело тряслось в напряжении и животном страхе.  Она мотала головой, будто пыталась отмахнуться от моих слов, не впуская в уши. Не впуская мои слова в душу, которая трепетала в слепом ужасе.
 - Этим же кухонным ножом я и заколол своего отца.
 - Не хочу это слышать! Нет-нет-нет! - Николь сотрясалась в безудержных рыданиях. От ее истерики мне стало даже не по себе. Но я продолжил.
 - Это было в прошлой жизни, Николь. Я был Августом, обычным финским парнем из небогатой семьи. Теперь мне минуло сорок, мое имя Поль Дюбуа, я обеспеченный архитектор и любитель толстушек. - Николь немного приутихла и вытерла рукавом свое заплаканное, сопливое лицо, больше похожее на недовольную красную помидорину. Я протянул ей свой носовой платок. - А теперь взгляни на мои руки.
   Николь снова разрыдалась. Уродливые крестообразные шрамы тянулись от запястий до локтей моих рук.
 - Я люблю тебя в этой жизни, Николь. Потому что в прошлой ненавидел. Это все проделки Судьбы, понимаешь?
      Она плакала, а я ее обнимал. И долго мы стояли так, пока мимо пробегали суетливые прохожие, а солнце укатывалось все дальше за горизонт. Вспыхнув пятнистым пурпуром, закат растаял в темной дымке вечерних облаков. Небо растаяло в сумерках, а неподалеку заиграла знакомая мелодия.
    -  Слышишь музыку? - Николь подняла лицо от моей рубашки, намокшей от ее слез и испачканной в ее дешевой туши. Я улыбнулся, а точнее — Поль, непроизвольно и с неким удовлетворением.
   - Может, потанцуем? - Она робко улыбнулась.
    Я обнял Николь за талию, к великому неудовольствию Поля нащупав пальцами ее выпирающие ребра.
     - В этой жизни — можно.