Владимирович86. Поехавший. Ну вы же люди...

Ну вы же люди, в конце концов!

           "Родился я здоровым, на первый взгляд. Тяжелая внутренняя болезнь ждала меня впереди. И боролся мой разум с рассудком, а рассудок боролся с сознанием, а сознание говорило: "Выжить! Чтобы понять все о себе и не принести вреда другим". 

             Андрей Романович, завуч школы-интерната №32 города Новошахтинска, посылал это письмо каждому новому учителю, поступавшему на работу:
Уважаемый Учитель!
В детстве я побывал в фашистской оккупации, и мои глаза видели то, чего не должен видеть ни один человек:
- как ученые инженеры строят газовые камеры;
- как квалифицированные врачи отравляют детей;
- как обученные медсёстры убивают младенцев;
- как выпускники высших учебных заведений расстреливают и сжигают детей и женщин...
Поэтому я не доверяю образованности. Я прошу вас прежде всего: помогайте ученикам стать людьми. Ваши усилия никогда не должны привести к появлению учёных чудовищ, образованных Эйхманов. Чтение, письмо, арифметика важны только тогда, когда помогают нашим детям стать более ЧЕЛОВЕЧНЫМИ!
             Каждый раз, выводя этот текст на клетчатом тетрадном листике, Андрей Романович готов был заплакать. Он то и дело прерывался, подолгу грыз химический карандаш, от влаги становившийся из серого синим. Затем снова приступал к письму. Вспоминал свои собственные школьные годы. Учителя тогда удивлялись его беспомощности. Если у него не было ручки, или заканчивались чернила, он просто сидел и плакал.

              Маленькое оконце в его убежище аккуратно открылось снаружи вовнутрь. Андрюша раньше, под влиянием рассказов взрослых, очень боялся фашистов и считал их кем-то вроде чертей или людоедов, чьим главным занятием является неустанное уничтожение всего живого, но сейчас первый из них, увиденный Андрюшей, вовсе не выглядел страшным. Молодой, лет двадцати – двадцати двух, со светлыми глазами, узким лицом и тонкими чертами, в черном шерстяном клобуке под каской, на котором осели капли влаги, немец походил скорее на вымокшего и продрогшего мальчика, чем на эсэсовского палача. Он подслеповато уставился куда-то в темную глубину сарая. Андрюша пошевелился. Эсэсовец обернулся, и их взгляды встретились. Гость вскинул брови и растянул в улыбке тонкие губы, продемонстрировав неправильный прикус, мотнул головой снизу вверх – в этом жесте виделось вместе и что-то вроде приветствия, и насмешка «ну что, попался?», и тень какой-то опаски. Немец просунул в оконце руку, но не бросил в сарай гранату, а протянул Андрюше яблоко.
             Вдвоем они вышли из сарая. Дождь закончился, и первые лучи солнца пробивались сквозь тучи, блестела мокрая трава. Пели птицы. 
- Мартин, Мартин! – отрывисто орал еще один немец, жестом подзывая товарища и широко ухмыляясь.
             «Наверное, так его зовут, - подумал Андрюша о своем спутнике, - Как гуся». Тот был рядом, и аккуратно направлял мальчика куда-то в сторону. Еще один толстый фашист в каске сидел в мотоциклетной люльке и оттуда глухо, как из бочки, похохатывал. Яблоко закончилось. Андрюша вдруг почувствовал запах свежей земли и, повернув голову, увидел яму. Мартин, ласково похлопывая по плечу, мягко теснил его поближе к краю. 

«…и немцы его бросили в яму с телами расстрелянных. После этого Чикатило, побоявшись вылезти из ямы, полночи провёл вместе с трупами, вернувшись домой только на рассвете».      

            С металлическим лязгом открылась дверная кормушка, похожая на то сарайное оконце из детства. Вместо эсэсовца Мартина появился надзиратель.
- Чикатило, на выход!   

- Здравствуйте, здравствуйте, - засуетился Андрей Романович, радостный от того, что ему нанесли визит.
          Шестнадцать месяцев прошло с того дня, как в стенах суда прозвучал встреченный аплодисментами приговор, заканчивавшийся словами «к исключительной мере наказания». Андрей Романович не унывал. Он не только рассылал прошения о помиловании, но и продолжал жить полной жизнью, насколько это возможно в тюрьме. Он и раньше, в суде, не упускал случая разбавить казенную скукотищу чем-нибудь этаким – то напевал во время заседания «Интернационал» себе под нос, то пытался снять с себя штаны. Находясь в камере смертников, Андрей Романович ежедневно делал зарядку, подтягивался и отжимался – словом, держал себя в форме. Поэтому, в качестве платы за возможность пообщаться отказался от обычной тюремной ценности – сигарет. Здоровый образ жизни! Зато другое подношение принял с благодарностью.
- Горчичка, ммм… Сырочек, - обрадовался он.
            Бутерброд из белого хлеба с «Гаудой», горчицей и диковинным для этого времени года свежим огурцом.

- Андрей Романович! – громко и отчетливо обратился к нему прокурор.
- Да-да, я вас слушаю, - жуя, отвечал Учитель.
- Как ваши литературные успехи?
            В тюрьме Андрей Романович заново открыл для себя эпистолярный жанр. Когда-то, в далекой молодости, он  работал внештатным корреспондентом районной газеты «Знамя», писал статьи о новом учебном годе в школе, о переписи населения, о спортивных соревнованиях, о трудовых подвигах. Потом из-под его пера вышли заметки по вопросам морали и патриотического воспитания молодёжи в газете «Знамя шахтёра». Любил Чикатило не только писать, но и читать, и в камере у него имелась позаимствованная в тюремной библиотеке революционная и военная литература: «Молодая гвардия», «Подпольный обком действует», «В плавнях».

«Я старался учиться хорошо. В девятом классе был редактором школьной газеты, агитатором, политинформатором, членом школьного комитета комсомола»

               И вот, давно, казалось бы, забытое писательское увлечение с новой силой вернулось к Учителю в тюрьме. Он принялся писать книгу, озаглавленную «Ну вы же люди, в конце-то концов», а также активно участвовать в общественной жизни страны, писал письма Ельцину, в которых давал советы по управлению Россией. И, кажется, эти советы таки дошли до адресата.
- Андрей Романович! – так же громко и отчетливо сказал прокурор, ткнув пальцем в полосатую тюремную робу Учителя, - Вам нельзя ТУДА в таком виде. Переоденьтесь лучше в свое, в гражданское.
             Просить долго не пришлось. Андрей Романович, воодушевившись, поспешно скрылся внутри камеры и через пару минут возник снова, одетый в свой любимый серый костюм и рубашку с узором из пяти колец и надписью «Олимпиада-80».

 «Я твердо верил: буду не последним человеком. Мое место в Кремле…»   
 
              Понедельник, 14-ое февраля, выдался ветреным и морозным. Минус семнадцать градусов, и ни одной снежинки на промерзшей земле. Только во второй половине дня  пошел мелкий снег, и к вечеру уже вовсю мела поземка.
              Учителя вывели под конвоем и усадили в старый микроавтобус «УАЗ». В салоне, почти не отапливавшемся, тоже было холодно. 
- Андрей Романович, может, все-таки сигаретку? Теплее будет.
- Нет, благодарю.

«Иван Биловецкий, 12 лет. Встретив его на перроне с сигаретой, Чикатило подошел и провёл с ним воспитательную беседу о вреде курения. А когда Биловецкий направился через лесопосадку домой, Чикатило на него набросился и задушил, набив рот землёй».

«Еду как-то в трамвае, смотрю — номер 52. Думаю — вот и у меня 52 трупа».

- Андрей Романович, какой сегодня день?
- Четырнадцатое февраля.
- Вы знаете, ведь новый праздник, модный  у молодежи. День Любви. День всех влюбленных.
- Когда-то и я мечтал о большой и чистой любви. Как в книгах, как в кино. Но при девушках боялся и дрожал. Я видел, как делали мои сверстники. Ребята щупали девушек. Но я мечтал о высокой любви.
           Учитель тяжело вздохнул и, кажется, даже всхлипнул. 
- Слезы обиды душили меня всю жизнь. Мне пятьдесят семь, и почти все уже в прошлом. А что у меня вообще было? Как будто и не жил совсем. Другие уж давно ходят в дедушках. И зачем меня бог послал на эту землю - такого ласкового, нежного, заботливого, но совершенно беззащитного со своими слабостями…

«Я видел один выход: проявить себя в науках, в труде и ждать высокой любви».

 В 18 лет Чикатило впервые влюбился - в десятиклассницу Лилю Барышеву. В ней ему понравилась скромность и женственность. «Нас учили в школе возвышенной любви. Мне нравились веснушки на лице Лили. Какие у нее глаза, я не знаю, своими близорукими глазами я не мог в них заглянуть, - вспоминал маньяк, - Но были у нас с Лилей и близкие отношения. Вплотную, рядом мы сидели однажды в кинотеатре, соединив плечи, затаив дыхание. Я боялся, чтобы наши одноклассники не заметили нас, что мы сидим, не шелохнувшись. Я хотел всегда поговорить с Лилей или зайти к ней домой попутно, но никогда не посмел».

- Мир несправедлив, - с уверенностью заявил Учитель, - Вначале, если ты слабый, тебя обижают в школе. Когда из-за этого ты вырастаешь с покореженной психикой, тебя игнорируют женщины. Им ведь нужен сильный. Когда же ты становишься сильным и берешь в руки нож, они тебя за это судят.
- То есть вы, как бы, восставший, бунтарь?
- Меня оклеветали в суде. Я делал это не ради сексуального удовлетворения. Скорее, это меня несколько умиротворяло. И еще. Я никогда специально не ловил и не искал жертв. Просто случайно попадались. И они ко мне, как бы это сказать… прилипали…».
            Учитель вдруг грустно замолчал и уставился в окно. Там уже стемнело. Тянулась вдоль дороги унылая зимняя степь. Где-то по-волчьи завывал ветер. В салоне микроавтобуса тоже было темно, только на приборной панели горела пара лампочек.
- Конечно, я мог бы стать алкашом, заглушать свои жизненные потребности, - продолжил Андрей Романович, и голос его вдруг стал твердым и более громким, - Но не для этого я изучал философские воззрения всех времен и народов, проходил университеты, жизненные и учебные, чтобы затравить свое сознание! Я четко осознал свое место в мире, которое я по праву должен занимать, и которое почему-то занимают разные, кто намного хуже меня. И тогда я задумался. Хотя уже заранее знал ответ.               

«Имеют ли право на существование деклассированные элементы?»

- Нет, не имеют. За все то, что я перенес в жизни по их вине, возмездие может быть только одно, и это смерть.
- Не слишком ли это сурово, скажем так?

             Солнечный и жаркий июньский день, и Учитель еще молод, осенью только сорок один стукнет. Общественно-полезная практика с учениками на каникулах, школьный кабинет труда. Андрей Романович бродит полуголый, в поношенных зеленых трусах с дыркой. Шестиклассник, подметавший в кабинете пол, испуганно отступает в угол. Играет пластинка: «У таракана усики, тын-тын-тын… У мальчугана трусики, тын-тын-тын…».
- Ничего, что я в одних трусах? Жарко ведь, - говорит Учитель мальчику, похотливо приближаясь.
              Вдруг рев, грохот, топот.
- Бей онаниста! – раздаются крики.
              Старшеклассники устроили засаду, спрятавшись в подсобке.          
 
- Били меня нещадно, - сглотнул слезу Андрей Романович, - Школа-интернат тридцать второй, новошахтинский. А я ничего плохого не имел и в мыслях. Уволили потом по собственному, чтобы не с волчьим билетом.
- Так ведь заслужили, наверное?
- Не было ничего плохого. Били сильно. Не в последний раз. Ну, главные кошмары, как… бывают у меня, когда сильные головные боли, потому что я сотрясение мозга переносил не раз, и меня расстреливали и убивали, уже там это, шахтеры, которых я воспитывал, бутылки водки, водку у них отбирал там все.
- И после этого вы решили действовать?    

«Я представлял себе, что выполняю команды командира партизанского отряда. Когда я видел одиноко стоящего человека, я представлял в нем «языка», которого необходимо доставить в лес, связывал его и наносил удары по-партизански».

- Трудно ли это? Тут настрой нужен. Я, когда убивал, то представлял себе, что это фашисты. Я зарезал немца, много фашистов убил. Я и на суде говорил: это фашисты. А они мне – нет, это люди, а фашист ты, ты их убил. У вас водички не будет?
           Андрей Романович взял бутылку, поблагодарил кивком головы, сделал несколько глотков.
- Я маленький, да и большой потом тоже в лес боялся ходить, темноты. Боялся зверей, что волки там, медведи, мамонты. Мамонт у нас в школе был нарисован, большой, черный, страшный, его боялся. Что в лесу встречу его. А когда я начал, то все изменилось. Я перестал бояться. По самым темным, глухим местам ходил один. С ножом, удавкой. Не боялся никого. Понимание пришло, что пусть теперь меня боятся.    

 «Я — хозяин леса!»

- Ловили меня долго? Да, ловили долго, - Андрей Романович поправил очки, - А потому что я не простой человек. И сам я тоже, будучи дружинником, сам дежурил на вокзалах, помогал милиции ловить самого себя. Все хорошо продумывал. Изучал настроения в обществе, составлял карту поездок, пути отхода. Готовился. Не надо было со мной ссориться. Людям, человекам, человечеству.   
           «УАЗ» затормозил.
- Приехали! – раздалась команда, - Выводи!
            Снаружи было уже по-ночному темно, и все так же холодно. Под ногами хрустел свежевыпавший снег. Гудел в щелях ветер. Путь в полсотни метров до казавшегося брошенным здания проделали пешком. Учитель ежился от холода в своем прохудившемся плаще, в котором его взяли три года назад.   
- Я сорок лет проработал на благо страны, прожил нелёгкую трудовую жизнь при коммунистической тирании, и мечтаю жить в новой свободной России, - на ходу торопливо говорил Андрей Романович, - Почему все будут там жить, всем можно, а мне нельзя? Я заслуженный работник педагогического труда. Дело мое полностью сфабриковано, оклеветали меня, как насильника, убийцу и людоеда. Позор-то какой, какой позор…
              Учитель схватился руками за голову и сокрушенно покачал ею.
- Сергей Евгеньевич! – воскликнул он.
- Что? – отозвался прокурор.
- Поймите, я писал, я просил о переводе меня в Москву, для того, чтобы говорить правду. Правду об этом странном, сенсационном деле, чтобы написать мемуары о моей трагической жизни, чтобы встретиться со специалистами - юристами, сексопатологами, психиатрами…

              Внутри здания тоже было темно и холодно. Длинный коридор вел куда-то вдаль. У стены в дальнем конце стоял небольшой письменный стол, давно отслуживший свой век в каком-то кабинете. У стола - четыре таких же старых стула.
              Андрей Романович посмотрел по сторонам и заметил, что прокурора рядом уже нет, остался только конвой. Учителю вдруг стало зябко, неуютно.
- Я все круги ада прошел, на том свете был не раз, - произнес он, - Фашисты… Это же фашисты. Мартин. Все они. Замалевали мою чистую, белую украинскую хату гадюшниками, и понесло меня по мутной волне.
- И снова добрый вечер! – раздался вдруг голос прокурора.      
            Он вошел, держа в руках лампу, и мрак отступил, пространство над столом осветилось, стало теплым, почти домашним.
            Прокурор вынул из портфеля книгу. Черная обложка, красные буквы: «М.Кривич. О.Ольгина. «Товарищ убийца». Протянул Андрею Романовичу шариковую ручку, и Учитель, секунду подумав, подписал: «...спасибо вам и всем, кто со мной мучился, и чтоб больше не было таких, как я, преступников или больных», расписался и поставил дату - 14 февраля 1994 года.
            Сказав «спасибо», прокурор забрал книгу и снова вышел.
- Андрей Романович, вам удалось то, о чем вы мечтали? Стать не последним человеком? Видите, о вас пишут книги. О вас снимут фильмы. 
- Удалось, - криво улыбнулся Учитель, потом вздохнул, - Жалко мне, что я натворил, что я свою жизнь и жизнь других испортил.
            Открылась дверь, и снова вошел прокурор. В руках у него был какой-то документ с  гербовой печатью:
- Оглашается указ Президента Российской Федерации от 04 января 1994 года…
             Андрей Романович вдруг нахмурил брови.
- Видите крест на переносице? Это особый знак, предназначение!
- В удовлетворении ходатайства о помиловании отказать, - читал вслух прокурор, - Приговор от 14 октября 1992 года Чикатило Андрею Романовичу, 1936 года рождения, оставить в силе.
             Учитель даже не посмотрел на него.
- Мои молитвы оканчиваются. Храни вас бог! Знайте, что я всех простил.
              Прокурор закончил читать указ.
- Посторонним выйти, - велел он, - Исполняйте приговор.    
               
              14 февраля 1994 года, 20 часов 00 минут. В расстрельной комнате глухо грянул выстрел. Вслед за этим из-за двери показался прокурор с мертвенно-бледным лицом и пробормотал:
- Надо же... Сказал: "А сердце еще бьется".
- Кто сказал?
- Он. Чикатило.





*** *** ***

КРИТЕРИИ для жюри

1. Вы бы стали читать этот рассказ добровольно?

3 балла – да;
0 баллов – нет.


2. Выдержана ли в рассказе заявленная в регламенте идея?
Или она трансформировалась в какую-то другую (какую, на Ваш взгляд?)

3 балла – выдержана
2 балла – мне не понятно, я в сомнениях
0 баллов – нет, не выдержана, идея другая (какая?)


3. Сопереживали ли Вы главному герою в его изысканиях? (даже если герой отрицательный).

3 балла – за всех переживал(а)
2 балла – да, сопереживал(а) главному герою
1 балл – переживал(а) за его оппонентов
0 баллов – ни за кого не переживал(а)


4. Изменился ли герой?

3 балла - да
1 балл - не понял
0 баллов - нет. Каким был, таким остался.


5. На Ваш взгляд рассказанная автором история логичная? Или есть поверхностные моменты, «притянутые за уши»? Какие?

3 балла – с внутренней логикой текста всё в порядке
2 балла – не всё логично, кое-что притянуто за уши (что именно?)
1 балл – простите, я в этом не разбираюсь
0 баллов – история вообще нелогичная (два-три примера из текста).


6. Как думаете, Вы вспомните этот текст через месяц?

3 балла – да
1 балл – не знаю
0 баллов – нет


7. Вам было интересно обсуждать данный рассказ на конкурсе?

3 балла – да, с удовольствием принимал участие в дискуссиях
2 балла – к сожалению, не было на это времени
0 баллов – нет, не вижу, что там можно обсуждать.


8. Общее впечатление от представленной работы

от 0 до 5 (обязательно аргументируйте!)


9. Попробуйте представить ОБРАЗ этого рассказа. Каким Вы его видите в целом? Тёмным, светлым, какого-то цвета, острым, мягким, аморфным, фигурой, предметом или чем-то другим? Это просто интересно и – без баллов.
Бонус авторам и членам жюри.

В общих дискуссиях на конкурсе члены жюри могут принимать участие на общих основаниях (не по критериям и без баллов). В читательском голосовании тоже.


© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2018
Свидетельство о публикации №218061900542



http://www.proza.ru/comments.html?2018/06/19/542


Рецензии