Курчатов

(Michelangelo, Sistine Chapel fresco fragment)



Художник Курчатов приехал в деревню. Вошел в некий дом (приятель просил присмотреть за родительской дачей), осмотрелся, одобрил, причпокнул (ударил каблук о каблук), определил свой длинный зонт в бревенчатый угол – и вышел.

Качались ромашки, жужжала моторка, висели две тучки над узкой рекой.

И тут началось непонятное: Курчатов почувствовал, как ноги принялись деревенеть. Поднялась немота до пояса, потом выше, стали трещать и отваливаться ребра, чуть хрустнула шея, будто с удушья… Курчатов свалился в траву.

События шли, которые ему не стоило было увидеть – и наступила ночь.

Художник привстал на локте, ощупал себя, – одернул брезгливую руку, ощутив, как под ней качается мутное желе, решил отползти – и застыл: среди черного ничего явилась, как рябь, золотая дорожка… Художник сощурился и увидел, что по дорожке спешат прохожие, их было много. Курчатов сразу же устремился туда: вдруг эти товарищи объяснят – что же случилось. Он прибавил шаг, увидел дом, вошел в него и не без удовольствия обнаружил, что это та самая дача, за которой его просили присмотреть – длинный зонт покоился в уголке.

– Как?! Разве я прошел через тьму? – разговаривал с собой Курчатов внутри темноты. – Разве я спешил, чтобы снова проснуться?.. Вот тогда объясните мне: почему некоторые люди спускают целые состояния на глупости, а я такой легкостью помешался?

В этот момент в комнате материализовался незнакомец, –  он энергично приблизился и выколол Курчатову один глаз. Художник хотел закричать, но чувствовал, что совершенно лишился сил. Когда погас еще один глаз, Курчатов увидел, что комната разлетелась по всем углам, углы уменьшались в размерах, потом стали точками и испустили дымок.

Незнакомец стоял в красном свете.

– Держи. Отныне ты будешь служить мне! – сказал незнакомец. – Даю тебе нить. – С этими словами он проткнул плечо художника длинной железной иглой и продетая нитка повисла с обеих сторон. – Осмелишься сопротивляться, идти против воли моей, – ноги твои одеревенеют, ребра лопнут и расслоятся, из шеи поднимутся семь синих спиц!

Курчатов решил потерпеть. И стать через это прекрасным.

О+О

Когда Курчатова привезли в морг, не выспавшиеся санитары вяло переговаривались: они подняли белую простыню, смотря на Курчатова.

–  Откуда?!  – закричал санитар в открытую дверь.

Через минуту вошел вахтер, сказал, что был вызов – нашли молодого человека с вырванным сердцем и вспоротым животом.

На следующий день приехала какая-то женщина, сказала, что это ее племянник, Лёнька Курчатов, что мать этого Лёньки просила за ним приглядывать, когда умирала – что у него больше никого нет.

– Я к тебе обращаюсь! – незнакомец взял стул и подсел к Лёньке.

Лёнька сориентировался – его перевели в операционную, его зашивали.

– Сегодня отправю тебя на первое задание, – сказал незнакомец Курчатову, – к Микеланджело: как раз он Сикстинскую капеллочку начинает. Утаись наверху, в теплом месте. Хорошенько запомни всё, – и не забудь! А когда вдруг поймёшь в чем секрет его гения – сразу ко мне – исчезай!

Лёнька слушал, не унывал.

Незнакомец посмотрел на часы оперирующего хирурга:

– Даю тебе срок: сейчас семь утра, а вернешься, я так устрою, сегодня в одиннадцать вечера. Если опоздаешь хоть на четверть часа, – причиню тебе боль неживую, реальную – пока не скажу какую. Опоздаешь на две четверти часа, – я проткну твое сердце ножом. Если на три четверти опоздаешь, – в общем, не жилец ты, как догадался уже.

Тут Курчатов напрягся, – и выпорхнул из операционной.

О+О

В мгновение ока оказался он в Ватикане, у стен Сикстинской капеллы. Микеланджело еще не пришел, подмастерья раскладывали инструмент, проводили затирку на месте подсохшей стены.

Курчатов поднялся в надежное место, чихнул, и затих. В этот миг распахнулись ворота – и вошел Микеланджело с римским папой.

– Ты сейчас же обязан изложить мне все свои соображения! – приказал Микеланджело папа.

Микеланджело приложил свой палец к губам, потом его поднял и указал папе Юлию II пальцем на схоронившегося вверху художника Курчатова.

Лёньку поймали и увели в камеру.

На первом же допросе Курчатов сознался во всем: про то, как учился на тройки, про то, как согласен стал на мучения, решив, что все талантливые люди не могут нормально существовать в этом грёбанном мире, особенно долго рассказывал про то, как продался, решив брать заказы за деньги, про то, как разочаровался во всем – и даже забыл в чем именно.

После этого Курчатова повели к Юлию. Лёнька сразу заплакал, поднял свою руку как на картине Микеланджело «Сотворение Адама» – и все очарованно замолчали.

– Эта планета – мой дом. Пустите меня, – я пройду! – сказал он.

И его пропустили.

О+О

И тут-то Курчатову было бы логичным проснуться в палате после операции, ну, или в морге, ну, или на даче, – где он зонтик оставил.

Но все пошло совершенно не так: его пропустили – и всё.

И сразу началась другая история. Про то, как я учился во ВГИКе на сценариста.