Цена Праведного Слова 7. Тетрадь вторая

Предыдущая http://proza.ru/2016/09/24/492


Тетрадь вторая

Поэты местного значения

7. Ларина Федотова 

                А творчество возникло из молитвы,
                Да будет вновь молитвою оно!

   Виктор Васильев передал мне книжку с дарственной надписью.
   Эссе Ларины Федотовой.  Псков, 2002. Тираж всего 100 экземпляров. Много это или мало? Кажется, мизер по сравнению с нашими «маститыми», которые кредитуются, а иногда и печатаются на деньги писательской организации. Но вспомним книги самиздата времён оттепели и раннего «застоя» - десяток другой блеклых машинописных копий, но, на слуху у всего Союза. Сто экземпляров это немало…
    Ларину Федотову запомнил и начал выделять с памятного очерка в «Вечернем Пскове» 98 года о том, как наш город «поимел» две писательские организации. Потом и встретились, познакомились.
     Ларина Викторовна одна из первых откликнулась рецензией на мою рукопись:
     «Вашу «Цену праведного слова» прочитала с интересом и, первое впечатление - мне не хватило Игоря Григорьева… Он же главный герой вашего очерка. Я не была с ним в дружеских отношениях, но уважала его за искренность слова и поступков, и, как рядовая читательница, хотела бы больше узнать о нём, как о человеке и поэте.
     Понравилось мне ваше наблюдение, что со временем его стихи стали более личными, что горел он неровно, иногда вспыхивал до боли ярко, но никогда не коптил. В рамки не вписывался, раздражал…  И тут хотелось бы узнать, что он был за председатель организации (чего не знаю, о том не пишу), что сделал на этом посту, сколько лет правил? (в общем то недолго, он из тех, кто годился для начала дела, потом, когда всё закручено, приходят «чиновники», более искушенные, и в деле, и в интриге). Это важно для пишущих людей - в сравнении с другими председателями, потому что не место красит человека…
   …Вы затронули в рукописи вопрос о расколе организации, почувствовали недосказанность Олега Калкина. Но он-то хорошо знает, в чём дело, потому что и сам виноват. (О расколе много было написано статей в 98 году, в том числе и Лариной Федотовой). Если сказано «а», нужно сказать и «б», иначе читатели ничего не поймут. Вы пишете, что амбиции Бологова и Золотцева победили здравый смысл. А то, что должность председателя у нас оплачиваемая и деньги сыграли тут не последнюю роль, потому что председатель распоряжается деньгами самолично и бесконтрольно, по собственному усмотрению. Этот вопрос почему то все обходят… И получается у нас загадка без отгадки. Вы пишете, что на данный момент сказали всё. Это, конечно, ваше личное дело, как автора... А заключение справедливое, правильно подмечено насчет тёмного и светлого в нашей жизни.
                Л.В.Федотова. 25.12.2000 г.»            

   Тогда я просто не готов был погрузиться в историю взаимоотношений в писательской среде. Да и сегодня эта история если и интересует меня, то чисто в личном плане. Частное только подтверждает общее. Любая система стоит или на насилии, но не долго, как говорил Наполеон, на штыках не усидишь, или (и) на идеологии - системе идеалов - целей и «табу» - запретов, ограничивающих средства. Любая революция - переворот, прежде всего, рушит систему ценностей - идеологию. Не исключение и наша революция «лавочников и уголовников». Сначала «перестройка», расшатавшая подгнившие устои, затем жалкая копия февральской революции, в августе 91, и, наконец, «штурм Зимнего» - расстрел белого дома в октябре 93. И - всё дозволено. Что было постыдно или тщательно скрывалось «за кадром» в старое «коммунистическое» время, в порядке вещей в дни нашей смуты. Но совершенно права Ларина Викторовна в своем эссе в оценке перспективы. Мир держится не на негодяях, но на делах добрых людей. Схлынет пена, наступит «третий» период. Волки, дорвавшиеся до власти, узаконятся и захотят порядка и стабильности. Их фактические помощники псевдоинтеллигентные приспособленцы и негодяи, а они хорошо осознают что творят «негодное», в очередной раз перекрасятся, и будут снова рваться в идеологи, стараться «выглядеть» в духе и стиле эпохи. Всё это в порядке вещей. Память человеческая у большинства, к сожалению, коротка. И тем более велико значение свидетельств вот таких, отдельных, «одиночек», может и не очень сильных каждый в отдельности, но не могущих молчать. Что написано пером… то остается людям.
               
                8.Сын России. 

                …Все мы дети бедной матери   
                нашей - России…
                Кто же ей послужит   
                верой и правдой,
                жизнью и болью,
                если не мы - её дети…
                И. Григорьев

   Лев Иванович Маляков. В отличие от высокого, шумного, яркого Игоря Григорьева, у которого даже середины часто не бывало: «Или друг или враг», Варяга, «кавалергарда», выходец из Гдовской глубинки носил в себе что-то Чухонское. Коренаст, кряжист, основателен, крепко чувствующий землю и жизнь, более рациональный и расчетливый, осторожный в выборе друзей, гибкий, но в меру.
   Купил книгу Льва Ивановича «В последнем круге ада». Поэмы.
  «Живём мы, как в аду…», «Дорога в полвека», «Русское поле», «В последнем круге ада» - всё пережито, прочувствовано. Боль и обида русского человека. И… «Сын России». С этой поэмой я уже был знаком по газетной предвыборной публикации. Никак не ожидал, что  агитку, однодневку - оду псковскому «Большему человеку» Виктору Бибикову поэт поместит в сборник.   
     Услышав от одного из пишущих ревнивое и даже слегка с завистью: «Ай да Лев Иванович, ай да Сукин сын!», совсем как у Пушкина: «Ай да Пушкин, ай да …», не поленился, открыл дневник - тетрадь времён последних губернаторских выборов. Листовки, вырезки из газет «за», такие же листовки и газеты, но «против». Жизнь научила, когда хвалятся, могут и приврать, когда ругают, особенно «большого», следует прислушаться. Интерес не пропал. В памяти всплыла ситуация.  Из старых архивов двадцатилетней давности достал вырезку из газеты со статьей об Эле Ньюхарте, миллиардере, создателе и бывшем хозяине  самой читаемой газеты в США «Ю-Эс-Эй Тудей» и его бестселлере, который он сам, написав, озаглавил «Признания Сукиного сына». Так в Америке обычно называют тех, кто по-русски «из грязи в князи», локотками, не особо разбираясь в средствах. Это уже ближе к герою поэмы. Наш герой мне тоже известен ещё со старых времён, по гребной базе - карьера от моториста до директора, затем, как один из первых псковских кооператоров. От директора небольшого заводика и до холдинга «Андромеда». Время наше удивительное. В науке наш герой - кандидат. По-флотски он капитан первого ранга в запасе. А чем наш, местный, хуже «настоящих полковников» Жириновского и Розенбаума? Как ни странно, во многом герой поэмы Льва Ивановича чем-то мне симпатичен. Масштабы, конечно, несопоставимы, наш, местный, может и пожиже, чем «герои нашего времени», которые на слуху у всей России, но он тоже сделал себя сам и, по сути, не нарушал писаных и неписаных законов этой страны. Если и нарушал, то не пойман, значит - не вор.  Так что поэма и в книжке заняла своё место. Мне не трудно понять Льва Ивановича. Может и оплачено. Кушать хочется всем. Да и не только кушать. Говорят, Лев Иванович слишком много вложил в издание своей книги последнего романа - «Страдальцы». Или его «вложили», товарищи по писательской организации. Книга не суетная, нужная. Но читателя она пока не нашла. Читать её будут потом, когда пройдет угар нигилизма и схлынет пена революции лавочников и уголовников. Деньги Льву Ивановичу были нужны. И не только деньги. Он старше. Его боль больнее. Надо успеть, отписаться, высказаться, напечататься. В книге поэм - ностальгия не столько по старым временам, но тоска по определённости, государственности, порядку. Он осознает, что не дождётся. Он ищет и воспевает сильного, конкретного, могущего. Так уж повелось в суетном, пока варварском мире. Нужен герой. Я думаю, Лев Иванович не обольщается. Просто выбирает из того, что есть. Выбрав, агитирует за свой выбор. Искренне.
   В очередной раз встретились и поговорили, в том числе и об Игоре Григорьеве, на двадцатипятилетии «Лиры», у Шульца. Странные мы мужики. Говоришь один на один - полное взаимопонимание: «Кто клеветник и вор? И вопросы задавать не надо. Всем ясно. Зачем им это надо? В мутной воде своя грязь не видна. Грязи вокруг нас много…».  Когда все вместе, Лев Иванович не выступит, но понять его можно: «Я старый дуб, могу пошуметь на ветру. Но,  одно дерево - ещё не лес, много не нашумишь. Спилят… »
    Встретились ещё раз, я не знал тогда, что в последний, 29.11.2001 в бывшем ДК «Энергия». На презентации сборника «Вчера и сегодня. ХХ век. Антология Псковской литературы».  В январе, через месяц с небольшим, Льва Ивановича не стало. Отметил свой юбилей - семьдесят пять и через неделю ушёл. День в день с Игорем Григорьевым, ровно через шесть лет. Аккуратный был человек. И немало успел.
               

                9. Олег Тэор

    «Тогда, в семьдесят шестом на встрече с читателями его чуть было не разоблачили… Отец Олег был свидетелем».
                Из разговора с А.А. Бологовым

     Экземпляр первой тетради своей рукописи я оставил и в библиотеке храма Александра Невского. Отец Олег тоже прочитал и был готов   встретиться. Но как-то всё было не ко времени.
    Юбилейный легкоатлетический пробег, посвященный семьсот шестидесятилетию победы на льду Чудского озера готов стартовать от стадиона «Машиностроитель». Немного простудился. Жаль, бежать не смогу.  Но на старт пришел, поболеть за ровесников. Последнее слово перед стартом произносит Отец Олег. Освящать и напутствовать  спортивные соревнования  - не в традициях православной церкви. Но получилось. И коротко и по-доброму. Старт. Через весь город, до Сокольей Горы, вокруг памятника Александру Невскому. Финиш на стадионе через час с небольшим. Отец Олег, отправив участников в неблизкий путь, сидит на стуле до победного конца. Победители не только те, кто первые, победители - все, кто участвуют. Скучать батюшке некогда, к нему то и дело подходят люди. Выбрав свободную минуту, подошел и я. Батюшка сразу вспомнил меня, как автора. Про подробности острой встречи в старом книжном магазине в семьдесят шестом году отец Олег рассказывать не стал. Сказал, что давно было и деталей не упомнилось. Про Игоря Григорьева суждение однозначное: «И смелый и порядочный человек был. Книжку стихов, которую он мне надписал с обращением, храню. В те времена  многие боялись даже рядом со мной стоять. Хорошее видеть надо и в доброе верить.»


                10. Запрос.

 «Все справки при нём…»
                про Ивана Виноградова
                «Неизвестно, когда и где
                он  был ранен…»
                про Игоря Григорьева

    «Санкт Петербург, Смольный, Архив Ленинградского штаба партизанского движения».
     Использовав старые связи, я неожиданно быстро получил ответ, и уже через пару недель держал в руках два листка - ксерокопии официальных документов.
   Учётная карточка:
«Григорьев Игорь Николаевич, 1923, Лен. Обл., Порхов р-н., д. Ситовичи, Русский, Чл. ВЛКСМ… с 23.01.1938 г., 6 ЛПБ, 10 кл., воинское звание: не имеет, военнообязанный, До войны: Учащийся. Дата вступления в партизаны: 12.08.43. Боец - разведчик. Из Плюссы, Лен. Обл. Был ли в плену или находился на службе у немцев (когда, где, кем): Не был - (почерком составителя карточки) Работал у немцев переводчиком при коменд. (см. листок) - (запись сделана позднее и другим почерком). Награды (когда, кем и за что награждён)…»

   Партизанская характеристика:
   «Григорьев Игорь Николаевич. Смелый и отважный разведчик, всегда проявлял храбрость во время боёв, а так же своим талантом на счет художеств… вдохновлял партизан (писал стихи, пьески, и т. д.)
Направлен ПРБ 36 бр. 5.3.44.»
- Комментарии излишни.

         Документы фальсифицированы позднее? Ходит и такая версия. Непохоже.
   Разнобой в подробностях в книге «Контрразведка» (с красным переплётом и золотом на корешке):
Стр. 237 «Контрразведка», это про первое ранение. «Расстрел на поляне»:   …не заметили, уполз в кусты…, позже Игорь Николаевич мне рассказывал более героическую версию: «скакал» на одной ноге, вслед стреляли из автоматов, попадали… (Не такой и безобидный немецкий автомат.) Затаился в кустах. В лес немцы не пошли. Кинули пару гранат. Не туда. Отлежался, пополз…
    Мне тогда казалось главным всё услышать. Пусть с неувязками, пусть с разнобоем, но я очень высоко ценил минуты наших редких встреч, сам факт общения. Главное - прикоснуться к истории, зафиксировать.  Уточнять и разбираться будем потом.
   «Неизвестно, когда и где он был ранен» - в спине следы не от немецких пуль, а от вил бывших односельчан, - и такое слышал.


                11. Юрий Куранов.

    К середине семидесятых стало ясно, что псковская писательская организация «вступает в новый этап», нужен новый руководитель. Кандидатура Куранова самая подходящая. Юрий Куранов, Игорь Григорьев пригласил его в Псков из Костромы. Родственники, и, говорят, влиятельные в Москве. Литературное образование. Молод, талантлив, честолюбив. Один недостаток. Пьет. Но кто из талантливых русских не пьет? Будущее назначение соответствовало и личным честолюбивым устремлениям молодого писателя.   Но Александр Бологов, учитель русского языка и литературы (или черчения?) в восьмой школе, молодой член союза писателей тоже считал себя достойным кресла председателя.
         Игорь Григорьев к тому времени уже не возглавлял писательскую организацию. Но «авторитетом пользовался». И известностью. Из-за известности всё, наверное, и началось. В определённые органы из Плюсского района пришло письмо. Как это бывший холуй и прислужник фашистов так удачно перекрасился в патриота и партизана? Видно, тем, кто интересовался, объяснили.  Но письма продолжали поступать, только теперь уже без подписи, анонимные.  Где следует, разобрались. Следы вели в псковскую писательскую организацию.   Знать надо Игоря Григорьева, чтобы понять причины его «бегства», точнее добровольной ссылки. Но об этом в поэме «Вьюга»  хорошо рассказал и сам поэт.
       У Юрия Куранова псковская биография не сложилась, выйдя из очередного запоя, уехал в Полисто, на озёра, потом и вовсе покинул наши края. Председателем писательской организации стал Александр Бологов.


                12. Александр Гусев.

       С поэтом Александром Гусевым после первой встречи в «Курсиве» сразу сложились простые и добрые отношения. Но когда я задал вопрос об Игоре Григорьеве, Александр Иванович сразу как-то потемнел: - Брось. Все они придумали себе биографии. - Кто они? - Мой вопрос остался без ответа.
       Позднее, лучше ознакомившись с творчеством поэта (начиная с его поэмы «Дом»), и его биографией, я понял. Сказано им  то, что думает, и думает тяжело. Игорь Григорьев был ему и другом и учителем и опорой в трудный час. Для максималиста, а у Саши Гусева натура именно такая, нет ничего страшнее очередного разочарования. Им, молодым, послевоенным,  воспитанным на категориях « свой - чужой, друг - враг, черное - белое», трудно было тогда понять поступок поэта, старшего товарища.  Раз всё бросил, уехал, значит, что-то есть? Казалось - поражение.
      Что-то действительно  было. Что бы понять это «было» до конца, надо очень хорошо знать и чувствовать время, уметь посмотреть на восприятие жизни глазами не торжествующего победителя, иногда и отсидевшегося в тёплом углу, но израненного, контуженного человека, инвалида. Враг не так страшен, страшно, когда сдают «свои».
      «Разделяй и властвуй» - это работает всегда. Сработало и на этот раз, друзей отделили друг от друга. Но, как ни странно, точнее закономерно,  даже в псковскую, пусть и фальсифицированную, но историю, Гусев и Григорьев вошли вместе: «Некоторые из них, местных поэтов тяжело переживали начало застоя…». Словом  местный автор вместе с редактором - заказчиком желали  унизить, приопустить. Получилось наоборот. Что Соколом в небе, что ужом на земле… Земля - она родная, своя. И именно «местность», приземлённость, узнаваемость делает тебя близким и понятным землякам, а значит - читаемым.


 13. Доктор и поэт

        В читальном зале  городской библиотеки на Конной до ремонта был особый уголок. Всё местное, более-менее новое о Пскове, Псковском крае, подарки от писателей и поэтов, не только Псковских, но и именитых гостей библиотеки. Когда работал в «Курсиве», забегал в библиотеку после работы, никогда не обходил стеллаж «местного значения».  Там и увидел впервые «Слово о полку Игореве» в новом переводе Леонида Андреевича Амелина. Прочитав, познакомился с автором заочно. Написал отзыв, в общем-то не очень восторженный, положил его в книгу и попросил  хозяйку читального зала Татьяну Всеволодовну Котову передать автору, что его ждёт послание. Получил и ответ. Так я и стал использовать библиотечную книжную полку в качестве почтового ящика.
          К стихам я не могу относиться снисходительно. Уж если в рифму, то будь добр быть на уровне требований техники. Когда увиделись и познакомились позднее, на очередной «Лире», как личность Леонид Андреевич, по крайней мере, сначала оказался для меня намного более интересен, чем как поэт.  Маленький, седой, в сильных очках, доктор Амелин похож на мудрого филина. Упорный, может и упрямый. Не каждый будет вот так, с похвальной настойчивостью, на пенсию врача, создавать и издавать свои книги. Тираж  минимальный - пятьдесят экземпляров. Большего автору не позволяют более чем скромные возможности семейного бюджета.
          Обанкротился «Курсив», пришлось мне сменить место работы. Расставшись с литературными иллюзиями, вернулся к работе по специальности. У энергетика предприятия случаются дела и в городе. С Леонидом Андреевичем встречаться стал даже чаще. Нет-нет, да и выделишь времечко, забежишь к пенсионеру, продолжающему трудиться, чиновнику - столоначальнику. Леонид Андреевич, несмотря на возраст почтенный, человек думающий, и не только за себя, с ясной головой и добрым сердцем. Доктор.  Всегда есть, чем обменяться, кое-что и обсудить.
        Игорь Григорьев для нас не просто объединяющая тема. Доктору Амелину приходилось осматривать, консультировать и лечить поэта. (За хирургом доктором Амелиным было решающее слово, когда уже в далёких пятидесятых комиссия устанавливала Игорю Григорьеву вторую группу инвалидности.)
- Когда и где он был ранен? - Запущена и гуляет грязная сплетня, что все ранения поэта уже послевоенного времени: якобы Плюсские земляки посчитались с бывшим немецким холуем, хорошо поучили, дубьем, кольём, ногами, вилами, да не добили…
    Суждение доктора в отличие от слухов и сплетен для меня авторитетно: огнестрельные и осколочные ранения врач и хирург не спутает ни с чем.  И по времени они явно не единовременны. Важен и дух человека. Пусть не безгрешен был поэт,  алкоголик, как многие, прошедшие испытания военным лихолетьем, у кого нервы - не верёвки, в семейной жизни непостоянен. Но патриот, и не трус. Русская широта натуры. Не может от нечистого идти такая добрая энергия…

         Новая книга Леонида Андреевича. «Псков - Слово о полку Игореве» (ПГПИ им. Кирова, Псков, 2002), издатель постоянный.  Тираж - те же пятьдесят экземпляров. Открываю с предубеждением. Много  в предыдущих поэтических творениях автора от дилетантизма. Да и неустанно пропагандируемая Леонидом Андреевичем «нехищная сила» очень смахивает на изобретение очередного идеологического велосипеда. Повидал я на своём веку изобретателей и от религии и от политики. Может проще и доходчивее будет, если чаще повторять и вдалбливать в сознание не обременённого интеллектом большинства банальные прописные истины. Но многим нравится свеженькое. Пусть будет «нехищная сила» или сильная нехищность. Лишь бы доходило.
    Знакомство с книгой начал не со «Слова», которое только выиграло, будучи представлено в виде сценария фильма. Стал читать поэму - легенду о Пскове, о наших космических пращурах и не смог отложить книгу, пока не перевернул последнюю страницу. Что-то удивительное. Увлеченный ходом сюжета, я не отметил ни одного чисто технического недостатка. Специалисты, критики, конечно, найдут. Но это уж тот случай, когда ради содержания приемлемы все формы. А содержание заслуживает особого внимания и тиража поболее, чем сигнальные пятьдесят экземпляров. Остается пожалеть, что мои личные финансовые возможности не позволяют быть меценатом или, как сейчас более принято говорить (не люблю новых слов) - спонсором. Дай Бог здоровья автору. Силы  духа и энергии у него не меньше, чем у некоторых молодых,  хватит на многое.

14. Иван Васильевич
                Мастера и Ивана … свела сама судьба…
                М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»
   Мартовская «Лира» в библиотеке на Конной. Настроение упадочное. Идти не хочется. Но сегодня «Лира» представляет «молодого» поэта Ивана Иванова. В последний момент собрался. Чуть-чуть припоздал, это и к лучшему. Присел в уголке. Как раз заканчивается вступление-представление. Поднимается автор, оглядывая зал, кивает мне, и я понимаю, что не идти было нельзя.
   Иван не оратор, но когда он начинает читать свои стихи, всё в нём как-то меняется. Пропадает некоторая, часто свойственная большим людям неуклюжесть, стеснительность. Перед нами человек, который говорит, о том, что волнует, и не только его. Он интересен умеющим слушать и думать.  Есть поэты как бы от формы, от рассудка. К таким легко и рано приходит правильность, академичность. Они хорошо и быстро усваивают, как сказать, чтобы было «красиво». Есть поэты другого склада, чувственного, от жизни, биографии, от содержания. Сначала впитывают впечатления, появляется стремление высказаться, остановить мгновение, выразить чувства, для начала хотя бы для себя, потом поделиться наболевшим. Есть, «что сказать». Форма, умение «как сказать», приходит к ним, позднее, но простота и искренность, которых часто изначально нет у первых, у вторых остаётся.
     Я  познакомился с Ваней в конце шестидесятых. Вечерний политех. Что такое студент заочник? А если ещё и спортсмен, считай профессионал? Вечно бегом. В шесть утра подъем и зарядка - маленькая тренировка на стадионе, к восьми на работу. Вечером кросс, штанга, и, в институт. На третий этаж после нагрузки поднимаешься с трудом. Две пары лекций.  Борьба за знания, часто и борьба со сном. В выходные «длинные» тренировки и читальный зал, курсовые, контрольные, подтянуть, что не успел за неделю. Но молодость интересна избытком сил и оптимизма.   
      Ванечка появился в группе курсе на втором. Вид сугубо деревенский. Большой, но как бы стесняющийся своего роста, скромный, тихий, деликатный. Такое чувство, что ещё не освоился до конца, присматривается. Встретил его и на заводе. Иду по пролёту цеха, навстречу мужик в спецовке. Пошатывается, закопченный, глаза слезятся, но, кажется, смотрят, обошлось... Только что «схватил зайца». Оказывается, Иван электриком в сборочном цехе.  Я сразу после школы сел за конструкторский стол. Вроде бы карьерно, но рабочей закалки не прошел, и некоторая зависть, как говорят, в хорошем,  белом смысле, скорее от  уважения, к человеку конкретного труда, осталась.
     В институте мне часто приходилось пропускать занятия: командировки, сборы, соревнования. Приезжал - надо догонять, форсировать.  Трудновато было бы без поддержки товарищей. Но на выезде, в Ленинграде, на лабораторных, семинарах, при подготовке курсовиков и контрольных и я был полезен. Соображал быстро и неплохо, несмотря на отлучки, входил в команду лидеров, молодых, необременённых семьей, тех, кто начал учебу сразу после школы. Старики, те, кто постарше, большинство уже семейные, при должностях  тоже поспевали, идя вслед за первыми. Так и учились, помогая друг другу. Иван занял место где-то в серединке группы. Учеба давалась ему не очень легко, но трудолюбия и добросовестности не занимать. Был в группе ещё чем-то похожий на Ивана мечтатель, Гена, он даже работал в кукольном театре, совсем  «не от мира сего». Добил институт, защитился, в конце концов, но инженером так и не стал. У Ивана, наоборот, чувствовалось в характере, что-то основательное, как бы от земли. Но часто поражала в нём какая-то простота (которая, как говорится, хуже воровства). Идём как-то в Питере из института домой, через площадь. Ванечка метров на пятьдесят впереди, один. Подваливают к нему двое. Ускоряюсь. Не успел, уже отошли. - В чём дело? - Да вот, пятьдесят копеек попросили. - Дал? - Дал. - Зачем? - Но ведь им надо… - Иван, это они у тебя, такого большого попросили, с мелкого они просто вытрясут. - Об этом я не подумал…-  И, правда, в чем в чем, а вот в трусости Ивана не упрекнёшь. Просто, Крестьянин, Христианин… Душа такая. Редкая ныне.
      В семьдесят втором, по осени, уже на шестом курсе Ваня удивил, пригласив меня на свою свадьбу. Неожиданно. Я тогда ещё совсем зелёный был. Девчонки, конечно, внимание обращали. И я на них посматривал. Но на что-то серьёзное просто сил души уже не оставалось. Спорт, учеба, работа… Невеста Ивана, Татьяна, статная, красивая по-русски. «Славянка». В такую грех не влюбиться. Ай да Ванечка, как же он успел.
      Восьмидесятые. Перестройка. Многих увлек свежий ветер. Перемены были нужны. В заводской малотиражке «Энергия» появилась статья Ивана. За демократию. Наивно, но искренне. Я к демократии относился более сдержанно. После службы на флоте, когда работал в военной приемке, я начал понимать, что наши проблемы обусловлены не только и не столько техническими и политическими причинами, но более - нравственными. Слишком мы привыкли ко лжи. Многое в понимании дал мне  вечерний университет Марксизма - Ленинизма. Название громкое, но преподавали там люди не худшие, не бессовестные. Сначала, чтобы уклониться от преподавания в системе комсомольской учебы, я подковался по международным отношениям, потом, уже за компанию с женой, её тоже послали учиться, чтобы не ждать и  не встречать по вечерам, отходил  и на философский факультет. Два диплома с отличием и сейчас лежат в ящике с ненужными документами. Не скажу, что зря потерял время. В политехе эти предметы казались если не скучными, то какими-то второстепенными. А зря…
     После ВУМЛ я собрался подавать документы в заочную ВПШ, но состоялся интересный и откровенный разговор с бывшим в то время директором университета Адамом Николаевичем Еремичем. - Зачем Вам это надо? - Такой вопрос почему то стали довольно часто задавать мне позднее по жизни. - У меня концы с концами в теории не сходятся… - А у кого из думающих людей они сходятся? После ВПШ они у вас ещё больше разойдутся. - ?? - Есть специальные рекомендации ЦК, кого брать, кого не брать в ВПШ. Таких, как вы - не брать. - ??? -  Кто выйдет из ВПШ? Очередной диссидент, и что совсем не годится - с русской фамилией. Зачем? Работайте, читайте лекции, учите людей. Вас слушают, уважают. Вы уже достаточно подготовлены, чтобы дальше во всём разбираться самому.
       Сахаров, Солженицын, Николай Амосов, Дмитрий Лихачев, Лев Гумилёв, самый сильный человек планеты и талантливый писатель Юрий Власов, рано ушедший Иван Ефремов - у нас не было недостатка в совестливых пророках. Заботил общий ход развития, какое-то скольжение в сторону безнравственности. Мы продолжали лгать, лгать, прежде всего, самим себе, когда, казалось бы, лгать ну никак уже было нельзя. «Лев точит когти», «Лев готовится к прыжку», «Лев прыгнул» - статьи - предупреждения Александра Гурова о наступлении организованной преступности в «Литературной газете» уже ничего не могли изменить.  Система разлагалась.  Предложенная в качестве политической панацеи демократия - это только лозунг. Неотвратимо надвигалась революция лавочников и уголовников. Я твердо усвоил постулат о власти от апостола Павла: «Всякая власть - от Бога есть». Каждый народ, в конечном счете, достоин тех правителей, которых имеет. Каждый правитель, в силу слабостей человеческих своих, прежде чем согрешить над народом своим, задает себе два вопроса: поймут ли? Ежели не поймут, то второй вопрос (Простят ли?) обычно и не задается.  Но веру, если уж не в народный ум, то в какой-то охранительный групповой инстинкт, я в себе сохранял, верил в необходимость и, самое главное, возможность  служения народу, честного, бескорыстного. На то мы и служащие. Об этом  и написал тогда свой очерк. Ошибались мы оба, и я и Ваня.
      В восьмидесятых, когда вместе работали в СПКТБ, уже после первой публикации в сборнике «Звенья», на которую Иван решился, считай, под сорок лет, он познакомил и меня со своими стихами. Толстая рукописная тетрадь. Не всё, точнее мало что запомнилось. Я к поэзии отношусь очень жёстко. Стихов посредственных не должно писаться. Не стоит засорять мир языка. Но несколько стихотворений Ивана в душу запали.
      Игорь Григорьев относился к Ивану по-другому. Меня ещё тогда поразила и удивила готовность и редкое желание старого поэта работать с каждым начинающим, в котором он видел «Божью искру таланта», обсуждать и править без конца, нянчиться и восхищаться каждой удачной строчкой.
 - Пиши. Работай. Есть дар. Будешь работать - будут стихи стоящие. - Помню, сидим как-то.  Игорь Николаевич говорит: - Ребята! Не понимаю я вас. Можете писать, и хорошо писать. Люди часто и без  таланта одними локтями себе дорогу пробивают, а вы как пыльным мешком стебонутые, всё сомневаетесь. Злее надо быть. И не ради себя, ради справедливости. - Поэт искренне считал, что мастер слова - самая важная специальность. - Игорь Николаевич, а вы? - Учить, признаться, легко. У меня и самого-то печататься не очень хорошо получается…

      Май девяносто первого. Накануне отъезда в Крым. Казалось, насовсем. Сдал дела на заводе. На прощанье, в дорогу Иван надписал мне одно из запомнившихся стихотворений, «Совет»:
                Говорил мне седой старик
                (Мы грузили навоз на морозе):
                -Лучше в школе учись-ка, мужик.
                А то будешь всю жизнь в навозе.
Я исполнил совет старика.
Я учился, учился, учился,
Я учился до тех пор, пока
На заводе не очутился.
И теперь, средь станков и машин
Жизнь моя, и на полном серьёзе
Говорю, что дошёл до вершин…
А вот думы мои о колхозе.
 И во мне зарождается крик,
 И дрожат словно в страхе колени.
 Тыщу раз прав был добрый старик.
 Но душа - ведь её не отменишь.

    Свои, местные поэты, если даже не классически академичны, выигрывают и современностью и узнаваемостью. О чем бы человек ни говорил, в конечном счете, он говорит о себе, о волнующем, о наболевшем. Проблемы и боль у нас общие. Земляков, местных, своих легче понять и принять, ради узнаваемого, не замечать чисто литературных огрехов.

   Январь девяносто седьмого. Снова в Пскове. Пока безработный. В киоске книжечка стихов «Славянка». Автор Иван Иванов. Купил, прочитал. Через пару месяцев встретил в автобусе Ваню. Он куда-то очень спешил. Но, поговорили. Работает в издательстве, мастером-наладчиком. Казалось тогда, это престижно и основательно. Никак не думал, что ровно через год, я приду в «Курсив» на место Ивана Васильевича.

   «Иван Васильевич не меняет профессию» -  Очерк под таким названием я написал и хотел опубликовать на пятидесятилетие Ивана. Но, не получилось. Газета «Вечерний Псков» после августовского дефолта доживала последние месяцы. Обстановка, как всегда в таких случаях, нервозная. Разбирая завалы в подвале издательства, обнаружил заброшенный пакет с книжками. «Люблю, люблю». Книжка издана в девяносто пятом. Первая книга Ивана? Не удержался, пару штук прихватил. Читаю. Редактор Виктор Васильев. Почему не Игорь Григорьев? Редактора в книге не чувствуется, сыро. Фамилия Виктора заняла место в книжке  скорее по должности, как главного редактора издательства. Он сам мне потом говорил, что книжка вышла слабоватой. Компромисс…  Но, иначе первой книги Ивану ещё долго было бы не увидать. В две тысячи втором, когда Виктора Васильева уже не было в живых, другой Виктор Васильев - Торопчанин передал Ивану через меня экземпляр первой книжки его стихов с собственноручной правкой Игоря Григорьева.  Это была ревнивая, но основательная работа настоящего поэта, учителя и редактора. Игорь Николаевич, отредактировав экземпляр уже изданной книги, ждал Ваню, ждал до последнего дня. Но не дождался…
      В «Курсиве» в старой подшивке «Вечернего Пскова» я нашел и газету с поэмой Ивана на столетие «Электромаша» «Мой ПЭМЗ». «Боль человека…  Не та боль, которую испытывает человек на больничной койке. Это привходящее, независимое от него. Здесь есть панацея - врач. А если человек испытывает боль от одного своего взгляда на окружающий мир  - какой врач поможет?…» - маленькое предисловие главного редактора «Курсива» Виктора Васильева говорит и объясняет многое. Поэма слегка помпезна. По форме - ода. Кончается надеждой на скорое возрождение:          
                Мой ПЭМЗ….
                Он возродится
                И будет жить из века в век
                Родной завод. И устремится
                К нему рабочий человек.

      В жизни всё сложнее. Наш завод, в который верил Иван,  продолжает влачить жалкое существование, да и «своим» мы его называем скорее  только по доброй старой памяти.  Контрольным пакетом акций владеет гражданин из Штатов господин Мозер. Ни Ваня, ни я на заводе не работаем, семьи надо кормить. Но поэт - не всегда аналитик, пишет, как чувствует, живёт, пока верит. Надежда. Она остается…

      Ивана Васильевича, моего предшественника, помнили и любили в «Курсиве». Но тогда, с пятидесятилетием, поздравили стандартно, объявлением в «Вечернем Пскове», без очерка.  Виктор болел. Без «хозяина» очерк не прошёл.  Прихватив десяток газет с объявлением - поздравлением и неопубликованную рукопись, после работы я забежал к Ванечке. Даже в день рождения он ухитрился задержаться на работе. Главный энергетик завода, тогда на ЖБИ, где он работал, более-менее платили зарплату, - должность хлопотная. Заново познакомился с женой Ивана Татьяной. Я и видел то её до этого дня всего один только раз, на свадьбе. Пока старшие готовились к приёму, пообщался с наследниками.  Дети - отражение родителей, истинное. Маскируйся, притворяйся, но яблочко от яблони…  Со старшей дочерью, Леной мы оказались в некотором роде коллегами. Окончив политех, она осталась в институте. Преподает и занимается САПР - системами автоматического проектирования. Работает, и успешно, над диссертацией, без пяти минут кандидат (в 2002 Лена, Елена Ивановна защитилась).  Сын Ивана тоже собирается в политехнический институт.
      Простое русское застолье. И, конечно, стихи. Отношение к Ванечке по-домашнему тёплое. И восхитительное и снисходительное, но с уважением: «Наш поэт»…

     Прочитал «Деревню» Ивана Бунина. За эту повесть писателю присвоили звание академика русской словесности. И «Суходол». Впечатление тяжелейшее. Картина беспросветная.  Бунин написал свои повести сто лет назад. Мастерски, правдиво и натурально, оттого и щемяще больно, отобразил писатель тёмную сторону жизни русской дореволюционной деревни, практически не показав светлых её сторон. Вырождающееся послекрепостное дворянство, не нашедшее своего пути крестьянство.  Мне почему то ближе суждения старших современников Бунина писателя Эртеля («Гарденины»), профессора Энгельгардта, агронома, народовольца, публициста, сосланного царем из столицы:
« …и если есть в русском крестьянине какой то загад, то, несмотря ни на что, в первом поколении он выйдет из нужды, во втором поколении он уже купец или заводчик, в третьем поколении случаются офицеры и священники, и писатели и люди науки…» Путь есть. Это, как никогда важно помнить и сегодня, вопреки течению жизни большинства, которое, не только крестьянства нашего  касается,  пока или не имеет или не поняло своего «загада».
   Ничто не берётся из ниоткуда.  В наших устремлениях, достижениях и неудачах не только наша заслуга, но и тех, кто нас родил и вырастил, направил на путь жизни, дал  первый толчок. Жизнь - серьёзная игра. У всех вроде бы конец один, предрешённый, но столь много вариантов между началом и концом. Во имя отца и сына живём мы на этой земле…  Генетический и культурный потенциал накапливается из поколения в поколение, может и наоборот растрачиваться, вплоть до деградации. Независимо от точки начального отсчета.  Ошибочно, эту точку считают только по шкале чисто материального благополучия. Может и поэтому, к сожалению, ниспадающая кривая сначала духовного, потом и физического вырождения наблюдается в наших семьях уж больно часто.  И я радуюсь, когда встречаю нормальную семью, где сохранены любовь и уважение друг к другу, где для детей родители отнюдь не отживающие свой век «предки», не «шнурки в стакане».  Связь времен между поколениями не потеряна. Значит, жить будем.

    Прошло три года. Иван стал членом союза писателей. А настоящим поэтом, возьму на себя смелость утверждать, он стал задолго до официального членства. Книжек стихов стало пять. Из книги в книгу стихи всё сильнее. «Татьянин день» последняя книга лирики, посвящена жене. Тридцать лет рука об руку. Книжки не толстые.  Объем написанного и изданного сейчас не самое главное.
   Как-то, глядя на Ванечку, припомнился мне другой поэт, тоже Иван из Булгаковского «Мастера и Маргариты», большой, тихий, деликатный, но, в конце концов взбунтовавшийся, посаженный в клинику. У нашего Ивана, в отличие от Булгаковского, крепкие корни и надежная опора. Его Душа болит. Но он не взорвётся как Иван Бездомный.  Его тихая боль, его любовь отливаются в строки его стихов.  «Не за себя, за державу обидно…»

               

                15. Владимир Альфредович Шульц

                Есть люди, способные на сотрудничество, есть стремящиеся к соперничеству, есть и такие, которые приспособятся в любой ситуации, не упустят «свой интерес», извлекут собственную выгоду. У них лучше всего получается использовать ближнего. И хорошо, если свой интерес у них  совпадает с общим.

   С Владимиром Альфредовичем Шульцем знаком уже более четверти века. Срок. Сначала городские клубы и группы здоровья. Будучи сам активным спортсменом, мастером спорта, про них я только слышал. Позднее, став «спортивным инвалидом», искал способы восстановления физического и душевного здоровья, не одну сотню километров пробежал с Псковскими «Барсами» из клуба любителей бега, который тогда возглавлял Шульц. По возвращении из ближнего зарубежья судьба свела и на поэтической «Лире». Оказывается Альфредыч ещё и поэт…
   Во многом  «благодаря» амбициям неугомонного и эгоцентричного Шульца «Лира» и распочковалась, разделилась, может и к лучшему. Многих усилий стоило пригасить страсти, направить энергию в конструктивное русло. Нет худа без добра. Сегодня в,  Пскове два клуба любителей поэзии, две «Лиры», не повторяющих, но дополняющих одна другую. И, действительно, немало и таких, особенно из относительно свободных особ пенсионного возраста, не в укор им подмечено, которые стараются не пропустить ни одного собрания -заседания клуба, ни в библиотеке на Конной, ни в центре семьи на площади Ленина у Шульца.

    Я не мог обойти Владимира Альфредовича, и получил от него отзыв на рукопись первой тетради.
              « от В.А. Шульца
                Пожелания и замечания:
       1. Надо определиться с жанром. Что это? Повесть, рассказ, воспоминания, размышления, автобиографическая форма или что-то другое?
       (Скорее всего,   «что-то другое»)
       2.        Всё написанное делится на 4 части: а) Политология - раздумья; б) Крымская эпопея;
           в) Григорьевская тема;  г) О писательской организации.
    Две темы - надо отбросить напрочь - это дело специалистов. Особенно по писательской организации. Ты же не зам главы (администрации) области по социальным вопросам (Но зато профессиональный системотехник  и  политолог. И русский человек  – автор).
Оставить две отдельных темы. Крымская - надо ещё набрать побольше интересных фактов, наблюдений и литературно обработать (Мне не надо набирать. Я это пережил). Главное - Григорьевская тема, тем более, что у тебя есть его личные письма. Хороший образец - статья Е. Родченковой в «Новостях Пскова» за 16 января («Целую руки твои, поэт») - прекрасный пример - почти эталон того, что тебе надо написать (зачем писать, если уже написано?). Обрати внимание на язык - образный, интересный, тёплый, мягкий и т.д.
   Я удивлён, что ты не знаешь, кто организовал и провёл юбилейный вечер Григорьева, и сколько это стоило нервов и сил, не знаешь, кто подал идею и лично, до болтов в стене сделал памятную мемориальную доску. Кто подготовил стихи и внёс 3 тысячи рублей за книгу, которая вдруг стала называться «Любимая - любимой остаётся» (Первоначальное название «Мне сердце беречь не дано»), и кто подал идею сделать эту книгу - даже не заметили ведь юбилей то - 75-летие!    Безымянные люди раньше были, а сейчас-то почему не назвать, кто это дело всё организовал. Подумай!
    Если о Григорьеве (а может лучше о Шульце?) подготовить хороший отредактированный материал, то отдай лично гл. редактору «Новостей Пскова», твоему однофамильцу В.Н. Васильеву. Он тоже преданный «Григорьевец» (я так себя никогда не назову) и, видимо, им будет надолго. 
    Ну, и чтобы быть на подступах к писательскому ремеслу - надо много читать, много наблюдать, уметь видеть интересное для многих. Ну, и шлифовать, шлифовать язык, предложения, обороты, уметь внести образность, фольклёр (всё таки, лучше фольклор) и много-много другого. Но, вообще, приятно, что бывший спортсмен хорошего уровня обращается к словесности, литературе. Это в любом случае - обогащает!! (Далеко же мне до «подступов».  Но это и читать лестно, почти как в своё время Юрию Власову от  московских литературных чиновников: «Не лезь к нашей кормушке».)               
                С уважением, Владимир Альфредович Шульц, 20. 01.2001 г., Малые Гоголи.
… кстати, Игорь Григорьев был у меня в «Лире» 5 лет, и, лично, я с ним дружил и часто у него бывал, даже продукты носил (особенно сахар в мешках)».

    В ходе своих исторических исследований, увидел, что я  не единственный, кто решил покопаться в прошлом поэта. Вопросы другого, адресованные в определённые органы, были поставлены, как говорится, «в лоб»: «Был ли Игорь Григорьев кадровым разведчиком и подполковником КГБ?» и т.п. Ответ был получен также определённый: «Не был, не значился, в списках не числился». На этом исторические изыскания В.А. Шульца (а, может, это был и не Владимир Альфредович) и закончились.
     Где-то в девяносто первом, Игорь Николаевич, увлекшись, со значением и намёком на большее, говорил, что КГБ его сейчас поддерживает, помогает. Как раз тогда вышла первая книжка о псковских разведчиках с очерком о Плюсском подполье «Зажги вьюгу». На стене в комнате поэта висело широко сейчас известное фото. Гимнастёрка покроя военных лет, четыре нашивки, две желтых, две красных (впрочем, на черно-белом фото не видно), одинокий орден Отечественной Войны. Если бы числился, планок, хотя бы от юбилейных медалей, было бы много больше…


                16. Алексей Полишкаров

       При одной из встреч Виктор Иванович Васильев (Торопчанин), достал из стола небольшую  книжку тетрадного формата. Алексей Полишкаров, «Слово о капитане Игоре», Санкт-Петербург, 1998. Сдано в набор 12.12.98, значит уже после памятного юбилейного вечера. Тираж - всего 50 экземпляров (первый завод, второго, может быть, и не было).
     Очень хорошее вступление Вячеслава Кузнецова, заместителя председателя Санкт-Петербургской организации Союза писателей России, знакомящего нас  с биографией автора, инженера - «Электросиловца» (во многом - моего коллеги), и поэта. С интересом и немалым прочитал и не один раз перечитал поэму - «Славень о капитане Игоре». Прочитал и прозаический эпилог, написанный через два года после смерти Игоря Григорьева.
    Меня не покоробило сравнение Игоря Григорьева с Рихардом Зорге и Николаем Кузнецовым, причём не в пользу последних. Вспомнились слова казахского поэта Олжаса Сулейменова: «Возвышая степь, не унижай горы». Поэт, он и есть поэт. Чувству простителен перебор. Но проза требует точности, управления рассудком. Мы вместе на вечере слушали отставного чекиста В.В. Кириллова. Бывшего, кажется, капитана, воинское звание на вечере не объявили, пенсионера. Но не бывшего, как пишет Полишкаров, начальника псковского КГБ. И только Полишкаров услышал из его уст, и написал в своей книжке, что Игорь Григорьев «был награждён многими орденами, что он был на службе ФСБ в звании полковника…» Перебор…
     Не знаю, может книга рассчитана на несведущего Питерского читателя, хотя вряд ли, просто автор, скорее всего, увлёкся… Ударившись в «художественность», так легко уйти от правды. И, может быть, хорошо, что вышло всего пятьдесят экземпляров книги, «второго завода» не последовало. Ложь - она всегда ложь, и вольно-невольно, но служит лжи, даже если и «во славу». 

                17. Дочь поэта

      На «Лире», посвященной памяти Игоря Григорьева представляют дочь поэта, Марию Игоревну Кузьмину. О дочери поэт не упоминал. Крупная, в отца. Моложе Григория. Сходство есть, но, только сходство, не похожесть. Начала говорить, сначала в прозе, потом и стихи. Стиль немного богемный, не старается «выглядеть», казаться, естественна, проста, но не глупа. И самое главное, не стороннее восприятие мира и людей вокруг себя. В словах та же отцовская боль…
      Через пару недель в руки попала газета «Псковский рубеж». В ней опубликовано письмо:
   «20 января 2002 года я приехала из Петербурга в Псков на творческий вечер памяти моего отца Игоря Григорьева. В наше время, когда процветают бандиты, купцы, лохотронщики и кто угодно, только не поэты, проведение таких мероприятий уже большое событие из-за своей нетипичности.
   Весь следующий день я гуляла по Пскову и пришла в ужас, - сколько нищеты, грязных, обездоленных людей вокруг. Побывала и в благотворительной столовой.  Чрезвычайно благодарна Маргарите Фёдоровне Магдюк за то, что она мне продемонстрировала лица «низов» и «бичей» общества. Они до сих пор стоят у меня перед глазами. Воспоминания о запахе прокисшей пищи долго не давали заснуть. Не забыть мне и молоденьких раненых солдатиков у военного госпиталя, которые стреляли «рублишко на курево». Сколько страданий, сколько бед вокруг нас. Всё дорого, дороже, чем в Санкт-Петербурге.
    Ни я, ни мой отец никогда не состояли в КПСС. Но сейчас мне хочется процитировать строчки его стихов:
               В том строю, - не признавал я многого,
               В этом строе - отрицаю всё».
    Мария, как человек с сердцем, открытым чужой боли, увидела наше, больное, непарадное. 



18. Сын

                Во имя отца и сына
                творим мы доброе на этой земле.

    Экземпляр распечатки первой тетради повести, как первому редактору отнёс Светлане Молевой. Светлана Васильевна, прочитав, в целом одобрила. Куски, посвященные Игорю Григорьеву, ей понравились. В 2003 году, на восьмидесятилетие поэта, сказала она мне, Гриша Григорьев собирается выпустить книгу избранного Игоря Григорьева и об Игоре Григорьеве. Отрывки из моей повести займут в ней место и будут небезинтересны.
     Со времени знакомства с первой книгой Светланы Молевой по проблеме «этруски - это русские» я пытался, но безуспешно, найти первоисточники - книги профессора Гриневича, и всё, что можно по этой теме. Светлана Васильевна дала мне на время не только книгу Гриневича.  В подарок я получил с автографом и вторую её книгу «Единородное слово» Издательство «Отчина», тираж 300 экземпляров.
       Есть в литературе слово «плагиат» есть и «популяризация». Прочитав и сравнив книги Гриневича и Молевой, я отдал должное Светлане Васильевне как мастеру слова и талантливому последователю и популяризатору идей Гриневича. Но вопрос в моём сознании остался открытым. Примерно, как и с идеями другого профессора, даже академика А.Т. Фоменко, изобретателя сенсационной «новой хронологии» Смелая гипотеза, точнее, утверждение, с опорой на математику и астрономию, что мы неправильно ведём счет времени.
    Надоедать своими соображениями и предположениями не очень здоровому человеку я не стал. За три года со времени первой встречи Светлана очень сдала. Кроме того, и по проблемам в писательской организации, её истории, её настоящего, несмотря на, казалось бы, одинаковые оценки по фактам, мы оказались на разных позициях. Зависимость, - и Молеву,  и Михаила Устинова трудно назвать абсолютно свободными авторами, -  заставляет их быть осторожными.
   Что-то мне подсказало, что сын поэта Григорий Григорьев очень не скоро увидит мою повесть.
    Ещё через полгода, изрядно пополнив объём написанного за счет второй тетради, основательно ознакомившись с деятельностью Псковского отделения МИРВЧ, не без интереса прочитав вышедшую в девяносто первом году, но попавшую мне в руки уже в «новое» время, Гришину книгу «Накануне чуда», я решил, что готов к  встрече с сыном поэта.
    Первая суббота месяца в Псковском медицинском училище. Только что закончился подзатянувшийся приём. Григорий Игоревич выглядел очень усталым. Я передал Грише распечатку своей повести, копии партизанских документов отца, которые, по его словам, он увидел впервые. Вместе с визиткой Григорий Игоревич надписал мне книжку - последний выпуск сборника его института «Исцеление словом». Встреча была недолгой.
    Виктор Васильев был прав. Всего лишь десять лет разницы между нами, но Гриша, по сравнению со мной - это «поколение следующее».
      



                19. Родники
 
     Во время первой встречи на «Лире», в девяносто восьмом, посвящённой памяти Игоря Григорьева, я даже подумать не мог, что писатель и поэт Виктор Васильев,  щедро даривший мне свои книжки, станет  моим частым собеседником и старшим товарищем. Виктор, один из последних друзей Игоря Григорьева, кто был с ним рядом до самого конца. Один из первых, точнее первый из Псковских алкоголиков, нашедших избавление от объятий лукавого змия с помощью Гриши Григорьева, Виктор Иванович своей последующей работой в Псковском центре МИРВЧ способствовал исцелению от тяжёлого недуга сотен, если не тысяч Псковичей. 
    Один из неравнодушных не только свидетелей, но и непосредственный участник истории Псковской писательской организации, «новейшей истории» - истории времён застоя, перестройки и псевдореформ, Виктор Иванович и просто интересный человек.
   Я оказался и соседом Виктора Ивановича по дачному кооперативу. В конце восьмидесятых, перед отъездом в Крым, приобрели мы задёшево пустующий участок в Мирном около Гоголей. Сейчас это в черте города. Мама, отчим, брат. Деревья подсадили, домик поставили. По возвращении, оказалось, есть, где и лопату в землю воткнуть. В наше время всё отвлечение, и поддержка.
   Виктор - один из немногих, самодеятельных смотрителей и устроителей дачного родника. Ещё лет сорок назад, возвращаясь на лыжах из Кисловского дальнего леса, где проложена трехкилометровая тренировочная трасса - лыжня, лыжники и гребцы часто сворачивали к роднику, бьющему из под крутого песчаного берега ручья по названию Козляевка, разделяющего Корытовский и Кисловский лес. Потом в лесу  начали строить дачи. Кто-то привёз колодезное кольцо.  Родник окультурили. Сейчас у родников, теперь их целых три, обычно очередь. Дачники с вёдрами, горожане, пешком, с автобуса с сумками и рюкзаками, на колёсах, с вместительными канистрами. Попробовав чай на родниковой воде, уже никогда не захочешь портить заварку на водопроводную. Да и «новые русские» быстро поняли, что лучшей воды для производства палёнины в окрестностях Пскова нет. Серебряный родник.
    Устроителей у нас маловато, больше пользователей, не всегда разумных. Да и понятно. Народ мы молодой. Гадим ещё часто под себя, как дети малые, неразумные. Грязь в подъездах домов, грязь вокруг дач, грязь и вокруг родников. Приезжают за водой, молодые, но часто уже с «целлюитными» тяжёлыми затылками, иногда и на крутых иномарках, тут же из машины выбрасывают пакеты с домашней грязью, с дачными отходами.
    Сколько камней, круглых гранитных булыганов, Виктор притащил из лесу, чтобы благоустроить родники. Про время я уже не говорю, у пенсионера, Виктор Иванович уже давно вступил в почтенный возраст, счёт времени другой.
   Приглашает Виктора сосед по даче в баню. Парятся, поддают. - Откуда у тебя камни такие знатные? - Да вот. Один дурак на родники всё таскает. Я немного и призанял.
    Не стал Виктор говорить, что этот дурак был он. Камни носить не перестал. Но в баню к соседу больше не ходил. И дачу его стал обходить стороной, чтобы лишний раз не встречаться.
   У родника появился очередной камень, килограммов за сто. Гранитный валун. На поверхности во весь камень жильная кварцевая буквица «х». Для Виктора - знак Христа. С помощью кольев и слег скатывал он камень в одиночку вниз по ручью, до родника. Смеётся:
     -      Уж этот никто не утащит.
     Кто-то сдал воду на анализ в санэпидстанцию. Вода отменнейшая. Кто-то привёз священника. Родники освятили. Всерьёз подумываем поставить крест на горке у входа. Виктор сомневается:
- Всё равно, найдутся уроды. Гадить не перестанут. И над крестом надругаются.
    Отец Владимир из Любятовской церкви другого мнения:
      -     Крест, даже поруганный, своё доброе дело делает.
     Выходец из русской деревни, рыбак, охотник, Виктор с природой на ты. Не в смысле покорителя и преобразователя, но в смысле доброго и мудрого пользователя и хранителя. Я не раз замечал, что сентиментальные люди на практике бывают часто и безжалостны и жестоки. Далеко ходить не надо. Вспомним нашего вождя. Своими руками он и курицу не обидел, может быть. В Шушенском по весне, говорят, охотился. Не Дед Мазай. Зайчиков не жалел. Хотя про лисичку из школьной хрестоматии рассказ помнят все. А вот когда сорок тысяч попов приговорили в голодном двадцатом как бы за то, что со святыми вещами не хотели расставаться, вождь сказал: «Мало. Надо больше». Конечно, это политика, не до сантиментов.
   Адольф Шикльгрубер. Мальчик как мальчик. В четырнадцать лет попал на бойню. Впечатлился. На всю жизнь вегетарианцем остался. Зато мяса накрошил…
    Настоящий охотник, он не сентиментален, как и настоящий солдат, но никогда не нагадит, не наследит, не намусорит, не убьёт лишнего.
     Книжки Виктора, сначала тоненькие, по самому дешёвому варианту, за свой счёт, затем потолще, - появился «спонсор», - в твёрдой лаковой обложке. Тиражи триста, от силы пятьсот экземпляров. Стихи, проза. Природа, человек. Виктор осознаёт, что он не бестселлеры пишет. Охотников маловато на серьёзное чтение. Да и кого из местных, Псковских сейчас широко читают? Главное, чтобы было. Время покажет. А пока Виктор не продаёт, дарит свои книжки Псковским читателям. И я у него, как и у Игоря Григорьева, «где то в списке». Соседи по даче знают своего поэта. Знают и многочисленные благодарные коллеги - пациенты центра. Знают и писатели. Знают и уважают. За позицию.
   После раздела писательской организации Виктор Васильев вместе с Маляковым и Морозкиной ушли к Золотцеву. Потом, уже при Панченко, убедившись, что и там  правит голая коммерция, «синагога» - как-то в сердцах бросил Виктор,  он  вышел из писательской организации. Но членом союза писателей России себя считать не перестал. Говорит, я сам себе организация.
     Виктор вроде бы скептик. Но это скорее поза, то есть сознательная позиция. Я нет-нет, да и забегу в кабинет филиала МИРВЧ, где Виктор Иванович предварительно регистрирует и подготавливает к приёму у Григория Григорьева Псковских алкоголиков, желающих развязаться с недугом. Главное, показать пример и путь. Сначала зародить желание, решимость, потом кодирование, или лечебный зарок, называй, кому как больше нравится, а уже затем, заполнить вакуум, «дыру» в душе. Последнее, пожалуй, самое трудное. И, глядишь, вчера бывший алкоголик, сегодня - и семьянин надёжный и работник стоящий.
       Люблю посидеть с Виктором в кабинете во время приёма. Особенно нравится обращение: «Сударь…» или «Сударыня».
    Раньше у нас было «Товарищ». Товарищ в работе, товарищ министра, подельщик, тот, кто не продаст, не подведёт. Отошло. Слово «господин» я воспринимаю как издевательство над русским человеком. Не господа мы сегодня в стране, которую потеряли. Обрести её заново предстоит нашим детям через подвиг Веры и Любви. Надежда, она всегда остаётся. Ну что ж,  «Сударь» пока тоже неплохо звучит.
    Вместе с Виктором мы, худо-бедно, но разобрались, пришли к общему знаменателю и по биографии Игоря Григорьева и по истории Псковской писательской организации.
    В отличие от непримиримой Ларины Федотовой, Виктор не революционер, крови не жаждет и в бой не зовёт. Не время. Было бы сказано, записано, зафиксировано. Имеющий уши, услышит, кому дано понять - разберётся. Время всё расставит по местам. Суета отойдёт,  вечному  - жить.

***
    Жизнь во многом подобна театру. Чтобы жить, недостаточно просто быть, надо ещё и вписаться в жизнь, выглядеть, «казаться». У некоторых часто второе выходит на первый план, и средство подменяет цель. Всё разменивается на суетность, потуги сего дня.
    Игорь Григорьев больше был. Если и старался «выглядеть», то это у него, пусть не всегда «прилично», в рамках, но как-то артистично получалось: «Дорогой, ты понимаешь, в этой жизни без театра никуда». Поэт - не «открытая книга», небезгрешен был. Не без слабостей. Как говорится, и морально не всегда того, и в семейной жизни не пример и эмоционально нестабилен, с прошлым до конца не разобрался. Биографию свою так и не успел написать, чтобы «как есть, без туфты», и, как говорил Бологов, что-то, а может и многое, унёс с собой. На то он и поэт. Но осталось после него немало. Доброго. Вспоминают. Товарищи и ученики с благодарностью. Я - один из них. Недоброжелатели, не буду говорить «враги» - врага уважают, а это мелкие люди, они теперь, поняв, что не «замолчать», не вычеркнуть поэта из истории псковской, цепляясь за аудиторию, в выступлениях даже подчеркивают прошлую близость, не всегда и бывшую. Бологов не пропускает случая отметиться. На каждом мероприятии, посвящённом памяти псковских «стариков» Сан Саныч с недавних пор непременный выступающий член. Ирина Иосифовна Панько, она для всех Панченко и Язеповна, чуть ли не родственница друга академика Лихачева профессора Панченко из Пушкинского дома, даже уже как-то и через край. Всё намекает на какой то интим в отношениях с поэтом, роль «разлучницы». Без оснований. Светлана Молева сама объяснила причину своего отъезда в Ленинград:  - Ему сорок, мне нет двадцати. Поэзия поэзией, но проза жизни с человеком, готовым в буквальном смысле снять для ближнего последнюю рубашку с себя, оказалась не по плечу. Да и доучиваться надо было.
   
    Время разбрасывать, время собирать камни. Свидетелей былого всё меньше. Многие ушли вслед за Игорем Николаевичем на моих глазах. Они уже ничего не добавят.
    Умение краснеть - стыд иметь - это больше нужно молодым, живым.  Поколению следующему. Тем, кому строить только предстоит, исправлять наше, содеянное. Каждому времени - свои люди.
   За псковских писателей мне, разобравшись, уже и не обидно. «…Все они в большей или меньшей степени относились друг к другу ревниво и не очень доброжелательно», - отметила в беседе как-то неглупый человек, имевший возможность быть свидетелем отношений в наших писательских кругах.  Что ж, только Гений, ощущая в себе нечто от Бога, не заражён ревностью к ближнему. Бог - абсолют, не надо ни с чем сравнивать: «… и лесть и клевету приемли равнодушно, и не оспаривай глупца». - Но как это трудно, даже для Пушкина было. Считай, невозможно. Натура земная чаще ищет, мечется, сомневается, мучается ревностью, оттого и… 
    Ещё со старых времён. Задолго до Пушкина, Лермонтова…  И  времена уже «новой истории». Есенин повесился, Маяковский застрелился, Цветаева в петлю залезла, Фадеев. Многих приговорили. Зощенко, Ахматову распинали, Пастернака исключали, Высоцкого мордовали. Мы, «Пскопские» не хуже других. У нас, тоже борьба, и не «единогласно».

                ***
   Поэт ушёл. Боль осталась. 
   Тёмное и невежественное легко находит друг друга в борьбе за суетное. Тёмное, воинственное, но нежизненное, может быть и сбивается в стаю, как грязь в водовороте из-за неосознанного страха-страсти. Светлому и доброму необходим период разумного осознания, иногда болезненный и долгий, идеи, пути, судьбы, дела. И на уровне личности, поэта и на уровне народа. Нам не надо искать «новое слово». Уже многое сказано. Нам только надо прислушаться к словам совестливых пророков своих.
    «Одно слово правды весь мир перетянет» - сказано Александром Солженицыным ещё во времена заокеанского вермонтского затворничества  в напутствии России, озаглавленном «Жить не по лжи». Согласен, но это при условии, что Слово будет понято и принято народом нашим. Будет.
    «Вначале было Слово…»
                г. Псков, 2002