Доктор Геббельс и К

Это была разведмиссия. Согласно полученным из достоверных источников оперативным данным, русскоговорящий доктор со странной фамилией Горб, позарез понадобившийся моей так и не освоившей чужеземного наречия маме, должен был находиться где-то совсем недалеко, всего в 20 минутах трамвайной езды. Mission possible, подумала я, не на Эверест восходить, немного проедусь, немного пройдусь, благо погода ни апокалипсиса, ни даже дождика не предвещала. Трамвай доехал до кольца; кОльца у этой линии почему-то в трех разных местах - поближе, подальше и совсем далеко, это было ближнее. Почти как у Войновича. Оптимистичный план немного пройтись вдоль трамвайной линии до следующего кольца споткнулся о неожиданную реальностъ: дороги не было. То есть рельсы куда-то в светлое будущее вели, но пешеходов там явно не ждали. Повертевшись по промзоне (или что это было), я обнаружила спрятанную в кустах остановку диковинного рогатого автобуса, к тому же ещё и зеленого: самого его не наблюдалось, но вполне реалистичный его портрет был талантливо изображен на плане маршрута. В тех же самых кустах валялась пара рюкзаков с пристёгнутыми к ним хозяевами, усталыми мужичками пестро-иностранного вида. Маршрут у рогатого автобуса оказался не менее диковенным - то ли Гёттинген, то ли Копенгаген, то ли Коста Рика, с высоты моего роста было не разглядеть. ПоборОв импульс плюнуть на доктора Горба и рвануть в Коста Рику (некоторые сомнения по поводу моей измеряющейся десятью евро финансовой состоятельности имели место быть), я все-таки вернулась к притихшему трамваю. Нагловатого вида вагоноуправляющий в дымчатых очках о чем-то беседовал по рации, полувися на ступеньках. Тоном непоколебимого в своих намерениях человека я осведомилась о наличии пешеходного пути. Взглянув на меня поверх очков как на альтернативно одаренную ученицу закрытой на лето школы для детей с задержкой развития, водитель неопределенно махнул рукой "туда прямо".

"Туда прямо" вела довольно кривая, но вся в густых деревьях проселочная дорога, разумеется прекрасно асфальтированная. Между кронами деревьев, куда я время от времени тревожно поглядывала, иногда виднелись рельсы. Передо мной стояла теперь непростая задача: нужно было, продолжая идти прямо по извилистой, тонущей в лесной поросли дороге, не потерятъ из виду трамвайные рельсы, которые тоже куда-то постоянно норовили вильнуть - то сходились, то расходились, то свивались кольцами, подобно задремавшим на солнце змеям. В низине, облагороженной замечательно раскидистой плодовитой яблоней, виднелся какой-то интересный указатель. То, что я издали и сослепу с радостным воодушевлением приняла за тигриную морду (о, тигры!), оказалось банальнейшей вывеской клуба любителей собак-боксеров, один из хвостатых членов которого, вывалив набок язык, озорно носился тут же между деревьями. Тем временем трамвайные рельсы ненавязчиво превратились в подобие железнодорожных, а привычный городской пейзаж в песню "на дальней станции сойду - трава по пояс". В окружающей меня ботанике что-то стрекотало. Испытываю, надо признатъся, слабость к выражению "стрекотали цикады", от него веет морем и романтическими рандеву, но, водятся ли эти звери в наших широтах, и как они звучат на самом деле, понятия не имею, таинственная же неопределенностъ историям обычно на пользу. Итак, что-то стрекотало, по правую сторону тянулись колосистые поля, не к месту вспомнились приключения блудного попугая ("корова опоросилась, свекла заколосилась", что-то в этом роде). По левую видны были какие-то скирды ("скирды на гумне", откуда я вообще такие слова знаю?). Лёлик, где я? Если все время идти прямо по кривой улице, то рано или поздно... Что? Проплывет крокодил? Или рогатый автобус на Коста Рику? Или труп врага? Ни то, ни другое, ни третье: на какой-то день моего пути вдруг стали появлятъся квадратнозадые велосипедисты обоих полов и дамы с дружелюбными собачками на шлейке, ростом с ослика (собачки, а не дамы), которые (на этот раз дамы) и подтвердили мне, что - о, чудо! - я все ещё иду по той самой улице. Однако же милейший городок этот N., подумалось мне, когда пейзаж снова начал подавать признаки обитаемости. Чистенькие, свежепокрашенные домики купались в зелени, аккуратно-бритые лужайки, террассы в цветах, пузатые горшочки опять же с разноцветной растительностью. А главное - вид из окон: холмы, рощи, рощи, холмы, ну просто открываешь утром окно - один сплошной кислород. На очередном витке этой бесконечной хитроумной улицы ("вы абсолютно правильно идете!", похвалила меня свеженькая веснушчатая старушка) рельсы вдруг оказалисъ прямо у меня перед носом и, нагло вильнув, рванули вниз по холму, только их и видели. Ну уж нет, вы как хотите, а я все прямо, может, и встретимся где. Доктор Горб нигде не маячил, зато взгляд уперся в светлую, глянцевую вывеску на стене одного из домиков, глясящую, что именно здесь принимает ветеринарный доктор Геббельс. Ничего себе! Бедные звери. Или бедный он? В школе, небось, постоянно дразнили, как житъ-то с такой фамилией? Однако на жизнь задразненный злыми детьми доктор Геббельс, специалист по животным малого калибра (т.е. не коров), несмотря на историческую фамилию, похоже вовсе не жаловался. Судя по домику, практика процветала.

В этом уютном городке даже тюрьма была уютной. Небольшой старинный особнячок, с завитушками и финтифлюшками по фасаду, от решеток на окнах вполне можно было абстрагироваться. Практика доктора Горба, которая, конечно же, через пару-тройку километров нашлась, тоже ни пейзаж, ни общий солнечный настрой городка не нарушала и вполне гармонировала и с веснушчатыми старушками, и с розово-сиреневыми клумбами, и с собачками на шлейках, ростом с ослика... Гармония, все же, была несколько нарушена на обратном пути: на трамвайной оставке (да-да, мне, наконец, удалось встретиться с рельсами) на лавочке загорала особь условно-женского пола и неженской алкогольной наполненности в окружении двух вальяжных полисменов при полной амуниции: Бад Спенсер и Теренс Хилл в роли пистолерос. От героев вестернов их отличали аккуратно натянутые на руки тонкие резиновые перчатки - касаться этого существа, некогда принадлежавшего к роду прямоходящих, голыми руками было небезопасно, деградация - штука заразная. Существо на скамейке продолжало счастливо пребывать в ином измерении и, несмотря на мартиальный вид и ярковыраженный воспитательный тон стражей закона, возвращаться оттуда в ближайшее время не торопилось.

В трамвае ко мне подсел неопределенных лет дядька в пижонских шоколадно-блестящих штиблетах с бутылочкой, судя по запаху, тормозухи (а вы подумали - с букетом роз? Ничего подобного, алкогольная тема ещё не исчерпана) и, окутав густым спиртовым облаком, доверительно сообщил на ухо: "Англия выиграла. Никому бы не простил, ей прощаю." Весь остаток пути он продолжал обстоятельно излагать мне свои футбольные преференции, нимало не смущаясь моим каменным лицом и полным отсутствием каких-либо реакций, как вербальных, так и мимических. Уже на пути к дому, в сгущающихся сумерках (это тоже один из моих любимых оборотов - "в сгущающихся сумерках", не то, чтобы они на самом деле сгущались, так, совсем чутъ-чутъ, но зачем же пренебрегать?) на меня выпорхнула женщина в полупрозрачном белом саване до пят и, взмахнув горячей пиццей, полетела прочь.