СВВ. 20. Переделкино

Музеи, библиотеки и архивы роднит многое. Все они – двоюродные братья и сестры – хранилища общественного наследия. Овощебазы, склады угля, расчесок и прочего в этом смысле мало отдалились от неолита и служат суетной повседневности – не то что архив собеса! Скажем, Григорий Афанасиевич Полушубков из совхоза «Симбирский штырник», холостяк, живший на подселении у Захаркиных – пыль мировой истории, которую, тем не менее, из картины не выкинешь, ибо с Полушубкова нужно взымать налоги, вести по военкомовской линии, учитывать по жилищной, а затем выписать по причине… кажется, было у него что-то с легкими, но в медучреждение мы соваться не станем, а то у самих чего-нибудь обнаружат.

В силу означенного родства выяснить, где прописана Лебедева-Штотц, славная прабабка Гринева, для него не составило большого труда. Через цепочку новых-старых знакомых он связался с архивом ЗАГС, те – с паспортным столом, и так далее. В неделю все утряслось.

Проехав с час в дребезжащем как посудный ящик трамвае, он явился в душную комнату паспортиста, похожего на обернутого в пиджак филина:

– Так зачем вам? – уточнил «филин», занося над графой перо.

– По краеведческой линии.

– А… – умное слово стоило тысячи аргументов. – Распишитесь вот, в правой клетке, – «филин» повернул гроссбух, протягивая перо.

Илья черкнул, забирая справку, и бережно вернул гроссбух, являя уважение принимающему.

– Благоволите. Телефончик бы мне еще?.. Ездить туда-сюда… сами знаете, как оно: дел – во! – Илья полоснул по горлу. – То комиссия, то ревизия, материал сдавать срочно нужно, сто начальников на горбу… А! Так бы позвонил – и дело с концом. Вопрос-то на шесть минут.

Илья сделал брезгливое лицо, с которым про всякую работу говорят клерки. «Филин», почувствовав в нем родню, дал телефонный номер, хотя и не должен был.

Взбудораженный мыслью увидеть свою молодую еще прабабку, Илья со скучающим лицом вышел из кабинета, прошел, зевая, темный коридор учреждения, и только в конце, потеряв терпение, вылетел на крыльцо, жадно впившись в бумажку взглядом.

Оказалось, что прописана Мария Оскаровна в Переделкино, в частном доме, а вовсе не на Мясницкой, как он думал. Никаких упоминаний квартиры не было. Сам собою возник вопрос: «Как же тебе удалось ее оттяпать, в конце концов, ловкая ты Мария?»

Это несколько расстроило следопыта, потому что обещало транспортные издержки, из которых самая чувствительная – расходуемое на дорогу время. У человека трудящегося, хуже того – женатого, каждый час на счету и жизнь разграфлена не то, что до дня кончины, но даже дальше. Умер? И что с того? А полежать в актовом зале для сослуживцев? А речь послушать? Если герой-орденоносец – вообще не открутишься, потому что теперь ты пример для масс и воспитательный материал – твое фото пойдет в заводской музей, в купе с какой-нибудь личной вещью, вроде кружки Эсмарха с гравировкой. Вождям в этом плане вообще не везет по полной…

Через неделю подстроив себе «окно», Илья поехал на перекладных в Переделкино, где в заросшем зеленью тупике обнаружил искомый дом среди прозрачной сосновой рощи. Но застать там прабабку оказалось совсем непростой задачей.

Телефон не отвечал ни в какое время, а дом стоял запертый и пустой, и только во втором этаже в мансарде, видимо по забывчивости, болталась не затворенной створка окна с выцветшей синей шторой, маячившей в нем флажком.

Потоптавшись с час у калитки, он ни с чем вернулся в Москву.

Несколько раз Илья приезжал туда, ходил вдоль зубцов штакетника, рассматривая расположенный за ними большой удобный участок, границ которого не было видно с улицы. Дом всегда был пуст, никаких перемен в нем не отмечалось – те же два кресла на террасе и та же штора, засыпанная хвоей дорожка. Даже прохожие не водились там, в этом тупичке, обитая дальше за поворотом, где по асфальтированной дороге шныряли автомобили с праздными дачниками, слышались голоса и патефон хрипло выдавал танго, разбавляя собачий лай. Тут же все заросло малиной, можжевельником, травами, так что ни дороги, ни соседних домов совершенно не было видно. Край мира прямо – бывают такие неожиданные места, заводи посреди толкучки, которые не случайно выбираются и которыми дорожат. Однажды Илья проболтался там два часа, но никто даже не прошел мимо.

После нескольких бесплодных поездок он решился, снял зачем-то кепку и шагнул за ограду, сам не зная, на что рассчитывать.

Когда Илья обходил дом, то едва не упал в воду: оказалось, крашеный зеленым коттедж стоит, окруженный соснами, у прорезавшего дерн ручья шириною в шаг, почти скрытого за осокой. Если бы не выложенный кирпичом бережок, точно бы свалился в него. Деревья подступали вплотную, так что крыша и все вокруг было усыпано мягкой хвоей. Дорожка вела от ворот к террасе, и дальше, обогнув дом, по склону в глубину рощи, пока ни упиралась в глухой забор, густо заросший хмелем. Другая уходила к флигелю с острой башенкой, отдаленно напоминавшей адмиралтейскую. Рядом с ним сарай и похожая на редут баня с деревянной купальней под навесом. Все не запертое, замки на них праздно болтались в петлях.

Илья, обуянный вздорной решительностью, зашел внутрь. Там стоял приметный запах жилья. Ни следа запустения или земляной сырости, как в брошенных хозяевами местах. В бане – свежий веник в ведре, полотенце и кусок мыла. Во флигеле – примус, яблоки и графин с водой. На кожаном диване аккуратно сложенное белье, и холодные угли в печи были чернильно-черны, без налета и пауков – недавно ее топили. Здесь явно кто-то бывал и странно, что еще ни разу Илья никого не встретил, специально приезжая в разное время.

Он прошелся вокруг стола, выглянул в окно, потянулся, задернул штору, а затем, наплевав на приличия, сел на жесткий чужой диван и как-то незаметно уснул, думая о возможной встрече, ожидание которой его изводило.

Что сказать? Как с ней объясниться? Воображение соскабливало годы с лица прабабки, которой не было теперь тридцати. Оно то улыбалось, то хмурилось, то замирало мертвенно-бледной маской. Илья все повторял про себя: «Здравствуйте, Мария Оскаровна! Мне нужно с вами поговорить об одной важной вещи, которая вам покажется удивительной».

Затем ему снилось поле, по которому шла женщина в алом платье, с аспидно-черными волосами, уложенными в прическу. Лицо ее, правильное и четкое как в афише, выражало безразличие ко всему и шла она как-то странно – рывками, будто вырезанная из картона фигурка. Жуткая кукла, короче, а не дама, и жуткий сон.

Когда Илья подошел к ней, она уставилась на него черными как деготь глазами и механическим голосом потребовала полтинник за проезд, чего от гуляющих по нивам барышень никак невозможно ожидать. Действительно, поодаль стоял автобус, в котором сидели люди со знакомыми, если присмотреться, лицами, но неизвестными именами.

Илья, будто это было само собой, полез за кошельком, обнаружив, что платить ему совершенно нечем, поскольку он стоит перед миром голый, с грязными ногами, и ногти на них, бывшие на виду… ох уж эти ногти! Илья, побагровев от стыда, завертелся в поисках штанов, пискнул жалкое «извините», и уже собрался бежать, как в пятку его что-то боднуло. Он отдернул ногу от неожиданности и проснулся, не сразу разобрав, где находится.

– Тьфу ты, гад!

Большой неопрятный еж в налипших с боков опилках сделал полукруг и скрылся под громоздким буфетом, зашуршав бумагой. Похоже, там было его гнездо.

За окном темнело. Прошел час, наверное.

Илья поднялся, чтобы уйти – все же его никто не приглашал – когда хлопнула наружная дверь. Он оцепенел от неловкости.

В комнату вошел высокий мужчина в сапогах, кепке и зеленом клеенчатом плаще. Посмотрев безразлично на визитера, он поставил у порога ведерную корзину с грибами, прикрыл добычу брезентом, снял плащ и повесил его на крюк, оставшись в линялом свитере. Затем молча прошел к буфету, из которого достал штоф и две граненые стопки. Также молча их поставил на стол и вопросительно посмотрел на Илью.

– Здравствуйте… вы не подумайте, что я вор… я по делу, вообще-то… никого не было, а я случайно зашел… да еще уснул на диване, – совершенно смешавшись, сказал Илья, толком ничего не сказав.

– Тогда вы не вор, а крайне беспечный человек, – констатировал незнакомец, степенно разлив по стопкам.

– Смех и грех, короче. Я Марию Оскаровну искал… Адрес дали в столе, – все оправдывался Илья, пытаясь нащупать почву.

– Ну и хорошо, раз Марию Оскаровну. Из закуски у меня только хлеб, яблоки и, кажется, еще оставалась банка… – хозяин вновь пошарил в буфете, открывая то одну, то другую дверцу. Наконец выудил из него жестянку с говядиной, вскрыл ее карманным ножом и поставил торжественно промеж стопок. – Не волнуйтесь. Я вижу, как вы на нее похожи. Сразу понял.

– На Марию Оскаровну?

– На Машу, да.

У Ильи отлегло от сердца. «Неужели все сейчас разрешится?!» Мысли поскакали галопом, он затараторил:

– Хорошо хоть, адрес мне дали верный, на том спасибо! Я уже думал, что ошибка. Звонил – никого. Приехал – никого. Хожу-хожу – дом закрыт. Место у вас удивительное, тихое совсем, заповедник.

– Садитесь, – пригласил, не глядя, хозяин, показывая на стул. Он выглядел не бодрым и не уставшим, а словно закаменелым.

Под буфетом раздался шорох. Тут же явился еж, видимо, рассчитывая на долю.

– Еж, – отдал дань очевидному Илья.

– Да ну? Тогда выпьем! – хозяин проглотил водку и поддел приличный кусок из банки. – Вилка одна, – серьезным тоном сказал он, передавая ее Илье, будто говорил о последней пуле. – Давайте сразу вторую выпьем. Потом поговорим.

От горла и до желудка разлился жар, вытеснивший волнение. Илья искал повода перейти к расспросам, но хозяин сидел, сгорбившись, угрюмо глядя на стол. Разговор не клеился.

– Не дурная водка.

– Не дурная, да.

– Магазинная или сами?

– Здесь живет мастерица. Близко. Познакомлю, если хотите… Ну, давайте-ка печь растопим. Сумеете? Я пока воды.

– Меня зовут Илья. А то как-то…

– Да, хорошо, Илья, – хозяин отвернулся, не пожав руку. – Вы не обессудьте. Все, что напоминает ее, мне больно. Не берите на личный счет. Будем держать дистанцию. Если хотите, называйте меня Талым. Или вообще никак не зовите. Даже лучше так – без имен.

Затем он вышел и долго не возвращался, пока не вырос на пороге с большим бидоном.

– Еды с гулькин нос. Гостей не ждал. Сам я мало ем. Грибы, то да се… Если хотите, пожарьте себе, там вон лук, жир. Я уже возиться не буду.

Талый поставил на пол бидон и стал переливать из него ковшиком в чайник. Илья отрицательно помотал головой.

– Как знаете. Зато воды хоть залейся. Сладкая, родниковая. Чай на ней получается первосортный даже из моркови. Последний не загаженный родник под Москвой, возможно. Она и выбрала этот дом из-за родника. Звала его Амазонкой – родственница ваша, Мария.

Во всех действиях Талого сквозила какая-то отстраненность, и в то же время – доведенная до автоматизма педантичность. Ношеная обувь у входа, очищенная от грязи, стояла ровно, ковш и чайник он протер тряпкой, сложил ее аккуратно на край стола. Все было опрятным, прибранным и каким-то безжизненным в то же время – не считая наглого ежа, который, выбравшись из укрытия, бродил зигзагом по комнате, выискивая поживу – свинья, а не еж! Хозяин дал ему из банки ком топленого жира, наколов на спичку. Тот с жадностью проглотил, а затем еще долго вертелся на одном месте, ожидая добавки.

– Вы по какому ведомству служите? – поинтересовался хозяин, наливая третью, уже под чай. Штоф был не меньше литра и Илью это немного пугало.

– В музее одном.

– М-мм… И что там? Какие нынче веяния в херитологии? Что инсталлируете? Старое или новое?

Илья, не зная, что такое «херитология»[1], предпочел в теорию не вдаваться и ответил уклончиво:

– Новое в основном. В борьбе за общественный прогресс. Безудержно боремся за него.

– Что же за музей, когда одно новое? – усмехнулся Талый, быстро захмелевший, как и Илья. Скромная закуска и свежий воздух делали свое дело.

– Тогда поднимаю за ваш прогресс! Что бы он там ни значил. Sind Sie mit mir[2]?

Илья, знавший из кино о провокаторах, явил бдительность сквозь хмельной туман:

– Прогресс, в наши дни и вообще, означает только одно: поступательное движение вперед.

– И, конечно, вверх! – поддержал его «провокатор», освобождая шею из свитера. – Жарко. Предлагаю и вам немного разоблачиться, а то спаритесь.

– Извините, что поднимаю тему… Марию Оскаровну-то мне как увидеть?

– А никак!

– С ней что-то случилось?

– С ней случился я!

– А вы…

– И она избавилась от этой болезни. Все, никаких вопросов. Пейте!

Случился я… Уж не прадед ли? Вот так номер. А ты что хотел? Конечно, был прадед, раз ты появился на свет, тупица! С другой стороны, мало ли могло быть поклонников у прабабки… Куда же она все-таки подевалась?

Ни про каких прадедов в семье не упоминали. То ли не было повода, то ли по какой-то другой причине. Илья и не задумывался ни разу – это было «давным-давно», за мыслимым горизонтом. Из того поколения своих родственников он знал только «бабу Машу», воплощавшую собой сумму семейных древностей – считалось само собой, что остальные умерли много лет назад, будто жили в одну эпоху с Гомером, причем умерли глубокими стариками. На них, вопреки очевидной логике, примерялся серый плащ Сенектуты[3]. Илья бы немало удивился, узнав, например, что один из его прадедов погиб на войне в семнадцать, так что сам он, встреться они теперь, показался бы тому немолодым дядькой.

Шикарная и немногословная Мария Оскаровна оставила после себя массу материальных свидетельств, но ни одного свидетельства о замужестве – ни документов, ни фото с подписью – только «чистый» паспорт и пенсионный билет. С другой стороны, никто и не поднимал этой темы: что спрашивать старуху о ее прошлом, особо – про амурные похождения? Случится настоящая катастрофа, если она вдруг начнет рассказывать.

– А дом этот… Почему вы в нем не живете?

Картинка перед глазами плыла. Илья попытался сфокусировать взгляд на собеседнике, примеряя его лицо на себя, но ни малейшего сходства не обнаружил.

Скоро восторг открытия сменился страхом, что все впустую. Так, возможно, настырный англичанин, терзавший лягушек электричеством, боялся, что в следующий раз отрезанная лапка не дернется от прикосновения электрода, перечеркнув его достижение.

Талый только пожал плечами, будто это было само собой – жить одному во флигеле рядом с пустующим большим домом.

– Надеюсь, вы не из этих – нуворишей, подыскивающих имение под Москвой? Родня родней…

Он грозно посмотрел на Илью, по-детски замотавшего головой. Нувориши в СССР – неужто были такие? Были, наверное, всегда есть…

– Дом этот не продается, – на всякий случай отрезал Талый.

– Рад бы, да не султан… Место действительно распрекрасное – лес, родник, дорога, Москва рядом. Не какие-нибудь шесть соток геморроя под Воскресенском.

– Что-что?

Тут Илья спохватился: эпоха «шести соток» еще не грянула.

– Так, ничего. Дышится здесь легко.

– Дышится? Это да. А что вам до Маши? Что-нибудь стряслось?

– Нет… Так, хотел повидать… тетку.

– А! – просветлел хозяин, хлопнув по столу. – Вы не Афони Белова сын? Жаль его, жаль, прекрасный был человек.

– Нет, не его. Я троюродный.

– У-м…

– Недавно в Москве. Ездил… в экспедицию… там, на Дальнем Востоке. Дай, думаю, проведаю тетку. Мы, кажется, еще детьми виделись. Чудная штука – одногодки с племянником. Только адрес сначала дали другой – какая-то комната на Мясницкой.

– Не, там ее не ищите. Она… точно не скажу где. Может, в Казахстане. Не знаю. А комната? Давно ушла комната, лет пять как. Вы и впрямь с ней далеко разминулись. Я вас приглашаю погостить здесь, – неожиданно предложил хозяин. – Вы меня не стесните. Только привозите еду с собой, пансион вам не обеспечу.

– Спасибо, я бы рад, но какая там… работа, все дела.

– Сегодня все равно придется заночевать – паровик ушел. Машины, как я понял, у вас нет?

– Нет, – в груди Ильи что-то екнуло, ночевать он тут не рассчитывал.

– Значит, без вариантов. Есть еще комната, пошли, покажу.

Талый довел Илью до крошечного чулана со скошенным потолком, снабженного скамейкой и вделанным в стену столиком под окном, как в вагоне поезда. В нем стояла страшная духота; воздух, отдававший мастикой, можно было резать ломтями. Сразу же захотелось открыть окно, но оно было наглухо забито.

– Дверь держите открытой, а то задохнетесь тут.

– Может, я лучше на улице заночую? Жалко терять такую ночь, хочется подышать после города. Carpe diem[4], – блеснул Илья немногим, что знал в латыни.

– Как хотите. Под навесом тогда. Холодно будет, возвращайтесь. Я на ночь не закрываю.

Они вышли на улицу, где Талый быстро распорядился, сдвинув лодочкой две скамейки, затем принес подушку, плоскую как голодный клоп, и тулуп:

– Это вам для полноты ощущений.

Илья лег, не разуваясь, как был, завернулся в пахучую овчину и сразу же провалился в сон, казавшийся продолжением прерванного, так все сделалось необычно.

_________________________

[1] Музееведение. Очень умное слово, хотя и дурно звучит.

[2] Вы со мной? (нем.)

[3] Сенектута – в римской мифологии богиня старости.

[4] Лови день. (лат.)