Заветлужские рассказёнки

(РАЗМЫШЛЕНИЯ ДЕДА МИРОНА)

Про аптеку

Весна в этом году какая-то непутёвая выдалась. Весь апрель, что твои качели. То солнышко землю приголубит, хоть грядки копай, то снегу у крыльца по колено наметёт. С этого или ещё с чего, но изрядно потрёпанный организм мой сильно ослаб.
Захворал я, проще говоря. Озноб, температура подскочила и ноги будто ватными сделались.
 Хозяйка моя Анна Ивановна срочно на красную кнопку нажимать стала. Телефон у нас такой особенный есть. С одной кнопкой. Нажмешь на неё, он погудит-погудит, а потом и Анютка, внучка младшенькая заговорит. В Нижнем она у нас, в самой главной больнице Семашко врачихой работает.
Вот слышали, может, поговорку такую: «Хороша внучка Аннушка - хвалят дед да бабушка». А нашу-то Анютку и впрямь есть за что хвалить. Все болезни подряд, как косой косит, излечивает почём зря. Целым отделением заведует. А недавно в саму Германию ещё на что-то её подучиваться посылали.
Вот Анютка-то бабушке Анне и надиктовала-прописала для меня срочно антибиотик, «Супракс», называется.
Полегоньку с подожком да с перекурами дошкрябал я до аптеки. Тысячу неразменянную хозяйка моя мне выдала. Очередь небольшая. Девонька вся из себя чистенькая, беленькая да запашистая из окошечка голосок подала.
- Есть, говорит,дедуль «Супракс», сколько тебе его требуется?
- Да немного его, того самого биотика и надо,- отвечаю. - Оклематься бы малость, вирус проклятущий изничтожить…
И тут подает мне аптекарша малюсенькую, в три ногтя коробочку и молвит: «С Вас, девятьсот семьдесят рублей!».
Меня прямо в очереди так в пот и бросило. Видать с одного названия лекарства я вмиг на поправку сподобился.
-Скоко-скоко? -переспрашиваю. Ещё подумалось, не расслышал, может из-за шума в больной головушке.
Нет, опять «девятьсот семьдесят»- из окошка послышалось.
- Уж больно коробочек-то махонький, сколько же их там таблеток этих самых, - ещё спросил.
- Семь штук, ровно на один курс лечения,- мне отвечают.
И тут не выдержал я, выскочил из очереди, как ошпаренный, да мозгами воспалёнными пораскинул. Это что же получается? Одна таблетина мизерная стоит, как водки поллитровка? Ну куда это годится?
Хоть и дают мне, слава Богу, одиннадцать тысяч пенсии, но, чтобы, считай, одну из них за семь таблеток отдать! Да, никогда!
Запрятал я ту тысячу в карман поглубже да и до дома подался.
Старуха моя, за то, что без толку сходил, ругаться не стала. Всплакнула только малость не знамо от чего. Да ведь у них, у старух слёзы-то, они всегда рядом.
Ну, а я отлежался чуток, а потом баньку протопил. Будь что будет, решил. Рубаху чистую да самую новую затребовал. Ежели и умру на раз, подумалось, так и обмывать усопшего не надо, а малость всё-таки попарюсь.
Из бани меня сосед Митрич с моей Аннушкой живьём, однако, до кровати доставили. Признаюсь, что без стопки самогонки моё лечение тоже не обошлось.
И что бы вы думали?  Живой ведь остался! А на пятый день после той бани на огороде, у грядок, Мирон сгодился!
Может, кто и не поверит в мою историю, да ведь проверить-то недолго. Только зайти в аптеку да антибиотик спросить. «Супракс» называется.    

Про внука

Окончил мой внучек недавно два класса городской гимназии. Да не простой, а даже с каким-то иностранным уклоном. И вот перед самыми каникулами случилась с малым неприятная история.
Контрольная работа по математике у них была. И мой-то пострел, оказывается, просидел весь урок, куда-то в одну точку уставившись.
А учительница, возьми, да и заметь насчёт него: «У нас сегодня Максим Молоков, как председатель колхоза, важно так, всю контрольную просидел».
Тут все засмеялись, а Максимка заплакал. Да ладно бы просто заревел, истерика, будто с ним приключилась.
Из класса убежал. Родителей и врача вызывали, успокаивали. Уж больно обидным показалось ему сравнение с каким–то колхозным председателем. Тут ему и предательство, и ещё что-то ужасное примстилось.
А когда привезли внучка моего ко мне на каникулы, решил я ему разъяснительный урок про колхозы преподать. Уговорил зятя, то бишь отца Максимкиного, он нас на машине по бывшим местным колхозам и повозил.
Про животных знал мой ученик из книжек и мультфильмов, да ещё по цирку да зоопарку.
Коров и свиней, лошадей, овечек и прочей живности с ликвидацией тех самых колхозов в наших краях почти совсем не стало. Но всё ж таки нашли мы одну настоящую ферму.
На теляток маленьких полюбовались.
«Дед, а дед, и чего это ты их телятами называешь? Ведь мама у них - корова, значит они - «коровята»,- это внучек мне заявил. А самому интересно всё. Только вот немного нас комары кровососы донимать начали.
Поехали мы дальше. Стадо колхозное в перелеске наблюдали. Внучек мой быка огромного с кольцом в носу испугался. К машине прижался, а сам сквозь накомарник глазками так и стреляет. И всё вопросы разные задаёт:
- И почему это трава зелёная, а молоко-белое?
- А как это из коровы молоко добывают?
- А за что пастух так сильно коров ругает…
А потом доложил: «Дед, а я теперь знаю, что такое «жадина-говядина»! Это, говорит, корова, которая мало даёт молока».
Едем мы дальше.
 Нашли одного фермера, он нас на свинарник допустил. Как увидел Максимка поросяток недельных бело-розовых, так его от клетки, несмотря на запахи не конфетные, не оторвать. А мелюзга лопоухая двумя гроздьями повисла на свиноматкиных сосках, да так и наяривает-поддаёт ей пятачками под брюхо.
Вот такую картинку точь в точь и нарисовал потом внучек дома.
А когда мы его ещё верхом на лошади, да в настоящем кавалерийском седле покатали, прижался он ко мне и шепчет:
- Как всё классно и круто было!
А я ему и ввернул словцо под настроение: «А это ведь и был тот самый «колхоз», на который ты так обиделся.
Удивлению и радости внука моего не было предела. К тому же, на обратном пути мы заехали к давнишнему моему приятелю - бывшему председателю колхоза, который угостил нас мёдом с собственной пасеки.

Про выборы

Слышал я, что опять выборы объявили. В марте, говорят за Президента голосовать будем.
Телевизор лучше не включать - всех кандидатов не переслушаешь.
Жириновский хвалится: в шестой раз избираться пробовать будет. Зюганов, тот едва ли не восьмой заход делает, красного Буржуина для безбедной старости своей на плакаты вывел. Ну, деляги! Говорят без остановки, как заведённые.
А тут ещё Собчак – бабёночка молодая да нарядная, как бабочка с капустной грядки выпорхнула. Да как смело рАтует, гляди того самого Путина затопчет. А вот Явлинский Григорий, хоть негромко, но грамотно, как профессор, речи свои излагает - заслушаешься.
Молодой парняга ещё имеется, по фамилии Навальный. Этот, похоже, из тюрьмы иногда покрикивает. Сказал, что-то не так, да прилюдно - на митинге, в Москве. Наваляли, знать, ему для порядку, в тельняшку нарядили да в «Матроскину тишину», слышь, и сунули. А в той тишине не лишку намитингуешь.
А я так думаю, кто бы сколько речей ни сказал, а голосовать нам всем надо за Путина.
Я вот, к примеру, всю жизнь свою в сапогах резиновых на колхозной ферме навоз перегребал. Помню, привезут нам нового председателя из района, а мы, как дураки – руки вверх, голосуем, чтобы побыстрее после собрания по стакану водочки хлебануть. А того в разум не брали, что новому то надо и машинку приобрести, и дом поставить, да ещё квартиры в городу прикупить для самого да деток. Это же сплошной убыток для колхозной казны получается.
А тут не колхоз наш «Завет Ильича», тут целая Россия–матушка.
Как-то раз, на досуге, я всё подсчитал. Вот сейчас у меня пенсия девять тысяч восемьсот рублёв, самая большая в деревне. Не выберем Путина, станет ровно четыре девятьсот, ровно вдвое меньше.
 - Почему да отчего, спрашиваешь?
А потому, что новым–то российским правленцам ровно в два раза больше денежек на всё про всё надо будет. А сейчас они, эти сердюкаевы да хорошаевы, думаю, что понабрались уж.
Да, а кандидатов в Президенты много будет. И все, будто настоящие да взаправдашние пыжиться будут. И ведь сами знают, что так, для блезиру кобенятся – никто и никогда их не выберет. Пусть потешатся.
А голосовать-то мы знаем, за кого, за Путина, конечно. Пенсия целей будет, я так думаю…
 
Про давление

Внук недавно из города антенну новую для моего телевизора привёз и на избу приладил. И теперь мой телек не три, а больше десятка каналов принимает почём зря. И приспособился, было, я совсем другие передачи глядеть. А живу я сейчас один-одинёшенек.
 Добры люди, (а их у нас в деревне шестеро вместе со мной), подсказали, что телевизор, он и на здоровье, и на долгожительство сильно влияет. Да, я и сам замечать начал. Как только погляжу побольше этих ток-шоу, так и в голове покруживает, и мушки перед глазами замельтешат.
 Особенно, когда наши с хохлами лаются.  Похоже, что их к этим самым барьерам за ноги цепочками стали пристёгивать, только нам не показывают. А то, ведь, они прямо на виду у всего честного мира друг друга вмиг искровенят. Так и до смертоубийства недалеко.
Признаюсь, что после каждой такой передачи я лечение проходил. Лекарства-то не пил, за ними в райцентр за полста вёрст ехать надо, а вот давление мерял.
Соседушка моя, Мария Кононкова, аппарат давленческий ещё с советских времён сохранила. И что интересно, замеряет она верхнее, а потом и нижнее, конечно, и всегда сто двадцать на восемьдесят получается.
- Ишь ты, - говорила мне Марьюшка-то, - ты Мирон у нас как молод месяц, давленьице вьюношеское у тебя. Так, что, не кружи-ка и не придумывай мушки да недомогания разные.  Тебе ещё на чемпионате футбольном с таким давлением выступать впору. Ну, тренером хотя бы, а ему не обязательно взапуски бегать, можно и на лавочке посидеть.
А вот когда много канальев в моём телевизоре стало, пристрастился я к «СМАКУ». Да ещё с Ларисой Гузеевой. Этот небритый главный повар, Иван Ураган больно быстро так разговаривает, едва я за ним понимать успеваю. То вырезку из мяса мраморного отбивает, то креветок и рыбу живую с раками из садочка вылавливает. И всё говорит и говорит.
И всё же успел я прикинуть, что на один такой СМАК пенсии моей вряд ли хватит. Вот и тут опять расстройство: девяносто с хвостиком мне, а по смаковски отобедать, видать не придётся. Опять пришлось давление мерять.
Нет, не помогла и эта новая антенна, на сковородку светлую похожая.
А потом на выходные внучка Анютка проведать меня заявилась. Она у меня врачихой в больнице городской работает. Перво-наперво давление у меня своим прибором померяла. Потом поругала меня вместе с соседкой Марьюшкой. Оказывается, тот давленьческий аппарат, который Никиту Хрущёва помнит, уже всегда и всем сто двадцать на восемьдесят намеривает. Вот и мне соседка им помогала. А ведь и на самом деле, легче после его становилось. И мушки перед глазами не таким густым роем мельтешили, и кружение в голове унималась.
А ещё Анютка-то на две недели мне телевизионный карантин прописала, чего-то из новой антенны вынула, экран и погас. Таблеток от давления мне оставила. И у крыльца велела каждый день по три часа гулять.
Вот теперь и выполняю все её указания. А к телевизору-то всё ж-таки поманивает.



Про жизнь

По-разному к нам-старикам сейчас относятся.
Вот, например, плоховато станет-заумираешь ненароком, да не насовсем. Звонишь в скорую помощь, конечно. А там перво-наперво спрашивают: «А сколечко лет захворавшему?»
«Восемьдесят шесть, - отвечаю, - намедни исполнилось»
Плоховато, но в трубке-то слышу, обрадовалась девонька. «Ждите», говорит, и вздохнула с облегчением. А как же? Спешить в этом случае не обязательно. Ежели и не дождётся дед Мирон, большой беды не будет.
Ну вот, опять я про старость да болезни…
Расскажу-ка лучше про случай в моей деревне Пустынь. Нас, коренных жителей сейчас в ней четверо. Я да три женщинки помладше меня. Им только чуть за восемьдесят. А раньше две бригады пустынцев на сенокос с песнями выходили.  В Троицу или в другой праздник, бывало, выглянешь на проулок, а там – компания мужиков да баб. Вокруг них целый рой ребятишек увивается.
- Мир вашему гулянью, - крикнешь.
- Поди к нашему двору, - тебе отвечают.
И так на душе приятно сделается. А избы не запирали. Взойдёшь на крылечко, глянешь, а к двери подожок приставлен. Это означало, что хозяин ненадолго отлучился и скоро будет.
А вот теперь про тот самый случай.
Обошли, как-то этой весной все наши четыре избы двое молодых ребят. Вежливые такие и сочувственные.  Документы показали. Будто бы из соцзащиты оба. Таблетками от всяких болезней оделили бесплатно и приборы лечебные на нас испробовали с лампочками разноцветными. Приставят к руке, например, лампочка зелёная загорается. Это значит, что ревматизм мой в локте на убыль пошёл.
Ну и взяли мы на каждую избу по прибору. Да ещё схитрили. Не одинаковые приобрели, а все –разные, чтобы меняться. Те приборы, конечно же, денег стоили.
Лекари уехали, а мы лечимся. Потом уж добрые люди подсказали, что обманули нас, стариков, как деток малых. А приборы красивые как раз для игрушек им и предназначены. Вот тебе, дед Мирон, и защита социальная!
Пять тысяч из пенсии кровной так жалко стало, сил нет.  Две ночи не спал, переживал всё.
И тут, будто чудо приключилось. Полез я остатки той пенсии пересчитывать. Пересчитал. И что бы вы думали! Все до рублика целёхонькие!
-Что такое? -сам про себя думаю. Очки потолще надел.  Батюшки-светы! А ведь я с этими вежливыми проходимцами Максимкиными деньгами рассчитался! Правнука, Максима ко мне на каникулы привозили. Он у меня всё в банкира играл. Привёз рисованных сотенных и тысячных бумажек по целой пачке. От настоящих не отличишь. Я, было, испугался, не притянули бы куда следует. А внучек мне пояснил, что таких рублей и даже долларов в Нижнем, в любом киоске бери - не хочу.
Вот я со слепа-то и отсчитал нашим лекарям целых пять таких тысяч за красивую игрушку.
Выходит, что квиты мы с ними.
Однако, всем старикам хочу сказать: «Не верьте заезжим благодетелям. Как пить дать – обманут».

ПРО КОРРУПЦИЮ

Надоело уж и слушать про эту коррупцию. Нельзя телевизор или радио включить, только про неё и талдычат.
То мэра посадили, то губернатора арестовали, а то и самого главного полицейского скутали.
А я так скажу: баловство это всё одно. Вот недавно у самого полковника Захарченко обыск делали. Под диваном в квартире у него этих денег, как грязи у нашего сельсовета обнаружили. У бедных полицейских в глазах, говорят, зарябило, сменщиков на пересчёт затребовали.
Ну и что? Эко, ба, удивили! Давали человеку, он и брал. Брать–то брал, а вот посчитать не удосужился. Некогда просто, всё с той же самой коррупцией и боролся служивый дённо и нощно. Поди–ка, угляди тут за всеми.
Я считаю, что этого Захарченку немедля на волю выпустить надо. Верю я ему, что он и не ведал, что всю жилплощадь евойную этими миллиардами захламили.
Сам я вот уж старый стал, как пенёк трухлявый, и своё–то за жизнь уже отбоялся. И сейчас осмелюсь, скажу, что ведь и я бы, к примеру, взял. Только бы по–умному. Дал бы вот только кто. В банку трёхлитровую утискал бы пачечки запашистые да под угол банный и закопал. И чтобы денежки те были не наши, а заграничные, доллАры, хотя бы.
Зачем они мне, спрашиваешь ? А вот зачем, слушай.
Трудился я тогда в нашем колхозе «Завет Ильича». Рубль к рублю складывал, копеечку к копеечке прищёлкивал, на мотоцикл «Урал» с люлькой всё копил. Уж больно хотелось по грибочки на нём, вездеходном в лес поездить.
Только скопил сколько надо, а тут в одночасье: «раз, и в квас!», денежки–то за одну ночь и сменили.
Осталось тогда от мотоциклетных сбережений у меня ровно на раз с соседом крепко выпить да на раз опохмелиться, как следует. Вот такая вот коррупция получилась.
А сейчас, что не жить? Пенсию вовремя прямо домой приносят. И на хлеб, и на сахарный песок с кефиром хватает.
Одно страшит. Припрятана у меня кубышечка на похороны, боюсь, не пропала бы.
Как на чьи? На свои личные, дедмироновские похороны и припас. Только вот и опасаюсь, как бы с этими рублями такой же фортель, как с ураловскими не приключился, людей бы не насмешить.
А на этот случай заначка, в банке трёхлитровой–то и пригодилась бы…
Ну, а мэров и губернаторов посаженных, их, конечно, выпускать надо. Расход, опять же, только один, на судей да адвокатов.
Учёные вроде бы все, а того в толк не возьмут, что у нас в России–матушке многие правители пытались за всеми уследить, да не получалось.
 И сейчас не получится. И нечего зря болтать про неё, про эту самую коррупцию…

Про пенсии
 Раньше, ещё при Брежневе да при колхозах, в газете «Правда» всё про какой-то подъём писали. Партия тогда одна была. Проще и удобнее было. Никакой путаницы, не то, что сейчас. Пройдет, бывало, съезд компартии, передовицу той газеты откроешь, широкая она, читай - не хочу. «С большим подъёмом,- писалось в ней,- трудящиеся Советского Союза встретили решения такого то по счёту съезда КПСС. Если, честно, плоховато я тогда понимал, что это за подъём, и у кого он приключался. Сейчас, опять же, всё проще и понятнее.
Вот объявили недавно по телику между футбольными матчами, что опять пенсионная реформа будет. Так-то она завсегда идёт. Я думаю, это для того, чтобы никто свою пенсию сам посчитать не смог. Сколько в собесе начислят, за столько и распишись, дед Мирон. И с полным к тебе уважением,- государство  роднущее.
А тут слышим, знать, всерьёз взялись за пенсии наши. Вот тут нас всех пустынцев подъём-то и посетил. Давление у всех шестерых поднялось.
Было за жизнь на нашу голову много разных реформ. И хрущёвских, и горбачёвских, и ельцинских. Уяснили мы твёрдо, что если объявляют реформу, то, как пить дать, опять обманут.
Сошлись мы всей деревней посоветоваться на завалинку к Марье Кононковой. Она моложе меня на много, ей только без году восемьдесят лет.
Что будет, если урежут пенсии? По этому вопросу докладывал я, заслуженный колхозный ветеран, Мирон Кочетков.
- И похуже времена были - напомнил я землякам. И шифером, и гвоздями, бывало, зарплату давали, ту же пенсию мизерную на три месяца задерживали. А если ещё войну да голодуху припомнить, рай, а не житьё у нас. Денежки-то нам сейчас день в день на дом приносят. А их и на хлебушек, и на кефир с сахарком хватает. Ещё и внукам норовим помогать. Я вот от четырёх пенсий рублики откладывал. Максимке своему роликовые коньки подарил. Вот только приспособиться бы так, чтобы не хворать вовсе. Уж больно дороги таблетки в аптеке, полпенсии на них зачастую уходит. А так, что нам не жить? Спасибо, как говориться, и единой партии и родному правительству.
В общем, поуспокоил я соседей. Волнения и показатели давленческие на спад пошли.
После меня сама Мария Кононкова толковала. «На заслуженный отдых люди на пять или даже на семь лет попозжее уходить будут»,- прямо, как Арина Шарапова, громко она выговорила.
И что из этого? Опять же вся наша компания от этого безобразия никаких убытков не несёт.
Припомнили, правда, к слову, наших деревенских, под берёзки кладбищенские убравшихся. Мужиков, ещё не старых, много в ельцинские реформы туда отнесли. Кто шестьдесят годков, а кто и того меньше прожили. И им, покойным, выходит, никакого ущерба не грозит, прости Господи.
Про детей да внуков, опять же порассуждали. Их-то вот как раз и зацепит этой реформой партия единая с правительством. А раз их, то, как не крути, и нас тоже. Выходит, мы при реформах жили и деткам нашим этого не миновать.
Всем своим старческим сходом постановили мы на сей раз поверить начальству высокому. Привыкли мы за жизнь его слушаться. А между собой всё ж таки поворчали. На самом деле, дали бы уж  дожить спокойно. Без реформ и без подъёмов всяких. Особенно, без резких подъёмов давления.


Про ресторан

По старости лет сиднем сижу я в своей деревне Пустынь.
Редко когда в райцентровскую аптеку за лекарствами съездить приходится. После выхода на пенсию в большом городе бывать не доводилось. Да, и до пенсии-то не часто езживал в Нижний наш Новгород.
Всё некогда было. В лесной бригаде зимой сугробы мерял, а летом на подсочке комаров кормил.
И вот пару недель назад по сухой колее, да на своём нерусском бездорожнике заявился ко мне внук Алёшка. Деловой он у меня мужик и шустрый, как веник. Бизнесмен, одним словом.
- Всё, отжили плохо, дедон! Собирайся, - говорит, - в город со мной поедешь.
- И чего это не видывал я в твоём городе? -спрашиваю.
А Алешка-то на меня так и наступает:
- Восемьдесят пять тебе недавно исполнилось?
- Ну, было дело, -отвечаю, - ровно и точно по новому паспорту.
- Тогда собирайся. Пиджак свой выходной с орденом да медальками надевай. Отмечать это дело в самой «Гусарской слободе» будем. Здесь вот у крыльца твоего возьму, сюда же с шиком и доставлю.
И ведь смутил меня, старого, внучек-то мой. Поотмылся я в банёшке, бороду мне Алёшка постриг. Наутре пристегнул он меня ремешком к сиденью и только тут мы и были! Прощевай, Пустынь родимая!
Приехали в город. В кафе ресторанном расположились. Все свои да наши. Всё, как положено - посуда хрустальная, салфеточки, скатёрочки. Чистенько да уютненько. Зеркала кругом, везде сам себя видишь.
Алёшка мой, как командир, всё на кнопочку какую-то нажимал. На розовой стеночке, да в золочёном блюдечке та кнопочка находилась. Только он её нажмёт - тут же парень с девушкой появляются, чистенькие да услужливые. И каких только угощений на столе не было! Жалко только, что названия не все помню. А в бутылках, в центре стола только, наверное, живой воды и не было.
Одно плохо. Руки мои, крюки, как держали топорище годами, так и застыли, как грабельцы. Всё боялся, как бы не задеть чего ими, людей бы не насмешить.
Сижу тихонечко. Слышу, кушанье новое заграничное объявляют и подают. Его я надолго запомнил, «Хаш» называется. Чашечки малюсенькие фарфоровые с чем- то на столе появились. Потом сочни по-нашему, а по-иностранному «Лаваш» подали. Ко мне поближе салаты всевозможные придвинули, ухаживали все за мной.
И тут все как-то разом загомонили да закричали, запоздравляли меня. Потом, как полагается, выпили понемногу, закусывать начали.
И вот тут, не иначе, чёрт меня дёрнул в ту чашечку фарфоровую, которую заприметил, большой ложкой слазить. Уж больно захотелось того самого хаша попробовать. Ну и попробовал - как газосваркой во всех местах, которыми и не ел, запалило! Водой газированной с пузырями запиваю, а оно всё больше прожигает. Хорошо, туалет рядом был. Воды холодной из блестящего крана принял внутрь изрядное количество. Полегчало малость, огонь-то внутри поугомонился. Но уж аппетита не только на хаш, а и на всё другое совсем не стало.
Потом уж внучек мой заботливый пояснил мне, что этот чёртов хаш ещё и не подавали. А хватил я вгорячах приправу к нему. Ну уж и приправа - перец нагольный да чеснок с хреном тёртые.
Теперь вот зарок себе дал: больше в рестораны-ни ногой. Обойдусь, как-нибудь и без хаша, будь он не ладен.
 

Про Россию

Как-то в начале лета управился я с грядками огородными и решил в лес заглянуть. Так просто. Для интересу да роздыху.
С молодых лет люблю я это дело - среди сосен да елей побродить, воздухом хвойным подышать. Не хвалясь, скажу, что вся округа мне до кочки знакома. С завязанными глазами в любую болотинку или на гривку зайду и выйду, уж, небось, не заблукаю.   Сам над собой всё удивляюсь, что в свои преклонные лета по лесу ходить не устаю. Шагаю не спеша по чистенькой тропинке и примечаю всё. Вот на этой низинной курпажинке прошлой осенью изрядную семейку лисичек обнаружил. А там, в березняке, красноголовиков молоденьких полкорзины нарезал. Вот ручеёк по осоке себе дорожку наладил, бежит - разговаривает. Для родничка махонького, но упругого и настырного, у этой старой берёзы года три назад сруб обновлял…
       А ноги полегоньку сами и вынесли на моё заветное местечко. Полянка махонькая в светлом сосновом бору, тропками будто в том же огороде на грядки поделённая. Столбик межевой, квартальный, у которого отдыхать я привык. Любота!
Боровиками с этих деляночек, белым мхом подёрнутых, в любой год я запасался.
Прошёл чуть поглубже в сосняк и обомлел, ноги, будто ватными сделались. Свалку мусорную свежую обнаружил. Пакеты черные да цветные, бутылки разнокалиберные, посуда пластиковая! Бумаги, с коей в уборную ходят, рулона три нарвано! Шашлыков, знать переели сердешные, понос прошиб. Рядом с деревней все овраги загадили, теперь вот и сюда добрались.
Не боясь гулеванили землячки, все кочки как лошади прокопытили и прикатали. На жигулях сюда не проехать, колея широкая от джипа дорогого прорезана. Вот и газета домашняя, и чеки магазинные разбросаны.
Собрал я бутылки. От них ведь и пожар в лесу приключиться может. И подумалось мне: «А ведь заявить бы надо, куда следует на подлецов - найти этих любителей природы при желании легко можно». Подумалось, да тут же и раздумалось.
Весь пыл мой аниськинский тут же и погас. Вспомнилось, как намедни в райцентре замечание двум девчушкам сделал. Лет по тринадцать с виду им, бОльшенькие уже. Бросили они едва не в меня пакет от чипсов-картошки жареной, на красный галстук похожий.
Ну и посмел я им сказать, что урна-то, мол, вон она, совсем рядом.
Слава Богу, не избили меня барышни, но грязными словами обложили-обмазали основательно.
Ну, а эти, которые на джипе, на мою заветную полянку пропёрлись, поди, и выжечь могут, у них не заржавеет.
Так что плохо мне после этой лесной прогулки было. Отлёживался да таблетки глотал.
Обижаются многие на нас, стариков. Ворчим, мол, и под ногами путаемся, а жизни современной не понимаем.
А я так скажу: «Хоть золотого Президента нам поставь, а Губернатора - серебряного, долго ещё в России порядка не будет, пока каждый сам за собой говнецо подбирать не научится.


Про собак

Хоть и старым совсем делаюсь, а цельными днями у крыльца сиднем сидеть всё же не хочется. В дальний от нашей деревни Раменихи лесок давно ли частенько хаживал? А этим летом только до реки и добираюсь.
Спустишься полегонечку по тропочке с подожком с берега-крутояра, и вот она, наша Ветлуженька, у самых ног плещется. Посидишь на каменюке-валуне, солнышком нагретом, поглядишь на воду бегущую, и на душе, как-то легче и будто светлее делается.
Вот и третьего дни, ещё до жары, к реке я направился. Да только от крыльца и отошёл, как две собаки под ноги бросились. Сосед-дачник на отдых заявился, прогуливаться их отпустил.
Крепенький ещё парниша, сосед-то. В полиции городской отслужил, на пенсию недавно вышел. И пёсики справные, будто на хозяина похожие. А пород-кровей, похоже, ненашенских, а заграничных.
Хорошо, что комелёк можжевеловый в руках у меня был. А то бы так на проулке они меня и загрызли.
Отмахнулся я палочкой, да на свою беду и попал сучечком одной брыластой псине по самому хребту.
- Ты что это творишь, старый пень? – заорал подполковник полицейский. Почто, кричит, машешься, не тронут они.
-   Коли, - отвечаю, - не тронут! Штаны вот порвали и коленку чуть не выгрызли напрочь!
А тот своё:
 - Да он халупы твоей дороже, мой Рекс, а ты с палкой на него! Как есть, из ума ты, Мирон выжил!
- Может, говорю, всё же на цепочку их посадить, собачек твоих, уж больно злобные?
Ничего отставной «полуполкан» мне не ответил, но собачек своих всё же прибрал.
Добрался-таки я тогда до речки, уселся на валун и размышлять принялся.
Был ведь и я молодым. В те времена народу у нас в деревне много было, а собак-то всего три, у двоих охотников, да у пастуха, Андрея Ивановича. Охотники были настоящие и собачек при избах держали. А у покойного Андрея, пастуха мирского стада, кобелёк черненький был, Цыганом его окликали. Тот каждый божий день по летам при стаде был.
Бывало, ещё только солнышко всходит, а пастух как щелканёт кнутом у крайней избы! Да ещё покрикивает: «ДоЁна-не доЁна, выгоняй!»
Это он хозяек поторапливал, чтобы те коров в хлевах не задерживали. А Цыган при нем. Считай, вместо подпаска была собачонка. И овечек от посевов завернёт, и телушку заблукавшую сыщет.
А теперь вот и народу-то в моей Раменихе коренного немного остаётся, всё больше дачников, но ведь и у тех, и у других по паре собак, не меньше. И уж которая чья, зачастую и не разобрать.
Соседа моего ещё понять можно. Добра он за свою службу в полиции заработал немеряно. Охранять его надо. Вот и держит бульдога да кавказца, брыластых да злобных. А вот почто остальные раменята на вольный свет собачек без пригляду выпускают, ума не приложу.
И, на самом деле, к чему бы это? К войне или к голоду?



 
Про футбол

По телевизору всё чемпионат футбольный показывают. Сам я не любитель этой игры, но пару раз всё же полюбопытствовал. И всё больше не голы считал, а на зрителей любовался да радовался за них. В особенности - за заграничных болельщиков.
Уж больно все они весёлыми и счастливыми кажутся. Ежели их команда и проиграет, то они поорут, поплачут даже, а после поют и обнимаются со всеми. Неужто и дома у себя, подумалось мне, они по улицам такими весёлыми ходят. Ладно бы Германия, либо Франция. Эти странёшки богатенькие. Немцам и французам и сам Господь навстречу, есть отчего гулять напропалую. Но ведь и колумбийцы и тунисцы, как чугунки загорелые, похоже, не так, как мы живут.
А то вот ещё японцев после матча на стадионе показали. Господи! Махонькие все, да худенькие и будто пчёлками пожаленные. А поди ж ты, пакеты пустые из-под сока и прочий мусор после себя между рядов убирают.
Сначала подумалось мне, что показухой они занимаются, выхваляются, мол, перед целым миром. Да пригляделся: ан, нет. Маленькие, а шустренькие да удаленькие. Оказывается, это они с детства привыкли всегда и везде за собой прибираться.
А на днях же поехал на автобусе я в райцентр, в аптеку за лекарствами. И довелось мне подождать обратного рейса в парке Победы. Всю улицу Ленина с её тротуарами, как в телевизоре видать мне было. На соседней лавочке, под кустиками, пара молодая расположилась. Выпили они тихо-мирно чего-то из шкаликов. Как раз передо мной в аптечном окошке мужичка с бабёнкой ими без очереди отоварили. Ну, выпили они и тоже смеяться да целоваться начали. Правда вскоре под лавочку упали. Всё щупались да гладились. А потом она ему пьяному (вот ведь зараза) морду в кровь царапать принялась. Устыдился я малость и пересел на дальнюю лавочку.
Сижу, наблюдаю. По улице люди все трезвые идут, и будто злющие на что-то. Будто бы выпили все накануне изрядно, а вот опохмелиться нЕ на что. Спешат, торопятся все куда-то. Один я, знать, не торопясь автобуса дожидаюсь.
И опять тогда про футбол раздумался. Мог бы и я, к примеру, хотя бы на одну игру съездить, в одном ряду с черЁдными людьми посидеть. А что? Ведь на билет до Нижнего рублишек из пенсии можно выкроить. Да и в столовой подхарчился бы - не ахти как обеднял.
Да тут же про дрова вспомнил. Деревенька моя Пустынь в самом глухом лесу расположена. И сам я в нём всю жизнь, считай, топором сучки отвинчивал. А попробуй, хоть валежину к избе приволоки. Поволокут, пожалуй, деда Мирона куда следует. А за лесовоз дров в четырнадцать кубометров шестнадцать тысчонок требуют. Да его не один на зиму надо. Да распилить, да расколоть! Это что получается? Три пенсии на дрова только? Нет уж, даже одного лесовоза шестёр берёзовых за один билет на футбол жалко всё же.
Нет, ребята, играйте уж без меня. Без футбола как ни будь обойдусь. Да и не нравиться он мне вовсе.   
                КОНЕЦ.