Лестница в небо отрывки

Пусть останется с тобой
Поцелуй прощальный мой!
От тебя я ухожу,
И тебе теперь скажу:
Не ошиблась ты в одном,
- Жизнь моя была лишь сном.
Но мечта, что сном жила,
Днём ли, ночью ли ушла,
Как виденье ли, как свет,
Что мне в том, - её уж нет.
Всё, что зрится, мнится мне,
Всё есть только сон во сне.

Я стою на берегу,
Бурю взором стерегу.
И держу в руках своих
Горсть песчинок золотых.
Как они ласкают взгляд!
Как их мало! Как скользят
Все - меж пальцев - вниз, к волне,
К глубине - на горе мне!
Как их бег мне задержать,
Как сильнее руки сжать?
Сохранится ль хоть одна,
Или все возьмёт волна?
Или то, что зримо мне,
Всё есть только сон во сне?

Эдгар Аллан По «Сон во сне»



Из Главы 1. Смотреть, как падает свет

Когда небо чистое и голубое, когда на нём медленно плывут огромные белые кучевые облака, когда солнце пробивает их кружево стрелами лучей: это чьи-то праведные души уходят к Богу. Так говорила моя бабушка, Клементина Бюль, урождённая Марковиц. Она в юности была довольно известной певицей, вращалась в соответствующих кругах и вообще была мастерица рассказывать. Творческий вирус я, несомненно, подцепил именно от неё. Ну а от кого ещё? Не от отца же, самого обычного служащего банка, и явно не от матери, посвятившей жизнь фармацевтике.
- И мама с папой так ушли?
На лицо бабушки набежала тень. Чистенькая кухня. Много солнечного света и зелени.  Бабушкины подоконники все в комнатных растениях, так что яблоку негде упасть. Пахнет деревом и теплом обитаемого жилища. Так мне по крайней мере запомнилось. Мне лет семь. Я оседлал старомодный стул с высокой резной спинкой, болтаю ногами, и поглощаю своё молоко с только что испечённым печеньем.
- Да, малыш.
- И Петер?
Петером звали моего младшего брата. Он погиб вместе с моими родителями в авиакатастрофе. Ему было всего три годика, а мне пять.
- И Петер.
- И Ханно?
Ханно, наш колли, ушёл на радугу в прошлом году. От старости.
- И Ханно.
- И ты уйдёшь?
- И я, когда стану совсем старенькой.
- А ты не становись!
- Так устроен мир, малыш.
Я безапелляционно заявил, что этот мир дурацкий.
- Почему ты так считаешь?
- Все ушли. И мама. И папа. И Петер. И Ханно. И даже ты собираешься уйти. И тогда я останусь один.
Бабушка звонко рассмеялась, потрепала меня по волосам (тогда у меня ещё были волосы, густые, кудрявые, цвета тёмной меди, и ни грамма веснушек) и заявила, чтобы я не говорил глупостей.
- Это вовсе не глупости! Я буду совсем-совсем-совсем один!
- Не будешь, малыш. И папа, и мама, и Петер, и Ханно – они всегда будут с тобой.
- Где – со мной? Они же…
- Вон там, - она указала в потолок, отделяющий от неба. – И вот тут…- она прикоснулась к моей, пониже ключиц, там, где по её представлениям пряталось моё сердце. – И я ещё не старенькая…- подмигиванье (глаза у меня тоже от неё, карие, тёплые, со смешинкой). – Когда-нибудь ты вырастешь, у тебя появится жена и дети. Так что один ты точно не останешься.
Я заявил, что какая-то жена и какие-то дети – это не мама, не папа, не Петер, не бабушка и даже не Ханно, что я по ним скучаю, очень хочу увидеть их, быть с ними.
- Когда-нибудь увидишь.
- Но когда?
- Будь хорошим мальчиком, и тогда Бог, когда придёт время, заберёт тебя к себе на небо и ты обязательно их всех увидишь.
Бабушка сдержала своё обещание, но лишь отчасти. Она оставалась со мной долгие восемнадцать лет, растила, дала лучшее образование и воспитание, и умерла на восемьдесят пятом году жизни, через два дня после того, как я получил диплом врача, мирно отошла во сне. Во всем остальном бабушка меня обманула. Я всё-таки остался один и попал не на небо, а в самое что ни на есть пекло Ада.

Все мои чувства обострены. Зрение. Слух. Обоняние. Осязание. Я зверь. Я иду по высокой траве – и я слышу её шелест. Моя кожа мелко вздрагивает – я осязаю движение воздуха. Я припадаю к земле – и я вижу затейливое переплетение корней растений. Я принюхиваюсь – и я улавливаю запахи. Каждый из них исключительный. Пряный – у головок и тугих стеблей трав («Мятлик, кукушкины слёзки, клевер, одуванчик…Что там ещё?» - машинально думаю я). Сухой или затхлый, в зависимости от того, куда ступает моя нога – это у земли. Животный и какой-то мокрый – это прудовая лягушка, которую я дразню.
Прыг.
Прыг.
В траве мелькает веснусчатая спинка.
Прыг.
Прыг.
Попрыгунья выжидательно замирает, пульсируя горлом и следя за мной своими золотистыми глазами с узкой щелью зрачка. Существа, низшие в иерархии, странные. Куда она смотрит? Влажный бархатный нос тыкается в лягушку.
Прыг.
Фырк.
Какое коварство.
Прыг, прыг. Лягушка продолжает свой неспешный путь.
И ещё что-то.
Ещё какой-то запах.
Сладковатый, смутно знакомый и потому беспокоящий.
Запах гниения.
Что-то разлагается, где-то совсем рядом со мной. Где это? Язык вываливается от возбуждения. Я часто и отрывисто дышу. Направо через кустарник. Колючка впивается мне в ногу. А вот это самая настоящая подлость! Налево. Вверх по склону залитого тусклым светом пригорка. Оставляя сбоку дом, небольшое белое двухэтажное строение с верандой, фруктовый сад, цветник и посыпанную гравием дорожку. Всё построено и запущенно довольно давно. Не человеческая собственность, а царство почувствовавшей власть живой природы.
Я карабкаюсь и карабкаюсь вверх.
Нашёл.
Утробное ворчание.
Серый ствол дерева. Над головой – резные листья и гроздья рубиновых ягод. Вот что пахло: всё подножие облеплено грязно-белыми зонтиками поганок.
Глухой собачий лай.
Мерзость…
Мерзость…
Мерзость…


****
Боль взорвалась в виске внезапно и с такой силой, что потемнело в глазах и перехватило дыхание в самой высокой точке подъёма.
Только не сейчас.
Я инстинктивно схватился за лицо. Под пальцами что-то мокрое и липкое.
Моя кровь, смешавшаяся с потом.
Кап.
На белой футболке возникает и расплывается красное пятнышко.
Кап.
Ещё одно.
Мелкие камешки фонтаном полетели из-под колёс, запахло жжёной резиной – так резко я затормозил. Велосипед с грохотом упал на гравий, а я – тут же рядом, покатился по траве.
Таблетки.
Отмотать назад.
Воспроизведение.
Клик…клак…
С шипением всасывается воздух.
Прозрачные капли падают друг за другом, отмеряя секунды.
Одна.
Две.
Три.
Десять.
Минута.
Боль чувствует свою жертву и радостно запускает в меня свои когти.
Добро пожаловать на землю.
Моё лицо. Не чувствую левую сторону.
Клик…клак…
Уберите эту гадость у меня изо рта.
Свет нестерпим. Он втыкается в мой глаз иглами.
Как же больно.
Кровь стучит в ухе.
Бо-ль-но.
Осунувшееся лицо Фродо. Щёки свисают, как у бульдога.
Ты себя видел, красотка? Так бы и съел.
Я начинаю хрипло смеяться.
Пауль, сукин ты сын.
Тело утопает в мягком золотистом песке. Где-то далеко над головой сквозь вес воды на меня светит солнце, время от времени подергиваясь лёгкой рябью.
Доктор, а можно мне ещё ваш чудный укольчик? И уберите уже эту штуку с моего лица.
Ещё морфия.
Как мило с вашей стороны, док. Вы позволите мне называть вас просто док?
Не закрывай глаза!
Толстая игла впивается возле левого соска.
Раз.
Два.
Три.
Четыре.
Пауль, дыши, чёрт тебя побери!
Сиплые голоса автомобильных сирен.
Обширная черепно-мозговая травма.
Повреждение левого глаза.
Сердечная и дыхательная деятельность отсутствуют.
У кого черепно-мозговая? У меня?
Разряд.
Пульса нет.
Пауль, не смей умирать!
Разряд.
Мысли рассыпаются мелкими бисеринками и катятся со стуком, куда им вздумается.
Фродо говорит. Все они говорят. Слова доходят медленно, откуда-то издалека.
Пожар.
Ты первым бросился вытаскивать людей.
Ещё легко отделался.
Помнишь Лемке с последнего этажа?
Балка.
Чуть не снесла полчерепа.
Шевелюрку тебе пришлось основательно попортить. И личико тоже.
Мне было двадцать шесть лет и моё сердце не билось больше минуты.

****
Нарядный чёрный автомобиль въехал в ворота, описал полукруг и замер возле крыльца. Я бросил ленивый взгляд. К нам кто-то приехал? Отец и матушка не говорили, что у нас будут гости. Стало быть, меня это не касается. От слова совсем. Я пожал плечами и вернулся к своей тетрадке. Чудное утро для моих тайных маленьких упражнений.
Скрип.
Скрип.
Я тщательно вывожу слова.


Звук шагов исчез за поворотом.
По морозу эхо отдалось…

Эээ….
Рифма к словосочетанию за поворотом, какая же? Ах да…


Уходя из моей жизни, кто-то,
Дверь судьбы задвинул на засов.

Парадокс. За окном прекрасный августовский день, а в моих стихотворениях поздняя осень или зима.
- Господин Пауль!
Я закатываю от досады глаза.
Неееет.
Это голос Партенхаймера, моего камердинера. Значит, его послали за мной. Скорее всего там присутствует мой ровесник, сын или дочка, которого я должен буду развлекать.
Стук.
- Войдите.
Дверь отворилась.
- Господин Пауль, ваша многоуважаемая матушка просит вас спуститься вниз.
Я спрашиваю глазами: это так необходимо?
Кивок.
А если…
Никаких «если».
Тогда может…
Не стоит.
Мы с Партенхаймером понимаем друг друга с полуслова, да он и ненамного старше меня.
- Что это такое, господин Пауль? Что за вид? Ну-ка, идите сюда.
Ещё бы. На мне рубашка и брюки с помочами. Ни галстука, ни следов ещё чего-то приличного, волосы в беспорядке.
Я со вздохом сполз с подоконника, на котором всё утро развлекал себя кофе и заигрываниями с музой, и направился к месту расправы.
Партенхаймер плеснул мне на голову холодной воды, а затем тщательно зачесал волосы на косой пробор.
- Партенхаймер, поаккуратнее. Ты меня задушишь.
- Виноват…
Партенхаймер немного ослабил накрахмаленный до хруста галстук. Теперь смокинг. Пройтись одёжной щёткой по плечам. Он вертит меня и так, и эдак, одёргивает полы.
- Не сутультесь! – скомандовал Партенхаймер. – Сколько раз вам делал замечание!
- Сто раз – точно.
- Выпрямитесь, расправьте плечи, кому говорю!
- Ладно…
Теперь элегантные лакированные ботинки.
Он только что не дыхнул на них и не протёр обшлагом собственного пиджака. Наконец, Партенхаймер одобрительно кивнул:
- Пожалуй, сгодится.
- Так кто у нас?
- Фон Эшенау.
Наши соседи. Я ничего о них не слышал уже целую вечность. Вроде бы они надолго уезжали куда-то в тёплые края. У их шестнадцатилетней дочери оказались слабые лёгкие и плохая переносимость холодной и сырой погоды. Так они вернулись. Значит, наметилось улучшение… но надолго ли? Итак, мне предстоит заниматься фройляйн фон Эшенау.
Я достал из стеклянного кувшина, стоявшего на моём письменном столе, пурпурно-алую розу, стряхнул капли и аккуратно вставил в петлицу. Гроздья моей любимой рябины окончательно дозреют через считанные дни, поэтому пока я совершаю незаметные, но от того не менее варварские набеги на матушкин розарий. Не далее, как сегодня перед завтраком. Если многоуважаемая графиня фон Шнееберг об этом узнает, то мне её отпрыску Паулю Берндхарту фон Шнеебергу здорово влетит.
Партенхаймер поднял вверх большой палец.
- Неплохо, господин Пауль. Погодите…
Он не удержался и дополнил образ рокового красавца парой капель одеколона.
- Теперь идите и поразите благородную фройляйн до глубины её нежного сердечка.
Лёгкий румянец выступил на моих щеках. Я нечасто общаюсь с молодыми леди, и у меня совсем нет опыта в таких делах. Хотя мне уже девятнадцать.
Широкая лестница светлого дерева ведёт вниз. Полагаю, родители с гостями в нашей весёленькой столовой с большими французскими окнами, выходящими прямо на веранду. Завтрак уже миновал, скорее всего будет кофе или чай с десертом – для дам и трубки – для нас, мужчин.
Так и есть: из-за широких двойных дверей доносятся голоса. Я аккуратно постучал. Я должен быть comme il faut, безупречным во всех отношениях джентельменом, ведь я – сын хозяина дома и никак не должен ударить лицом в грязь.
Голос отца.
- Входи, Пауль.
- Здравствуйте, господин Эшенау.
Крепкое рукопожатие.
- Мадам…
Я наклонился и почтительно поцеловал руку, затянутую в душистую перчатку. Пока всё идёт, как надо.
Брови отца слегка приподнялись. Он приятно удивлён. Я незаметно ему подмигнул. Отец, как видишь, я могу быть не только шалопаем.
Вот и она.
- Мадемуазель…
Я сначала вручил цветок, а затем так же почтительно коснулся губами маленьких пальчиков.
Ева.
Как же неожиданно она расцвела… Настоящая красавица. Она уже избавилась от шляпки. На ней простое, но элегантное белое платье. Две нитки жемчуга обвивают нежную шейку и дополняют наряд. Волосы уложены просто и незатейливо – в косу. Какие волосы!
Ева.
- Благодарю. Как мило с вашей стороны, - голос мягкий и мелодичный.
Улыбка, открывающая два ряда ровных жемчужно-белых зубов.
Я подумал об Эдгаре Аллане По и его Беренике.
Голос матушки:
- Пауль, что это с тобой? Ты весь красный.
И правда. Моё лицо горит. На лбу выступили мелкие капельки пота.
Я пробормотал, что здесь немного жарко и попросил разрешения открыть пошире окно. Разрешение было тут же получено.
- Пауль, не стой, как задумавшийся аист. Поухаживай за гостьей, пока мы говорим о взрослых серьёзных вещах.
Значит, кофе сейчас не будет и визит фон Эшенау затянется. Я сам не знаю, рад я этому или нет. На одной чаше весов незаконченное стихотворение, на другой – мадемуазель Ева. Впрочем… Ева интереснее, новое впечатление.
Я думаю не долго и тут же предлагаю фройляйн фон Эшенау руку.
- Пойдёмте, мадемуазель. Я покажу вам матушкин розарий. У нас там настоящая сокровищница.
- С удовольствием.

****
…Санитар, а санитар…Уснул, что ли…?
Сознание, как водолаз, окружённый синей невесомостью воды, сплошь инкрустированной пузырьками воздуха, медленно всплывает на поверхность реальности.
Добро пожаловать на землю.
Солнечный свет и тени гуляют по моему лицу. Я чувствую это сквозь сомкнутые веки. И ещё что-то. Вернее, кого-то. Он навис надо мной и всматривается в моё лицо.
- Не дыши на меня. Я уже встаю, - не открывая глаз, бормочу я.
Шаря рукой вокруг себя, я нащупываю очки, нацепляю их на нос, сажусь и наконец-то разлепляю глаза.
- Сколько я спал?
- Полдень, принцессочка.
Фродо улыбается во весь рот, как Чеширский Кот.
На самом деле с персонажем Толкина он не имеет ничего общего. Фродо на добрые полголовы выше меня и на целую тонну тяжелее худосочного обитателя Средиземья. Ему сорок один год, в отличие от меня он женат, имеет ребёнка и внушительный клан родственников, вследствие чего двери его дома практически не закрываются и там царит сущий балаган двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять дней в году. Я вовсе не преувеличиваю.
Мы знакомы с Райнером Гутцайтом целую вечность, ещё со студенчества. Это больше, чем дружба. Мы почти как братья.
- Прекращай меня так называть.
Лицо Фродо стало серьёзным.
- Ты опять стонал во сне. Что же тебе такое снится, дорогуша?
- Твоё жирное пингвинье тело!
Я встаю и разминаю руки и ноги.
- Совсем не спишь?
- Это сложно назвать нормальным человеческим сном. Ещё вопросы?
- Ты хоть завтракал сегодня?
- Целую вечность назад. А что? – я приподнял левую бровь и прищурил правый глаз. – У тебя на меня планы? Хочешь меня?
Уперев руки в бёдра, я всем телом наступаю на Фродо.
- Хочешь меня? Хочешь?
- Твоё чувство юмора работает без выходных. Кофе и сэндвич?
- Между прочим, с удовольствием с ними встречусь, если ты угощаешь.
- Так пошли?
- Мне надо…к Юссефу…Это недолго. Потом я весь твой, сладенький.
- Я жду тебя сам знаешь где.

У Юссефа невероятно тонкий слух. Как он сам уверяет, он в состоянии распознать посетителя по звуку шагов, когда тот только выходит из лифта, расположенного в дальнем конце коридора. Персонал за глаза прозвал его Локатором. При этом доктор Юссеф отнюдь не отоларинголог, как можно было бы подумать, а окулист, молодой (ему нет ещё и тридцати), но уже завоевавший себе репутацию в нашей больнице. Парадокс…сплошной парадокс…
Вот и сейчас так: не успел я выйти из лифта, как дверь доктора Юссефа приоткрылась и показалась его курчавая голова. Локатор меня засёк.
- Пауль, это ты? Заходи, я как раз свободен.
Голова тут же исчезла, оставив дверь открытой.
Как ему это удаётся, хотел бы я знать.
Юссеф прикрыл жалюзи и жестом пригласил меня в кресло. Стандартный рутинный осмотр. Он единственный знает о моей проблеме.
- Снимешь сам?
Я заморгал освобождённым от линзы левым глазом, из него тут же градом полились слёзы.
- Держи.
- Спасибо.
Я погрузил своё тело в мягкие кожаные объятья. После летнего зноя, они кажутся прохладными – кресло, воздух, самая святая святых.
- Ну как?
- Вроде перестало течь. Давай поскорее покончим с этим.
- Угу.
Юссеф Тахути по происхождению египтянин. Его имя, если попробовать перевести, означает что-то вроде «поддерживающий равновесие». Космические Весы, короче. Впрочем, насколько мне известно, он и есть Весы по гороскопу.
Однажды, в самом начале нашего знакомства, я поинтересовался, каким ветром его занесло в Аахен.
- Это не меня занесло, а родителей, - парировал он.
Туше.
- Как ты стал врачом? – допытывался я в другой раз. – Почему именно медицина?
Он стал отшучиваться.
- Ну правда?
Он произнёс короткую фразу на арабском.
- Что, прости?
- Однажды я увидел ангела.
- Кого?
- Ангела. Он спас мне жизнь. Я решил стать таким, как он, и тоже спасать жизни.
Дон Кихот в североафриканских тонах, только вместо ветряных мельниц Боль, а время от времени ещё и Смерть.
Со щелчком включилась лампа. Едва её свет коснулся роговицы, как весь глаз пронзила острая боль. Невыносимая, невыразимая боль. Я, почти задохнувшись, схватился одной рукой за голову, а другой судорожно вцепился в ручку, чуть не оторвав ее, и, моментально взмокший, повалился на спинку кресла.
…Что ты видишь…?
…Всполохи, красные такие всполохи, как будто смотрел на молнию…И боль…очень больно…
Юссеф засуетился.
- Потерпи. Я сейчас…сейчас я…
Звяканье.
Здоровым глазом я увидел, как он набирает что-то в шприц. Для меня все лекарства на одно лицо.
- Пауль, дай я посмотрю.
- Не трогай меня!
- Пауль, - он принялся уговаривать меня как маленького, - я просто посмотрю…Это поможет…Всё пройдёт…через минуту…Да, одна минута…
Он мягко попытался отвести мою руку.
- Убери свой чёртов свет!
- Вот, я выключил. Теперь дашь взглянуть?
Я чувствую его руку у себя на лице. Кожа – сам шёлк, пальцы – почти невесомые. Как же повезло его пациентам. Не коновал какой-нибудь. Сама мягкость и деликатность.
- Терпи. Надо терпеть.
Юссеф оттянул мне нижнее веко, выискивая место для инъекции. Через минуту, как он и обещал, мне легче. Остаётся только тупая боль, пульсирующая в левом виске. Меня можно выжимать – такой я мокрый от пота.
Юссеф продолжает что-то бормотать, прицокивая языком.
- Когда началось?
- Ночью…
Боль в виске выбивает азбуку Морзе.
- Ты должен был сразу позвонить мне!
- В три часа ночи…
Юссеф что-то пробормотал на арабском. Когда он волнуется или торопится, то нередко переключается на родной язык, хотя родился и всю жизнь прожил в Германии, в совершенстве знает немецкий и английский, говорит на них практически без акцента.
- В ж…у это твоё время суток!
Рассерженный верблюжонок, да и только. Он и похож.
Мне стало смешно.
- Доктор Юссеф, позвольте узнать, с каких это пор вы начали ругаться?
- Берндхарт Пауль Апостель, с вами и похуже вещам научишься!
- Сто раз просил меня так не называть. Моя фамилия – Бюль.
Напряжение достигает критического апогея и резко отпускает. Мы оба начинаем хохотать во всё горло.
- Ладно, Пауль…Посмеялись и хватит.
- Да я сама серьёзность.
- Ты мне вот что скажи…
- Да-да? Я весь во внимании.
- Болело?
- Да.
- Мерцание?
- Всполохи, - поправил я.
- Двоение?
- Скорее размытость.
- Что-то ещё?
- Кровь. Залил всю подушку. И заплевал раковину.
- Характер?
- Тёмная, обильная, с комками.
- Надо поколоться недельку, а там посмотрим. Приходи перед работой, сам тебе всё сделаю.
- А в выходные?
- Приеду к тебе домой.
- Не трудись.
- Пауль, так нужно. Твоя травма.
- Работать сегодня могу?
- Разве я сказал, что надо быть в постели?
- Хорошо.
В туалете, расстегнув рубашку, я долго и старательно плещу водой себе на лицо, грудь и шею. Потом, вытершись бумажным полотенцем, так же долго и пристально изучаю себя в зеркале, оттягиваю нижнее веко. Больной глаз снова спрятан за линзой, ничто не выдаёт моего уродливого дефекта. Что за очередную дрянь мне вколол Локатор? Что бы ни вколол, мне получше. Можно спокойно работать. Фродо там, наверное, уже весь дерьмом изошёл. Мои пять минут растянулись на добрые сорок.
Я закрыл воду, выбросил полотенце и подмигнул своему отражению.
Моя травма.


Из Главы 2. Родом из детства.

- У Регины на днях день рождения, - Фродо затянулся задумчиво, как Мыслитель, и выпустил длинную струю едкого дыма.
- Дай и мне сигарету, будь человеком, - взмолился я.
Густые брови коллеги удивлённо ползут вверх.
- Разве ты не бросил? Я тебя с Рождества с этой дрянью во рту не видел.
- Бросил…пытаюсь…Ты будешь продолжать издеваться или дашь мне её? Эта, как ты изволил выразиться, дрянь – сейчас именно то, что мне нужно. Не говоря уже о кофе и сэндвиче, которые я так и не увидел.
Я картинно поджал губы. Наш пресловутый интимный завтрак так и не состоялся. Едва я спустился от Юссефа и вышел из лифта, на меня налетел Фродо и поволок за собой к выходу.
- Бюль, где тебя черти носят? Завтрак отменяется – срочный вызов!
- Не наш сегодня день, Бюль. Кто же знал, что эти неугомонные людишки решат начать пораньше свои чёртовы игры в естественный отбор!
- И теперь умирать с голоду, что ли?
- Тебе лишь бы брюхо набить. Смотри, будешь продолжать в том же духе – перестанешь помещаться в свои любимые костюмчики.
Это правда. Если не считать перемещений на велосипеде на работу и с работы, то я почти не вылезаю из костюмов, шью на заказ в лучших ателье по несколько штук в год, трачу на них солидные деньги, равно как и на хорошую обувь, парфюм, перстни. У каждого свои заморочки и каждый сам решает, на что ему тратить свои деньги.
- Позволь мне самому выбирать между пользой и наслаждением.
- Во загнул, Голубая Кровь.
Насчёт моего происхождения не ёрничал разве что тот, кто не в теме.
Я затянулся. В горле защипало. Сколько раз я бросал? Одиннадцать раз, если считать этот год. Но Дьяволу удалось совратить меня в двенадцатый.
- Ладно, не скули. Поедим по дороге, даже не сомневайся, - сказал Фродо примирительно и снова вернулся к тому, с чего начал.
- Так ты придёшь?
- Ты это мне? – я начал озираться по сторонам.
- Ты здесь ещё кого-то видишь?
- Ты можешь меня представить на Регинином утреннике? – скуксился я.
- А почему нет? Ну же…она будет рада.
- Я ещё не забыл вашу Рождественскую вечеринку.
- Она ребёнок и по-своему тебя любит.
- И имеет привычку очень оригинально эту свою любовь выражать.
Регина Гутцайт – моя крестница. Шесть лет назад я стал её восприемником. Сам не знаю, как её родители умудрились меня тогда уговорить (какое там религиозное рвение, Боже упаси!). На людях – невинный ангелочек с золотистыми кудряшками и наивными голубыми глазами, излучающими все сорта конфет, все породы котят и пони, все цвета радуги. И мелкий зловредный дьяволёнок – стоит мне потерять бдительность, как в это Рождество. В лучшем случае я просыпаюсь изрисованным как книжка-раскраска. Осенью ей в школу. Совсем большая…
- Я понятия не имею, что дарят маленьким девочкам на шестилетие. И с чего ты взял, что она этого хочет?
- Она сама мне сказала. Я спросил: «Что ты хочешь на день рождения?» - «Дядю Пауля»
- Меня все хотят, - хихикнул я.
- Что скажешь? Подаришь ей чёртова медведя и сладости, посидишь с нами. Большего от тебя и не требуется.
- Я подумаю. Ничего конкретного не обещаю, но подумаю.
Кого я обманываю? Я и так знаю, что пойду к Гутцайтам. Я люблю эту вредную девчушку.

Что-то громко хлопнуло. Под ногами мелко задрожало, и машину повело влево.
Старушка, только не сейчас!
Фродо громко выругался, вывернул руль вправо и ударил по тормозам. Наша колымага протащилась ещё немного и встала, уткнувшись фарами в бордюр.
Отъездились.
Фродо с остервенением отстегнул ремень и полез наружу, на ходу набирая номер эвакуационной службы.
- Это сто сорок первый. У нас авария на съезде к Роермондер Штрассе. Направляйте на вызов другую машину.
Рация с первого раза не попадает в гнездо и падает, повиснув на проводе.
По стеклу постучали.
- Пошли, принцесса, - сказал Фродо, сложив и спрятав мобильный телефон во внутренний карман куртки. – Ждать долго. Успеем перекурить и выпить свой кофе.
- Кто к нам пожаловал. Доктор Смерть собственной персоной.
- Привет, Ники.
Я ненастоящий врач. Врач – небожитель. Врач практически не покидает святая святых. Врач лечит. А такие, как мы с Фродо, - каста низшая. Наши подопечные не всегда уходят от нас на своих двоих. Кровь. Рвота. Перемолотые в кашу конечности. Я вижу их чаще, чем собственное лицо в зеркале.
Доктор Смерть.
Апостол.
Половина Аахена вряд ли захотела бы со мной встретиться.
- Подкрепитесь, парни?
- Читаешь мысли, Ники. Тем более, что я обещал Маленькому принцу завтрак…Теперь уже ланч…- Фродо хохотнул.
Очень смешно, Фродо.
- Чего бы ты хотел?
- Пожалуй, сэндвич с курицей. Есть у тебя?
Мне нужны калории.
- Пива?
- Мы на работе. Кофе.
- Молоко? Сливки?
- Чёрный…- я облизнулся, - и сладкий. Как моя душа.
Я потянул носом воздух.
- А чем это у тебя так вкусно пахнет? Никак яблочный пирог?
- Угадал.
Обожаю яблоки. И выпечку Ники.
- И ты молчишь? Мне два!
- Пауль, что я тебе говорил насчёт излишеств?
- Отстань.
Я забрал свой кофе и тарелку и направился к любимому месту у окна. Парковка перед “Lugwig’s”, Роермондер Штрассе, наша с Фродо Старушка – всё как на ладони. Если эвакуатор приедет – я сразу его увижу.
Я отрезал и положил в рот ещё один кусок.
- Почему ты всегда такой печальный?
- Чёрт, Ники, не смей больше ко мне подкрадываться!
Я совсем не слышал, как она подошла и примостилась рядом.
- И никогда не перезваниваешь, - она посмотрела на свои ногти, покрытые бледно-бежевым лаком. – Почему?
Её локоть почти касается моего. Запах духов, чересчур приторный, навязчивый. Мне неприятно.
- Много работы.
Опять та же песня.
- Ну-ну…
Где там застрял этот чёртов эвакуатор?
- По-моему…- она щёлкнула зажигалкой, затянулась и выпустила короткую струю дыма, - твоей сосиске не помешала бы булочка, - пффффф…- и не только я так думаю… Нельзя вечно сидеть по уши в человеческом дерьме.
Фродо, я тебе когда-нибудь сверну шею за твой чересчур длинный язык.
- О, а вот и наш кэб.
Я вскочил с табурета и торопливо проглотил остатки кофе.
- Спасибо, Ники.
Она надулась.
- Опять сбегаешь.
- Я позвоню. Обещаю.


****

…Санитар…ты спишь, что ли…?
Голос мне знаком.
…Санитар…а, санитар…Эк тебя разморило…Просыпайся, тебе надо к своим…
Я с трудом выволок себя из коварных объятий Морфея. Я отключился там же, где прикорнул, пока доктор Крамм штопал моего несчастного друга.
Марк…где он?
Удо Крамм улыбается во весь рот.
- Жив твой приятель. Глаз цел, а вот щёку разворотило. Но ты же знаешь: шрамы мужчину только украшают.
Ну да…
- Пойдём, санитар. Угощу тебя кофе. У нас с тобой была долгая ночь.
Доктор Крамм всегда чисто выбрит, аккуратно одет и пахнет дорогим одеколоном. И это несмотря на специфику работы.
И ещё он невозмутим.
- Неужели вы не сочувствуете своим пациентам, доктор?
- Сочувствую. На первой операции меня даже стошнило на моего непосредственного руководителя. А на втором десятке ампутированных конечностей и разорванных в клочья людей ты уже не принимаешь старушку с косой так близко к сердцу.
Так он однажды сказал.
- Тебе с сахаром?
Крамм щедро отсыпал из жестянки.
- Чёрный, пожалуйста.
Нектар и амброзия. Настоящий, а не жалкое подобие. Давно такого не пил.
- Как поживаешь, голубая кровь?
Только ленивый не ёрничал насчёт моего происхождения.
- Ещё не передумал быть медиком, если не убьют?
- Нет, не передумал. Спасибо, доктор Крамм.
Я старательно застегнул все ремни на походном рюкзаке.
- Всё пишешь? – он указал кивком головы на крошечную записную книжку, переплетённую в чёрную кожу, с длинным вышитым языком закладки.
- Пишу.
- Странный ты, парень.
Его рот снова расплылся в улыбке, а ладонь дружески потрепала жёсткий ёжик волос у меня на макушке (меня остригли, когда призвали).
- Береги себя, санитар. Выживешь – обязательно встретимся, замолвлю за тебя словечко. Будешь ты тем, кем мечтаешь.

Из Главы 3. Draussen ist Krieg.

Мы не успели проехать и пары кварталов, как уткнулись в хвост внушительных размеров пробки.
- Гадство, - прокомментировал Фродо, нервно выбросив окурок в окно.
Согласен.
Понедельник. 9:31 утра.
Жарко.
Я до конца опустил стекло, стянул с себя куртку, и, не глядя, швырнул её назад. Она шлёпнулась на пол.
Мимо.
Хочу курить и кофе. Лучше сразу литр.
- Так не пойдёт. Не в мою смену.
Фродо крутанул руль влево и включил сирену.
Толчок. Меня слегка вдавило в сиденье.
- Полегче, приятель. Я хочу ещё немного пожить.
Машину резко бросило вправо. Опять кого-то подрезал, Шумахер недоделанный. Манеру езды Гутцайта знает чуть ли не вся дорожная полиция Аахена.
Старушка полетела вниз стремительно, как оборвавшийся лифт. Под ногами начало мелко и отрывисто дребезжать.
- Фродо, во имя святых ватрушек, потише! Её только на днях перебрали.
- Пациент ждать не будет, принцесса.
Логично.
- Ладно. Делай, как знаешь.
Мы по адресу минут через десять. И тут не везёт. Совершенно некуда воткнуться, но я не успеваю об этом подумать. Где-то рядом завёлся двигатель и начал медленно выруливать красный «опель».
- Паркуйся и догоняй.
Подхватив свой саквояж, я открыл дверцу и выпрыгнул наружу.
- Я ушёл.
- Вход с той стороны.
- Понял.
Просторный холл в светлых тонах. Растения в керамических кадках. Широкая лестница с вытертыми до блеска перилами карабкается вверх. Лифта нет.
Чёрт, я не спросил, какой этаж.
Я зубами вскрыл упаковку, по очереди натянул одноразовые перчатки и, не успел занести ногу над первой ступенькой, как где-то наверху открылась дверь.
- Кто там? – спросил женский голос.
Локатор номер два.
Я задрал голову.
- Служба спасения, мэм.
Только что не отдал честь и не щёлкнул каблуками.
- Сюда. Третий этаж.
Я взлетел на площадку, перепрыгивая сразу через две ступеньки.
- Быстро вы, - из дверного проёма высунулось маленькое остроносое лицо в огромных совиных очках.
Можно подумать, в другие дни мы сюда приезжаем медленно. Нет, вру. В этом доме по Ойпенер Штрассе я ещё не был.
Имя на табличке Ева Бляйбтрой.
- Проходите, доктор, - дверь открылась пошире.
- Доброе утро.
Я не успел шагнуть в прихожую, как из глубины квартиры выкатился коричневый клубок и с тявканьем бросился мне под ногои.
- Ириска! – прикрикнула женщина и оттащила таксу за ошейник. – Простите.
- Фрау…Бляйбтрой? – спросил я неуверенно.
- Нет, я соседка. Она там.

Она останется жива?
Я не смог удержаться и прикоснулся к разбросанным по подушке завиткам волос. Я хотел сделать это ещё там, в квартире. Острая непонятная необходимость на грани дискомфорта. Волосы слабо пахнут яблоками.
- Пауль, пойдём. Нам здесь нечего больше делать.
Ведь выкарабкается?
Чувствую моральную и физическую усталость.
Боже, ну и денёк!
Хочу кофе и курить.
- Пауль…
Фродо уже откровенно потряс меня за плечо.
- Что?
- Пошли, говорю!
- А… да…
Никак не могу оторваться от этих волос, но приходится.
- Не вздумай принимать всё её дерьмо близко к сердцу.
- Не буду.
- Только обещаешь.
Девушка была беременна. Аборт на довольно большом сроке.
Что же с тобой случилось, Ева Бляйбтрой? Зачем именно такой путь?
Мы с Фродо спустились на первый этаж и, гремя тяжёлыми рабочими ботинками, направились к выходу.
В холле в углу меня подкараулил кофейный аппарат. Очень кстати. Я рад ему, как никому другому. Здравствуй, дружище!
- Притормози.
Я отлепился от Фродо.
Звеньк.
Звеньк.
Побольше сахара. Вот так.
Мммм…
Я с наслаждением понюхал пластиковый стаканчик. Самый первый глоток – обязательно задержать во рту и только потом отправить по назначению в желудок.
Глоток.
О дааааа…
Мой сердечный ритм начинает приходить в норму. А с третьим… А вот третий я сделать не успеваю.
- Где она?
В приёмный покой влетел какой-то человек.
- Пожалуйста, не кричите. Вы о ком? – сделал замечание Фродо в то время, как я стою столбом и хлопаю глазами, забыв о своём кофе.
Что за дерьмо происходит, хотел бы я знать?
- Госпожа Бляйбтрой. Где она?
- Мы привезли её двадцать минут назад.
Я внимательно посмотрел на странного визитёра.
- Вы родственник? Мы не смогли никому сообщить…
- Что?
Он на своей волне.
Я терпеливо повторил свой вопрос.
- А… нет… Моя фамилия Шэфер. Я преподаю в университете. Госпожа Бляйбтрой моя студентка. Не более того. Да.
Зачем ты лжёшь?
- Она… в порядке? – под моим взглядом Шэфер поёжился.
Почему тебя это так сильно беспокоит?
- Человек пытался вскрыть себе вены. О каком порядке может идти речь?
Человек нервничает и тихо потеет. Он точно что-то знает.
Зачем ты лжёшь?
- У неё есть здесь родные?
- Что? А… нет, насколько я знаю. Она здесь учится и работает, но сама не местная.
- Друзья? Может, возлюбленный?
- Мне ничего об этом неизвестно… Я не лезу в дела моих студентов…. К ней…можно?
Я покачал головой.
- Я вас понял. Что ж… я, пожалуй, пойду… У меня… эти… занятия…
- Конечно.
Ты просто хочешь сбежать.
- Ей точно… ничего не нужно?
- Необходимое сделано. Теперь всё зависит от организма.
- Хорошо…
Странный Шэфер направился к выходу.
Девушка была беременна. Аборт на большом сроке.
Не он ли отец ребёнка. Ставлю свой здоровый глаз, что именно он.
На пальце я заметил обручальное кольцо.
Женат.

Из главы 4. Veitstanz.

- Ээээ…Не понял?
Элиас Круспе, врач, который осматривает сотрудников перед каждой сменой, завис, глядя на тонометр, и даже постучал по нему пальцем.
- Что-то не так? Ради Бога, дай уже надеть рубашку.
- Бюль, признавайся, ты вчера пил?
- Ты издеваешься? Я стёкл как трезвышко.
Я не пью по определению, и всем об этом известно.
- Тогда я ни черта не понимаю. Ну-ка покажи язык.
- Тебе – с удовольствием.
Круспе сделал движение, словно собираясь взяться руками за моё лицо и повернуть его к свету.
- А вот этого делать не стоит!
Одно неверное движение – и мой глаз перестанет быть тайной.
- Хммм…
- Тебе в трубочку, что ли, дыхнуть? Может, тогда поверишь?
- Да нет…
- Может, это аппарат твой накрылся?
- Перед тобой осматривал Балога – всё прекрасно работало.
- Тогда неудивительно, что тебе мерещится чёрте что после него.
- Кстати о Балоге. Гутцайт приболел. Поедешь сегодня с Габи.
- Ядрён батон, ты решил добить меня окончательно?
Все знают, что Габи Балог ненормальный и нет такой смеси, которую бы он не испробовал на себе. Но он хорошо выполняет свою работу, в каком бы состоянии ни был. Поэтому начальство его до сих пор не выгнало с треском и демонстративно делает вид, что вроде как не в курсе.
- Я могу уже одеться?
- Ладно.
- Спасибочки.
Я застегнул рубашку и заправил её в форменные брюки.
- Тебе точно нечего мне сказать?
- Круспе, да не пил я! И не ширяюсь! Ты же меня знаешь, как облупленного!
— Вот именно это меня и настораживает: я тебя знаю, а вот эту хреновину вижу впервые. Ладно, проваливай уже.
Габи я нашёл в комнате отдыха сидящим в позе лотоса на сером казённом одеяле. Помимо всякого рода адских зелий Балог интересуется восточной философией и познанием себя. Его кличка – Гуру.
При моём появлении он открыл один глаз.
- Szia, Святоша.
И ещё он венгр.
- Ты опять что-то принял?
Ухмылка.
- Неа, пока рано. Когда уберёмся из этого гадюшника на воздух – тогда.
Сегодня по графику мы работаем в ночную смену – с восьми вечера и до восьми утра. От заката до рассвета.
- Уже пора на сбор мальчиков-зайчиков? Который час? У меня плохо со временем.
- Минут десять есть.
- Ага, значит успею…
Балог вытянул ноги и закурил. Мне тоже есть чем заняться. Позвоню пока механикам. Раз уж я сегодня с Габи, пусть облазят Старушку сверху донизу и посмотрят, не нужно ли чего подкрутить.
Габи решительно сел на пассажирское место. Что ж, пусть будет так. Нас направили в район Аахен Шанц. Это означает, что мы всю ночь будем копаться в дерьме.
Едва я отъехал на приличное расстояние, как Габи начал шарить у себя по карманам и доставать части бульбулятора собственной конструкции.
- Ты что творишь?
Сколько я с ним ни работаю, но так нагло Балог ведёт себя впервые.
- Святоша, молчи в тряпочку и веди машину.
- А если полиция?
Он посмотрел на меня преувеличенно удивлённо.
- Старик, расслабься. Моё волшебное зелье оградит нас от злобных стражей закона.
Окей. Это твоё дело.
Запахло жжёной травой.
- О даааа…
Голос Габи внезапно осипший.
Пара затяжек. Салон стремительно наполнился пахучим дымом.
- Габи, прекращай. Дышать невозможно.
- Мой драндулет. Что хочу – то и делаю. Могу вообще на приборную доску…того…отходы жизнедеятельности.
- Ты псих.
- «Будь собой» — вот мой девиз, - глубокомысленно изрёк Балог, подняв вверх палец. – Только попробуй опустить стекло. Я сказал, не тронь.
Пфффф…
Он выпустил длинную струю дыма прямо мне в лицо.
- Признайся, что тебе завидно и тоже хочется. Давай…Что тебя останавливает?
Он вытряхнул из кармана горсть пластмассовых кусочков.
- Смотри, как я тебя люблю. И зелья захватил с запасом. И мундштуки не забыл. Всё для тебя, Святоша.
- Нет уж. Пусть твой Святой Грааль минует мой нечестивый рот.
Пфффф…
- Святоша, ставлю весь свой запас зелья, что ты сломаешься до конца смены.
- А я тебе говорю, что этого не случится.
- На что спорим?
- Я не спорю с психами.
- Струсил?
- Ничуть. Хочешь пари? Ладно.
- Что бы такое интересное придумать… Ага. Если сломаешься – то ты трахнешь наконец Ники. Девка вон извелась вся по тебе.
О нет.
- Может, что-нибудь другое? – попытался возразить я.
- Неа. Мне ничего от тебя не надо. А тебе женщина не помешает. Хотя бы на одну ночь. А то ты совсем дёрганный стал, вон уже возбуждаешься на суицидниц.
Фродо, тебе конец!
- А если я выиграю?
- Ну не знаю… - Габи наивно похлопал глазками. – Угощу тебя обедом?
- Какой-то неравноценный обмен получается.
- Есть предложение получше?
- Нет.
- Тогда заткни свою мычалку и не выделывайся больше.
Ожила рация.
- Сто восемнадцатый, вы где?
- Сто восемнадцатый. Движемся к Аахен Шанц. Только что съехали с Якобштрассе.
- Отлично. Поступил вызов. Несчастный случай на дискотеке на Герлахштрассе. Направляйтесь.
- Понял. Едем.
Я включил мигалку. Потеха начинается.


«Синяя Гусеница» — это новое веяние Аахена, антибар, кальянная и танцпол. В основном тут тусуются малолетние бездельники и разношёрстные фрики.
При входе нас останавливает верзила. Он ещё больше Фродо и настолько выше нас с Габи, что мы смотрим на него снизу вверх. Гулливер в стране лилипутов.
- Куда намылились, парни?
Он прикалывается?
- Служба спасения.
Мы по очереди тычем ему в лицо удостоверениями.
- Поступил сигнал, что у вас произошёл несчастный случай.
Охранник завис.
Габи начал злиться.
- Вы вызывали «скорую» или нет?
- А… да… Сорри, мужики. Сейчас.
Он достал рацию из заднего кармана камуфляжных штанов.
— Это второй. Тут «скорая» приехала…
Шипение.
- Ага, понял. Проходите, — это уже нам.
Внутри нас встретили кислотные неоновые лампы. Их свет резок и так бьёт по глазам, что мы почти ничего не видим. Габи даже налетел на стену. Впрочем, в его случае виноваты не лампы, а принятое в машине зелье. Ориентируясь на лязгающие звуки даб-степа, мы находим танцпол. Это какой-то кошмар. Мои уши. Звуки отбойного молотка в разы приятнее.
Плотное кольцо людей всех мастей и самых невероятных образов окружило одно-единственное место на полу.
- Служба спасения… Пропустите, пожалуйста.
На полу неподвижно лежит один из отдыхающих: тощий псевдоготического вида (или он эмо? чёрт их сейчас разберёт) паренёк, бледный, как смерть, с косой рваной чёлкой, закрывающей всю правую сторону лица. Значит, всё-таки эмо.
Габи опустился на корточки рядом с пострадавшим, натянул одноразовые перчатки и, не торопясь, раскрыл свой чемоданчик.
- Было весело… Мы танцевали… А потом Тео взял вдруг…и упал, - сказала девушка с невероятно розовыми дредами.
- Понятно. Что ваш Тео пил? Что принял?
- Да ничего особенного, - в разговор включился парень с синими дредами.
Розовые дреды. Синие дреды. Прямо Джедай и Ситх.
- Просто запил пивом безобидную таблеточку…
- Таблеточку безобидную говорите? Ну-ну…
Габи задрал майку на цыплячьей груди паренька и приложился к ней стетоскопом.
«Живой?» - спросил я глазами
«Аааа…»
«Понятно.»
Габи взял в руки шприц.
- Святоша, подсоби, будь человеком!
Я протираю спиртом место для укола и держу по очереди ампулы, пока Габи набирает из них нужное количество чистой, как слеза, жидкости. Точным движением Балог вонзает иглу в левую сторону груди возле соска.
- Ребятки, вам крупно повезло, что именно мы оказались неподалёку.
Недоумение.
- Мы с моим приятелем Святошей типа странствующие шаманы и сейчас в два счёта вернём вашего мальца. Но нам нужна будет помощь. Именно ваша.
- Что нам делать?
- Становитесь в круг и повторяйте за мной.
Он кладёт руки на бёдра, раскачивается вправо-влево и начинает лепить скороговоркой сущий бред.
Вставай, братан.
Вставай. братан.
На раз.
На два.
Вставай, братан.
Здорово смахивает на самодельный реп. Чётко он, паршивец, руководит выпавшими в осадок малолетками.
Вставай на раз.
Вставай на два.
Давай, братан.
Давай, братан!
Хаааа…
Паренёк рывком сел (так он был просто в отключке!) и тут же изверг из себя поток мутной зеленоватой жидкости. Чётко мне на ботинки. Габи, ты покойник!
- Вау, - этот звук издала уже какая-то конкретная готка. – Ваще огонь!
- А то, - Габи скромно шаркнул ножкой.
- Парни, пиво за наш счёт.
- Мы на работе, сладкая. А вот если ты покажешь, где у вас тут уборная – будем премного признательны. Ваш малец слегка испачкал моему другу ботинки.
- Святоша, — это уже мне, - посмотри, как он там.
Я посветил в глаза фонариком и измерил давление. Вроде бы норма. Никакого намёка, что эмобой чуть не скопытился. Что это было и что Габи ему вколол?
- Порядок, - я поднял вверх большой палец.
- Отлично.
Габи собрал свои причиндалы.
- Веди нас, сладкая.
- Видал, как с ними надо? А не сюсюкать, как ты.
- Угу.
Я занят тем, что пытаюсь привести свою многострадальную обувь в приличный вид.
- Учись, студент.
У Габи потрясающая манера философствовать, попутно занимаясь чем-то, что совершенно не тему. Сейчас он справляет нужду.
- Угу.
- Угу-угу, заладил как филин.
Габи спрятал своё мужское достоинство и застегнул брюки.
- Ты закончил? Агенство НАСА там уже поди дерьмом исходит.
- Парни, вы не останетесь? – глаза в белых линзах смотрят на нас прямо как у Кота из «Шрека».
- Прости, сладкая. Мы на работе. Но вот моя визитка.
Визитка – это громко сказано. Какая-то засаленная до неприличного карточка.
- Я весь твой в любое время дня и ночи.
Габи всё делает быстро и как бы между прочим: и ширяется, и девочку клеит.
- Вы где там застряли, сто восемнадцатый???
Рация зашипела на нас, как стая разъярённых кошек
- Не злись, Кики, - теперь Габи включил дипломата. – С меня кулёк твоих любимых меренги.
- Направляйтесь на Шиллерштрассе, сто восемнадцатый, а про меренги мы позже поговорим.
Сердечный приступ у пожилого мужчины. Снаружи по-прежнему война.

1:27.
Мы вернулись обратно в Ахен Шанц и подъезжаем к Мауерштрассе. Нужный дом оказывается серой многоквартирной коробкой.
- Срань Господня, ну и свинарник! Не-не-не, Габи эту бяку не тронет!
Габи яростно натянул перчатки и старается ничего не трогать и не задевать. Очень разумная мысль. Я последовал его примеру.
- Какой этаж?
- Пятый.
Лифта нет. Твою дивизию!
Вот, наконец, нужная дверь.
- Откройте, служба спасения!
Нет реакции.
- «Скорая»!
Земля вызывает спейс шаттл.
Какое-то движение внутри. Щёлкнул замок. В проём просочился здоровенный ротвейлер и, яростно лая, налетел на меня. Псина крупная, нападение внезапное, напор решительный. Треск. Ротвейлер опрокинул меня и яростно рвёт мне левую руку.
- Б#&%*!
Габи выхватил фонарик и начал лупить им пса по морде. Яростный визг.
- Отвали от него, ты, комок шерсти!
Треск.
Треск.
Треск.
Прощай куртка. Я буду тебя вспоминать.
- Твою мать, где ты есть, урод?! Убери свою вонючую собаку!
Удары сыпятся без разбора.
Внезапно всё прекращается. Появившийся, наконец, хозяин оттаскивает сопротивляющуюся собаку за ошейник.
- Пауль, ты живой? Пауль? Эй!
Лицо Габи куда-то плывёт, уменьшается и уходит в туман.

Дыши.
Я закашлялся. Чёрт побери, что это?
Вдыхай, Святоша!
Отвали от меня, псих.
Шлёп по лицу. Шлёп.
Пауль, очнись!
Кашель… Кашель… Кашель… Чертовски хочется сблевать…
Держись, я сказал! Потерпи…совсем чуть-чуть…
Габи подхватывает меня под руки и куда-то меня тащит.
Эй…полегче… Я тебе не мешок с картошкой!
Я смотрю на свои пальцы. Они, кажется, живут своей жизнью. Я шевелю ими. Смешно.
- Балог, что случилось?
Эрика, дежурная медсестра, поднимается из-за стойки.
- Он весь в крови!
В крови?
- Кто там есть в травме?
- Сатаров. Балог…
- Позже!
Слова доносятся приглушённо, как сквозь инертное космическое пространство.
- Пауль…давай…шевели уже булками…
Приглушённый на ночь свет ламп всё равно кажется чересчур ярким.  Балог стремительно тащит меня по коридору. Оглушительный стук ладонью по деревянной поверхности двери.
Господи, да не греми ты так!
- Сатаров, спасай!
В глазах травматолога испуг.
- Кто его так? По нему как будто прошлась русская армия на пути в Берлин!
- Не рассуждай тут мне! Делай своё дело.
- Что ты предпринял?
- От столбняка и бешенства я уже вколол.
- Ты что, его накурил?! Балог, ты конченный псих.
- Посмотри на него! По-твоему, у меня был другой выход?! Болевой шок штука коварная. Не мне тебе напоминать.
- Ладно.
Руки Сатарова ощупали моё лицо и левую кисть с предплечьем
- Пауль, ты с нами? Сколько пальцев?
- Три.
Он приготавливает спирт, бинт и длинную иглу.
- Потерпи, мужик.
В горле опять начинает першить.
- Не дёргайся, сиди смирно.
- Я пытаюсь.
Язык из-за анестезии ворочается плохо.
- Плохо пытаешься!
Наконец, Сатаров накладывает мне на лицо повязку и туго забинтовывает руку.
- Так кто тебя так отделал?
- Поздоровался с ротвейлером с Мауерштрассе.
- Ещё чуть-чуть – и он добрался бы до глаза.
У меня и так его наполовину нет. Но вслух я этого не говорю.
- Посидишь дома пару дней
Ну да, с такой физиономией не покатаешься.
- И лучше полежи часик, не едь сразу домой. Ты на велосипеде?
- На нём.
- Тебя отвезут.
В комнате отдыха Балог стянул с меня ботинки и старательно уложил на койку.
Пауль… Пауль… Что ж тебе так не везёт?
- Святоша, ты как?
Я слабо шевелю правой невредимой рукой. Жить буду. Устал… Глаза слипаются…

Жарко.
Я сел на кровати и спустил ноги на пол. Мне устало и отрешённо отозвались пружины.
Пот льёт ручьями. Совсем нечем дышать.
Выйти. Отсюда.
Я выглянул наружу. Свет приглушён. Никого. Первая остановка – туалет, следом – кулер. А потом…
А потом я с удивлением обнаружил себя стоящим у двери, ведущей в палату интенсивной терапии. Внутри минимум освещения. Занято три кровати. Пока я спал, привезли кого-то ещё. Я по очереди подошёл к каждой. Пожилой мужчина. Это мы с Габи его привезли. Мужчина помоложе. Без меня. А третья – Ева Бляйбтрой.
Таинственно мигают огоньки мониторов и кнопок переключателей.
Выдох.
Вдох.
Грудь поднимается.
Грудь опадает.
Белые полоски бинтов туго стягивают запястья, разделяя её руки на две части.
Я сделал ещё шаг и остановился, низко склонившись над изголовьем и вглядываясь в это лицо. Снова этот запах…Слабый аромат яблок, пропитывающий её волосы. Снова не могу удержаться – и снова прикасаюсь к тёмным завиткам, глажу их сперва кончиками пальцев, а затем и всей ладонью.
- Ты кто?
Сомкнутые секунду назад глаза, теперь широко открыты.
- П..Пауль… - я почувствовал себя полным идиотом.
- Ты ангел?
- Кто? Я? Н…нет…
Ангелы чисты, а я далеко не безгрешен.
- А кто?
- Человек.
- Вижу, что не верблюд.
Пауза.
- Ты врач?
- Да. Это я тебя привёз вместе с коллегой.
— Значит, не вышло…
Слабая улыбка.
— Вот не знаю, мне наорать на тебя или сказать «спасибо»?
Я пожал плечами.
- Давно я здесь?
- Со вчерашнего дня.
- Он… приходил?
- Да.
- Испугался за свою задницу.
Я тоже так думаю, но вслух не говорю.
- Наверное, ты теперь должен сделать свою работу? Давай…иди… зови сюда кого-нибудь…
Уходя, я в последний раз посмотрел на неё через окошко, вделанное в дверь. Она скорчилась на кровати, отвернув лицо к окну.

Свет и тени скользят по моему лицу и телу.
Вниз.
Вверх.
Обратно вниз.
Я чувствую это движение сквозь сомкнутые веки. Приоткрываю глаза. Это всего лишь луна, которая остановилась напротив моего не до конца занавешенного окна и с любопытством заглядывает в него, и ветки дерева. В комнате свежо – снаружи поднялся ветер. В воздухе витает запах приближающегося дождя.
Спи спокойно.
Я снова закрываю глаза.
Полнолуние. Время умалишённых и оборотней.
Ярко-белый диск карикатурно расширяется и сужается.
Я не здесь. Нет этих стерильно-белых стен и нет этой узкой скрипучей койки с серым казённым одеялом и жёсткой, как кирпич, подушкой. Я стою на веранде, облокотясь на резные деревянные перила, и, задумавшись, пишу ровными прямыми, как взвод солдат, буквами в свою переплетённую в чёрную кожу тетрадку.

Кто не ждёт – тех искать не надо.
И цветы без любви не цветут.
С высоты очень больно мне падать,
Когда крылья совсем не растут…

Шелест.
- Пауль? Вы почему убежали под дождь?
Она приближается. Мягкая улыбка и неповторимые ямочки на щеках. Редкую ночь я не вижу их во сне…
Я отворачиваюсь.
- Да так…
Она подошла почти вплотную и встала за моим плечом.
Горячая волна медленно поднимается откуда-то из глубин моей плоти.
Бога ради, не подходи… это нестерпимо…
- Как… Вы пишете стихи?
- Да… фройляйн Ева.
Я не узнаю свой голос.
- Как интересно! Покажете?
Снова улыбка и прелестные ямочки. Вторые такие я вряд ли увижу на этом свете.
Перестань… пожалуйста…
Не дожидаясь ответа, Ева протянула руку - и по какой-то причуде Немезиды наши пальцы соприкоснулись над развёрнутыми листами тетради и над вышитым языком-закладкой. Моё напряжение достигло апогея и прорвалось наружу.
- Пауль, что с вами? – руки Евы взлетели ко рту. – Умоляю вас, встаньте, вы меня пугаете!
Я у её ног, и я неистово впиваюсь губами в подол её шёлкового платья.
Что ты со мной сделала? Я люблю тебя! Понимаешь? Я тебя люблю!
По крыше веранды забарабанили капли. Через мгновение снаружи уже сплошная стена дождя.
Ева… ах, Ева…
Я обхватил её колени и прижался лицом к душистым шёлковым складкам.
Что ты со мной сделала, Ева? Ты похитила моё бедное сердце…
Её руки шевельнулись и легли на мой затылок.
Этого не может быть!
Пальцы мягко перебирают волосы.
Я поднял голову.
В её глазах слёзы, но не горечи, а нежности.
Она наклонилась и прикоснулась губами к моему лбу. Сладкая дрожь пронзила всё тело.
Ева… ах, моя маленькая фройляйн…
Дождь мне не приснился. Он льёт как из ведра.
За окном уже серый пасмурный день. Мои часы показывают половину восьмого. Значит, я спал всю ночь.
Я сажусь на кровати. Совершенно не помню, как разделся. Надо вставать, одеваться, сделать перевязку, попить кофе и ехать домой.
В комнате отдыха никого. Всё на своих привычных местах. Несколько кроватей, заправленных серыми колючими одеялами. Крючки для одежды. Электрический чайник. Пепельница. Но что-то изменилось. Бросив взгляд на свою кровать, я понимаю, что не так. Следы моей собственной спермы. Габи прав: мне срочно нужна женщина.

Раннее утро. Понемногу больница наполняется вновь прибывшими лицами. Они сменят тех, кто работал всю ночь.
Сатаров тщательно осмотрел мою рану и справился о самочувствии.
- Болит?
- Ну так… не очень.
- Ещё укольчик не помешает.
- Как скажешь. Только можно… того… без пластырей на лице? Я себя чувствую так, будто меня рисовал Ван Гог.
- Сам доберёшься или попросить Габи отвезти тебя? Он как раз заканчивает…
- Нет уж! Чтобы я да ещё хоть раз позволил ему к себе прикоснуться! Это ведь всё из-за него.
- Зря ты так. Он прыгал возле тебя, как шаман с бубном. Такие отношения между коллегами нечасты, и разбрасываться ими не стоит.
- Я не готов ответить ему тем же сейчас.
Двигаясь со стаканчиком кофе по больничным коридорам, как раз с Габи я и сталкиваюсь.
- Если ты ищешь свою суицидницу, то её перевели в общую палату.
- Спасибо.
— Это всё, чего я заслуживаю? Ладно, Бюль, пусть пока будет так.
- До скорого, Габи.
- Триста четырнадцатая.
- Сэнкс.
Глаза Евы закрыты. Лицо измождённое, но в нём на толику больше жизни, чем вчера. Я её вернул. Вьющиеся тёмные волосы разбросаны по подушке и слабо пахнут яблоками. Шампунь у неё, что ли, такой? Или парфюм? Этот аромат смутно тревожит меня, вызывает какие-то странные ассоциации и острое желание прикоснуться к девушке. Это похоже на ломку у наркозависимого. Физический дискомфорт почти что на грани боли.
Дались тебе эти волосы и эта глупая девчонка...!
Отстань, Фродо!
Даже не вздумай принимать всё её дерьмо близко к сердцу!
Ладно, не буду.
Ты только обещаешь.
- Снова ты?
Светлые глаза смотрят на меня в упор, не мигая и не отрываясь.
Я отпрянул. Второй раз уже попадаюсь!
- Не шарахайся. Я не против.
- Ээээ… можно?
- Валяй, ты тут хозяин.
Я присел на краешек её кровати.
- Мне только непонятно… - она задумчиво меня рассматривает, - с чего такое участие?
- Врач несёт ответственность, как только дотронулся до пациента. Разве не так?
- Говоришь складно и красиво. Только всё это чушь собачья. Ты не мой врач. Ты всего лишь меня откачал, хотя никто тебя об этом не просил.
В её голосе появились злобные нотки.
- Берёшь на себя функции Бога, распоряжаешься чужой жизнью… Ну-ну… А кто дал тебе такое право?
Да что с ней не так?
- Сказать нечего?
Я поднял руки.
- Окей, не кипятись.
Она отвернулась от меня.
- Ладно. Проваливай. Видеть тебя не могу. Хотя… - быстрый взгляд в мою сторону. – Спасибо, что зашёл.
Пауза.
- Слушай… ерунда какая…
- М?
Взгляд снова заскользил по мне, и в нём лёгкое такое недоумение.
- Твоё лицо… Мне кажется, я тебя где-то уже видела раньше…
Лицо напряглось. Она думает.
- Где? – спрашивает она взглядом. – Ну подскажи!
Извини, тут я тебе не помощник.
У меня такое же ощущение. Я уже видел её. Но где? Но вслух я этого не говорю.
- Суицидникам и психам чего только не кажется.
- Очень смешно… - быстрый взгляд на имя у меня на бейдже, - …Пауль, верно? А ты что, псих?
- Мои коллеги считают, что да.
- Забавный бы у нас с тобой вышел тандем. Жаль, что нам не по пути…
Она снова закрылась и отвернула лицо к окну, махнув рукой, словно отгоняя кого-то невидимого.
- Уйди уже.
Ладно, ухожу.
На парковке я отстегнул свой велосипед. Толчок. Быстро набираю скорость.
Внезапно я вспомнил (ведь если зациклиться на какой-то мысли и долго пережёвывать её в голове, то можно прийти к неожиданному результату).
Моё падение с велосипеда несколько дней назад. Бегущая девушка в наушниках, выскочившая мне наперерез. Внезапный приступ.
Так вот где это было. Всё прозаично и просто. Никакой чертовщины.
Дома есть мне не хочется, и я просто делаю себе грейпфрутовый сок со льдом.
…Ева… ах, моя маленькая фройляйн…
Мотаю глупой головой. Что за странное чувство дежавю.
Веранда. Дождь. Девушка в белом платье.
Пускаю посильнее воду (её звук заглушит странные мысли) и плескаю ею на лицо.
Не могу быть сейчас один в этих четырёх стенах. У меня есть моя скрипка, но играть на ней я точно не в состоянии, да это и не то. Мне нужно человеческое тепло. Хоть какое-то. Иначе я сойду с ума.
Волосы, пахнущие яблоками.
Я решительно набираю номер Ники.
- Привет.
Она удивлена.
- А чему ты удивляешься? Я же обещал, что позвоню.
Слушаю.
- Да, я знаю, что моим словам грош цена…
Слушаю.
- Ники, прекращай издеваться или я сейчас повешу трубку!
Я ведь не приведу свою угрозу в исполнение. Я это знаю, и это знает она. Мы нуждаемся друг в друге, хотя и по несколько разным причинам.
Она перестаёт говорить, и после паузы я произношу это:
- Приезжай. Мне так хреново.

Эпилог.

По ту сторону радуги

- Дядя Пауль, попробуй! Как вкусно!
- Медвежонок, если ты постоянно будешь меня угощать, твой старый дядя Пауль станет толстым, как Санта Клаус.
Я достаю пару салфеток.
- Посмотри на себя! Вся в мороженом!
Отец Сони – мой брат, член географического общества, спортсмен и альпинист. Он постоянно суёт нос в самые забытые богом закоулки планеты. Рене, мама девочки, - фотограф, следует повсюду за мужем и фиксирует для потомков все эти вылазки на грани авантюры. Так что меня моя племянница видит чаще, чем собственных родителей.
Ночью была тяжёлая операция, которую я сам проводил. Утром я планировал отправиться домой и хорошенько выспаться.
- Пауль, привет. Не отвлекаю?
- Куда на этот раз?
Клаас произнёс какое-то длиннющее и совершенно невообразимое слово.
- Это ещё, чёрт побери, где?
- Лучше тебе не знать.
- Колоброд, однажды ты сгинешь, так и знай!
Я зову Клааса Грёнмайера Колобродом, как персонажа Толкина. Да он и есть такой, когда возвращается домой, загоревший до черноты, заросший, со ссадинами разной степени свежести.
- Что мне тогда прикажешь делать с Соней? Я не готов становиться отцом.
- Ты сама доброта, Пауль!
- Весь в тебя. Когда едете?
- Самолёт через два часа.
- Ты в своём уме?
- Наверное, в чужом.
Нужды нет. Дом Клааса неподалёку от больницы. Заберу Соню по дороге.
Соня.
Она болтает ногами, усердно поглощает свой десерт, что-то щебечет и выглядит абсолютно здоровым и счастливым ребёнком. Но мы-то знаем правду. И я. И Клаас. И Нене. Четыре года назад я собственноручно терзал холодным металлом крохотное сердечко у неё в груди.
Тук…Тук…Тук…Тук…
У вещей есть эманации. У людей – аура. А у сердца – свой собственный голос.
…Ты ведь поможешь мне…? Правда поможешь…?
Я провёл бесчисленное множество операций, не даром ем свой хлеб и заслуженно имею репутацию хирурга, для которого вряд ли есть пресловутое «невозможно». Но Соня – особый случай.
Клик…клак…
Пот градом катится по лицу.
Человеческая жизнь хрупка. Одно неверное движение – и хрустальный сосуд разломится на кучку бесполезных осколков.
Клик…клак…клик…клак…
А вдруг это всего лишь сон? Вдруг это защитная реакция разума? Вдруг моя рука всё-таки дрогнула? Вдруг я не справился? Вдруг допустил непоправимое?
Но нет.
Соня здесь. Соня доказывает мне, что я жив, что я живу и могу протянуть свою руку другим.
Клик…клак…
Мне больше не снятся кошмары. Скорее чувство дежавю. Время от времени оно посещает меня, как старый добрый знакомый. Когда я вижу чьё-то новое лицо. Когда я оказываюсь в новом месте. Когда я размешиваю чай или кофе. Ореховая жидкость крутится по часовой стрелке, образуя крошечный водоворот. Никаких неприятных ассоциаций. Скорее мысль: это уже было или я это когда-то видел.
Соня мне как дочь, которой у меня никогда не было. Мы связаны кровью. Мы связаны самой Жизнью. Мы одно целое.
Я живу.
Выдох.
Вдох.
Дыши.
Перед глазами пляшут мелкие буквы. Я пытаюсь сосредоточиться на газете, которую листаю в ожидании своего заказа.
Нефть.
Доллар.
Где-то в мире снова неладно и снова стреляют.
Смотри.
Мимо проносится карета «скорой помощи».
Кто-то снова спасает чью-то жизнь.
Над головой, ревя мощными двигателями и оставляя за собой белый хвост, проносится самолёт.
Кто-то снова отправился в путь. Может быть даже Клаас.
Слушай.
Дуновение. Кто-то легко проходит мимо.
Лето достигло апогея и движется в сторону осени. Скоро мой отпуск, ласковое море и медленно остывающий после праздника солнца песок. А там и Рождество.
Чувствуй.
Обратный отсчёт.
Добро пожаловать на землю.
- Простите?
- Ваш кофе, доктор Грёнмайер.
Звёзды рождаются и умирают. Небо высоко над головой не стоит на месте. Его затейливый ребус сегодня уже не такой, как вчера. И мы тоже, не статичны. Мы вращаемся и плывём вместе с яркими искрами света, расходимся волнами, как от камня, брошенного в воду, удаляемся от центра Вселенной, чтобы когда-нибудь круг замкнулся, чтобы когда-нибудь мы снова встретились на окраинах необъятного Мироздания.
Рождаясь. Умирая. Снова рождаясь.
Вспыхивая. Угасая. Снова вспыхивая.
Её глаза искрятся, как морские волны в лучах солнца.
…Пойдём со мной
Над гладью, где покой…
Я уже видел это лицо. Где же? Я напрягаю память, пытаясь вспомнить. Видение хрупкое и эфемерное, как бабочка. И так же норовит ускользнуть.
Ну же…
Причудливые соцветья трав. Воздух, наполненный ароматом летней кипени и мёда. Лепестки-непоседы срываются и, кружась в каком-то только им известном танце, медленно опускаются на землю. Дерево на небольшом залитом солнцем пригорке. Резные листья колышутся на ветру, отбрасывая на лицо странные тени. Для ягод старой рябине ещё рановато. Когда на ней появятся рубиновые гроздья, я срежу одну ветвь, и она потом много недель будет стоять в стеклянном кувшине у меня на письменном столе. Тотем. Драгоценный талисман, призванный охранять мою обитель, мои книги и тетрадь со стихотворениями собственного сочинения.
Если успею.
Если не погибну.
Никто не верил, что война затянется надолго. Максимум – несколько месяцев. Так они говорили.
Дуновение.
Бабочка-крапивница садится мне на плечо и располагается поуютнее.
Дерзкая маленькая кокетка.
Есть такое поверье: если шепнуть бабочке своё самое сокровенное желание, она унесёт его на небо и обязательно передаст Богу.
Маленькие разноцветные крылья трепещут.
Я хочу жить.
- Пауль…
Длинные белые одежды струятся красивыми складками.
Цветок. Опрокинутый цветок.
Такой я тебя запомню. Такой ты мне будешь сниться там, куда я теперь отправляюсь…
Бабочка срывается с моего плеча и взмывает в небо.
…Зачем ты это делаешь…? Зачем…?
Так надо. И ты это знаешь.
…Кому…?! Ну кому нужна эта дурацкая война…?!
Ты не понимаешь. Это мой долг.
Кудрявая тёмная головка падает на грудь. Влажная дорожка путается в блестящих гиацинтовых локонах. Её волосы пахнут яблоками. Её месяц – август, а день рождения пришёлся на Преображение Господне, шестое августа. Говорят, это приносит счастье – родиться в один из главных церковных праздников.
Я запомню тебя такой…
Я вернусь. Я обязательно вернусь.
Её глаза зажмуриваются как от боли.
Нет, не вернёшься…Случится что-то плохое…Я знаю…
Я не собираюсь умирать. Вот…
Моя тетрадь, переплетённая в чёрную кожу, с вышитым языком-закладкой. На фоне обложки пальцы кажутся ещё белее. Как мрамор.
Пусть останется у тебя. Пока ты её хранишь, со мной ничего не случится. Я обещаю.
Я впервые говорю ей «ты».
Ты.
Моя возлюбленная.
Мои губы шевелятся.
Я называю её по имени.
Прощай…
Что это? Воспоминание? Или всего лишь сон? Её имя…Ещё чуть-чуть, и я вспомню.
- Доктор Грёнмайер?
Блестящая разноцветная мозаика рассыпается на мелкие кусочки.
Соня, болтающая ногами.
Газета.
Дымящийся кофе.
Озадаченные глаза-озёра.
- Простите? Разве мы знакомы?
- Вы меня, наверное, не помните… Вы оперировали моего папу.
Имя на бейдже – Ева Вайхброт.
Вайхброт…Вайхброт…
Промозглый ноябрьский день. Стрелки часов, отмеряющие минуты.
Хайнц Вайхброт. Сорок шесть лет. Ещё одна спасённая жизнь.