Мое детство неподалеку от Таллина

       Мой отец – Михаил Васильевич Волков 14.01.1927 года рождения, по окончании речного техникума в Москве, был призван в Военно-Морской Флот СССР для прохождения службы на Балтийском море. Итак, он приехал в Таллин и приступил к службе. В городе было много двухэтажных домов с террасками, которые строили пленные немцы. В одном из таких домиков в Мустамяэ (район города Таллина) он снял терраску и заселился со своей молодой женой – моей мамой – Лидией Ивановной. В Таллине в послевоенное время было очень неспокойно, еще в подполье и окрестных лесах рыскали банды националистов, прятались недобитые немцы. Всех офицеров предупредили – «по одному по городу не ходить». Часто случались нападения на военнослужащих и гражданских русских. Хозяйка этой части дома была русская - тетя Нина Крумина, мои подружились с ней и её дочкой, и когда осенью стало холодно на терраске, она предложила им комнату. Благодаря ей молодые как-то приспособились к жизни в чужом городе, привыкли к обычаям, усвоили правила поведения, начали изучать эстонский язык.
         Михаилу - моему папе, очень повезло, когда ему предложили отправиться служить на Кимс-6. Это название расшифровывается так – контрольно-измерительная магнитная станция – 6. Ехать надо было из Таллина мимо парка «Кадриорг», где расположен Екатерининский дворец и домик Петра-1, далее въезжали в предместье Пирита, где монастырь святой Бригитты и проезжали частный сектор Меривялья, далее ехали мимо огромного рыболовецкого совхоза-миллионера им. Кирова С.М. с красивейшими домами сотрудников, и через несколько минут приезжаем в Виимси. Справа, в старой кирхе, была эстонская школа, за ней был хутор и начинался огромный лес. Дальше дорога шла на мыс Рохунымме, там в лесу, располагались различные воинские части, а здесь начиналась запретная зона, стоял шлагбаум и у него пограничники. Они проверяли каждый автобус со специально обученной собакой и автомобили. А мы сворачивали налево вдоль береговой линии. Проезжали мимо хутора баронской экономки, сначала справа, мы видели огромный сарай, сложенный из валунов ледникового периода, специально обтесанных и составляющих плоскости массивных стен. Далее шел домик самой экономки, а через сто метров, три дома офицеров-пограничников и проехав в ворота Кимса оказывались прямо напротив Таллина, на противоположной стороне Таллинской бухты. Этот вид города с Вышгородом и колокольней «Длинный Герман» врезался в мою память на всю жизнь.
          Вот мы и добрались до Кимса. Это была закрытая территория рядом с пограничной заставой, которая располагалась за забором в роскошном деревянном баронском особняке. На территории Кимса находилось несколько строений, мастерские, сараи с кабелями, гаражи, любимый пирс с эллингом, сторожка на въезде и главное здание, построенное пленными немцами из белого силикатного кирпича. В этом главном здании половина была отведена под служебные помещения, а другая половина представляла собой квартиры для семей офицеров. Маленькую двухкомнатную квартиру на втором этаже и заняли молодой лейтенант с супругой – мои родители. Квартира имела туалет с бачком под потолком и раковину с холодной водой на кухне. Еще на кухне была дровяная печь с двумя конфорками, на которой готовили еду. Задняя стенка печи выходила в малюсенькую детскую и там всегда было очень тепло. Кроме этого в квартире еще были батареи и в подвале дома - котельная с двумя большими котлами, которые топились углем. В части были матросы, два вольнонаемных моториста и два офицера.
            Кимс- 6 существовал, как военно-морское подразделение, которое занималось размагничиванием корпуса корабля. В то время это было особенно важно, так как во время войны все Балтийское море было буквально нашпиговано различного вида минами, и не смотря на постоянную работу тральщиков ещё много их оставалось в морских глубинах. Огромные и поменьше военные и гражданские суда приходили на рейд. В служебном помещении Кимса был расположен семафор и мой отец переговаривался с сигнальщиком корабля. Семафор - это такой круглый и очень мощный прожектор, имеющий шторки, которые поднимались и опускались при нажатии специального курка. Свет шел дольше или короче и шторки хлопали в такт морзянки. Я хоть и пыталась выучить азбуку Морзе, но мне это никак не удавалось, поэтому я как завороженная наблюдала за работой семафора, для меня это было чудо. Еще большим чудом для меня было, когда сигнальщик с корабля передавал сообщение флажками, а отец читал его глядя в бинокль. Потом катер с небольшой командой и офицером отходил от нашего пирса и двигался к кораблю. С берега корабли не выглядели такими огромными, а вблизи они поражали воображение. Снизу, из катера, было видно только мелкие фигурки на борту, вернее одни головы размером не более кулака. В катер сбрасывали трап, и команда поднималась на корабль. Когда было волнение забраться по веревочному трапу было очень трудно, лестница раскачивалась и билась о борт корабля. Поднимающийся человек, мог в любой момент сорваться и полететь в воду. Как проводилось размагничивание корпуса я конечно не понимала. Наверное, это была военная тайна, все видели только, что корабль ходил по рейду несколько раз туда и обратно, порой это длилось несколько часов, а иногда даже суток, а потом команда по размагничиванию спускалась опять по длинному трапу в катер и шла обратно к пирсу. На пирсе был оборудован эллинг для катера. Это такой огромный сарай на сваях с лебедками. Катер был с дизельным двигателем, его зацепляли крюками лебедок за корму и нос и поднимали наверх под крышу эллинга и выходили из него на пирс, через дверь. Для детворы летом этот пирс и стена эллинга, за которой всегда было удобно прятаться от ветра и загорать, были самым любимым местом. Пирс имел форму буквы Г (только наоборот), внутри этой буквы почти не было волнения и там всегда купались малыши, а постарше ребятня прыгала солдатиком и рыбкой с пирса. Мы - дети военных, все бредили военной службой и морем, все мечтали быть моряками и отличными пловцами, мы любили нырять и плавать, грести веслами в лодке. И вообще все военное нас притягивало как магнитом. Когда к нам прилетал вертолет и садился на поляну перед домом, все дети сломя голову неслись смотреть и мальчишки все хотели уже быть летчиками.
          Не всегда нам удавалось порезвиться у моря, иногда бывали страшные шторма. Не однократно мощными волнами, которые разбивались об огромные бетонные блоки, расположенные с наветренной стороны, и перемахивающими через пирс разбивало эллинг в щепки и катер смывало волнами на берег вместе с обломками. Случалось, такой шторм выносил на берег огромную рогатую мину. Она могла взорваться, напарываясь на камни у берега, а иногда оставалась целой в намытом у берега песке. Это было особенно опасно, эстонская детвора - особо любопытные мальчишки подрывались минах и все равно, когда страх утихал они слетались на трофеи как мотыльки на огонь. Если обнаруживали такую мину, то у военных был аврал, и они срочно должны были ее обезвредить.
       Однажды сильный шторм выбросил на берег яхту и обломки замыло песком наполовину, когда мы нашли доски, было непонятно что это. Матросы раскопали все, что сохранилось и уже на берегу возле мастерской отец отремонтировал яхту и даже слегка усовершенствовал. Потом в свободное от службы время изредка, с небольшой командой, мои родители выходили в море на прогулки под парусом, этот швертбот был самый быстроходный во всей округе. 
         А тем временем любопытные и любознательные, вездесущие дети всегда  умудрялись найти проблему и не одну. Вдоль береговой линии был высокий берег с оставшимися после войны окопами, мы, играя в них, частенько откапывали патроны разного калибра, артиллерийский порох – трубочками и даже ржавый наган, который вовремя обнаружили у нас пограничники и изъяли.
       Мне, как-то помню, досталось по первое число от отца, когда он обнаружил на чердаке, спрятанную мною, трехлитровую банку с порохом, прямо над нашей квартирой. После серьезного внушения, с использованием (для устрашения) офицерского ремня с пряжкой, было произведено торжественное уничтожение этого пороха в присутствии всех моих товарищей. Думаю, нелегко ему приходилось, да и другим родителям тоже, слишком много было опасностей вокруг. Были опасны мины, неразорвавшиеся снаряды, змеи живущие в разрушенных дотах и дзотах, диверсанты, которых ловили пограничники. Они с аквалангом выходили из моря, переодевались, пытались смешаться с местными жителями и сесть в рейсовый автобус. Они бывали вооружены, в случае погони – отстреливались и дети военных, играющие на берегу моря, могли пострадать. Именно поэтому мой отец никогда не мог расслабиться, он все время придумывал для нас какое-либо занятие, чтобы как-то отвлечь от лишних похождений. Он изготавливал дротики, утяжеленные, с гвоздем на конце и перьями чаек на хвосте, делал всем ходули, учил играть в городки, брал с собой на рыбалку.
           Позднее, дабы отвлечь ребятню от оружия и пороха, отец разрешил мне брать весельную шлюпку и рыбачить с удочками и острогой. Острога у меня была простая, на конце длинной палки была привязана обычная вилка. Когда вода прозрачная, плывешь с маской и трубкой по мелководью и видишь на песке кружок и только крайние плавники выдают иногда, что здесь камбалка в песок закопалась. Прижмешь ее острогой ко дну и ныряешь, чтобы взять руками и кинуть в лодку. Балтийское море холодное и купаться мы начинали, когда вода была 16 градусов, а уж 19 или 20 это была жара.
          Папа изготовил из железной бочки самодельную коптильню с длинным дымоходом закрытым дерном и топкой под бугорком, и мы ольховыми ветками коптили свежую только что пойманную рыбу. А уж когда он приносил толстых и жирных угрей, которые начинали расползаться из большого эмалированного таза, это был праздник. Ребятня собиралась вокруг этой коптильни, запах был умопомрачительный, можно было захлебнуться слюной. Прямо на траве, получив по куску жирной горячей, копченой рыбы, мы съедали руками, измазавшись поуши по куску угря. Это было такое счастье, и такая вкуснота, что с тех далеких пор я ни разу ничего подобного не пробовала.
          В свободное от службы время отец все время что-то мастерил, он ремонтировал всем и все, обувь, часы, телевизоры, приемники, все электроприборы, изготавливал модные в то время витые цепочки из медной проволоки, чинил машины, мотоциклы и все остальное, чем тогда были богаты. Про отца говорили, что у него золотая голова и золотые руки. У него сначала был мотоцикл, а потом появилась старая трофейная машина Опель-адмирал, ее тоже приходилось постоянно ремонтировать, а потом уже появился Москвич 407, который мы «облизывали» уже всей семьей. Помню, когда стали ржаветь крылья, он ошкурил поверхность и покрасил все дно и нижнюю часть автомобиля корабельным суриком, а сверху автоэмалью. И мы всей семьей полировали покрытие, чтобы придать автомобилю заводской вид. Ну а потом опять меня отпускали гулять.
           У пограничников была на берегу смотровая вышка и там всегда дежурил солдат с винтовкой. Когда кто-то из мам не мог найти свое чадо к обеду, все бежали сразу к вышке и спрашивали его – «куда дети пошли». А дети еще могли пойти к пограничникам в коровник, на сеновал, в котором выкапывали длинные извилистые ходы с норками, или на конюшню. Лошади конечно притягивали нас больше всего, их приятно было гладить, кормить, чистить специальным скребком и самое главное – кататься. (Верховая езда стала моей страстью на долгие годы и продолжила я заниматься уже в Москве на Центральном Московском ипподроме.) Кроме лошадей у пограничников были служебные собаки - овчарки и детей иногда приглашали тренировать этих собак. Нам давали в руки разноцветные палочки, которые мы потирали, потом палочки складывались в кучку и пограничник доставал из кучки по одной, а собака должна была определить, чья это палочка. (собаки не видят цвета) У них там было очень интересно и большое по-крестьянски хозяйство, и картофельное поле, которое пахали на лошади, они и свиней с курами выращивали, и коров было две с теленком.
         А еще у них была баня! Ее строили все вместе - пограничники и матросы. Баню топили по субботам, сначала туда шли мыться все жены военных с детьми, а потом уже матросы и солдаты. Это была особая церемония и ощущение праздника у меня сохранилось и по сей день. Мама собирала чистую одежду, и мы важно, через главную проходную, мимо дежурного проходили во двор красивейшей деревянной усадьбы с высоким резным крыльцом, на котором всегда собирались солдаты поглазеть на молодых женщин и девушек, проходящих в баню. Там нас встречала уже истопленная огромная печь и длинный предбанник с мостками, под которые стекала лишняя вода. Все были какие-то радостные, веселые. Быстро раздевались и болтая проходили в моечное отделение, только в предбаннике верещал пятилетний мальчишка, который упорно не хотел идти мыться с женщинами, но его все-таки раздевали и затаскивали в моечное отделение. Это не портило никому настроения, наоборот еще больше все начинали шутить и смеяться, что будь он повзрослее он бы так не отпирался, под конец и малец затихал и тоже начинал смеяться, кидаться мочалкой и мыльной пеной. Мылись мы банным мылом, а волосы мыли замоченным в кипятке ржаным хлебом и потом ополаскивали травами или уксусом, для шелковистости и блеска. Весело парились, а потом намытые, с длинными волосами, скрученными жгутом в полотенце на голове, румяные и совершенно дивно-красивые женщины шли мимо солдат, которые не могли удержаться и многие свободные от службы высыпали на крыльцо полюбоваться на все женское население обеих частей. Это было как-то скромно и удивительно романтично. Даже я, совсем еще ребенок, стеснялась и проходила, потупив взор мимо них.
          Когда мы чуть-чуть подросли, я больше стала общаться с младшей дочерью начальника заставы, у которого было две дочери Нина и Люба Виноградовы. Мальчишки начали строительство, а мы к ним подключились. Мы дружно собирали доски, выброшенные штормами на берег, вынимали из них гвозди и строили замок на самом верху бруствера перед окопом. Он был трехэтажный, как сторожевая башня и вход в него был снизу из окопа. Одна девочка - дочь пограничника раза три умудрилась порвать свой сарафан пока залезала в наше строение. Потом мы стали изобретать заново и изготавливать оружие самообороны, арбалеты, луки и кремневое ружье. Когда надоело это занятие и малышня, которая ходила за нами по пятам, мы стали строить дом в лесу, на сваях и с печкой. В лес уходили по одному разными путями, прячась за кустами и папоротниками, чтобы никто из мелких не увидел тропу. Целая эпопея была потихоньку с берега перетащить все доски и инструмент, найти глину и принести песок в наш секретный дом. Особенно увлек процесс выкладывания и перекладывания печи. Когда же наконец ее построили и затопили, весь дым пошел внутрь домика, мы все повыскакивали наружу как пробки. А малыши, не найдя наш тайный дом, играли в песочнице, которая была сделана их пустых корпусов от снарядов, и дрались за качели на длинных веревках, которые папа повесил на раскидистый красивый дуб около сторожки.
          Только не думайте, что детям постоянно дозволялось бездельничать. У каждой семьи моряков, как и у пограничников был свой надел земли, парники. Моторист Наумчик помимо огорода держал кур и кроликов, у нас был огород и теплица, эстонец Лембит (моторист) построил отапливаемую теплицу, которая приносила небывалые по тому времени урожаи.
          Особенно хотелось остановиться на свадьбе Лембита и Вайке, это по рассказам моих родителей. Лембита спросили, ты гулял с такими красивыми девушками, а женишься на скромной и незаметной Вайке. Он сказал, что с красивыми можно только гулять, а жена должна быть скромной, рукодельной и хорошей хозяйкой. Я помню, что мы сидели дома одни под присмотром соседки, а родители пошли на свадьбу. Сколько рассказов интересных было про свадебные обряды и обычаи эстонцев. Осмотр изготовленного собственноручно невестой приданого; сшитые и вышитые рукавицы, пояса, рубашки, ночные сорочки, постельное белье, пледы, покрывала. Вязаные чулки, шали, свитера, кружева и много-много всякого нужного в обиходе имущества. Наряд у невесты был в традиционном народном стиле со множеством бус и цепочек, они были призваны защитить ее от нечистой силы и сглаза. Её прятали, и невеста выкупалась у родителей и подруг. Родителям жениха дарились подарки. Потом проверяли, что умеет делать невеста, как она справляется с хозяйством и показывали умение жениха расколоть колуном свилеватое полено. Эстонцы очень красиво отдыхают, продумывают до мелочей программу праздника, никто много не пьет, все веселятся, очень красиво поют и танцуют. Лембит и Вайке после свадьбы поселились на Кимсе, стали вести свое хозяйство и у них родилась дочка – Айри, которая росла вместе с нами и помогала родителям на огороде, когда подросла.
        Итак вернемся к трудовому воспитанию. У всех детей были свои обязанности. У меня была обязанность пропалывать грядки, собирать смородину, поливать. Кроме этого я ездила в магазин за хлебом и заодно в Таллин в библиотеку дома Офицеров и брала читать книги. Я научилась читать очень быстро, поэтому могла толстую книгу прочесть за сутки, иногда двое. Это называется читала запоем и на кухне, и в туалете, и за столом, и под одеялом – везде.
          Но вот лето заканчивалось, и мы все шли, то есть ехали в школу, которая находилась в Пирита, недалеко от монастыря Святой Бригитты. Это была средняя школа г. Таллина № 36. В ней было 4 эстонских класса и два русских. Ехать было 20 минут на автобусе, по местным понятиям это было очень далеко.               
          Из школы мы ездили на автобусе мимо одного хутора, и частенько я видела, как вдоль дороги идет высокий старик с тростью. У него была царственная осанка и на невзрачной старой и потертой одежде всегда висели в ряд четыре Георгиевских креста. В те далекие Советские времена никто и не видел таких людей, кто открыто носил бы царские награды, а он носил… Говорят его как-то спросили, почему он их носит и сказали - надо их снять, на что он ответил – «не ты мне их вручал и не тебе их снимать». Геройский был старик, ничего не боялся, так и ходил всегда с крестами.
          Он имел свой хутор и жил со своей семьей, а до революции он служил в царской армии и поэтому прекрасно знал русский язык, возможно был раньше богат. В Советское время его земельные владения изрядно сократили, но тем не менее хозяйство его все-равно оставалось крепким и, наверное, доходным. Мы с мамой частенько ходили к ним за молоком, творогом, маслом, сметаной и яйцами. Старик был приветлив, но очень неразговорчив, он всегда молчал, должно быть он был очень строгий. Мы с мамой получив молочные продукты у работницы робели и всегда сразу же уходили, потому что все его побаивались. Эта строгость, холодность и абсолютно прямая спина старика производили впечатление некоторой надменности, хотя его не только побаивались, его вся округа чрезвычайно уважала. Говорят, ему тогда было лет под девяносто! В моей детской памяти он так и остался, идущим вдоль дороги с тростью, в старой потертой одежде, с прекрасной выправкой царского унтер-офицера и четырьмя Георгиями на груди…
          Память возвращает меня опять в школу. Первой учительницей у нас была Клавдия Наумовна, я не помню, чтобы я ее любила, думаю она приложила немало усилий, для того чтобы мою индивидуальность и лидерские качества подогнать под понятные ей рамки. Тем не менее я благодарна ей за те уроки, которые я получила, за тот фундамент образования, который она вложила в мою ветреную головку, за все, чему она нас научила.
          В Эстонии очень большое значение придается умению рукодельничать, это очень ценится. Поэтому на уроках труда, мы не формально, как в Москве, а по-настоящему, шили, вязали и вышивали, готовили. Мальчики поначалу тоже вместе с нами вязали спицами шарфики, это для развития мелкой моторики, а уж потом столярничали и плотничали. Каждый год у нас была практика, когда мы сажали деревья, в основном сосны, и ухаживали за школьным садом. В Эстонии очень любят цветы и тот самый ландшафтный дизайн, о котором здесь узнали недавно, у них уже тогда был известен и все сады были украшены изумительными клумбами, горками, ручейками и мостиками.
          С первого класса по третий у меня был друг Миша Басов. Он был чрезвычайно правильным ребенком и, если я хотела сделать что-нибудь не так, он всегда говорил – «Маша, это нехорошо». Мне всегда становилось стыдно, я его слушала. У него была нежная, красивая мама, папа всегда был в командировках, и я его плохо помню, он тоже был офицером ВМФ. В Мишиной комнате была чудесная железная дорога, в которую мы играли подолгу, а потом его мама кормила нас ужином. Миша часто приезжал к нам на Кимс и мы везде лазали вместе. Он был круглый отличник и в пионеры его приняли раньше меня. Миша, как-то очень трепетно относился ко мне, должно быть это была его первая детская любовь, но я совсем этого не понимала и просто радовалась, что есть с кем побегать и поиграть. После третьего класса его отца перевели служить в другое место, и мы с ним расстались. Наши мамы переписывались некоторое время, а теперь - «иных уж нет, а те далече».
         С пятого класса у нас в школе появилась Люда Абакумова, она была с длинным черным хвостом или косой ниже пояса, рано сформировавшейся фигурой и бюстом, все мальчики заглядывались на нее. Я дружила с ней и мне казалось, что она самая красивая девочка в классе. Абакумовы жили в деревянном домике с палисадником и терраской, напоминающим русские деревенские дома с удобствами на улице. С Людой мы гуляли по предместью Пирита, ходили на развалины монастыря, рассказывали друг другу страшные истории про подземелья, входы в которые мы искали в окрестных холмах и рвах. Еще мы ходили смотреть на парусные регаты и мечтали записаться в яхтклуб. Она частенько приезжала ко мне на Кимс и мы загорали на пирсе и купались.
         Это были все воспоминания про лето, а зимааа… Она была не менее чудесной. Я помню свою маленькую сестру, которую годика в три поставили на лыжи, она катилась с горки не сгибая ноги, смешно выпятив попку и как кулек иногда падала в снег. У нее была смешная оранжевая шапочка с помпончиком, связанная мамой и коричневое драповое пальтишко с меховым воротничком. Она была такая хорошенькая матрешка, что ее сразу же прозвали Ляля. Еще малышня каталась с крыши земляного погреба. Он зимой становился огромным сугробом и с его крыши дети катались на санках. У нашего дома перед подъездом на круглую клумбу всегда наметали огромный сугроб, в котором всегда дети выкапывали множество ходов с большой пещерой в центре. Иногда мы всей семьей шли по проложенной солдатами лыжне в лес. Сначала сестра, потом я, потом мама и замыкающий папа. Он снимал всех на фото и кинокамеру, должно быть поэтому я так хорошо помню эти прогулки. Этот чудесный заснеженный лес и огромные лапы елок, покрытые шапками снега, кормушки для оленей, белок и птиц расставленные лесником, дом самого лесника в чаще на красивой поляне и наш маленький отряд я буду помнить всегда.
          Самый большой праздник у учеников был, когда замело все дороги и нас пограничники повезли в школу на санях, в которые запрягли Буяна, огромного рыжего жеребца. Мы были отрезаны от цивилизации, но ребятню это только радовало. Еще здорово было, когда шторм повалил все сосны на шоссе, прямо поперек дороги, и мы несколько дней не могли ездить в школу, пока их всех не перепилили. Зимой у нас на окне появлялись рыболовные снасти, которые отец вязал сам, и мы ему помогали иногда. Он делал челнок, на который наматывалась леска и потом продевал этот челнок через леску и на сети появлялись ячейки и узелки, также изготавливались перемёты и другая снасть. Потом на застывшем торосами льду бухты делались лунки ставился перемет или сеть и на следующий день папа приносил форель. Мама в трехлитровой банке засаливала её большими кусками грамм по 300-400 и наутро мы уже ели малосольную красную рыбу.
          Кстати о торосах, лед на море застывает иногда совсем ровный, но иногда разбушевавшийся шторм ломает его на отдельные льдины, ставит их торцом вертикально и под разными углами, а потом морозом этот хаос льда сковывается в самых причудливых формах. Торосы могли быть огромные по два метра в высоту, а между ними бывали небольшие участки ровного льда, словно маленькие полянки, где мы и катались на коньках. Потом мы начинали играть в прятки и прятались за торосами. Однажды в ажиотаже игры я зашла за один торос, потом за другой, третий, все кружилась и искала загадочные замки из полупрозрачных или белых льдин. Вдруг поняла, что уже не слышу смеха и криков друзей, кругом меня окружает загадочный лес из серебряных искрящихся скал Снежного королевства. Солнца или луны со звездами на небе не было, было пасмурно и начинало темнеть, куда идти я не знала и поняла, что заблудилась. Провести ночь во льдах совсем не улыбалось, пришлось кричать, что есть сил и тут меня услышали слава богу. А вообще торосы – это невероятно красивое зрелище, особенно в лучах низкого зимнего солнца. А какой пирс был невероятно-сказочный, все штормовые волны застывали на нем диковинными сталактитами и сталагмитами, природа создавала причудливые колонны, арки и своды, украшенные миллионами хрустальных брызг, которые казалось, представляли собой изысканный восточный узор. А на солнце это все великолепие начинало сиять россыпью белых и голубоватых огней. Зимой служба была особенно спокойной если Таллинская бухта была скована льдами. (Кстати не удивляйтесь, что я пишу Таллин с одной н, в то время так было принято.)
          Об увлечениях отца можно было бы написать целую книгу, для меня он всегда останется самым уникальным человеком. Во время этих спокойных зимних дежурств он решил сам склеить себе гидрокостюм для подводной охоты. Таких легких гидрокостюмов, как сейчас, еще не было и ему кто-то достал мягкую тонкую резину, из которой он выкроил и склеил непромокаемый гидрокостюм. Для этого ему пришлось освоить правила построения выкроек, далее правила склеивания и вулканизации резины. И последнее – научиться вязать!!! Да, вязать шерстяную поддевку под гидрокостюм ему пришлось самому. Это был свитер и рейтузы. Шерсть взяли на соседнем хуторе и там же нам дали на прокат прялку. Прялка была старинной с колесом и планкой для ноги, чтобы крутить колесо и на вертушку тогда наматывалась скрученная нить. Он сначала освоил сам изготовление ниток, а потом и всех нас научил. И из этих самодельных ниток был связан шерстяной костюм для подводного плавания. Потом правда папа еще заодно связал и всем нам свитера для лыжных прогулок с национальным эстонским узором. Изготовив вязальную машину он уже утратил к этому интерес и занялся изобретением подводного ружья. Я помню штуки три разных моделей, но последнее получилось самое хорошее. Его гарпун с расстояния 15 метров мог пробить доску толщиной 50 миллиметров. А для выходов в море он решил сам смастерить лодку, которая обладала бы хорошими мореходными качествами. Дождавшись весны, отец закупил материал и долго колдовал над чертежами, гнул шпангоуты, смолил доски и собирал каркас лодки. Она получилась чудесная, устойчивая, с красивым острым и приподнятым носом и красной полосой по борту.
          Отец никогда не сидел без дела, и нам никогда не было скучно. Маме тоже приходилось за ним тянуться, она и шила и вязала, и вышивала, и прекрасно рисовала. Кстати сказать, морским офицерам часто выдавали сукно на мундир или шинель, а не готовые изделия. Мама складывала эти ткани в чемодан и по мере необходимости шила нам одежду из них. У нас всегда были черные юбочки, брючки и пальто и желтые блузки из военных летних рубашек. Иногда она перешивала свои платья для нас с сестрой или вязала разноцветные жилеточки из остатков различных ниток.
         С друзьями нашей семьи Равиными, дядей Мишей, тетей Тамарой и Мишкой маленьким, который был младше меня на год, мы вместе путешествовали по Эстонии, то ездили на водопад, то по Таллину гуляли по узким средневековым улицам и слушали истории и легенды древнего города. Частенько вместе, всемером напихавшись в папин Москвич ездили в лес за белыми грибами, там мы устраивали войну шишками, дурачились, и потом купались в лесном озере, заросшем лилиями и кувшинками. Я не привыкла к пресной воде и это озеро казалось мне чудом, цветущим и благоухающим. Когда папин друг – дядя Миша Равин увлекся рисованием и стал писать картины маслом, отец тоже написал несколько картин, которые мы с сестрой храним до сих пор, также, как и его гитару. Я помню, что у него был камертон и он настраивал гитару, а потом уже в Москве ездил и настраивал бабушкино пианино. У него был идеальный слух, и он очень быстро обучался игре на любом инструменте. Семиструнная гитара в его руках пела чудесными переборами, и друзья с огромным удовольствием приходили по праздникам к нам в дом послушать его игру и попеть песни. Все песни, которые он пел мы помним и поем до сих пор.
         В 1972 году отец решил выйти в отставку и вернуться в Москву. Соседний совхоз им. Кирова предлагал ему хорошую должность и участок с домом для семьи, им было лестно заполучить такого высококлассного специалиста по котельным установкам, электрика и специалиста по размагничиванию. И что больше всего всех удивило тогда, отец отказался, сославшись на то, что в случае отделения Эстонии мы окажемся незваными гостями в чужой стране. Никто тогда не верил в возможность отделения. Но мои родители продали, все что можно было продать и вернулись домой в Москву к своим родителям, то есть моим бабушкам.
           Это было мое счастливое детство в Советском Союзе.