Петрушка

                сказочная повесть 
      …Как все сказки с зачина сказывают, так и мы, не порушив народной традиции, с зачина и начнём. Составим слово к слову, отбросим печали в дальние земли, возвеселим читателя…

      В лета давние, во времена старорежимные жили на селе муж да жена, жили, нужды знать не знали, горя ведать не ведали, недоимок пред государевой казной не имели — спали спокойно, детей рожали. А было у них трое сыновей, дом просторный, бык да корова, да пяток овец, и кур — тех  не счесть, их петух наперечёт знает. Жили, в общем, не тужили, что могли, то и нажили.
      Во ту пору вдовый царь батюшка по имени Поздей второй войну с соседями затеял; захотелось ему владения свои расширить, жизнь свою разнообразить подвигами ратными. Возмечтал он о славе Александровой.
      Понаехали на село генералы с адъютантами, писари с барабанщиками, стали в рекруты рядить мужское население. Вот и попал мужик от жены и детей во солдаты. Велено было денег взять на обмундирование, да быка в придачу на кормление, сколько война продлится, неизвестно, а кормить солдата надо, не из царской же мошны расплачиваться за солдатский желудок.
      Осиротела семья без кормильца, но делать нечего — старший сын взялся за хозяйство. Только-только жизнь в свою колею вошла, как снова адъютанты прискакали с царским указом: собрать новую рать, а прежнее войско, не сумевшее царских прихотей выполнить, предать анафеме ибо дозволили солдатики поубивать себя, всех до единого. Вот и старший сын был забрит в рекруты. Собрала ему мать, солдатка вдовая, всё то, что нажили трудом своим, и провожать на двор вышла. Но мало этого царю батюшке — коровушку-кормилицу за рога взяли да со двора свели. Под бой барабана да мычанье коров увели согнанных рекрутов на царёву потеху.
            Не полынь-то ли травонька в поле качается,
          То качается, шатается добрый молодец.
          Он не сам пошёл, не своей охотою,
          Повели его барскою большой неволею.
          Ты, неволя, неволя, жизнь господская,
          Жизнь господская, служба государева!..*
      
      Однако, беда не ходит одна. Не успели ещё ветра вольные с седой ковыль-травы пыль дорожную сбить, как объявилась в здешних краях нечисть бражная. Поставила в слободе на перекрестье дорог трактир и всех, кто не пройдёт, не проедет, всех спаивает, всех до нитки раздевает, никто устоять не может. Уж и царю батюшке с просьбами посылали, чтобы убрали восвояси этот двор окаянный с зельем проклятым, — ответ один:  «Откупные уплачены — деньга в казну течёт из кружала государева*, стало быть, всё во благо».

     В той слободе год от года ярмарка сбиралась, много торгового люда съезжалось со всей округи. Побывал как-то раз там и Ждан, вдовий сын, а по приезду домой закручинился. Ходит сам не свой, как в воду опущенный. Ни с кем своей кручиной не делится. Зачастил ездить на ярмарку, надобно и не надобно, а всё рвётся из дому. Вот раз наторговал на семь рубликов с полтиною. Купил разного товару для хозяйства, а на обратном пути свернул с дороги к цветному шатру, что стоял возле трактира. Ну а после представления одна дорога — в кабак. Так и сгинул середний сын, будто и не было. Зазря матушка ночи тёмные не спит, у окошка слёзы льёт, всё ждёт. Ужо и глазоньки до слепоты выплакала, на дорогу глядючи. Нет, не видно, не идёт Жданушка. Осиротело материнское сердце и на середнего сына.
      Захирело хозяйство солдатки вдовой, безживотие* в дом вошло. Плетень покосился, вот-вот наземь ляжет, солома на крыше сгнила, а меньшой сынок ещё силушкой не дорос до мужицких дел. Разве одной бабе сдюжить со всем хозяйством — поди не молодка уже. А тут и другая беда: государевы мытари*, словно оводы, вкруг скотины вьются, вздохнуть не дают,
 
                ***
      Пока царь Поздей тешил себя баталиями вдали от родных мест, в государстве его происходили любопытные вещи. Назначенный, на время похода, царским наместником, главный казначей, по имени Никтополеон, воспользовался монаршим отсутствием и с целью стать царским зятем, учинил плутовское принуждение государевой дочери, растлив девичество её. А государю-батюшке отправил весточку с гонцом, в которой извещал о свершившемся факте обоюдного аморного влечения, в связи с чем их сердца, слившись воедино, находятся в ожидании царского заочного благословения. Кое и получил вместе с поздравлением и подарками заморскими, взятыми с городов покорённых, обложенных данью. Да в придачу с велелепием* подвигов царских на ратном поприще.
      Новоявленный государев зять, почувствовав за собой поддержку и силу, дарованную царским благословлением, по всему царству, как по своему государству, давай насаждать кабаки – дома питейные, где народ стал опаивать, а оброк немалый в карман свой складывать; в тоже время сеять в душах людских зерна сомнения: всяким образом хулить установленный прежний порядок, а себя по-всякому хвалить да выгораживать, да мудрёные словечки «з городу Парижу» насаживать. 
    Рядом с трактирами шутовские балаганы велел поставить, где паяцы да скоморохи пьяный люд развлекали, от изнуряющей действительности да дерзких мыслей крамольных отвлекали, последние гроши из карманов вытягивали. Налоги новые учредил, а как же без налогов-то во дворце жить, где чаи-кофея в постель подают. Огородил себя стражей великой: стрельцов наёмных из-за кордона выписал — народ в случай бунта усмирять; чужие, мол, за деньги на всё готовые, а золото их покрепче присяги держит, где платят, там и родина, никого жалеть не будут. Так и зажил  Никтополеон в новом тереме с жинкой царских кровей. Как ни день, так бал, а не бал, так балаганное представление.   
    
               
                2

      Навоевался царь Поздей, отвёл душеньку на чужом горе. Пятый годок с половиною минул с той поры, как выехал он владения царства своего расширять, соседей, князей-королей данью обременять. Приспело время домой воротиться. Подрастерял войско своё на чужбинушке, костьми не, одно поле бранное усеял, ради потехи своей не пожалел ни крови солдатской, ни слёз людских. Рука об руку идёт с его славою горе-горькое материнское, текут реки слёз вдовьих да детей, сирот-сиротинушек. 
      И вот на обратном пути, в одном из дремучих лесов царства своего необъятного узрел он девицу, дочь местного лесничего, раскрасавицу Заряницу. Увидел и враз лишился покоя, утонув в мечтах сладострастных. Нет ни аппетита, ни сна. Видит пред собою лишь одну девицу, в чьих ласках купается. И дабы слабость свою ублажить силой похитил её у отца. А что тот мог поделать, коли стрельцы округ кипятком кипят. Заряница — самой природы совершенство, дивно хорошо лицо её с глазами  в коих полевые васильки с небесной лазурью в красоте соревнуются. Плавны движения стана изящного, соком юности и девства полного. Сия девица подобна пламени, способного сжечь своей любовью, превратить в пепел сердце любого молодца. Не по собственному согласию снарядилась и поехала, оставив дом родительский,  а уведена была в полон властью победителя.
      Долгий день, вежливо откланявшись, удалился за солнцем вслед. Пришедшая на смену дня вечерняя зорька отягчила жемчугами росистыми шелковистые власа трав и зажгла алым пламенем горизонт, извещая о приближении ночи.

      Царский поезд с остатками воинства вступил в земли отеческие и спешным порядком двигался к столице. Вот и знакомая слобода на вершине холма, отсюда столица хорошо видна в ясный полдень.
      Поздей велел остановиться на постоялом дворе, где рядом пестрел востроверхий балаган с шутами да скоморохами, да с театром кукольным. Балаганные зазывалы упражнялись в тяжёлом остроумии и дерзких выходках, показывая публике всевозможные кульбиты и чудеса словесной эквилибристики.
      — Эй, солдатенька, дырява головенька, иди к нам, гостинца дам! — кричали в толпу зевак стоящих у балагана.
      — Эге-гей, публика почтенная, в красных кафтанах и полупочтенная в драных штанах, выворачивай карман и айда за мной в шалман! Здесь и чарочку нальют, и кухарочки прижмут!
        — Эй-ва! Холщовая голытьба!
    Для ваших карманов понастроили балаганов,*
    Каруселей и качелей для праздничных веселий!
    Крутись, веселись, у кого деньги завелись!
    Коль в кармане твоём грош,
    Ты для нас всегда хорош.
    Приходи спектакль смотреть —
    Там Петрушка и медведь!
    Не стойте, не зевайте!
    Билеты раскупайте!

     Суров и грозен царь, не веселят его шутки скоморошьи, ни забавы с медведями, даже чарку с мёдом не испробовал, что хозяин с поклоном преподнёс. Всё глядит на Заряницу, по сухим губам языком водит. А тем временем из-за цветастой ширмы выглянул проказник и озорник Петрушка, этот горбоносый зубоскал в красной рубахе, и раздался нечеловечески пронзительный голос, делаемый кукольником специальным приспособлением. Высокие нотки голоса перекрыли шум толпы и сразу привлекли внимание к сцене.
      — Бонжур, нарумяненные старушки,*
           Молодые старики и их подружки!
           Я красивая игрушка,
           Живой Петрушка!
           Такого оригинала
           Столица не видала!
           Вина не пьёт,
           Стёкол не бьёт.
           С девками не якшается,
           Худым делом не занимается!
           Тра-ра-ра-ра, тра-ра-ра.

     — Эй, музыкант, а музыкант!
Музыкант:
     — Чего тебе?
Петрушка:
     — Думал я, думал и удумал. Хватит мне бобылём ходить, пора жинку заводить. Жениться хочу! Эййй-йя!
      — Так женись.
      — А на ком?
      — Да на нагайке с тюфяком. Тюфяк для державного приплода, а нагайка для сплочения народа. Чем длинней нагайская плеть, тем теснее у рабочего клеть. А вот, ребята, смотрите моей невесты патрет, только в рамку не вдет. У меня невеста красавица — увидят собаки — лаются, а лошади по сторонам кидаются.
      — А много ли приданого?
      — Да два куля с тараканами! Бутылка водки в придачу, да тумаки на сдачу.
      Так начиналось представление, и голос Петрушки тонул в бесстыдности и пошлой разноголосице трактирного балагана.
    
      Принял постоялый двор немногочисленную дворовую свиту, расселил ихних благородий в пределах иерархии: по рангам и заслугам. Зарянице предоставил во служение приёмную дочку балаганной шутихи, по имени Дейдра, и в одной комнате с ней поселил.
      В комнате стояла кровать, покрытая овчиной, а вокруг со стен свешивались деревянные и суконные куклы для театральных представлений. Возле окна белел выскобленный стол со скамьёй, в тёмном углу угадывалась кленовая самопрялка с клочками пряжи.    
    Угрюма темноволосая прислужница, глаза чёрные печалью прикрыты, будто вуалью траурной. Всё, что не прикажешь, готова делать, да токмо голоса её не слышно, будто и нет его. В молчании стоит пред Заряницей — ждёт приказания. А какими приказами может озадачить дочка лесничего? Сама не белоручка, и чулок заштопает, и стол накроет.

      Полночь близится, луна землю серебром засыпает, праведному люду ложе сном выстилает. Об эту пору лишь нечестивцы от мыслей скверных сну не подвластны. Не спят они, их помыслы черны как сама ночь. Вот и Поздей не может смежить веки: всё думает. Сломалась воля государева, не ведавшая ни в чём отказу. Весь путь, кой прошли от дома Заряницы до этого вертепа, докучал ей, уговаривал, подарками одаривал. Паровыми щипцами кудри свои редкие завивал, прихорашивался, парижскими румянами щеки бледные да морщины глубокие грунтовал. Всё надеялся. Да напрасен ино был труд его, получил ответ не по своему желанию; не глядела на него девица, не принимала подарки царские: не надобно ей величия, ни к чему чертоги богатые. Готова была дочь лесничего себя жизни лишить, абы не потерять чести девичьей. 
      Не усидел грозный воитель в своей спальне. Тайно пробрался к дверям, за которыми дева ко сну готовилась. Хотелось Поздею здесь, а не в чертогах царских, девой юной насладиться, невинность её растлить своей особой царственной.
      А красавица только расплела косу длинную, с сорочицы поясок сняла и на соломенный тюфяк присела, как дверь распахнулась, а на пороге царь, и одеяние на нём не для торжественных церемоний, и не кладёт он креста на лик свой белёный. Стоит, зрит на неё очами тусклыми, желваками играет, горячим языком по сухим губам проводит; хочет слюну сглотнуть, да нет её, пересохло в горле. Судорожно задёргался кадык, запершило горло, закашляло всё нутро. Стоит царь, одной рукой за косяк дверной держится, другой рукой грудь растирает, старается кашель унять. Раскраснелось лицо его, побагровело излишне. Кое-как справившись с коварным приступом, шагнул в комнату.
      Опустив руки на колени, Заряница застыла на своём тюфяке. Величество с приторной улыбкой приблизилось к девушке. 
      — Пошто милая боишься меня? Избегаешь ласк моих, подарками моими пренебрегаешь, али не по нраву они тебе, не достаточно дороги и прекрасны? Што молчишь? Ну, подыми очи свои от полу, одари меня взглядом своим. Излечи душу от печали многодневной, што серой тучей затеняет разум мой, на тебя глядючи. В твоей власти исцеление моё. 
      — Господин мой, Богом над людьми высоко поставленный! Волею своей правишь ты миром, странами многолюдными. Пред взглядом твоим падают ниц народы великие, не смея с колен подняться без твоего повеления. Всё подвластно и ведомо тебе в твоих владениях, токмо не ведать Вашему величеству ласк моих, что из сердечного сосуда водопадом любви изливаются, не насладиться нектаром губ моих алых, не тронуть стана девственного, ибо не для царских утех сберегла я честь девичью.
      Заряница вскочила с постели и, метнувшись к стене, с силой вжалась в неё спиной, желая слиться с преградой воедино, раствориться в ней, втиснуться  хоть в какую не-то щёлочку, трещинку, токмо исчезнуть из горницы, чтобы не видеть постылого. Распластавшись по стене, в отчаянии шарила руками по сторонам и, сорвав первую попавшуюся куклу, прижала к груди, словно ища у неё защиты и помощи.
      — Силой можешь взять плоть мою, но знай — холод, что ты породил во мне, превратит тебя в лёд, и никто не захочет отогреть твоё сердце. Мне отвратительно даже помыслить о тебе, а ты ласки свои мне предлагаешь. Скорее я приму в своё сердце этого игрушечного балагура, чем стану обнимать твоё царское величие. Это моё последнее слово на твои домогательства.  Отпусти ты меня на волю во родну сторонушку, прояви милосердие, ненавистна мне твоя золотая клетка! Да и ты опостылел, слова твои словно огнь жгут моё сердце. Исстрадалась душа по вольным просторам, по шёпоту лесной кущи и весёлой песни ручья, да и по батюшке сердце моё соскучилось. 
      Поморщился царь Поздей,  вскипела в нём дурная кровь да и ударила в голову, будто в колокол; загудело, зашаталось всё вокруг: оскорблённое самолюбие помутило взор его, желчью наполнилось сердце.
      — Ну что ж, попомнишь ты меня, узришь небо войлочное и звёзды лыковые. В рубище по миру пущу, не покаюсь,— пригрозил высокородный народоправитель и, разворачиваясь к двери, вожделенно скользнул взглядом по стану девицы. Распалённый взор его задержался на пёстрой кукле, и в одночасье зародилась в венценосной голове нехорошая мысль. Царь замолчал, и злая усмешка коснулась сухих губ. Не сказав больше ни слова, он вышел прочь. 
      Заряница шагнула было к постели, бессознательно сжимая в руках куклу, но ноги не послушались, подогнулись, и она опустилась на пол, где и осталась сидеть. Горькие слёзы заскользили по бархатным щекам и, сорвавшись, упали на раскрашенное деревянное лицо Петрушки. Глаза куклы вдруг ожили, зажмурились на мгновение, будто от яркого света, и в скорбном участии уставились в унынливое чело девушки. Узрев диво такое, та не испугалась, нет, не отбросила куклу прочь, а, почувствовав в её взгляде сострадание, ещё пуще залилась горючими слезами. Глаза Петрушки полыхнули гневом, яростью от бессилия, от невозможности что-либо сделать; не мог он оказать ей помощи, ибо жизнь в одних лишь глазах теплилась, а всё остальное лишено жизни и цветной тряпкой висело на руках у несчастной страдалицы.
      Излив печаль слезою солёной, Заряница отрешенно вглядывалась в игрушку, перчаточную куклу с огромным носом и живыми, человеческими глазами. 

                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
    
     *Кружало государево — кабак.
     * мытарь — сборщик налогов.
     * безживотие — нищета
     * велелепие — восхваление.
     * ажно — так что.
     * Для ваших карманов  понастроили балаганов,
       Каруселей и качелей для праздничных веселий!
       Крутись, веселись у кого деньги завелись!  — прибаутка московских         
       «дедов-зазывал»
     * Бонжур, нарумяненные старушки, Молодые старики* — слова Петрушки.
     * кострА — жесткая часть стебля волокнистых растений (льна, конопли)
     * Чтобы, чтобы уродиться мне одной … — любовные песни вологодской губернии
       из собрания Н.А. Иваницкого.

                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ