Истории Разноцветовки. Третья

Наиправдивейшая история о том, как познакомились Худая Жизнь и Мама Лимпопо.


             Худая Жизнь в давние – стародавние времена, можно даже сказать, что почти в сказочные времена, была говорят, да она и сама об этом догадывалась, не такой уж и худой.Худая Жизнь в те стародавние времена была вполне нормальной Жизнью. И хотя тогда она ещё была маленькой, на удивление всем даже меньше хныкала. Конечно обитатели раскрашенной и местами перекрашенной страны в те времена над Жизнью не удивлялись, а принимали её как должное, но чем больше и больше взрослела Жизнь, тем всё больше и больше хныкала, тем всё больше и больше становилась Худой Жизнью и тем всё больше и больше заставляла обитателей раскрашенной и перекрашенной страны удивляться, а порой просто неметь от удивления. В те же стародавние времена она научилась читать. Читала она всё подряд и читала всё очень быстро, так быстро, что ничего или почти ничего не понимала. Но хорошо, что хоть это Худая Жизнь понимала и поэтому перечитывала всё прочитанное по пять, а то и по десять раз. Особенно же, всё-таки, она любила читать всякие сказки: «Горе от ума», «Доклады очередных пленумов внеочередным Съездам», «Переписку принца Фердинанда с мадмуазель Пампадур», и «Расстрельные списки кабанов левобережья».
             И вот однажды, в одной наиправдивейшей газете, хотя и в других газетах печаталось то же самое, она прочитала, а с этого момента и началась её история, о том, что дней через 500 (пятьсот), ну в крайнем случае, значит примерно через три года, она должна поправиться, и причём самым несомненным и бесповоротным образом. Этот момент был столь волнителен и даже сказочен, что Жизнь сразу похудела на сто пятьдесят грамм. Впрочем ровно столько же весил и пятачок всем известного Свиньи На Откорме. Если же быть ещё точнее, а эта история заслуживает чести быть гораздо правдивее всех наиправдивейших историй, даже без упоминаний исторических фактов, как хотя бы того же исторического факта о весе Свиного пятачка, в газете было напечатано следующее:
                «ЖИЗНЬ  ПОПРАВИТСЯ!»
В конце напечатанного, как и положено стоял большой напечатанный восклицательный знак. Этот знак был сразу и историческим знаком и историческим фактом. И Жизнь стала ждать, когда она поправится, хотя, в общем – то, да и в целом она ещё и не была такой худой. Жизнь стала чаще и больше есть, а в уборную ходить всё реже и реже в ожидании скорейшего поправления. Скоро она перестала ходить в уборную совсем. Да и что толку ходить зря занимать стульчик, разве что только читать сказки. И Жизнь начинала ходить из комнаты в комнату с зажатой под мышкой своей любимой сказкой «Горе от ума». Это означало, что Жизнь задумалась. И чем больше Жизнь ждала своего поправления, тем всё больше и больше задумывалась. Иногда, даже так задумывалась, что потом очень-очень трудно было раздумываться. На кухне обычно в это время скапливались грязные чашки, ложки, тарелки и кастрюльки. Иногда даже до того было трудно раздуматься, что сами собой на глаза наворачивались слёзы и Жизнь потихонечку начинала хныкать. Хныкать Жизнь любила потихонечку, чтобы никому не мешать, она и без этого всем мешалась. После своего хныканья Жизнь обычно чтобы успокоиться и привести себя в порядок шла взвешиваться на весы: узнать, как она поправилась. Но, конечно же, всякий раз оказывалась всё легче и легче.
Ах! Если б она догадалась взвесить и свои выплаканные слёзы. Несомненно, что все газеты тотчас бы напечатали:
                «ЖИЗНЬ  ПОПРАВИЛАСЬ!!!»
Но Жизнь не догадывалась взвесить себя со слезами. И поправления не замечалось, наоборот, даже замечалось некоторое похудение, что было противоестественно естественным, а это в свою очередь, конечно же, было естественно противоестественным.
Жизнь стала читать все газеты, и которые печатались, и которые просто попадались ей в руки, и решительно, а также не менее старательно стала выполнять все вычитанные из газет Рекомендации, Решения и Постановления «по мерам улучшения ускорения в деле жизнепоправления». Она стала внедрять их в жизнь, иначе говоря, в самую себя. Но и это помогало не намного. Когда же в газетах стали писать вместо «поправления» о каком-то
«полевении», Жизнь совсем растерялась и в её рационе, как и в меню, появились, и это было впервые – сухари. Впрочем тут почти все слова иностранные, а по - простому, по-нашему: Жизни пришлось, есть сухари. Вот слово «сухари» только что разве и есть самое, что ни на есть – нашенское слово. Иногда Жизнь выходила и погулять, потому что довольно быстро газеты ей читать разонравилось, да и покупать их было не на что. Какие уж там были последние «поправления» и «полевения», ей стало наплевать, да всё это и на улицах, без всяких газет, было видно.
           Недалеко от дома, где жила Жизнь, а дом у неё был многоквартирный, многокомнатный и улучшенной планировки, находилось колхозное поле, на котором как богатыри крепли налитые соком и нитратами огромные кочаны капусты. Кочаны были такие огромные, что между них можно было гулять как по каким-нибудь джунглям, что так часто показывали по телевизору. Сквозь верхние раскидистые листья капусты, как сквозь листья пальм лукаво просвечивало солнце, и Жизни очень нравилось гулять на этом поле, и даже совсем-совсем не хотелось плакать.
             И вот, вдруг, а это «вдруг» приключилось ровно через неделю, как она прочитала:
                «ЖИЗНЬ  ПОПРАВИТСЯ!»
Среди капустных грядок, куда она зашла для справления своих надобностей, то есть для гуляния, откуда-то сверху, как гром среди ясного неба, то есть значит без всяких сомнений и самым натуральным образом, даже скажем, если короче, не задерживаясь, буквально в двух словах, и даже если ещё короче…ну, в общем одним словом: «ВДРУГ» она услышала, как сквозь пальмы и как сквозь всхлипы: «Надо же, Жизнь то какая Худая пошла».
Жизнь от такой неожиданности и даже от такой неожиданной несправедливости, чуть не упала там где стояла. И было от чего упасть, ведь когда тебе говорят «пошла…», а ты ещё никуда не пошла и даже не собиралась ходить, а только ещё собиралась, только подумать: «куда бы ещё пойти?» и совсем никуда не ходила, а просто стояла на месте, услышать это «пошла…» несомненно крайне несправедливо, особенно когда это несправедливое замечание касается в твой адрес.
- По – по –о – звольте, с кем имею честь…  «разговаривать», хотела закончить Жизнь, но вместо этого губы у неё разъехались и она захныкала. Захныкала, заметим сразу, очень справедливо и вполне своевременно.
- Худая Жизнь, худая - между тем неслось сверху и рокотало словно громом; это была Мама Лимпопо. Она рубила кочаны капусты, воровато оглядываясь по сторонам, будто в той раскрашенной и частично перекрашенной стране можно было ещё воровато оглядываться, и быстро прятала их в большой, в мелких цветочках, мешок. Работа продвигалась споро, но это не очень радовало Маму Лимпопо.
Уж такая она была работница.
Когда мешок стал наполовину полным, а наполовину ещё оставался пустым, Мама Лимпопо присела перекурить. Но это так просто говорится что «перекурить», а Мама Лимпопо никогда не курила.
Мама Лимпопо немного «перекурила», посмотрела на свой мешок, который она уже навряд ли смогла поднять и опять , во весь голос, на «всю Ивановскую», чуть что не заголосила: «О…ёй-ё-ё-ёй! Жизнь Ху-у-у-дю-ча-я!».
- Это вы мне? - вежливо из-под капустных листьев осведомилась Жизнь. К этому времени она уже перестала хныкать, забыла о несправедливости, так как была не злопамятной и не мстительной, давно растёрла руками по щекам слёзы, и лишь изредка ещё продолжала шмыгать носом. Здесь она вылезла из-под капустных листьев.
- А то кому же ещё – стала утирать свои слёзы платочком Мама Лимпопо – сторожа то только ночью выходят, да и те дальше своего стога ни на шаг.
- А ты вон аж, где оказалась – продолжила Мама Лимпопо и опять заплакала уже от одного вида худой Жизни.
- И что же ты такая худая, родная то ты моя? - продолжала плакать Мама Лимпопо.
- Полевела наверно – ответила Жизнь и по детски улыбнулась, как могут улыбаться только дети – а вы тут капусту воруете, да?
От этих слов, от этого невинного и даже наивного вопроса, что-то неожиданно хорошее, проснулось в большой Мамы Лимпопо груди и Мама, не отдавая отчёта в действиях, как что-то её толкнуло, так же неожиданно, крепко обняв, прижала к себе тоненькое тельце худой Жизни и проговорила: «Ворую, милая ты моя, конечно ворую».
И после этого они обе заплакали.
Вот так и познакомилась Худая Жизнь с Мамой Лимпопо. Худая Жизнь не очень огорчилась, что её назвали Худой Жизнью, она и сама уже в это верила. Да и как не верить, если весы на которых она взвешивалась совсем перестали отклоняться своей стрелкой, будто Худая Жизнь и не взвешивалась, а в зеркале она могла себя разглядеть, только одев увеличительные очки.
«Ладно – подумала Худая Жизнь – лучше горькая правда, чем сладкая ложь».
«И пусть мне даже немножечко хочется хныкать, и пусть я даже немножко похнычу – ещё подумала Худая Жизнь – всё равно эта история гораздо правдивее всех наиправдивейших историй всех времён и народов».
             А капусты в тот день Мама Лимпопо нарубила полный мешок, да и унесла благополучно. Ей в этом помогала Худая Жизнь.