Обретение рая

Он смотрел на этот новый для него, таинственный и влекущий Мир, ещё не ведая, что его там ждёт, но предчувствуя всею трепещущей душой свет и счастье, ощущая живительный сквозняк романтики. Мир этот был сконцентрированным вокруг твёрдой, но гибкой цилиндрической основы, которая от тверди основания тянулась ввысь, к источнику света и простора. Мир этот был разветвлён, но строго организован, прекрасен, устойчив и всё-таки многообразен. Дэн откуда-то знал его устройство, понимал его природу, осознавал законы его жизни. Он даже уверенно признавал его конечность в этой вот существующей форме, но бесконечность в способности продолжать самоё себя. Каждая новая магистраль Мира тянула в стороны свои побочные дороги, которые заканчивались площадками для жилья, питания, в общем, для жизни. Не было ни границ, ни преград. Мир весь принадлежал каждому своему обитателю, а население было многообразным и разноспособным в житии.
Дэн ещё не понял, что нет миров без малейшей опасности, без проблем и трагедий, потому что нет бессмертия. Пока же он наслаждался открытием этого восхитительного создания природы, мечтал стать его обитателем, служить ему с любовью и доверием.
Он смотрел на Мир чуть сверху и со стороны. Его обитель отделялась от вожделенного рая толстыми непроницаемыми стенами, застеклённым и зарешёченным люком и небольшим пространством атмосферы. Дэн порывался открыть люк, он был убеждён, что окружающая Мир атмосфера, не только не вредна ему, а напротив, способна оживить его, наполнить свежестью, принести облегчение его наполненным смогом лёгким и трепещущему сердцу. Но его обитель была устроена так, что люк открывался только при помощи устройств, в которых он не разбирался, за которые  отвечал кто-то, кого он не знал и не понимал. Он не раз просил открыть люк, но его сигналы, видимо, не доходили до командного пункта, его не слышали, не понимали.
Одна площадка для житья обитателей мира была прямо перед его глазами. Он наблюдал за населением, не замечавшим его. Ему доставляла радость осмысленность поведения существ, занятых своими насущными делами, хлопочущих в заботах о пропитании, находящими его без труда, потому что Мир был создан и приспособлен для их жизни. Дэн видел совсем маленьких существ, пьющих соки из почвы (наверное, низшая организация,  как наши животные, – подумал он), видел и крупных гибких целеустремлённо пасущихся, грызущих краешки и выступы площадки, придавая ей этим особенно витиеватую форму, то  ли для художественного разнообразия, то ли  для собственного удовольствия или пользы. Никто никого не понукал, не заставлял что-то делать. Это была свобода, неподчинённость, что более всего привлекало Дэна. Он приковал своё внимание к прекрасной, влекущей его жизни, смотрел и понимал, чувствовал, что есть там что-то ещё более  восхитительное. Наконец,  – вот оно! На близкую площадку откуда-то сверху, прямо с неба на тоненьких прозрачных крыльях опустились изящные нежные трепетные существа. Два-три мгновения длился их отдых,  и вот вся стайка роящимся клубом снова воспарила, лавируя, между опорами Мира, начала реять и клубиться прямо перед глазами Дэна. Они, танцуя в воздухе, ласкали  и любили друг друга, не скрываясь от соплеменников, не тая радостной энергии, щедро одаряя и наслаждаясь дарами. «Какие счастливые! Безоглядные, раскованные!» – у Дэна слёзы набежали на глаза. Весёлое влюблённое общество помчалось куда-то, в глубь Мира, а на «его» площадку тоже сверху, с неба, гудя и вращая мощными лопастями крыльев, плюхнулся, раскачав всю площадку, тёмно-коричневый грузный индивид. Дэн подумал вначале, что это механизм, но, присмотревшись, уловил живые не механические движения. «Нет у них никаких машин. Их Мир самовоспроизводящийся, питающий и обслуживающий их всех», – тихо засмеялся Дэн. А вот и Она. Как прекрасна! Какие яркие бархатные крылья! Какая маленькая глазастая головка на изящном подвижном теле! Дэну хотелось крикнуть ей что-то восторженное, хвалебное. Он пытался, но толща стекла не пропускала звуки. И вдруг снова сверху, с безоблачного ласкового неба чёрной гигантской тенью ринулось к площадке что-то грозное, густо оперённое, когтистое, с огромным острым носом, которым оно и схватило красавицу поперёк туловища и проглотило тут же, отбросив на площадку бессильные радужные её крылышки. Дэн протянул руки к стеклу и забил ими, застучал, протяжно вибрируя голосом:  «А-а-а-а-а!..»
Потом была ночь. Долгая, казалось,  бесконечная. Дэн напряжённо смотрел в темноту, осмысливая первые впечатления от обретённого взором рая. «Тот, большой и жестокий, кто он? Возможно, мир создан не для жителей площадок и не для прекрасного летающего населения, не для принцессы с бархатными крыльями… Всё и все – принадлежат этому сильному и сверхсвободному существу, по-своему прекрасному и властно–равнодушному. Так что же, счастье, наполнившее меня, безосновательно? Напрасно? Может быть, присмотревшись к Миру, я пойму, что и здесь нет мира, покоя, счастья…  Нет рая…» Дэн ждал утра.         
Сначала чернота ночи поголубела, и космическое пламя светил, перестало мерцать, утратив энергию горения, как бы дотлевая на пепелище неба. Потом серое туманное покрывало отодвинуло картину выси, приблизив сущие предметы, и силуэт Мира возник  врезающимся в стекло контуром. Какое-то время властвовало это чёрно-белое кино, но вот зарозовело, засинело, забелело и заискрилось всё сразу, вспыхнув разнообразием цветов и оттенков. Пришёл свет! И пробудилась жизнь.
Снова радость и восхищение Миром наполнили Дэна. Новизна дня дарила новизну счастья, чего никогда раньше не было. Он уже без страха наблюдал за большими крылатыми хозяевами Мира, понимая, что нет страданий в неожиданном и мгновенном уходе из жизни их подданных. Просто, без мук  и страха маленькие существа уступают место под солнцем другим, и так регулируется количество населения, способного прокормиться в сущем Мире. Главное, никто не страдает. «Какое счастье жить, наслаждаться и не знать о том, что смертен!»
Дэн осознавал, что руководство не позволит ему не только соприкоснуться с Миром, но и захочет ограничить время наблюдения над ним. Он не помнил инструкций, видимо, путь от его народа к этому был пройден в экстремальных условиях, и память заблокировала какие-то впечатления. Но если бы даже он узнал, что никогда не вернётся отсюда, он нисколько бы не огорчился, а наоборот, был бы рад соединиться с Миром. «Как, как мне попасть туда? Как преодолеть преграды?» – отвлёкшись от наблюдений и погружаясь в себя, Дэн впадал в уныние, тягучей смолой в него вползал страх и, хотя он плохо помнил прошлое, ныло и тосковало в груди: «Опять, опять туда-а-а-а!»
Мария ахнула:
— Боже! Мой дорогой! Да что же это?
                — Я и сам думаю, что это? Третьи сутки сидит под окошком молчит, смотрит, считай, в одну точку. У него тело, как каменное, во, потрогайте, мышцы все напряжены. Не спит, не ест и даже не пьёт! Сколько человек без воды продержится? Когда врач будет, тоже неизвестно. Я звонил в район, говорят, не сердце же, ждите психиатра…
 
                — Сам я – что? Фельдшер. Один на пять деревень: и народ лечу, и скот. Вижу, что это нервное, а чем помочь, не знаю.
— Хорошо ещё меня вызвали, спасибо. Как адрес узнали?
— Карманы его вывернули, там записная книжка была, вся изрисованная какими-то букашками, червячками…
— Он любит наблюдать за насекомыми, это его хобби.
                — Гляди-ка, хобби… А адрес там только один – ваш оказался. Его спасло то, что егерь наш, Роман Ильин, соколиное зрение имеет. Шагов за двадцать углядел его. Здоровая лесина на него рухнула. Вон на макушке какой шишак!
Мария стояла рядом со стулом, на котором неподвижно, как статуя, сидел Денис. Она гладила его по плечам и старалась изо всех сил удержать слёзы. Потрогала шишку на голове, которая приподняла и топорщила его густые светлые волосы.
  — Какой тут воздух тяжёлый! Откройте же окно!
                — Откроем, если возле него подежурите. Это ж  вам не больница, тюрьма. Видали, как здорово живём! Здание тюрьмы со сталинских времён осталось, целых три этажа! А больницы в селе нет. Вот, приспособились тут. Я его на третий этаж определил потому, что только здесь двери запираются. Возле него сидеть-то некому днями и ночами, а, думаю, вдруг войдёт в сознание, что сотворит… Э-эх. Бедный парень! Что с его мозгами сделалось?
   Фельдшер, говоря всё это, сначала отпер ключом замок на толстой решётке, потом открыл створку окна. Сразу же свежий деревенский воздух струёй начал вливаться в камеру.
                — Видали, – продолжал фельдшер, – больной и в туалет не просится – весь мокрый. Мы с Шурой (медсестра она, жена моя) с него кое-как штаны сняли, в простынь его увернули, а уже поменять надо. Ладно, голодный, а то…
Мария, не выдержав, зарыдала в голос, еле проговаривая сквозь всхлипы:
                — Не- несите про-о-стынь, по-пожалуйста, я-а-а по- постираю…
                — Стирка не проблема. Простыней нету. Принесу, что была, може, просохла. Худо, что не ест, не пьёт!..               
Он ушёл поспешно, озабоченно, и Мария подумала сквозь непереносимую горечь, что не перевелись на свете добрые люди. Она смотрела на Дениса, и мука разрывала её душу. «Умница мой, красавец нежный, за что  ты так страдаешь? Боже! За что ему этот ад?  Боже, исцели его! Ты знаешь, какой он добрый, чистый!.. Ты знаешь как я люблю его!..» Она, постоянно утирая ладонью слёзы, достала, наконец, из сумки носовой платок, обсушила лицо и заставила себя унять рыдания. «Надо что-то делать. Что? Что?» Мария вгляделась в лицо Дениса. Окаменевшее, как маска, оно, видно от свежего воздуха, чуть-чуть порозовело. «Куда ты так неотрывно смотришь? Что видишь, дорогой мой? Что чувствуешь?» Мария встала позади Дениса, присела, прижав свою щеку к его, и посмотрела вперёд. Крона раскидистого стройного клёна простиралась перед глазами, лёгкий ветерок чуть шевелил листья, донося аромат зелени до сидящих у окна.
Внешние командные силы, словно услышав постоянные мольбы Дэна, открыли люк, и ароматы Мира потянулись в духоту замкнутого пространства. О, какое наслаждение! Какой вкусный, оживляющий поток коснулся губ, омыл лицо!
Марии показалось, что по горлу Дениса прошло едва заметное глотательное движение. Она схватила сумку, выдернула из неё коробку с соком, поспешно присоединила подрагивающими от волнения руками трубочку для питья и, разомкнув пальцами губы Дениса, попыталась вставить пластмассовый шланг ему в рот. Зубы больного были плотно сжаты. Мария приподняла коробку, и сок излился, смачивая сухие губы, проливаясь по подбородку.
«Пей, пей,  глотай! – шептала Мария, –  ну, проглоти хоть каплю!» –  умоляла она. И снова едва заметная судорога прошла по его горлу, дёрнулся кадык. «Проглотил»! Мария ликовала. Она решила не спешить, и следующую попытку предприняла, переждав не менее полминуты. На этот раз глоток был явственнее, Денис пил. «Слава Богу! Слава тебе, Господи!» Мария боялась радоваться, терпела, сдерживалась, поила Дениса буквально по капле. Вошёл фельдшер с сухой простынёй, замер у двери. Лицо его постепенно наливалось радостным восхищением. Руки Марии, занемев от напряжения, сами собой опустились. Она молча кивнула фельдшеру, тот подошёл, приподнял Дениса под мышки (ноги парня оставались согнутыми), а Маша ловко развернула грязную простынь, отбросила мокрый ком в сторону и сухой тканью обернула  талию  молодого человека.
— А давайте положим его на кровать, на бок. И кто его посадил-то на этот стул? Додумались!
                — Его принесли без сознания, положили. Я ему уколы сделал внутримышечно и внутривенно и побежал звонить в район. Возвращаюсь, а он сидит. Я было обрадовался, смотрю, а он такой. Ну что, кладём в постель?
Он снова поднял парня под мышки, Мария взялась за ноги. Положили. И вдруг тело больного задёргалось, затряслось, мучительный стон полился из горла: «А-а-а-а!»… Мария, не раздумывая, схватилась было за его подмышки, но фельдшер, отстранил её и рывком водворил Дениса на прежнее место. Тот тут же утих и окаменел.
                — Да что же с ним? Что это за болезнь? Может, вы ему что-то не то вкололи? Что вы вводили, а?
                — Что надо, то и ввёл. Вы что же, доктор?
                — Нет
                — Так вот и не допытывайтесь. У меня всё в журнале зафиксировано и упаковки от лекарств целы. Отчитаюсь перед специалистами! – обиделся фельдшер.
— Ну, извините меня. Я просто совсем растерялась. Простите же! Как вас зовут?
— Степаном.
— Вот что, Степан. Просто сидеть и ждать невыносимо. Можете ли вы молока принести, лучше бы тёплого. Стакан, не больше. Да туда бы ложку мёда… Сок это фабричный – так, почти вода, а Денис  двое суток голодный. Разве   он справится с болезнью?
— Конечно, я ж и говорю, надо ему питаться. А молоко, мёд – это всё под рукой. Мой дом через дорогу, сейчас жена приготовит всё, принесу.
Он договаривал на бегу. И снова Мария почувствовала тепло в сердце от человеческой доброты и отзывчивости. Она отметила и то, что Степан небрезгливо схватил с пола мокрый ком простыни и унёс из комнаты. Мария присела на тощую койку, почувствовав, как устала, просто изнемогла от перенесённых волнений, горя и забот. Она с тоской и нежностью смотрела на профиль Дениса, а сама вспоминала какими-то несвязными кадрами всё, что было у них за время знакомства. Сначала, момент его сборов в лес, свою лёгкую обиду, что не зовёт с собой. За два года совместной жизни Мария поняла, что так он, Денис, устроен: ему необходимо время от времени побыть наедине с собой, уйти в тишину от всего и от всех. В этот раз он часто вздыхал, собираясь, молчал, был рассеян.
 «Предчувствовал что-то? Или эта его рассеянность была причиной несчастья?», – и так и этак  обдумывала Мария. Потом вспомнилось их знакомство на институтском вечере, по случаю окончания третьего курса. Там почти сплошь девчачий их «дошкольный» факультет перезнакомился с «худграфом» (конечно, кто прозевал три года и пока не успел). Денис неловко танцевал подвижные танцы, зато закружил Марию в вальсе так, что ей казалось, она летит над лаковым паркетом, не касаясь его. Незабвенная та ночь в старом, послевоенной постройки двухэтажном доме, когда они вернулись из театра, а мама ушла на дежурство, тот неоновый свет в окошке, клёны, покачивавшие кронами в окнах, и родство, опередившее в ней ещё не проснувшуюся страсть. Они не поженились по всем правилам, Мария хотела всё, о чём мечтала подростком: белое платье с фатой, пусть скромную, но свадьбу. У мамы денег не было, Дениса вообще вырастила бабушка после развода родителей. Они прирабатывали и собирали по крохам на свадьбу. Но, никому ничего не сообщая, через две недели после того свидания в комнате Марии, они обвенчались в маленькой пригородной почти деревенской церкви. Только маме сказали и написали бабушке. Мама приняла Дениса, полюбила его. И как его не любить? «Золотой парень», – говорила о нём  мама. А Мария с тоской думала сейчас: «Дорогой мой! Бедный мой художник! Вернись ко мне, к себе!..»
Возвратился Степан. Стакан молока с мёдом, обёрнутый белоснежной тряпицей, чтоб не обжечься, внёс в комнату влекущие запахи. Мария и сама почувствовала голод. Она вытащила из сока трубочку и вложила в губы Дениса. Что -то дёрнулось в лице больного, по телу пробежал озноб, и едва заметно втягивая жидкость, он начал пить.
Мария подняла глаза, полные ликования и слёз, на Степана и увидела в его взгляде такое же ликование и влажный блеск. Долго-долго, медленно-медленно вливался нектар в рот больного. Не допив, может быть, восьмой части жидкости, Денис вдруг, словно в нём лопнула какая-то пружина, обмяк весь и начал падать со стула. Мария, выронив стакан, придержала его, и они со Степаном перетащили, ставшее свинцово-тяжёлым, тело парня в кровать. Глаза Дениса закрылись, лицо стало живым и спокойным, он крепко и сладко спал, ровно дыша.
                — Во, чудеса! Вы как додумались до такого? Слыхали где, читали?
                — Да нет. Просто так, интуитивно. Слава Богу! Ещё что психиатр скажет?..  И каким Денис проснётся?.. Скоро ли?… Хоть бы не летаргия какая-нибудь, не потеря памяти…
 — Да, правда. Я ему сейчас давление померяю, температуру, послушаю его… А вы прилягте. Вы же голодная!
Сок свой допейте. Что вам принести из еды?
— Нет-нет, ничего. У меня в сумке еда – мужу везла. Я перекушу, – улыбнулась Мария. Степан вышел, и она, достав из сумки бутерброд, поела, запив соком, и прилегла на соседнюю без белья койку.
У Дениса всё было в норме: ритм сердца, температура, чуть повышенная, а давление пониже обычного, что естественно, после двух суток голодовки и перенапряжения мышц. Денис спал, что тоже было хорошо, ведь две ночи он провёл, сидя на стуле.
Мария ночевала в тюрьме-больнице. Просыпалась чуть не каждый час, прислушивалась к дыханию мужа и, запрещая мыслям лезть в голову, снова задрёмывала, ощущая напряжение в теле.
Утром Денис всё так же крепко спал, не изменив позы за всю ночь. «Боже мой, – думала Мария, – проснётся ли он? Хоть бы проснулся!»
После того, как открылся люк, и воздух Мира наполнил лёгкие Дэна, его тело стало невесомым и перенеслось на ближнюю площадку. Рядом с ним опустилась с небес изящная красавица с прозрачными сетчатыми крыльями и круглыми золотыми глазами. Она посмотрела в глаза Дэна долгим вопрошающим взглядом, затрепетала крыльями и, приклонив головку к прозрачному озерцу, начала пить из него. Дэн почувствовал неодолимую жажду, сглотнул, но не посмел её потревожить. Красавица утолила жажду и снова посмотрела Дэну в глаза, кивнула головкой и отошла от водоёма. Дэн зачерпнул рукой влагу, поднёс к губам. Это был душистый кисло-сладкий нектар. Всё тело Дэна ожило от проникшего в него напитка. Вместе с питьём, в душу вливалась радость, лёгкость, желание лететь! Но сил не было. Ощущение скованности, видимо, от скафандра, мешало двигаться. Дэн огляделся. Все жители площадки занимались своими делами, словно не замечая чужака. «Может быть, я мало отличаюсь от них? Да нет же! Я совсем другой! Или они уже видели таких, как я?» – терялся в догадках путешественник. Терпкий запах разлился по Миру. Большой оперённый житель присел неподалёку, держа в костяных губах что-то съестное. Дэн задохнулся от прилива аппетита, открыл рот и подал голос. Оперённый подлетел к нему и вложил в рот свою еду. Дэн питался, как младенец, голод отступал, становилось как-то спокойно, лениво… Оперённый, покормив Дэна, что-то шепнул ему на ухо и улетел. И вдруг с Дэна сам собой спал скафандр, тело расслабилось и он крепко уснул, разбросав свободно руки и ноги, откинув голову на мягкий настил площадки.
К  полудню прибыл психиатр. Больной спал. Врач занервничал. Он уже всё выслушал от фельдшера Степана и от Марии, осмотрел Дениса, не церемонясь, надеясь, как видно, разбудить. Он пожимал в сомнении плечами, приподнимал волосатые брови, почёсывал лысину.
                — Ну что тут скажешь… Мне нужно поговорить с ним, определить его адекватность… А он всё спит. И будить боязно. Не навредить бы…
Мария  умоляюще посмотрела на Степана. Он слегка подмигнул ей.
— Фёдор Борисович, а не прерваться ли вам на обед? Мой дом через дорогу, жена борща наварила, печёнки свинячей нажарила. А? Огурчики первенькие, наливочка. И покрепче есть. А?
Психиатр помягчел, слегка оживился.
                — Мария, пойдёмте с нами!
                — Нет-нет. Я здесь подежурю.
  — Если проснётся… – врач вопросительно посмотрел на Степана.
                — Шторку отдёрнете, мы и прибежим. Ага?
Мужчины ушли. Мария достала из сумки кусок хлеба и солёный огурец, зажевала, захрустела, не спуская глаз с Дениса. Ей сильно захотелось пить, она взяла с тумбочки стакан и отвернула кран. Вода переполнила стакан, жажда усилилась, но Маша терпела. Ей хотелось почувствовать то, что перенёс Денис, наказать своё здоровое тело, помучить его, приравнивая к состоянию мужа. С полным стаканом воды она подошла к постели, и увидела, что глаза Дениса открыты, что он смотрит, как смотрят спросонья, словно соображая, где он. Остановив взгляд на Марии, он широко улыбнулся и блаженно нежно произнёс:
                — Машенька! Как ты узнала, что я хочу пить? Спасибо, милая. Он попытался сесть на постели, но мучительно застонав, опустил голову на подушку, – у-у-у, как тело болит! Меня что, избили? Напои меня, родная!
Мария, подложив руку ему под голову, ощутила ладонью шишку, услышала сдержанный стон Дениса. Сдвинула ладонь пониже и напоила мужа, снова превозмогая жажду. Потом она выпила целый стакан воды и опьянела, утомилась. Не спеша, Мария отодвинула штору, посмотрела вниз. Там был пыльный большак, прошитый заплатами муравы, тянувшейся к резному крылечку. Через пару минут загорелое лицо Степана высунулось в открытое  окно. Он тут же отпрянул, унося изумлённую улыбку на губах.
Психиатр Фёдор Борисович долго и велеречиво говорил с Денисом. Наливочка или что покрепче подвигали его на вдохновенный труд.
                — Никаких отклонений. Совершенно здоровая устойчивая психика. Конечно, надо обследовать травму на голове, но это – в поликлинике. Если что–то обеспокоит, немедленно к врачу!
Ничего никогда не беспокоило Дениса. Через месяц у них с Машей была скромная, но красивая и по всем правилам, свадьба. Они жили спокойно, в упорных трудах и согласии. Изменилось только одно: Денис словно разочаровался в своём хобби. Он увлёкся техникой батика – росписи по шёлку – где в переплетениях невиданных растений, в переливах радужных красок невиданные крылатые существа оживляли нездешний мир.
Денис был сосредоточен, уравновешен в каждом деле, в каждом дне. И сам он чувствовал себя спокойно и уверенно, но радовался редко и как-то скупо. Только иногда  неодолимое волнение переполняло его. Это случалось, когда он видел стройный раскидистый, июньский клён. Ему всегда хотелось смотреть на него не снизу, задирая голову, а откуда-нибудь с высоты, чтобы крона была на уровне лица. Он поднимался на крышу тёщиного домика. Его взгляд погружался в переплетение ветвей, передвигался по ветвям, останавливался на площадках широких листьев… И неудержимая радость переполняла Дэна, возносила, погружала в прекрасный Мир, одаривала ощущением полёта! «Рай! Вот он рай! Я знаю его!» – пело в душе Дениса.