Хронь

    - Гос-с-споди! Ты даже шубу подать толком не можеш-ш-шь!!! – прошипела ядовито его Софи, не попав наманикюренной золотой ручкой в рукав. (То, что жена – змея ядовитая, Алексей Евгеньевич понял давно. И «ручка золотая» – не оборот речи: на каждом (!) пальце – по кольцу. Стиль у нее такой – «Витрина» называется)
     Дверь мягко закрылась, хоть Софи («Сонька–золотая ручка» – это не вслух)  постаралась хлопнуть со всем пылом презрения: фирма «Lediva» не позволила.

   - Уф… уползла, гадина… Алексей Евгеньевич прошаркал «в залу», плюхнулся в свое любимое (должно же у человека быть что-то свое и любимое?!) кресло и взял со столика бутылку «Talisker». За льдом идти было лень (и так сойдет), плеснул в стакан добавки: тут – или пить, или - выть… Не дождется.
    И как она его ненавидит, а! А за что?! За то, что после кончины папеньки не смог остаться при деле?! А кто «из папенькиных» смог?! Папеньку система держала: где теперь та система?! То-то. Скажи спасибо, что со всем почетом «ушли»: могли делитнуть без почета. А так – с уважением к покойнику. Ну, и «к шлейфу», конечно.
Он-то это понимает и благодарен. Сонька не понимает. Привыкла с сопель получать все, куда указательный пальчик ткнет. Теперь вот ей приходится «как все» жить. Да что она знает про жизнь «как все»?! Он знает. У него в детстве золотой ложечки во рту не было. Если бы не та стажировка в столице – тянул бы сыскную лямку в своем Жабкино, где про такой вискарь не думают. Алексей Евгеньевич, хмурясь, выпил.

    И чего, спрашивается, такая цаца за него – «босяка» замуж пошла?! Даже тачки приличной не было – «семерка» из запчастей. Что и было - так глаза голубые да бицепсы–трицепсы. Хотя трицепсы тут последнюю роль играли (что он – не знает?): нужно было Владика «по папе» оформить. (Алешка – простофиля и не усомнится, что кровь чужая. А и усомнится – рыпаться не будет: он из грязи в князи попадет.)
 Он взялся за бутылку снова, раздумывая: нет, все-таки лед нужен. И лимончик. Побрел к холодильнику, продолжая свой монолог. У них с ним сразу все понятно было… а у него с ними? Да тоже все понятно: женитьба на такой Софочке открывала шикарные горизонты. Нет, он, конечно, не так откровенно - «по – рыночному» - подходил к вопросу: чувства какие-то вибрировали. Софочка – не провинциальная Людочка, которой пришлось сказать «Прости»…

   Плюхнувшись на насиженное место, Алексей Евгеньевич неторопливо набулькал в стакан на три пальца, усмехнулся: «хорошо сидим»… Да, его купили, а он – купился. Ну, так свою часть купли-продажи он отработал. Даже «сынок» - раздолбай его ни в чем не может упрекнуть. Сонька должна ему сейчас своими коготками лимончик в рот класть, улыбаясь, а не ерзать по массажам. Тьфу!..
  Бутылка заканчивалась. Надо бы еще одну прихватить, а то потом будет лень вставать. Алексей Евгеньевич оперся на столик, чтобы подняться, и увидел торчащий из-под коробки конфет конверт. Любопытно. Письмо было на его имя. С точным адресом и штампом отправления «Royal Mail». Сведения об отправителе непонятные: город Backward (город Прошлое? Что-то не припоминается ни такой город, ни знакомые из него); фамилию не прочесть, особенно после полбутылки вискаря…

  Конверт вскрыт (а как же! Чтобы Сонька свой нос не сунула в его дела?), внутри – фотография и больше ничего. На снимке два загорелых атлета, в одинаковой позе демонстрирующие мускулатуру на фоне волн (море?, океан?) – близнецы, видать. Крепкие мальцы. Он таких не знает.
   Алексей Евгеньевич перевернул фото… и поперхнулся виски: «Это твои дети, Алеша. Как хорошо, что ты нас тогда бросил: с тобой они такими бы не выросли. Л.»
Он перечитал строчки второй раз, третий, пятый… Глаза щипали слезы, дышалось трудно. Людка должна была сделать аборт! Он был уверен, что она его сделает!

   Он проснулся от того, что сильно болела поясница: еще бы – спать в кресле. На столике – бутылка с виски на донышке, опрокинутый в тарелку с нарезанным лимоном стакан и подмоченная коробка швейцарских конфет. Никакого конверта. Никакой фотографии. (Никаких сыновей?)… Правда, дома уже топала Софи. 
– Хронь! Сво… - во весь голос возмущалась она его упитой небритостью, - и за что я тебя терплю?!