Вернусь на много лет назад. Школа с 5 по 10 класс
Последние дни августа. Отец послал меня на станцию «Гостовская» в школу оформиться на учебу в пятый класс. Документы у меня приняли, посоветовали не забыть и не опоздать первого сентября в школу – девять километров от дома. Из них шесть километров по железной дороге пешком или на поезде, остальные три километра по лесной дороге, по которой изредка проезжали повозки с лошадьми. И так каждый день. Чтобы успеть к восьми часам на уроки, выходил из дома почти за два часа (значит, в шесть часов утра). Столько же времени уходило на дорогу домой по окончании уроков.
Осень, начало холодать, пошел снег. Ходить стало трудно. Бабушка по матери, Анна Андреевна, договорилась со знакомыми в деревне в двух километрах от школы, чтобы я до мая пожил у них.
И я поселился у хороших людей в их большом деревянном доме. Спал на широких полатях на овчинной шубе. Семья была дружная, добрая: мать – лет за сорок, два сына, шестнадцати и девяти лет, девочка лет двенадцати. С мальчиком Федей, девятилетним, мы сдружились. Он учился во втором классе, хорошо играл в шахматы и меня научил играть. В школу и обратно ходили вместе с ним. Отец у них был на войне. После войны почему-то сразу его не отпустили домой, и он где-то на Урале продолжал службу. Старший сын – шестнадцатилетний Борис, а он был рослый, крепкий и толковый парень, поехал к отцу, и недели через две вместе с отцом вернулись домой.
Еду я брал из дому. Даже в чугунке варил себе суп один или два раза в неделю. В субботу после школы шел домой. Так жил до мая следующего года.
В классе знакомых в начале учебы не было никого. Кто был год назад, они учились уже в шестом классе. В школьный коллектив я вжился нормально, вредных, драчливых в классе не было. Общались весело и дружно. Учителя нам все нравились. Особенно запомнилась учитель немецкого языка Валентина Архиповна. Она в 1941 году окончила Московский пединститут, была сразу же призвана в Красную Армию переводчиком и служила до конца войны. Она хорошо нас учила, жёстко спрашивала за домашние задания. Мы боялись её и уважали. За один пятый класс мы с ней прошли (изучили) программу пятого, шестого и седьмого классов. Если бы она учила нас до окончания средней школы, то немецкий язык знали бы, как русский.
Но приехал летом 1947 года за ней муж, флотский офицер, и увёз её от нас. Как мы горевали. Что уезжает Валентина Архиповна.
Она иногда отвлекалась от темы урока и рассказывала нам, как начинала службу переводчиком при допросе пленных немцев. Конечно, с ней были один или два наших офицера. «Они задавали вопросы пленному, а я их переводила. Немец меня понимал и отвечал. Вот мои переводы ответов немца в первые дни пребывания на фронте получались непонятными. Офицер сердился и грозился запереть меня в камеру с пленными. Я попросила офицера разрешить мне каждый день беседовать с пленным немцем, какой поспокойнее. И так за несколько дней я научилась хорошо понимать немца и правильно составлять предложения из его ответов. При устной речи немцы упрощают правила, кое-что пропускают. Мы же в институте научились какому-то одному диалекту и говорили все немецкие слова согласно грамматике».
Валентина Архиповна на станции «Гостовская» жила одна у кого-то на квартире. Её родители жили в посёлке разъезда «Супротивный» в двенадцати километрах на запад от «Гостовской», то есть еще на шесть километров дальше нашего разъезда «Метил».
(Кстати, забегу на много лет вперед: в 2016 году мы с женой ездили в Санкт-Петербург на поезде. Проезжали без остановки «Гостовскую» и, глядя из вагона, увидели, как захирело поселение. Частные дома, которые я в школьные годы знал, развалились или просели, особенно крыши. В Метиле не видно ни одного дома, все зарастает лесом. Где была контора-вокзальчик, там вбит большой кол, и на нем прибита доска с надписью «Метил».)
В субботу после окончания уроков Валентина Архиповна шла домой к родителям. Там у неё был маленький ребеночек. Шли до нашего разъезда шесть километров. Обычно мы пытались говорить на немецком. Валентина Архиповна охотно поддерживала нас, объясняла, поправляла. Так незаметно приходили в Метил. Далее, еще шесть километров, она шла одна. Мы кричали ей вслед: «Счастливого пути». Валентина Архиповна перевела на немецкий наши слова, русскими буквами это примерно так: «глюклихе райзе», и потом мы её провожали напутствием на немецком языке.
Наступил конец учебного года, последний день занятий. Май, тепло, окна в классе открыты, солнечная погода. В березовой роще у школы кукует кукушка. Валентина Архиповна спрашивает весь класс:
- Что слышите с улицы? Ответьте на немецком языке.
Все подняли руки. Я не поднял. Специально, чтобы Валентина Архиповна спросила меня.
- Ключаров, почему руку не поднял? Не знаешь?
Отвечаю:
- Der kukkuk ruft.
Вопрос мне:
- Почему кукушка с артиклем мужского рода?
Отвечаю:
- На немецком языке кукушка мужского рода.
- Садись.
Окончился урок. Валентина Архиповна сказала:
- Прощайте, ребята. За мной приехал муж, и я уезжаю с ним.
Муж у неё был военный моряк, звание – капитан-лейтенант. Однажды я его видел с ней в Гостовской: высокий, красивый, в морской форме.
Директор школы Червяков Иван Григорьевич до войны окончил МГУ – факультет математики. Во время войны служил в авиации. В то время ему было лет 35-40, преподавал математику в старших классах.
Другие учителя были в основном выпускники Кировского пединститута. Преподавание велось на должном уровне. Кого помню, из одноклассников, все после окончания школы поступили учиться в институты или в военные училища.
Из школы домой, если была возможность, со станции уезжали на пассажирском поезде или на товарном. Товарные обычно на нашем разъезде не останавливались. Приходилось прыгать с подножек на ходу поезда. Научились прыгать удачно – не ушибаться, не биться. Перед прыжком вставали на подножку, если пассажирский поезд, или на скобу одной ногой, лицом в сторону движения поезда, держась одной рукой за поручень вверху, слегка сгибались, приседали, немного отклонялись назад и отталкивались от подножки или скобы, и летели вниз, вперед. Пятками ног упирались на ровную песчано-гравийную насыпь и в таком полусогнутом виде скользили на пятках по земле, оставляя борозды. Скорость спрыгнувшего снижалась, и он, плавно спускаясь, садился на землю. Но если отклонение назад перед прыжком было недостаточное для данной скорости, то после касания пятками нас кидало вперед, падали, упирались руками в землю, и так немного, может, несколько метров на животе нас тащило вперед. Бывало, что переворачивало через голову. Мы были в прыжках хорошо натренированы, и перевороты через голову случались очень редко. Если скорость поезда во время прыжка была невелика, примерно, до сорока километров в час, то мне удавалось после касания пятками земли не упасть, выпрямиться и большими шагами пробежать несколько метров, пока не остановлюсь.
В ту пору на товарных поездах были сопровождающие кондукторы: один на последней тормозной площадке, второй – где-нибудь в середине состава тоже на тормозной площадке. Одеты они были в длинные овчинные шубы и валенки зимой. Они (кондукторы) сгоняли нас с поездов, но так как были тяжело одеты, то догнать нас и согнать с поезда им было затруднительно. Мы по вагонам лазили как обезьяны. По скобам залезали на вагон, на крышу или на груз, если это были открытые сверху вагоны-коробки. Груз – каменный уголь или лес – бревна (может, шпалы). Бежали на ходу поезда по вагонам. Если надо было на другой вагон, то сходу перепрыгивали через проем между вагонами и по следующему вагону бежали далее. Трудно было перепрыгнуть через проем на другой вагон по направлению хода поезда. Ведь надо было так сильно разбежаться и прыгнуть, чтобы на лету догнать уходящий вперед вагон. И мы прыгали и не проваливались в проем между вагонами. Следует отметить, что над железной дорогой не было никаких проводов ни вдоль, ни поперек, не было и построек над железной дорогой. Мы это знали и потому смело иногда бегали по вагонам или сидели, лежали на крыше вагона. Конечно, было грязновато на крыше от паровозного дыма.
И всё-таки было два раза, когда меня при прыжке перевернуло через голову. Первый раз, когда зимой мы всей компанией (человек четырнадцать) ехали на подножках, буферах пассажирского скорого поезда, который шел с опозданием. Выпрыгнул я с подножки вагона в снег. Оказалось, что скорость поезда была большая, предполагаю, не менее семидесяти километров в час. Перевернуло меня в глубоком снегу удачно, не ушибся. Встал, вижу: уходит последний вагон. С обочин из снега встают мои товарищи, собираются гурьбой и идут. Я от них метров за пятьдесят, кричу им, почему они идут не в ту сторону куда надо, как мне кажется. Подошел к ним, они убеждают меня, что это я хочу идти неправильно. Показывают руками на входной светофор и будку стрелочника перед нашим разъездом. И я как будто просыпаюсь, вижу, что ребята правы, и иду с ними.
Второй раз меня перевернуло через голову, когда учился в восьмом классе. Ехал почему-то я один на товарном порожняке на платформе. Был конец апреля, снег давно сошел. Пришлось прыгать на песчаную мелко-гравийную насыпь. Скорость была большая. Прыгнул, пятками стукнулся о землю, кинуло вперед, перевернуло через голову, правой рукой, наверное, сильно уперся в грунт. Очнулся, лежу, вижу, поезд стремительно уносится. Встаю, начинаю соображать, что со мной? Всё ли в порядке? И обнаруживаю, что болит верхний сустав правого плеча. Ощупываю его левой рукой. Он какой-то неправильный, излишне торчит из сустава. Предположил, что произошел вывих локтя из сустава. Что делать? Рука не действует. Наклонился, кисть правой руки крепко зажал между коленями и не очень резко выпрямился. Показалось, что с небольшим хрустом локоть вошел в сустав на своё место. Было болезненно, терпел. Пальцы сгибаются, разгибаются, рука немного послушна, шевелится, но поднять горизонтально смог с большим усилием. Выше поднимать не стал, думаю, не сделать бы хуже. Пришел домой, конечно, никому ничего не сказал. На другой день отец затеял очистку коровьего хлева. Работать надо железными вилами. Поддевать, выбрасывать навоз в дверь. Вилы держу двумя руками. Правой удерживаю за рукоять на опущенной вниз руке. Вверх поднять не могу, правое плечо болит. Не показываю вида. Часа за два эту работу закончили. Делали ещё что-то, правую руку удавалось не нагружать. Я левша. В школе на физкультуре учителю пришлось объяснить, что со мной произошло. Он участник войны, одна рука после ранения у него действовала ограниченно. Он ощупал мое плечо, посоветовал съездить в район в больницу к хирургу. Да где там. Так и жил, перемогался. Постепенно, примерно через полгода руку смог поднять вверх, через год даже стал подтягиваться на турнике. После окончания школы прошел медкомиссию для поступления в военно-морское училище.
Вот такие опасные бывали у нас поездки с прыжками с поезда. Одной девочке-шестикласснице после прыжка с поезда отняли одну ногу ниже колена, так как по ноге переехало колесо вагона.
Вернемся в школу в класс. Здесь всё было нормально и даже хорошо. Запомнились ещё трое или четверо учителей мужчин, участников войны с Германией. Они из институтов были призваны в Красную Армию на войну и теперь, работая учителями, заочно учились в своих институтах. По русскому языку и литературе, математике, истории как раз и были эти учителя.
По русскому языку - Николай Васильевич, и было ему лет двадцать пять или двадцать шесть. Очень симпатичный молодой человек, нам всем нравился, так хорошо с нами разговаривал, урок проходил быстро, мы готовы были слушать его ещё и ещё. Родители у него жили в Метиле. И моя мать была хорошо знакома с его матерью. Я дома маме хвалился, как весело у нас на уроке русского и какой замечательный учитель. И вот в один прекрасный день Николай Васильевич подарил мне чистую школьную тетрадь. Я обрадовался и стал думать, почему мне одному? И понял, что мои восторги об учителе через мою мать дошли до его матери.
Математику преподавал Руслан Рашидович. Казался нам суровым и строгим. Отлично вел уроки математики. Задания на дом давал посложнее программы. И мы увидели, как он радовался, когда нам самостоятельно удавалось решить задачи. После проводил разбор решения, кому сначала было непонятно, да и все мы жадно слушали его. В школе говорили, что на войне он служил в артиллерии главного калибра.
Историю вел Иван Степанович. Жаль, что после окончания мной восьмого класса он перевелся в районный центр в среднюю школу. Однажды он, историк, в школе на уроке дал нам задание написать изложение по картине, где нарисована повозка – сани, зима, поляна, лес, лошади мчатся во весь дух. В санях мужчины, которые из наганов отстреливаются от стаи волков, нагоняющих повозку лошадей. Художника не помню. Потом где-то в музее эта картина мне попадалась на глаза. Иван Степанович мое изложение прочитал вслух перед классом и одобрил его. Мне ведь на кордоне подобная картина – лес, поляны и даже волки, знакома была.
Прошло несколько лет, и наши мужчины-учителя в большинстве исчезли из школы. Говорили, что после окончания институтов уехали в город.
Вместо них приехали выпускницы Кировского пединститута. Классным руководителем и учителем по русскому языку и литературе у нас стала Ракова Лидия Николаевна, с ней мы и окончили школу.
Была в школе организована художественная самодеятельность. Ставили небольшие спектакли. В оном из них по названию «Беда от нежного сердца» участвовал и я. Автора пьесы не помню.
В девятом классе на первенстве школы по лыжным гонкам я стал первым на десять километров. Послали в районный центр на соревнования. И там я стал победителем в гонках на десять километров. Выдали мне диплом первой степени. Время на дистанции не запомнил. В десятом классе в школе по лыжам на десять километров я проиграл одному пареньку из девятого класса.
Время шло, мы заканчивали среднюю школу. В классе на выпускные экзамены дошли шестнадцать человек. Экзамены сдали все. Большинство определилось, кто, куда пойдет учиться дальше.
В конце июня 1952 провели выпускной вечер. Наши родители принесли в школу разной стряпни, организовали, накрыли столы в одном из классов. Выпускники, их родители, учителя собрались на торжественное и грустное мероприятие. Почему грустное? Ведь мы расставались с любимой школой, учителями, друг с другом и осознавали, что уедем из дома учиться… в разные стороны. Когда ещё встретимся? И встретимся ли?
Была в школе хорошая радиола, пластинки. После торжественных речей, вручения аттестатов пели песни, танцевали. Мы, парни, все как-то незаметно, стихийно собрались в углу одни за столом. Откуда-то взялась бутылка водки, и… мы не заметили, как с нами оказался директор Иван Григорьевич. Разлили, выпили. Мало, как дробинка в нос слону. Сторож школы, мужчина лет семидесяти, приглядывал за порядком. Нам ранее говорил, что он участник первой войны с Германией. Хороший был дядька. Уловил наше настроение, куда-то исчез и минут через десять принес нам ещё одну бутылку водки. Мы её тоже приговорили с нашим шефом. На этом со спиртным было покончено. Пили чай, разные компоты, даже был хороший крепкий квас.
Много веселья, шума. Разошлись по домам, когда начинало светать. После выпускного вечера большинство из нас ещё несколько дней приходили в школу, радостно общались между собой. Приходили на встречи и наши учителя. Мне разрешили в Метиле на конном дворе взять лошадь, и я два раза на ней ездил в Гостовскую. Какая прелесть верхом на лошади в седле потихоньку шагом проехать шесть километров. Лошадь теплая, хорошо идет. Я почувствовал в ней друга.
Лидия Николаевна, наша классная дама, дала мне адрес своих родителей в г. Кирове. Сказала, что в отпуск жить будет у родителей и если мне по делам поступления на учебу в военное учебное заведение придется быть в областном центре, то чтобы я пришёл к ним. Может, ночевать придется. Так оно и вышло.
Из райвоенкомата меня направили в облвоенкомат. Там прошел медкомиссию, мандатную комиссию, и таких, как я, набралось десять человек. Мне на всех нас, десять человек, вручили большой опечатанный пакет с документами. Назначили меня старшим в этой маленькой команде. Офицер проводил на вокзал, посадил в поезд. Мне дал инструктаж: документы не потерять, в училище отдать их в приемную комиссию, в дороге соблюдать порядок, и что я отвечаю за всех. И мы поехали в г. Архангельск поступать на учебу в Североморское высшее военно-морское училище, организованное в 1951 году по личному указанию т. Сталина Главкому ВМФ Кузнецову Н.Г.: Северный флот должен иметь свое училище офицеров флота, которые должны будут хорошо знать возможный театр военных действий. Наш генсек смотрел далеко вперед. Н.С. Хрущев по сокращению Вооруженных сил ликвидировал в 1957 году, и это одно из лучших военных училище страны. К сожалению.
Однако, вернусь немного назад. Через несколько дней, может, через неделю после выпускного вечера мой отец договорился в одной деревне, чтобы я поработал у них недели три-четыре. Мне надо было заработать денег на поездки в районный и областной военкоматы и для мелких затрат. У отца денег не было. Ведь у лесника в ту пору зарплата была всего 125 рублей в месяц. И вот мы с отцом в деревне, километрах в десяти от дома. Представитель колхоза отвел нас в ближайший большой лес. Там начиналась лесосека. Кто-то уже заготовкой леса занимался, но в то время там никого не было. Колхозники были заняты на других неотложных работах. Сказал человек, сколько нам надо заготовить леса в кубометрах, сложить в штабели, сучья убрать в большие кучи и не сжигать, костров не разводить. Не помню, где мы инструмент взяли. (Наверное, выдали в деревне.)
Работать на заготовке леса мы стали вдвоём с моим братом Леонидом. Ему уже было шестнадцать лет, здоровый и сильный парень. Пришли с ним на следующий день в деревню. Дорогу немного сократили, пройдя напрямик лесом. Через какую-то речку перешли вброд по пояс в воде. Намокли, однако за час пути в летнюю жару просохли. В правлении колхоза кто-то нас отвел в один дом к хозяйке, чтобы мы у неё жили и по возможности у неё же питались. Еды мы, конечно, принесли с собой, да надолго ли её хватило. Дня на три. Спали как обычно и привычно на полатях. Как пилить лес: сваливать большие деревья, я уже знал, приходилось ранее в каникулы летом поработать в леспромхозе. Начали работу без проблем, уверенно сваливали большие ели, сосны, обрубали сучья, складывали их отдельно в кучи. Устраивали из тонких деревьев подкладки и по ним катали напиленные бревна в одно место, старались из них сложить штабель. Заедали нас комары. Питье мы принесли с собой в берестовом бурачке. Потом невдалеке я обнаружил родничок, и холодную воду уже брали из него. Уставшие, искусанные комарами, оводами часов в семь-восемь вечера возвращались домой к хозяйке, у колодца стояла бочка нагревшейся воды, был недалеко и ручной умывальник. Мы хорошо умывались, мылись этой водой, потом из колодца вёдрами её наполняли. Хозяйка к нам была внимательна, обходительна. Было ей, наверное, лет сорок, хороша собой, жила одна. Мы с Леонидом около месяца заготовляли (рубили) лес; дома за это время побывали один раз. В конце нашей работы в деревне пришел наш отец. Мы сходили с десятником на лесосеку, замерили объем заготовленной древесины, и за нашу работу отец получил расчет. Сколько рублей не знаю. На поездку в военкоматы и на дорогу в Архангельск выдал мне, помнится, рублей 250. Точно не помню сколько, но хватило на всё.
Мои товарищи по школе, про кого знал, поступили учиться:
Татаринов Виталий – в Ленинградскую лесотехническую академию на химико-технологический факультет. Потом непродолжительное время я с ним переписывался. Даже летом 1953 года в Метиле встретились, будучи он – на каникулах, а я – в отпуске.
Краев Александр поступил в авиационное училище летчиков, кажется, в городе Чкаловске.
Росляков Сергей поступил в Иркутское военно-авиационно-техническое училище.
Лебедев Иван, наш лучший математик в школе, поступил в одно из высших военно-инженерных училищ в Ленинграде.
Из девушек знаю только про Любу Смертину. Она поступила в Кировский пединститут на факультет русского языка и литературы. Мы с ней иногда переписывались. Ради шутки писал ей, что зимой у нас бывает сильное полярное сияние, а если отъехать по Северной Двине к Белому морю, то можно встретить и белого медведя. Она, кажется, наполовину верила мне и спрашивала: неужели и вправду я видел белого медведя? С Любой мы дважды встречались у меня в общежитии в 1958 году. Она приезжала из Курганской области, где работала по направлению из института. Примерно сто километров на восток от Челябинска. Название станции, где она работала в школе, я забыл. Может, Щучье или Шумиха. В Челябинске у неё жила тётя. Люба приезжала к ней и нашла меня в общежитии на втором Киргородке. (С 1956 г. по 1960 г. после окончания училища и увольнения в запас я работал электрослесарем на ЧТЗ, учился на вечернем отделении института, на электротехническом факультете.) Встретились, обрадовались. Да вот у меня в Копейске у родителей заранее была запланирована по дому тяжелая работа на несколько часов. Отец просил меня, чтобы я его не подвел и приехал. Объяснил это Любе, пригласил поехать со мной, всего двадцать километров, но она отказалась, и я уехал один.
Во второй раз, 8.11.1958 г., Люба утром, часов в девять, пришла ко мне в комнату. Я был не один, с подругой. И она, поняв ситуацию, скоро удалилась. Потом, года через полтора, она в письмах приглашала приехать к ней. Я собирался, да так и не собрался. Писала, что у неё красивая подруга, подходящая для меня.
В 1977 г. было 25 лет окончания школы. Хотелось съездить в Гостовскую, всего сутки на поезде. Отпуск у меня был назначен на июнь, и была путевка в местный санаторий на лечение после инфаркта в 1976 году. И я не решился поехать, ещё слабоват был здоровьем, да и инфаркт этот был не первый. «Выжил, не сломался, не спился и даже не умер пока» - цитата из стихотворения.
Свидетельство о публикации №218071600897