Осенняя премьера. Часть первая. Глава 6

Глава шестая

Моя инородность начала открываться мне в те золотые деньки, когда из полной безвестности я выходил неким необъявленным чудом. Именно тогда все почему-то решили, что я баловень судьбы, непринужденно «плывущий по течению», и что моя карьера складывается сама собой, по мановению волшебной палочки. Будто кто-то сочинил для меня некий план, а мне оставалось только слепо следовать его пунктам. Я не пытался публично опровергнуть эту не слишком добрую выдумку, считая это, мягко говоря, неэтичным и противоестественным. Тогда мне казалось, что эта иллюзия даже полезна для моего будущего. Но потом я понял, как ошибался. Потому что все, чего я впоследствии достиг, стало выглядеть незаслуженным, и для многих попахивало воровством.
И, тем не менее, я отнюдь не хотел что-либо исправлять. Было бы глупо вдруг начать оправдываться, рассказывая, через какие тернии я пробивался к своим холодным «звездам». А их было не мало, моих колючих и беспощадных терний, которые я так героически и самозабвенно преодолевал, полный радужных надежд и честолюбивых мечтаний. Постепенно они растаяли как дым, оставив на память явственно различимый аромат горечи.
Впервые я почувствовал его, когда я вышел из очередного театра, оттолкнувшего меня. Тогда это было правилом: актер должен принадлежать какому-то театру. Набираясь опыта, я пытался прижиться в парочке так называемых репертуарных театров. Но быстро понял, что если хочу выжить в профессии, должен бежать из них быстрее ветра, а иначе эта «творческая» трясина засосет меня без остатка, а «добрые» коллеги» «сожрут», если я посмею показать что талантливее хотя бы одного из них. Мне же хотелось заниматься искусством, а не жить в душных кулисах, подчиняясь закону джунглей: «каждый сам за себя»...
Театр губит индивидуальность. И никакие роли в канонизированных «вишневых садах» не стоят того, чтобы каждый раз совершать «самоубийство», отвоевывая себе место под солнцем. Они так и не приняли меня в «стаю» по сей день. Но если раньше просто не считали меня достойным, то теперь, я сам неприкрыто игнорирую их.
Все это началось в тот год, когда в павильоне легендарного «Мосфильма» Режиссер снимал свой третий фильм. Ему нужен был молодой человек на эпизодическую роль. А так, как в фильмах Режиссера никогда не бывает ничего случайного, каждая мелочь на своем месте и имеет значение, то даже к подбору статистов он относился серьезно. Был перерыв, и актриса, игравшая главную роль, пребывающая уже в то время в статусе Уважаемой, небрежно перебирала карточки, которые заводили тогда киностудии на всех выпускников театральных и кинематографических вузов. Большинство этих карточек так и оставались невостребованными, и оседали где-то на пыльных полках архивов. Выглядели карточки стандартно: размером с почтовую открытку, с маленькой фотографией в углу: как на паспорт, с «уголком».
Актриса просматривала их бегло, особенно ни на ком не задерживаясь. Неожиданно её внимание привлекла одна карточка. Точнее, фотография на ней: на Актрису смотрели черные внимательные глаза, напряженный и проницательный взгляд будто «прожигал» бумагу. Так ощутила этот взгляд Актриса. С полминуты она сидела неподвижно, а потом громко позвала Режиссера: «Смотри, какая энергетика исходит от этого парня!» Режиссер выдержал паузу, и, не отрывая взгляда от фото, зычно крикнул ассистентку. Протягивая ей карточку, коротко произнес: «Вызови его завтра на пробы»...
Это была моя карточка. Моя фотография. И мой «звездный шанс»... Мне пересказывали потом эту историю сотни раз, то Режиссер, то Актриса... Они вытянули за меня лотерейный билет. Весь выигрыш должен был достаться мне. Это и в самом деле казалось чудом...
Меня разыскали, и назавтра я предстал пред очи Режиссера. Он оглядел меня с головы до ног и, положив руку на плечо, спросил: «Ну что, будем сниматься?». Я ответил, что хотел бы прочитать сценарий. На что он засмеялся: «А ты, оказывается, не прост!», и шутливо погрозил мне пальцем... Должно быть, ему представлялось, что мальчик должен трястись от счастья, что его пригласили на пробы, и смотреть на него, Режиссера, с раболепным благоговеньем. И уж, разумеется, наглость с моей стороны требовать сценарий! Уж не возомнил ли мальчик, что ему предлагают главную роль?! Увидев его тогда, большого, усатого, обладателя крепкой стати и громкой фамилии, я даже вообразить, не мог, что стану его другом, буду запросто вхож в дом, и обращаться на «ты», получу статус почти члена семьи. Но все это случилось не сразу, ибо тот фильм чуть подержали на «полке», и мою роль, и без того эпизодическую, урезали почти «под корень»... Остался лишь небольшой фрагмент, буквально на минуту: я появляюсь в кадре с Уважаемой... Прошли годы. Мы с Режиссером практически не встречались. У него в достатке было актеров, которых он снимал из фильма в фильм, его имя становилось все громче и известней, меж тем как я пытался в темноте найти свою дорогу... Он пригласил меня в свой новый фильм через десяток лет, когда я уже не напоминал того восторженного юношу, которого он помнил. Мы «притирались» друг к другу очень не просто, но зато возникшее взаимопонимание никогда не давало сбоя. Разница в возрасте поначалу заставила Режиссера относиться ко мне покровительственно, с оттенком «отеческой» заботы, но скоро он понял, что перед ним не нуждающийся с советах старшего «подросток», а вполне крепко сформировавшаяся личность.
Потом в моей жизни появился ДРУГОЙ Режиссер (для удобства назовем его ММ.), который снимал ретро-картину о пятидесятых... И ему нужен был юный отпрыск, вобравший в себя свет и запах тех далеких ностальгических лет... Но тридцать лет спустя такие экземпляры перевелись, и поиски ММ обещали закончиться ничем. На пробах побывало двадцать человек, и ни один из них даже отдаленно не напоминал «мальчика времен Гены Шпаликова», как в определенных кругах именовалось то время ...
Геннадий Шпаликов – поэт, сценарист... Талант, воспетый и отторгнутый своей эпохой. Во времена так называемой «оттепели», их было много: романтиков с большой дороги, поверивших в светлое будущее. Они быстро разочаровывались в своих мечтах, и уходили из жизни самостоятельно, потому что жаждали свободы в любых её проявлениях. Эпоха Шпаликова - стала именем нарицательным. Так именовали свою молодость, начало творческой жизни. И по ней выбирали себе друзей. Это напоминало некий орден, тайное общество людей, связанных мушкетерским девизом: «Один за всех и все за одного». Человека, вышедшего из того времени узнавали, чуть ли по глазам. Их отличало особое чувство юмора и отношение к жизни, где мещанство приравнивалось к смертному греху. Что-то неуловимое во мне, жившему в «постшпаликовский век», позволило ММ утвердить меня на роль. Меня признали равным люди, которых потом назовут «шестидесятники»....
И тут опять мешалась женщина. В конце концов, Судьба тоже женского рода. На сей раз, это была тогдашняя жена ММ. В тот знаменательный день она убиралась в квартире. В одной из комнат бубнил включенный телевизор. Показывали канувший в Лету военный фильм, в котором я молчаливо бродил по лесу с какими-то партизанами. Я и сейчас не верю в существование этого фильма, а тогда он тем более казался вымыслом. Но в действительности он был, хотя моя роль вполне походила на затянувшийся эпизод, Но и этого оказалось достаточно для провидения. Жена ММ случайно обернулась к экрану и увидела мое лицо, и глаза, поразившие её так же, как ранее Уважаемую. Зная, что ее муж ищет молодого человека для своего фильма, дождалась титров, и записала на листке бумаги мои имя и фамилию. Вечером она рассказала обо всем ММ. Он естественно, позвонил ассистентке, и та сказала, что помнит такую фамилию: «Кажется, он снимался у Режиссера!»...
И вот я опять оказался на пробах. И мне досталась без пяти минут главная роль. В кадре я предстал весельчаком, пребывающим в состоянии долгоиграющей клоунады, эксцентричного, опереточного фарса. Я говорил сто слов в минуту, острил, и размахивал руками. Двигаясь в каком-то бесконечном танце, я устраивал чужие судьбы, как разыгрывал веселый водевиль. Я был таким неуемным Фигаро.
А ММ не давал мне шагу ступить без его указаний. Я не имел права на импровизацию, на лишний жест, на самостоятельную улыбку: все строго регламентировалось ММ. После его «показов» я, совершенно без репетиции, без перерыва, должен был повторить каждое его «па» с филигранной точностью. В противном случае ММ горячился, извергая возмущение. Он оказался капризным диктатором, выдержать которого было нелегким испытанием. Вокруг собрались именитые актеры, и с ними худо-бедно ему приходилось считаться, хотя и они не избежали участи попасться ММ под «горячую руку», но я, мальчишка, вертящийся между ними юлой, всерьез не воспринимался, и ту долю недовольства, что недополучали остальные, ММ с лихвой отдавал мне. Словом, мои первые серьезные съемки не были солнечными. Я не имел ничего общего с тем легкомысленным балагуром ,коего изображал, но я так правдоподобно перевоплотился в беспутного студента, что ни у кого не возникло и тени сомнения в нашем с ним закадровом родстве. И до сих пор на родине я еще не до конца «отмыт» от надоевшего образа. Мне припоминали эту роль с ядовитой издевкой, ехидно намекая, что мое актерское мастерство с тех пор ни на йоту не приподнялось. Никого не останавливал тот факт, что роль у ММ так и осталась единственной комедией, а все последующие роли были сплошь драмы или трагедии. Мои герои мало улыбались, каждый второй был переполнен болью и отчаяньем, они нередко плакали, но для критики я остался бессмертным порхающим мотыльком из заученной наизусть комедии.
На премьере ММ вытянул меня из шеренги актеров, и объявил: «Запомните этого мальчика! Скоро его будет знать вся страна»... По логике вещей мне надлежало на следующее утро «проснуться знаменитым»... Но этого не случилось. Ни на следующее утро, ни на последующие...
…Между тем, я не терял времени даром: ходил «показываться» в театры. На меня взирали благосклонно, но зачислять в труппу не торопились. Наконец в театре, носившем имя знаменитой в прошлом веке актрисы, меня приняли на испытательный срок. Пару-тройку месяцев я вдохновенно ждал ролей. Но ничего не было, даже хрестоматийного «кушать подано».
Однажды я все же увидел свою фамилию в списке распределённых ролей: в пьесе Известного Драматурга мне предстояло изобразить «маменькиного сынка» - образ, опять-таки, не имевший со мной решительно ничего общего. Но выбора у меня не было, и я старательно сыграл... Кто-то даже выразил одобрение. Но в моем положении это ничего не изменило. Мне по-прежнему давали понять, что я в этом театре человек случайный, и рассчитывать на хорошие роли мне еще слишком рано, их надо заслужить... Я тогда не знал, что это означает «заслужить»...
Атмосфера в театре была душная: на меня косо смотрели «народные» и «заслуженные», и те, кто пришел недавно, как я. Они панически боялись любой конкуренции, шептались по углам, сплетничали, разбивались на группы. А для новичков устраивались тайные голосования, на которых вся труппа решала: выкинуть тебя на улицу или нет. Это стало ритуалом, как посвящение в рыцари. Только с полным отсутствием благородства и чистоты помыслов. Если ты не пришелся по вкусу своенравной «приме» или манерному «премьеру», будь ты хоть трижды гениален, ничего тебя не спасет от изгнания. Словом, театр предстал местом гиблым, и я понял, что должен уходить. И я ушел. В никуда, в пустоту. Театр захлопнул за моей спиной массивные двери, и открывал их для меня впоследствии весьма неохотно, как если бы я был нищим, зашедшим в господский дом с парадного входа.
Мне было тогда чуть больше двадцати, и мне много говорили о призвании. Это сейчас я понимаю, сколько картонного пафоса в этом слове, а тогда оно вселяло трепет. И я должен был, во что бы то ни стало разобраться со своим «призванием».
Мне было невдомек, что профессия уже выбрала меня, и мозаика из цветных камушек начала складываться... И моя первая большая роль у ММ, и маленькие рольки, почти эпизоды, в фильмах, которые снимали режиссеры с «именами»... Они смотрели на меня как на только что вылупившегося птенца, и повторяли: «а в нем что-то есть»... Но работать со мной, ввести в свой круг, поделиться профессией, - они не решались, или не хотели... У них были свои любимцы, проверенные профессионалы, а я был слишком ненадежен...
Растерянность закончилась встряской: я попал в больницу. Полтора месяца я мог без помех думать о своем будущем. У меня открылось что-то вроде язвенного кровотечения, хотя я никогда не думал, что у меня есть язва. За время болезни я сильно похудел, фактически - кожа да кости, а играл я тогда морского офицера в экранизации исторического романа одного ныне забытого, а тогда очень популярного писателя. Первая экранизация, первый герой «голубых» кровей… Кино на время заполнило вакуум, образовавшийся после моего ухода из театра, но и от него я не ждал слишком многого. Мне просто нужно было на что-то существовать, пока я не определился с будущим. Гораздо позже я осознал, что мою профессию нельзя выбрать «временно», в ней нельзя посидеть, как в зале ожидания, пока не приедет «другой» поезд. В нее приходят либо на всю жизнь, либо не приходят никогда. В ней как в большом спорте: все или ничего. Лежа на больничной койке, я непрерывно думал об этом, прислушиваясь к себе, пытаясь в сумбуре чувств определить, насколько быть или не быть актером важно для меня. Так что получается, что впервые мой Гамлет случился под капельницей.
Съемочная группа любезно ждала моего выздоровления. Но когда я появился на площадке, режиссер просто остолбенел: я был скорее похож: на только что освобожденного из концлагеря, чем на холеного царского офицера. Ему, видимо, подумалось, что хорошо бы меня заменить, но он сдержался, т. к. пришлось бы переснимать чуть ли не половину фильма. Физически и душевно я был разбит, и я бы не очень обиделся, если бы он так и поступил. Это дало бы мне некую передышку. Но фильм досняли, мой вид, к удивлению, никого не шокировал. Может потому, что первый показ состоялся не в Москве, и никто из «высоких» начальников фильма просто не видел. Позже его скромно показали по телевизору, и скоро забыли. Таких фильмов «для плана» тогда выпускали множество. Пережив один-два показа, они стыдливо складировались в запасниках киностудий. Актеры предпочитают не включать такие фильмы в свои послужные списки. Если бы эта работа не совпала с размышлениями о правильности выбранного пути и с болезнью, я бы тоже вычеркнул этот фильм из биографии.
Судьба не дала моим раздумьям зайти слишком далеко, предложив мне еще несколько ничем не примечательных ролей, призванных просто не допустить моего дезертирства из профессии. Я понял, что избранное поприще почему-то не хочет отпускать меня. Я не знал, насколько это серьезно для моей жизни, но решил, что если уж оставаться, то необходимо чем-то отличаться от прочих, чтобы не слиться в однородной толпе с другими любимцами публики, сохранить природную индивидуальность. И я, методом проб и ошибок, начал придумывать самого себя для публичного пользования. Расчет и интуиция помогли мне. Я увлекся «этою игрой». Мне все представлялось правильным и надежным.