Сапёрам 166 мотострелковой бригады...

                10 й блокпост. 4:00 – 5:00.
— Дай водицы мне Лёха, — протянул руку к фляжке пулемётчика, старший лейтенант Муравьёв.
— Держите, товарищ лейтенант, — снял с ремня флягу молодой контрактник Евсеев. — Холодная, хлорированная. Вот правда газа не хватает.
Офицер запрокинул голову и жадно присосался к горлышку не высовываясь из-за мешков с песком. Белая как молоко вода потекла по гуляющему кадыку Муравьёва. Напившись Сергей снова прильнул к ПНВ просматривая дорогу ведущую к населённому пункту.
— Видать чего, нет? — не шевелясь, лёжа на ящиках под плащ-палаткой, шёпотом спросил сержант Ахременко.
— Тишину поймай салабон, — прижал указательный палец к губам контрактник. — Видишь лейтенант занят. Спи, твоя смена через полчаса.
— Растяжки в зелёнке нужно было поставить по флангам, а не сигнальные мины, — повернулся к сержанту офицер. — Чем ты занят был Ахременко?
— Жратву рожал, — прохрипел тихим голосом сержант пряча лицо под плащом от Муравьёва. — И вообще чего на срочников насели, вон контрактников сколько. Профессионалы ****ь, — совсем не слышно выругался боец.
— Он там на орехи рассчитывал, и яблоки, — улыбнулся Лёха, — голод не тётка. Да Ахременко?
— Да! — отвернулся, к мешкам с песком сержант.
— Ничего не видно, — взглянул по сторонам офицер, — слишком большая плотность тумана. Аргун течёт. Даже на слух воевать приходится. И сырость сука кругом. Скорее бы утро.
— Не пойму я тут ничего, — повернул голову в сторону Муравьёва, Евсеев. — Не понял? — удивился лейтенант.
— Как воюют они, не пойму, — повторил контрактник. — Вот помню дед рассказывал как в лесах Белоруссии партизанил. Никогда они в селе не останавливались по-долгу. Жратвы наберут, портки застирают, бабам присунут и снова в лес. Ну не бывало такого, чтобы своих-же под стволы подвести. Эти наоборот там сидят, и за бабами прячутся, — зло ударил кулаком о колено Евсеев.
— И правильно делают, — прошептал лейтенант. — Это отличная тактика. Ты пойми, тут не Великая Отечественная и не Афганистан. Мы у себя в стране воюем. Восстановление конституционного порядка.
После этих слов прогремели два мощных взрыва близ села. Весь блокпост встрепенулся, пальцы вцепились в оружие. Силуэты бойцов застыли в круговой обороне.
— Доложи ротному, — распорядился Муравьёв, глядя на радиста Иванова.
— Чего сказать товарищ старший лейтенант?
— Доложи как есть, — прикрикнул офицер. — В районе села Старые Атаги прогремели два взрыва.
После доклада поступил приказ о выходе на связь со старшим, каждые двадцать минут. До тех пор, пока не приедет долгожданная смена. Густой туман медленно рассеивался опускаясь тяжёлыми каплями росы на траву. Ночное небо и звезды постепенно тонули в утренней синеве заставляя думать о чём угодно, но только не о войне.
— Вижу движение на дороге! — крикнул молодой боец, резко присев на колено, просунув ствол автомата  в бойницу.
— Чего ты орешь Терёхин? Тут глухих нет, — дёрнулся от неожиданности офицер. — Что там?
— Идут. Много. С белым тряпьём. Мужики и бабы и даже дети идут.
— Боевая готовность номер один, — командным тоном приказал офицер, встав во весь рост, вглядываясь в лица подчинённых. — Не вздумайте стрелять. Не забывайте у нас опять перемирие. Диалог вести буду я. Наблюдайте за толпой вообщем и разбудите пацанов в землянке.
— Есть! — ответили невпопад бойцы, целясь автоматами в сторону делегации идущей к блокпосту.
Чеченцы подошли молча, что уже насторожило военнослужащих. Лишь слабые всхлипы женщин и негромкие возгласы мужчин доносились откуда-то из глубины толпы. Лейтенант вышел на встречу без оружия шагая уверенно и быстро, остановив идущих в десятке метров от поста.
— Я так понимаю у вас к нам вопросы, уважаемые? — произнёс строгим голосом Муравьёв.
— Да сынок, — подошёл в плотную пожилой чеченец в строгом старомодном костюме.
— Чем я вам могу помочь?
— Нам ваш командир нужен.
— Я тут командир.
— Ты не понял меня сынок, — взглянул тревожным взглядом старик в глаза, старшему лейтенанту. — Нам самый главный нужен.
— Зачем? — отвёл от такой наглости глаза офицер, уставившись на носок своего ботинка. — Горе у нас! — вырвалась из толпы чеченка не в силах сдержать слёзы. Помогите нам ребята, вы ведь солдаты.
— Молчи женщина! — гаркнул на неё старец и жестом руки остановил на полпути, к лейтенанту. — Сын у неё на мине подорвался. Совсем ребёнок ещё. Вывел коров пасти и тут взрыв. За ним второй. От тела ничего не осталось, но мы всё равно похоронить должны. Хотя-бы то, что есть. Пойми по-человечески. Дай нам сапёров. Нам только к этому месту подойти. Мы в долгу не останемся.
— А кто мины-то ставил, а отец? — с упрёком произнёс Сергей.
— Шакалы, — ответил старик опустив голову.
Лейтенант медленно повернулся к посту блуждая вопросительным взглядом по лицам подчинённых. Потом резко развернулся и пошёл к радиостанции.
— Заезд 08, — докладывал Муравьёв, — Я десятка, у меня ЧП. Близ села Старые Атаги при подрыве погиб ребёнок.
— Понял тебя десятка, — прозвучал ответ из ЦБУ, — давай по существу.
— Гости к нам пришли, если по существу. Пустые. Визуальный осмотр я произвёл.
— Чего им нужно? Сколько их?
— Человек пятнадцать будет. Бабы ревут. Старший с ними. Им кроты наши нужны.
— Понял тебя десятка. Произведи тщательный досмотр старшего, на наличие гостинцев, и сопроводи в расположение. К вам едет смена.
               
                Саперная рота бригады. 6:00.
Полковник Стрижков умывался. Взглянув на циферблат командирских часов накинул китель и вышел из расположения на ходу застёгивая портупею. Первые лучи солнца и утренняя свежесть всегда действовали на полковника лучше крепкого кофе. Коротким кивком здороваясь с офицерами он торопился на совещание в штаб бригады. У входа в палатку комбрига уже курили. Командиры подразделений бригады в сотый раз обсуждали действия Кремля и дурацкое перемирие. Крепким отборным матом крыли Ельцина и Березовского, Грачёва и Ковалёва, ОБСЕ и журналистов. Дискуссию прервал комбриг выходя из палатки с двумя разведчиками и гражданским. Увидев среди офицеров Стрижкова, подошёл и протянул ему руку.
— Доброе утро Вячеслав Николаевич!
— Здравия желаю товарищ комбриг.
— Дело у меня к тебе Слава.
— Я слушаю.
— Орлы твои нужны, — продолжил командир бригады, глядя на чеченца. — В районе дачных участков на окраине села произошёл подрыв. Пацанёнок погиб лет двенадцати. Нужно произвести разминирование. Там сады кругом, поэтому если не поможем, то очередная гибель среди гражданских просто неизбежна.
— Чьих рук дело? — прищурил взгляд Стрижков.
— Угадай с трёх раз, — снова взглянул на чеченца комбриг, скрестив руки за спиной.
— У нас только ополчение, — заговорил старик оправдываясь, — «дудаевцев» нет.
— Зачем вам оружие если мы рядом? — спросил Вячеслав Николаевич.
— А если уйдёте, кто нас защитит? — развёл руками чеченец, — знаете что талибы здесь. Всё Аргунское ущелье под ними.  И что они будут делать с людьми лояльными к Российской власти?
— Не верю я тебе, — спокойным тоном сказал Стрижков, — а знаешь почему отец? Потому что вы и нашим и вашим. Вам с кем удобнее дружбу водить, с теми и дружите.

                Ближе к обеду…
В палатке сапёров просыпались. Фролов разобрал свой автомат намереваясь произвести детальную чистку гордости русской армии. Китаец в очередной раз занялся модернизацией своей сумки из под МОН-50, подшивая дополнительный карман. Нефёдов скоблил подбородок одноразовой бритвой в ожидании ротного с инструктажа . Анатолий  спал.
— Толкни бойца, — крикнул Нефёдов, Женьке-Китайцу.
— Пусть спит. Дело-то молодое, — улыбнулся Фролов смазывая газовый поршень.
— Ротный и Фарада возвращаются, — вздохнул Гена Елисеев, — сейчас опять учёба начнётся или облагораживание территории. Собирайтесь на построение. Наверняка задачу ставить будут.
Шесть бойцов сапёрной роты выстроились в шеренгу у палатки. Механик заглушил двигатель БТР и уставился на построение не покидая своей машины. Стрижков спрыгнул на землю в своём любимом маскхалате и подошёл к сапёрам оглядывая лица, обмундирование, обувь. Лисечко беззвучно зевал, открывая рот украдкой от офицера, не успев умыться и привести себя в порядок.  Вячеслав Николаевич молчал. Затем взглянул на голубое безоблачное небо и сказал:
— Утром нужно было. Утром.
— Что утром? — спросил его капитан Турыгин.
— Разминированием заниматься нужно было утром. Когда туман росой оборачивается. Когда солнышко из-за спины встаёт, роса блестеть на проволочке начинает, светом переливаться. Вот тогда и видно мину. Каждый сапёр об этом знать должен. Что делаем при обнаружении мины, а товарищи сапёры? — громко спросил полковник медленно шагая вдоль строя.
— Оцениваем обстановку! — громко ответили бойцы.
— Что происходит далее? — снова задал вопрос Стрижков.
— Кто нашёл, тот и снял, — вновь прогремели бойцы.
— Как подходим к мине если вас трое или четверо? — спросил у Елисеева, Вячеслав Николаевич.
— Веером, товарищ полковник, — ответил Гена.
— А теперь слушаем боевой приказ, — скрестил руки за спиной Стрижков, — нам нужно произвести разминирование близ села. Рано утром произошёл подрыв и есть жертвы среди гражданского населения.
— Ну и хрен с ними, — сказал шёпотом Фролов, — чем больше этих тварей сдохнет, тем лучше.
— Погиб ребёнок и родные хотят забрать тело, — продолжал офицер.
— Да хоть телёнок, лучше это село «Градами» раскатать….
— Чего ты мелишь-то? — не выдержал Китаец, — это ведь дети. Они если и виноваты в чём, так ответственность всё равно на взрослых ложится. Откуда злости в тебе столько…?
— Не твоего ума дело!
— Разговоры в строю, — крикнул ротный. — Я надеюсь всем задача ясна. Берите свои игрушки и вперёд на броню. Проверить боекомплект. Выезжаем без прикрытия разведки. У многих из вас это первый выезд. При обнаружении мины не паниковать, к себе не подзывать. Спокойно работайте. Знайте — ничего нового вы там не увидите. Мы всё с вами уже изучали и обезвреживали. Правда разве что… Охрана у нас из числа вооружённой оппозиции, так что без нервов. Готовность пятнадцать минут.
Прибыв на место бойцы рассредоточились. Медленно приближаются к месту трагедии осматривая яблони и груши, кусты орешника и ветхие домики пасеки. Чеченки стоят на обочине грунтовой дороги. В глазах и страх и ненависть и усталость. Вооружённые мужчины идут вслед за сапёрами. Впереди, всего в ста метрах от крайнего дома труп коровы. Брюхо животного пробито осколками, морда изуродована. Рядом с телом коровы лежит то, что когда-то было ребёнком. Кто-то из чеченцев дёргается вперёд, но Стрижков тут-же осаживает мужика криком. Кортев отворачивается в сторону, чтобы не видеть место происшествия, осматривает подножия деревьев вокруг. Чеченцы собирают останки мальчика. Белые простыни тут-же начинают окрашиваться в красный цвет. С крыш дачных домов молчаливо наблюдает детвора. Снова слышится негромкий плачь женщин.
— Гена! — шёпотом окрикнул товарища, Толя. — Нет тут больше мин. Я пойду яблок сорву. Сушняк неимоверный и жрать охота.
— Вот ты отморозок «молодой», — улыбнулся Елисеев. — Тут такое, а ты жрать?
— Я мигом, — убедительно ответил Лисечко, — сумку мне от «монки» дай.
Анатолий медленно продвигался в глубь сада. Изредка поворачивался в сторону ребят, боясь окрика Стрижкова. Смотрел то под ноги, то на ветви яблонь, высматривая плоды по-крупнее. Руки сжимают автомат, слух реагирует на каждый шорох. Присев на одно колено под деревом боец потянулся к упавшему яблоку. Рядом, в несколько сантиметрах от руки бойца, из-под жухлой, аккуратно присыпанной кем-то травы, торчит минный универсальный взрыватель. Озм-72, осколочная противопехотная мина. В простонародье — «ведьма». Это она подскакивает на высоту чуть ниже метра и убивает всё в радиусе двадцати пяти. Это она вывела из строя целое отделение десантников во время войны в Афганистане. Это она выглядит как литровая банка начинённая поражающим элементом в виде шариков и роликов. «Это она» — сказал сам себе Лисечко подползая ближе.
Холодный пот выступил на лбу, руки затрясло как в то утро, перед отъездом на Кавказ. Во рту всё пересохло и желание что-либо делать исчезло, сковав волю и разум. В голову полезли воспоминания. Вот он железнодорожный вокзал, вот Маша в слезах, вот камуфляж пропитанный кровью на теле погибшего бойца разведки. И лицо Стрижкова, и Степанова что-то объясняют о минах, и их обезвреживании. И голос, чей-то голос такой басовитый и глубокий, говорит о смертельной опасности, о безвыходной ситуации. Голос в голове уже переходит на панический крик — «неизвлекаемость». Боец набирает полные лёгкие воздуха и медленно выдыхает носом, зажав в губах обыкновенную булавку. Начинает работать расслабив руки, не напрягая мышцы тела, с большим трудом поборов беспокойную дрожь. Булавка проникла в ухо взрывателя оттягивая его чуть вверх. Будто со стороны наблюдали глаза за работой рук. Чужих, не своих. И вновь будто кто-то другой вставляет чеку до упора, потом перекусывает проволоку и выворачивает взрыватель. Сапёр лежит рядом с обезвреженной миной, потом садится на колени и начинает рвать яблоко зубами. Смеётся глядя то на мину, то на яблоко, то на голубое безоблачное небо.