После планерки

            Февраль. В снежной мгле не сразу поймешь со сна, это утро, или ты еще не уехал с вечера.
     Досыпаешь в маршрутке. Свет в зале режет глаза. Планерка. Значит - утро.


                ***

     Живчики интерны щиплют девчонок, хихикают в углу, шуршат блокнотами. Коллеги рассаживаются впереди, мрачнеют,
     предвкушая бесконечный трудный день.
     Семеныч резко заходит в зал, напряженно усаживается за стол, раскрывает блокнот. Поднимает уставший взгляд.
     Ему тяжело, лицо чуть припухшее, розовое. Опять давление. Вчера был юбилей у профессора и ведущего хирурга клиники.
     А этот поляну накрыть умеет и может обильно.

            Ночной дежурант гундосит на трибуне про один огнестрел и три субдуральные гематомы, один вызов в урологию на гипогликемическую кому.
     Все спасены и благополучно переведены в реанимацию, хоть и были трения по поводу мест. Их всегда, как бы, нет.
     Пришлось еще возить четверых пациентов на томографию, а на искусственной вентилляции это всегда морока. Ну, ничего. Два часа даже поспали.

            Коллеги сочувственно поеживаются, Семеныч кивает, принимает, что то пишет. Теперь обсуждение плановости.
     Интерны, запинаясь, дрожащими голосами, докладывают пациентов на плановые анестезиологические обеспечения.
     Периодически Семеныч возбуждается на несуразности, но коллеги поправляют, объясняют, и доклад течет дальше. Все, как всегда.

            Я сегодня дневной ургентный. Ко мне в помощь Семеныч назначает Мирославу, веселую синеглазую девчонку.
     Хрустящий крахмалом, нетронутый халат, книга под мышкой, новенький фонендоскоп на куриной шейке.
     Она пьет чай с пирожками в кресле ординаторской и слушает мои анестезиологические байки. Их есть у меня...
     Выходим с Саней покурить вниз на улицу. Саня - молодой, мой друг. Горячий, нарывной и амбициозный анестезиолог.
     Традиции знает, все понимает, но зачастую не может справиться с собственным темпераментом. Борец, и в спорте, и по жизни. Мне с ним весело.
     Но не всегда легко. Иногда он начинает "бычиться". "Типа", "чисто конкретно", "с какой целью интересуешься", и в этом роде...
     Покурили. Как и ожидал, выслушал несколько сальных шуточек и пожеланий по поводу Мирославы.
     Поспешно, изображая "типа" зависть, ушел на плановые наркозы.
       
            Чай не допили. Звонок из приемного. Зовут две бригады. Массовое поступление.
     Какой то урод под утро взорвал "фенюшу" в квартире, где пьянствовала компания.
    "Фенюша", на минуточку, - ручная противопехотная граната, ф-1, "лимонка". Везут пятерых выживших пострадавших.
               
                Бежим.

            В приемном "веселуха". Окровавленные каталки, мечутся фельдшеры "скорой", сестры, хирурги, заведующая.
     Трое с черными опаленными лицами и кровавыми руками орут высокоэтажным матом и пытаются встать.. Но глаза выжжены.
     Их вяжут к столам и ищут венозные доступы для капельниц.
     Двое  других молча бледнеют под лампами. Лаборантки колют пальцы, берут кровь. Хирурги "тычут" в животы, пытаясь разговорить молчаливых, но они без сознания.
           Моя помощница кидается помогать орущим алкашам, но я ее останавливаю:
           - Мирочка, как же вы не помните основы сортировки раненых при массовом поступлении, а? К кому прежде всего должен стремиться анестезиолог в этом случае?
           Румянец слетает со щек. Она смотрит боготворящим синим взглятом и пищит, рапортуя:
           - Простите. Конечно к тем пострадавшим, которые не кричат и не стонут.
           - Yes! А почему?
           - Потому что они могут быть в коме, в шоке или с остановкой кровообращения, дыхания, а значит самые тяжелые.
           - Молодец, Мирочка. Вперед, за дело. Помогай.

           Орущих, стараясь не сильно материться в ответ, перевязывают хирурги.
           Я интубирую двоих, подключаю аппараты, перевожу на ИВЛ, добиваюсь центрального венозного доступа. Начинаем противошоковую терапию.
           Параллельно со всем этим везем на УЗИ, рентген и компьютерный томограф, что, конечно, на разных этажах. Лифты лязгают огромными дверями.
           Перекладывания, аппараты, трубки, катетеры, капельницы. Все мелькает. Мира помогает, сосредоточена. На конопатом носике испарина.
     Все, как обычно. Все "взрывники" доставлены в отделение медицины катастроф. Одного, похоже, будут срочно оперировать.
     Есть время допить чай.

           Наркоз проходит без проблем. Через три часа все закончено. Нейрохирурги удалили кровоизлияние из-под оболочек мозга. Я в кресле у телека.
     Меня угощают буритос с курицей и еще "богзнаетчем." Вкусно и остро. Хочется холодного пива или пепси, но пьем чай с медом.
     Надо покурить, но ноги не хотят нести на первый этаж. Скоро должен прийти Саня. Мирочка светится от сознания своей нужности и подвига спасателя!
          Опять звонит приемное, нас срочно зовут в пульмонологию.
          Вбегает Саня. Глотает буритос. Бросает фонендоскоп на диван.
          - Игорёха, пошли покурим.
          - Ты че такой заполошенный?
          - Пошли...
     Мирочка округляет глазки. Мы уже на первом. Одни. Курим. Саня явно дергается, тушит полсигареты:
          - Слышь, ты можешь сейчас провести наркоз за меня в эндоскопии? Очень надо. Потом объясню. А я побуду за тебя по ургентности.
          Чувствую, что Саня куда-то вляпался, и пытаюсь все вывести на разговор, но он опять "бычится" и не хочет ничего рассказывать.
          Когда он такой, сам себе враг и объяснится невозможно, как не пытайся.
          - Саня, давай я щас схожу в пульмонологию, а потом проведу. Подождут. Ты только Семенычу скажи. Знаешь, как он болезненно реагирует потом.
          - Ну, б.... - Я думал ты мне друг. Говорить не буду. Все, ничего не надо.
          Он убегает.

          Бежим в пульмонологию. Еле успеваю за Мирославой. Она забрала чемоданчик у пожилой анестезистки и набирает обороты по длинным коридорам.
          Там затянувшийся астматический приступ. Мокрый от пота синеющий пациент. Вдох сделать не может. Длинный сиплый выдох.
          Зрачки расширены от смертельного страха. Начинается возбуждение, он рвется с кровати, цепляется за всех. Говорить не может.
          Лёша, врач приемного, тщетно пытается найти вену, борясь со стокилограммовым дядькой. Наваливаемся. У сестры не получается уколоть.
          Беру шприц с лекарством и, в борьбе, попадаю Лёше в кисть, - прокалываю ее насквозь иглой. Тот тихо матерится и смотрит в глаза.
   
          - Е.... прости, дорогой! Больной хоть не "боткинский?"
          - А ... его знает? Коли снова, тока попадай, зараза...

          Через две минуты лекарство введено, дядька вдыхает, розовеет. Анестезистка с Мирой налаживают капельницу. "Еще одна жизнь спасена..."
          "Боткинский" - это пациент, переболевший гепатитом и как правило его кровь и все выделения заразны для непривитых или не болевших гепатитом, то есть без иммунитета к болезни.

         - Лёша, прости, друг, я ж не нарочно... Ты хоть прививался?
         - Ладно, все понимаю... Прививался, не бзди.

         Мы снова в ординаторской. Мирослава дремлет в кресле. Иногда, что-то пишет в ноутбуке. Начинают сходиться усталые коллеги с плановых наркозов.
         Под вечер звонок из роддома. Акушерка верещит так, что дрожит трубка:

         - Доктор, бежить скорише, тут у опэрацийний...
         
         И бросает трубку.

         Ну вот, и роддома дождались. Бежим через заметенный снегом двор в другое здание, взлетаем на второй этаж в операционную.

         - Что?
         
         Молодая врач в полном раздрае. Анестезистка чуть не плачет в углу. Оказывается, на срочном кесаревом сечении во время интубации не "горит" ларингоскоп.
         Нужно вставлять трубку, а лампочка в приборе не горит, как на зло. Слава Богу, пока дышут маской, но сделать надо.
         Акушеры напряженно и молча, пока, ждут, притихшие, стерильные, вокруг стола. Надо начинать кесарево, доставать ребенка.
         - Мирослава, доставай наш "клинок" из чемодана и давай интубируй.
         - Я????
         Она раскраснелась от бега и мороза. Глаза лезут из орбит.
         - Давай, давай. Одна попытка у тебя. Семь секунд. Роженица сейчас розовая, пульсоксиметрия нормальная. Я же рядом, если что...

         Ручки дрожат, но у нее получается с первого раза. Новичкам везет.
         
         - Ты голосовую щель хоть видела, или вслепую вставила?
         - Видела, Игорь Георгич. Только она не такая, как в атласе...
         - Ну, так оно и есть. Молодец!..

         Кесарево начали, через две минуты достали орущую девочку на три килограмма с небольшим. Неонатологи довольны, восемь баллов...

         С Саней получилось вот так. Семеныч особо не распространялся, но при мне и еще двух коллегах, орал на Саню, и за дело.
         Оказалось, что тот накануне операции, получается, вымогал с пациентки оплату.
         Ну, знаете,- «Вам какой наркоз, хороший , или бесплатный?» И тетка днем отказалась идти в операционную, рассказала все заведующему.
         Кончилось все для Сани неплохо. Выгонять его не стали, выговор и все.
       
         Мира как то узнала и стала приставать ко мне с вопросами. Я ей сказал то, что знал и впитал в кровь давным-давно:
       
         - Привыкни, что такие «косяки» вообще недопустимы, а если уж натворила, то будь добра – выбирайся сама, и не подставляй коллегу, даже если он считается другом. Если у тебя осложнение в наркозе – прибегут все, подставят руки, сердца, спасут, помогут. Но только не тогда, когда ты  нарушаешь законы, правила, которым учили не просто люди, а великие люди в нашей профессии.
         Это даже не обсуждается. Но такой человек может утратить уважение.

        Саня чистосердечно раскаялся, ему верили. И он еще не раз спасал меня, когда я был на грани, когда было просто плохо.
        И это его слова : «Если скажут, что Игорёня ест младенцев, я все равно буду за него…» 
        Это пафосно, и, по своему, комично, но Саня так говорил, в этом он весь. Тогда только он один меня поддерживал. Вот так.

                ***

        Вечер февральский быстро темнеет и становится ночью.
        Домой на маршрутке в метель.
        Завтра.
        После планерки.