История четвёртая. ПопАдос, ораторское искусство и

          

         Поведение Тики в последнее время вызывало беспокойство. Она стала дерзить тётушке и всё чаще задерживалась с возвращением домой. Однажды, поздно вечером, когда обеспокоенные тётушка и Шушшильда  уже собирались отправиться на поиски непослушной девчонки, они услышали какую-то возню за дверью, хихиканье и топот убегающих ног. Дверь распахнулась. На пороге стояла Тики, хотя узнать её сразу не представлялось возможным. Волосы девочки были выкрашены в какой-то невообразимый цвет и стояли дыбом. Вместо обычного скромного платьица на ней было нечто, напоминающее костюм средневекового паяца и тевтонского рыцаря. «Я уже взрослая, - заявила Тики прямо с порога,- имею право приходить, когда захочу. А завтра я буду стоять на этом… как его… на стрёме!» - Тики икнула и рухнула в угол. Тётушка с Шушшильдой перетащили её на диван, сели рядом и посмотрели друг на друга. «Это всё «орлы» папаши  ПопАдоса, - сказала Шушшильда, серьёзно  обеспокоенная положением дел, - им давно следовало бы надрать уши».
         
           Следует разъяснить дорогому читателю, что папаша ПопАдос не был отцом в прямом смысле этого слова, хотя и был неоднократно женат. Дело в том, что Попадос был пылким оратором.  Его бывшие  жёны – особы, различные по характеру и складу ума, удивительным образом обладали одной общей чертой: они на дух не переносили ораторского искусства. Каждая из жён боролась со злом своими методами, но не получив желаемых результатов, вскоре ретировалась с поля боя, оставляя Попадоса наедине с его любимым занятием. Растеряв в семейных баталиях половину шевелюры и все надежды на домашний уют, Попадос решил больше не связывать себя брачными узами и зажил беззаботной холостяцкой жизнью. В его тесной клетушке  было полно всякого хлама, по углам свисала паутина, но он был свободен, а, стало быть, счастлив. Времени у него было так много, что Попадос даже стал подумывать о том, чтобы создать свою партию, но так как был слегка ленив от природы,  то ограничился тем, что окружил себя оравой ещё не оперившихся юнцов. Юнцы, наслушавшись пламенных речей Попадоса о свободе и равноправии (воспоминания о тяжёлом предмете кухонной утвари в руках последней жены и хорошая порция дешёвого вина делали эти выступления ещё более яркими), совершали дерзкие налёты на близлежащие сады и огороды. Владельцы грозили Попадосу расправой  и даже пару раз бивали его, но папаша Попадос был неисправим. До тех пор, пока не встретился с тётушкой.
         
          В то утро  Попадос и Каага  резались в карты, сидя наверху в каморке  у Попадоса. Тётушка Бузония поднялась к ним по лестнице. То ли от ходьбы, то ли от возмущения чувств, тётушка глубоко дышала и грудь её вздымалась волной. Оглядевшись по сторонам, она грозно посмотрела на двух визави и произнесла тоном, не предвещавшим ничего хорошего для обоих: «Я намерена поговорить с господином  Попадосом. Это Вы?» - суровый взгляд тётушки остановился на Кааге. Каага вытянулся по стойке «смирно»  и чуть было не взял «под козырёк». «Прошу прощения, мадам. Разрешите представиться: штабс-каптир в отставке Каага». «Так это Вы, - сказала тётушка, горой надвигаясь на опешившего Попадоса, - так  это Вы, господин хороший, вздумали молодёжь с пути сбивать… ». «Э-э-э… я не совсем понимаю… », - забормотал  Попадос, пятясь назад. «Молчать!» - тётушка Бузония продолжала идти на Попадоса, тот отступал до тех пор, пока не рухнул на стоявшее у стены полуразломанное кресло. Тетушка вынула его из кресла двумя пальцами. «Я бы на вашем месте хорошенько подумала, сударь, прежде чем выступать с речами. Если я ещё раз увижу ваших сорванцов возле моей воспитанницы, Вам, сударь, очень не поздоровится».
Она  отпустила Попадоса, прошествовала мимо стоящего навытяжку  Кааги и вышла  за дверь. В каморке какое-то время стояла полная тишина.
       «Какой натиск», -  наконец полушёпотом произнёс, ещё не вполне пришедший в себя Попадос. «А какова фактура, - отозвался, вытирая вспотевший лоб Каага,- вот это женщина!». Он невольно вспомнил о своей жене, худой и облезлой Мори, ежедневно изводившей его своими придирками и сделавшей его жизнь в последнее время совершенно невыносимой. 
         
               
         Несколько дней Попадоса  не было видно. Затем он предстал перед юнцами в вытащенном  невесть откуда полосатом костюме и смиренным голосом призвал их покаяться и встать на путь добродетели. Юнцы молча выслушали Попадоса и, переглянувшись, единогласно  решили, что папаша Попадос «слегка тронулся», после чего с шумом и грохотом умчались на поиски  новых приключений. Попадос тоже отправился на поиски, только объектом его исканий были пути к сердцу грозной Цирцеи,  навсегда покорившей его собственное сердце.