Как пили пиво в СССР

         

          Из цикла "Невероятные приключения Расквасова и его друзей"

             

               
               

                Россия, начало 80-х ХХ  века


                «Чем хуже – тем лучше!»
                Мао Дзе Дун, вождь


               
               

   Ну, кто не знает пивной бар «Жигули»?
   Да еще в любом городе СССР, в благословенные застойные годы?
   Естественно, что и этот пивной бар «Жигули», расположенный в полуподвале многоэтажного жилого дома, практически в центре Города,  местные журналисты считали своим творческим клубом и называли по имени его директора-владельца любовно – «Лупанарий Кости Папанази».
  В «лупанарии» всегда было пиво (неразбавленное), тут же подавали надежным (то бишь – не запойным) клиентам немудрящую сопутствующую закуску-заедку, как-то: скумбрию копченную, дурно пахнущую, крупно порезанную; сухую круглую рыбку неизвестных океанов, каменно-вяленную; сушки-баранки, крепко-бетонные, ядовито-соленые; бутерброды с папиросно-тонкими полусекторами лиловой колбасы, «зеленоградской», тошнотной.
  Пирожок давешний.
  Пиво было хорошее.
  Единственного во всей огромной стране сорта, оно было, как говаривал стоящий за краном отец  Кости Папанази, старый грек Микаил, (для покупателей – Махмуд):
                Желтым
                Светлым
                Холодным
                Чистым
                И пушистым! (в смысле–пенным…)
  «Пушистое» пиво «Жигулей» и особенно гастрономия очень нравились молодым, вечно голодным городским журналистам. К тому же почти все они имели драматичную, сложную и хаотичную личную жизнь, в которой не только гастрономические изыски, но и простой янтарно-красный горячий борщ считался ярким событием месяца.
  А здесь, в теплом, дурно-пахнущем застекленном полуподвале, среди высоких, по грудь, столов,   влажного звона плохо вымытых кружек и трехлитровых банок, в сизом дыму и перманентном тихом мате, можно было под неторопливую, интеллигентную беседу не только попить пивка, но и позавтракать, пообедать и поужинать одновременно.
  В «лупанарии» назначались встречи, читались издевательские рассказики и подстрекательские стишки, выяснялись подробности вчерашних похождении и рассказывались сотни анекдотов.
  При этом советская власть не ставилась ни во что.
  Особенно славился среди журналистской компании как рассказчик анекдотов живописный, румяный, синеглазый, пшенично-кудрявый и бородатый Вадим Авгеев. Был он режиссером кино и телевидения, снимал все подряд и всех за любые деньги, пил, не закусывая и обладал, тем не менее, феноменальной памятью на анекдоты.
 Знал он их тысячи, умело рассказывал и так  заразительно хохотал при этом, что пивной народ тянулся к рассказчику словно  шатуринские крестьяне на лампочку Ильича…
 …Сейчас здесь пока тихо – 4 часа дня. К тому же времена - интересные, андроповские. В такое время могут зайти втроем, обычно это –  женщина в годах с барашковидным перманентом, грубо накрашенная, усталая; милиционер, криво улыбающийся знакомым алкашам; вежливый в штатском – с неприметной особой прической, в распространенном  особом костюме или пальто, с особым прямым взглядом в пьющую душу. Спросят откуда, зачем, почему не за станком?   Если не инвалид, не в отпуске, не пенсионер – жди сигнала на работу, до свидания, премия родная.
  Поэтому  народа не много – семеро закончивших вахту на ближайшем авторемонтном заводе слесарей в черных полупальто из искусственного меха, смакующий единственную кружку дедок, да похмеляющийся Авгеев.
  Слесаря, как гегемоны,  не обращали никакого внимания на висевшие вокруг жалобные плакатики: «Приносить с собой, разливать и распивать спиртные напитки строго воспрещается!» и занимались высокохудожественным процессом – правильным разливом принесенных с собой трех бутылок водки на семь стаканов по 4 раза с интервалом в пять минут.
  Дедок, славный советский пенсионер, довольный всем на свете,  а особенно тем, что у него  хватит денег еще на две кружки,  лучился и искрился  в    серых никотиновых дымных столбах.
 Авгеев жадно возвращался к жизни.
Запив алкогольный марафон пивом,  пролетарский коллектив сразу перешел к первой степени опъянения и третьей стадии общения – потекли неспешные разговоры:
  - У тестя моего газ отключили на всю зиму – ремонт… А со светом – перебои… Короче, его полностью нет… А жрать-то – надо! А он мне – Гриша, говорит, ты же – токарь-слесарь! Сообрази чего-нибудь! Ну… выпили. Генератор небольшой с велосипедным приводом для электроплитки я ему изготовил. Обмыли.
Позавчера прихожу – а он на меня – матом! Твою мать, говорит! Дурак, ты разводной, говорит, Гриша! Чтоб сковородку картошки поджарить, мы, говорит, со старухой два дня педали крутили!..
  - Серегу-охранника помните? Год назад у нас, значит, работал… Вот – погиб Серега… Поехали она Волоколамское озеро, на рыбалку, значит. Там,  на мотобаркас пересели… Порыбачили.. ну значит - выпили… Потом еще… Заспорили… Серега, говорит – это  озеро по глубине, значит – не более двух метров! Те – гораздо более! Серега, значит, с борта в воду – мерять, значит! А плавать не умеет! Те-то правы! Гораздо более! Серега – пузыри и воду, значит,  хлебать! Те – спасать! Берут с мотобаркаса спасательный круг, значит, из автопокрышки (он там висел покрашенный, для комиссии, если что…) и кидают в Серегу! Пьяные-то пьяные, а попали точно! В лоб, значит. Вот. И - наповал.
   - С Семенычем, в натуре, пошли в субботу в баню. У него на даче. Ну, выпили… После этого Семеныч, в натуре, одурел – температуру нагнал под сто градусов, веником хлещет, парится, потом, в натуре, в емкость с холодной водой, а там – чуть не лед… И сразу опять – водки – и опять в парную! В натуре – конвейер! А между делом – рашпилем себе пятки трет со всей своей дурацкой силы! «Наросло, говорит, у меня, в натуре, мозолей – сантиметров на десять! Уже в охотничьи «болотники» ноги не влазят, в натуре!» И так – часа два: веник, парилка, в емкость, «писярик», и рашпилем по пяткам!  Посмотрел я на этот дурдом – и спать пошел, в натуре!
Утром встал, а Семеныч по дорожке на карачках из сортира шкандбает, в натуре. Глянул я на пятки - ……! Аж кости, в натуре виднеются! Свел себе Семеныч ноги в ровную плоскость! Вторую неделю на бюлетне сидит, по новой мозоли наращивает…
 
 …Вечерело.
Наступало время легального, разрешенного государством, принятия  алкогольных напитков. 
Незаметно стал подтягиваться разный народ с одинаковым выражением некрасивых лиц.
 Вот спустились три красномордых военных летчика с портфелем, набитым бутылками с самолетным «противообледенителем».
 Заорало что-то глупое и ворвалось толпой студенчество – человек 20.
 Вошел двухметровый бывший баскетбольный чемпион с личной трехлитровой кружкой – значит, через два часа будет спор с очередным почитателем о двойном залпе из нее.
Прогрохотали железом каблуков с десяток усталых изможденных мужчин – представителей физического труда.
 Появился с пахучей кирзовой сумкой ежевечерний  Иваныч - подпольный торговец копченой воблы и леща. Он высокомерно обошел столы и обозначил сегодняшнюю суровую цену. Если через час за ним не придет скандальная супружница – угощенный знакомыми Иваныч раздаст всю свою дымную продукцию бесплатно.
 Загремели грубые голоса, зазвенела пивная посуда, пронзительно, жалобно-грозно закричал Махмуд, выстраивая голосом порядок в очереди. От стойки счастливцы, обливаясь, понесли янтарные кружки с шапками пены – начался обычный «жигулевский» вечер.
Появились и завсегдатаи.
 Вот, например, к обрадованному Авгееву подошли его друзья - Степан Соколов (Не Петрич), нештатный поэт и юный музыкальный фарцовщик-антисоветчик Илларион Морозов, он же «Ларик».
Соколов  - худ, высок ростом, со слегка  изношенным алкоголем лицом. Умен. Начитан. В меру циничен. Склонен к изучению нетрадиционных религий и оккультных наук.
Морозов – мал ростом, круглолиц, сверхдлинноволос и неопрятен. В курсе всех музыкальных и литературных новинок Запада. С точки зрения советской педагогики - абсолютно неграмотен и запущен. Наивен. 
 Оба с рождения страдают дефектами   речи – грассированием и клекотаньем.
Соколов третий год писал приключенчески-ксенофобскую поэму-пародию «Чомбалоид инженера Гарина» о невероятных приключениях советского теплотехника в Африке, а Ларик вообще никогда не писал ничего, так как уже с пятого класса  готовился к тайному побегу в Америку.
Вечер начинался достойно. Пиво бодрило. Подозвали Иваныча, с достоинством перебрали продукцию, взяли с запасом – на вечер.
- О! Новая вывеска появилась! – крикнул удивленно Ларик, указывая сушкой на табличку: «Посетителям садиться запрещено!» - Долбаный Союз! Кто ж  здесь сядет? Куда? И для чего? И что в Союзе садится уже негде?...
Авгеев, любитель подначек, встрепенулся:
- А ты  что, не слышал, что здесь Махмуд задумал? Для привлечения таких как ты, диссидентов? Тут теперь, как в твоей любимой Америке – уборщицы будут по столам чечетку бить! На швабрах крутиться!
Ларик представил картину и поперхнулся пивом. Соколов  обидно засмеялся и заклекотал:
- В-в-вот Ларик, с-с-скажи, а что ты в Америке делать с-с-собрался?
- Как что? Жить!
- А на что? На какие ш-ш-шиши?
- Дисками буду фагцевать…Штанами… Там же ментов нет. Я узнавал у одного хипового агмяшки – там даже статьи за спекуляции нету!
Теперь обидно засмеялся и Авгеев. Ларик был искренне убежден, что Америка – это как огромная барахолка, только с небоскребами. Однажды, здесь же в «Жигулях», его коллективно пытались переубедить в заблуждении, дошло дело до крика и оскорблений. Но так как в Америке никто из присутствующих не был и быть не мог, а Ларик приводил десятки книжных примеров своей правоты, то спорить так же коллективно перестали. 
   Время летело незаметно. Пиво полилось рекой – Соколов достал  деньги «общака» - тайного «Общества сознания Кришны», где он недавно за честность, твердость и принципиальность был выбран казначеем.
Вокруг начались проникновенные жигулевские беседы.  Сквозь ватный дым и мелодичное звяканье, а также хлюпанье и чавканье, мягко доносились обрывки интересных разговоров:
- Куда же в Японии от землетрясений деться? Она ж вся на рыбных костях построена…
- Вот Люська и ушла… Болгарина себе нашла, Трояна… Я ей говорю: «Люда, мать твою, ведь двадцать лет вместе!.. И как же я?.. Что ж, я хуже Трояна? А она мне: «Ну, какой, говорит, ты, Степа, «Троян»? Посмотри на себя – ты даже и не Стоян! Это  как, а?.. Сама-то, Кончита, что-ли?
- Собаку нужно учить… ну натравливать… Только - на знакомых… или там друзей. Порвет – бутылку водки поставишь и все! А незнакомый –  он и по судам затаскает…
- Ты, ну Костя, б***дь, какой же это Гайдн!?..
- Приезжайте, говорит, в гости! У нас все по-городскому – туалет прямо в квартире, тапки выдадим новые, без грибов…
-И вот, значит, всю жизнь он говорил, что партизан… Ага… А по немецкой кинохронике в КГБ проверили – вот он! Стоит себе в расписной рубашке украинской и шляпой перед немецкими танками машет! Ну, е мое!.. Вот тебе и бухгалтер Александр Фомич!..
- И написали ей диагноз: «Инвалид, мол, с детства – слаба на передок»…
- Ну, неделю он в запое, потом месяц отходил, потом опять в запой…  и так  два года из квартиры не вылазил… Очнулся однажды, выходит во двор – стоит киоск. Раньше его тут не было. На киоске вывеска: «РАСКРОЙ СТЕКЛА». Шура хватает кирпич и - в вывеску! А ментам потом объясняет: «Это они мне, Шуре Лукьянову, так, в наглую, нахально приказывают: «Раскрой, мол, стекла?»…
- Смотрю, на консервной банке написано: «Куку, Мария»!.. Ну, понятно, что мяса сейчас нет… но для чего же надо наш народ так оскорблять?...
- А они мне: «Товарищ прапорщик!», «Товарищ прапорщик!»… Да, я – товарищ прапорщик!.. А какого хрена мне прислали?!.. На хрен мне кинологи в питомнике, где здесь экран?.. А где – собаководы?..
-Тогда он тоже в поликлинику… А ему пишут: «Болен  ядерной шизофренией»!.. Это как?...  Ну какой он, блин,  засекреченный физик,  он  же, бляха муха -  простой лекальщик!..
Расшумелись с умными разговорами и журналисты.
- ... Расшифровка видео," рок-парти-зона", антропоцентристы… -   рваные обрывки интересных фраз  то и дело отлетали от столика блудливых журналистов.
Пивная испуганно притихла.
Затем к компании подошел пожилой, испуганно дышащий:
- Вы б, ребята, потише… Про партию-то… И Андропова не надо…

                (Продолжение см. "Как в СССР пиво пили 1.2.3 части "