Мать и мачеха

По-разному проводил свой отпуск Глеб Ягодин. Как бы ни складывались обстоятельства, редко оставался дома. Неуёмное стремление набраться свежих впечатлений, познать новое, постоянно влекли его, историка по образованию, к путешествиям по стране, за кордон. То по путёвке, само собой, по новому маршруту, или с друзьями, такими же непоседами, поход затеет со своими палатками, остановившись на берегу живописного озера, возле причудливых скал. И каждый раз, возвратясь из дальних и близких странствий, привозит массу впечатлений, охотно рассказывает их в кругу ближних, пишет в газету.

Но иногда откладывал все и обязательно летом приезжал в родную деревню вместе с женой и сыном. Мать Глеба Дарья Максимовна и радовалась и обижалась: «Что же ты, сынок, дом-то, мать забываешь? Вон сколько объездил, поди полсвета. Ждём, ждём, а тебя всё нету». И смахнет набежавшую слезу.

Глеб хоть и оправдывался, но упреки матери считал справедливыми. Поэтому в последнее время, когда к ней все заметнее подходила старость, то втроём, то с  сыном стал приезжать в деревню почти каждое  лето.

Наверное, для всякого родные места милы, прекрасны в любое время года. Но вдвойне они роднее в летнюю пору. Край, где находилась деревня Глеба, не блещет своей природной красотой, не сравнить с той, которой восхищался во время своих путешествий. Но как только приезжал сюда, где родился и вырос, все увиденное где-то исчезало, блекло, а своя округа до того волновала, что он, ещё подъезжая к деревне, едва сдерживал слёзы от нахлынувших чувств. Небольшие поля, берёзовые, перемешанные с осиной колки. Окружённая ими, на берегу небольшого озера, заросшего камышом, и раскинулась тремя улицами бревенчатая деревня Глеба.

Куда ни пойдёшь, все до пронзительной боли знакомо. Каждая тропинка (иная уже заросшая), переулок, лесная дорога. Из колков и полян исходят пряные запахи сочного разнотравья, душистой клубники. А ушастые с лохматой бахромой белые грузди! В тихий закатный вечер на водной глади озера, бывало, тьма уток, нырков, чирков, а вблизи зарослей камыша - скопища чёрно-лысых гагар, всплески играющих у поверхности воды карасей. Все эти дары леса, дичь, рыба, конечно, водятся и сейчас. Но, с грустью отмечал Глеб, куда меньше, чем прежде.

Идя по знакомым улицам, грустил также от того, что на местах многих домов, наполненных когда-то неторопливой крестьянской жизнью, рушились остовы молчаливых печных труб, валялись битый кирпич, глина. Их старых, хорошо знакомых хозяев давно уже нет, а дети, внуки уехали в город. На местах других развалин растут современные дома уже с городским комфортом. Значит, деревня возрождается в новом облике. И это радовало. Одним словом, каждый приезд Глеба в деревню был встречей со свежей новью, самое же главное — с детством, отрочеством, юностью.

На этот раз приезд оказался необычным: в один дом собрались сразу две семьи, что произошло совершенно случайно, неожиданно. Глеб с двенадцати летним сыном Витькой как всегда - в отпуск, а вторая семья - Валерия Пяткова с женой и двумя девочками - дошкольницами - на выходные дни. Город, где они жили, находится недалеко, всего в сотне километров, поэтому они электричкой и автобусом приезжали гораздо чаще. Но вот встречаться лично сводным братьям (Валерию мать Глеба доводилась мачехой, а отец Валерию Денис Дорофеевич Глебу - отчимом), раньше не приходилось, хотя друг о друге из писем, по рассказам знали многое. Ведали так же о том, что родители между собой ладят, живут в достатке и принимают обоих сыновей, их семьи одинаково приветливо.

Была суббота. Гости сходили в лес, вернулись усталые, но довольные: их корзины были доверху полны пахучей клубникой. Тем временем мать с отцом истопили баню. Отдохнув после парной с берёзовым веником, сели за стол, ужинать. По столь редкому случаю нашлась бутылка «Столичной».

— Ну, за знакомство, за встречу! - поднимая чарку, сказали почти в один голос отец и мать.

Разговор оживился, делились мыслями о житье-бытье в городе, в деревне. Ну, а Глеб иногда вставлял еще картинки заграничные.

В общем, день прошёл, хотя и суетно, но удачно. Выговорили, конечно, далеко не всё, но было уже поздно, пора и спать ложиться. Гостям отвели горницу. Глеба положили на диван, жену Валерия с меньшей дочкой на кровать, остальных на застеленный пол. Ночь стояла тихая, теплая, в комнате – еще не ушедшая дневная духота
.
Глеб долго не мог уснуть. Одолевали всякие мысли, воспоминания. Прошло столько лет! Уходил в армию семнадцатилетним парнем из родного дома, а пришлось заезжать в чужой. А что делать? Ведь здесь живет его родная мать. А тот дом, где родился, вырос, стоит недалеко, на этой же улице, в нем живут чужие люди. Приходилось каждый день видеть его, отчего щемило сердце.

А этот, едва помнится мальцом Валерка? Надо же! Стал сводным братом, ну кто бы мог подумать? Теперь это степенный мужчина, отец семейства, классный шофёр на стройке. Говорят, пользуется авторитетом на работе. Имеет в городе благоустроенную квартиру.

И вот, когда все уже, кажется, уснули, в наступившей ночной тишине Глеб вдруг услышал вкрадчивый голос Валерия, обращённый к его сыну, лежавшему рядом:

Витя, Вить! Ты не спишь?

- Нет, - ответил Витька.

После этого Валерий оживился, видно обрадовавшись возможности поговорить с ним, как убедился за день, любознательным парнишкой. У Глеба мгновенно улетучилась дремота, он, затаив дыхание, весь превратился вслух, ожидая, что будет дальше. Валерий спросил что-то о жизни в городе, как учится в школе, нравится ли в деревне. Потом очень осторожно: «Витя, а ты любишь бабу Дашу?»

— Да, — с обычной непосредственностью ответил Витька. — Она хорошая. А что?

Поняв, что вопрос заинтриговал, Валерий окончательно решил раскрыть свою душу и полушёпотом продолжал: «А ты знаешь, что баба Даша мне не родная мать, а мачеха?»

При этих словах Глеб удивился, ибо не понимал, зачем его сводный брат, с которым и знаком всего лишь день, затевает ночью слишком деликатный, казалось, недетский разговор.

Витька, конечно, слышал, кто кому и кем доводится. Но слово мачеха как-то не произносилось. Да и повода для таких пояснений вроде не было. Он знал, что в деревне живет баба Даша, родная мать отца. Правда, знал, что дед Петр Степанович давно умер и покоится на местном кладбище, дед Денис – неродной. Вот и всё. Но чтобы баба Даша была чьей-то мачехой? Об этом разговор не заходил. И вообще Витька впервые слышит это непонятное, холодное по звучанию слово.

- Так вот, Витя, - говорил Валерий, - у меня есть родная мать, которая и сейчас живёт в городе, но она для меня чужая. Бросила малолетним пацаном с бабушкой (отец был в армии) и больше не возвращалась. Я давно уже зову мамой твою бабу Дашу, которая меня вырастила. А ведь был я озорным, хулиганистым. Убегал из дома, уезжал на поездах, ловила милиция. И если бы не баба Даша, попал бы, наверное, в тюрьму…
 
Надо ли говорить, какие чувства испытывал Глеб, слушая в ночной тишине эту исповедь.
 
Да, он многое знал из прошлой жизни отчима Валерия. Как-никак жили в одной деревне, на одной улице. Даже помнил свадьбу молодого Дениса с будущей матерью Валерки, симпатичной хохотушкой Ольгой. А когда служил в армии, деревенские новости приносили письма.  В одном из таких и прочитал: «еще сообщаем, что от Дениса Пяткова убежала жена Ольга с уполномоченным, Приезжал на заготовки хлеба. Денис с  Валеркой живут вдвоём...»

«Вот так новость!» — почесал затылок Глеб. За все годы, что прожил до ухода в армию, он не помнил ни одного развода в своей деревне, а тут не развод, а тьфу-тьфу, и сказать смешно... убежала с уполномоченным. В деревне это расценили как небывалое событие. Высказывали разные мнения. Одни, каких было меньше, оправдывали Ольгу: не любила, значит, говорили. Другие, наоборот, решительно осуждали: «И чего ей надо! Денис мужик видный, работящий. И мальчонку жаль». Третьи с иронией: «Как же! Ведь то уполномоченный, не нашим мужикам чета. Там городская жизнь».

Долго еще рядили, судачили. И было о чём. Но время шло, происходили другие, разные события. На той же улице с тремя детьми в пятистенном доме жила Дарья Максимовна. Судьба этой в молодости крепкой складной женщины, как впрочем всех деревенских, во многом схожа. Учиться в школе не довелось, некоторые окончили лишь ликбез. Малограмотными или вовсе неграмотными выходили за деревенских парней замуж, рожали, растили детей, управлялись с домашним хозяйством, трудились в колхозе.
 
У Дарьи Максимовны с отцом Глеба, своих детей было четверо, да пятая племянница Петра, которую удочерили после умерших родителей. По уговору между отцом и матерью дети до самой взрослости даже не знали, что старшая сестра им не родная. И сама она ни в чём этого не ощущала. Так и выросла. После окончания семилетки работала в колхозе, потом вышла замуж. И хотя жили бедновато, свадьбу приёмной дочери сделали не хуже других. Младшим детям жаль было расставаться с Татьяной, потому что все любили её.

А вскоре началась война, в корне изменившая жизнь сельчан. Неистово ревели женщины и дети, провожая своих мужей, братьев, отцов на фронт. Проводила своего Петра и Дарья, оставшись с четырьмя детьми, старшему Глебу шел четырнадцатый год. И пошла на селе трудная, изнурительная работа за двоих и троих. Томительное ожидание писем - треугольников, вместо которых нередко приходили похоронки. С тревогой и надеждой ловили по радио, из газет новости с фронта. С горечью встречали вести об отступлении наших и с радостью — хоть о маленькой их победе. И снова работа на полях и фермах с раннего утра и до позднего вечера. И так целых четыре года. Везде женщины, подростки. Как и другим ровесникам, Глебу пришлось выполнять в колхозе работу за взрослого мужчину, быть опорой матери по домашнему хозяйству. А главная еда - молоко и картошка, да кусок чёрного хлеба, замешанного на муке с лебедой, с мякиной.

Вспоминая военное лихолетье, Глеб удивлялся не только тому, как сумели пережить трудности подростки. Больше всего он восхищался своей матерью, всеми женщинами, тянувшими двойную лямку, И откуда силы брались?

В размышлениях о доле русской женщины на память невольно приходили некрасовские строки: «и голод, и холод выносит, всегда терпелива, ровна... я видывал, как она косит: что взмах — то готова копна!»

Будучи мальчишкой, не раз он любовался, как мать с подружками косила траву, складывала сено в копны. Действительно, как у поэта: «что взмах — то копна». Затем она перешла на животноводческую ферму, где труд не легче. Дети горячо поздравили ее с награждением медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941 — 1945 г.г.». Но вот о чём еще думалось: медаль, конечно, тоже награда. Но все женщины, вынесшие на своих плечах тыловые тяготы войны, заслуживают, наверное, большего: величественного памятника за их бескорыстный, героический подвиг в годы Великой Отечественной...

И вот пришла, долгожданная Победа. Ее встретили всеобщим ликованием и... слезами: многие мужчины не вернулись, сложив головы на поле брани. В окно Дарьи Максимовны, к счастью, не постучал почтальон с похоронкой. Петр, хоть и раненый, вернулся. Но судьба и впрямь переменчива: сохранила жизнь на войне, зато отняла дома — через два года после возвращения он умер от ран.

Тяжело переживал смерть отца Глеб, находясь в армии. А через три года узнал из письма, что мать вместе с детьми перешла в дом Дениса Пяткова и живёт теперь с ним. Да, того самого Дениса, от которого убежала Ольга, оставив его с маленьким Валеркой. С такой новостью даже в мыслях Глеб поначалу не мог примириться. Лишь спустя время, после долгих мучительных раздумий, к нему, уже взрослому человеку, пришло понимание естественности происшедшего. Намыкавшись за годы войны, мать снова осталась одна с тремя ребятишками. Неумолимо встали прежние мытарства. Дрова, корма, работа. И Денису нелегко было с мальцом. Вот и позвал, обещая, что обоим будет лучше.

Все это было в далёком прошлом. А теперь вот он, тот самый брошенный Валерка - отец двоих детей, лежит рядом и рассказывает Витьке о своей нелёгкой судьбе, о его бабе Даше, заменившей родную мать.

И как это ей удалось? Вот вопрос, на который пытался Глеб найти ответ. Конечно, он хорошо знал мать по своей жизни в семье, с родным отцом. Знал её трудолюбие, добрый характер, да и опыт воспитания приёмной дочери. Вся родня, односельчане отмечали ее природный ум, простую житейскую мудрость. Оттого, наверное, уважали, тянулись к ней, шли за советом. Частенько, после управы с хозяйством, к вечеру, летом у её палисадника, зимой - в доме собирались соседки, подружки на посиделки, поговорить, обсудить новости. И так до последних лет, некоторым шёл уже седьмой, восьмой десяток. А наговорившись, так уж сложилась традиция, пели старинные народные песни. У матери был чистый певческий голос, поэтому её всегда просили «Ну, Дарья, запевай». И на посиделках, и в праздничных застольях Глеб часто слышал эти незабываемые спевки. Ныло, замирало сердце от чудных народных мелодий.

Умела Дарья Максимовна также обходиться и с детьми, своими ли, чужими. Кто б ни пришёл, всех приветит, каждого угостит: то конфеткой, то свежеиспечённой сдобой.

Всё это так,- думал Глеб. Но завоевать доверие, любовь, стать матерью чужому мальчишке? Сколько же, по словам тех, кто знал эту сводную семью, да и сама рассказывала, понадобилось терпения, душевных сил, чтобы достичь цели. Валерка не был пай-мальчиком. Поначалу грубо огрызался, не слушался, называл тёткой. Обидно было, со слезами, жаловалась отцу. Он хоть и любил по-своему сына, а было одно лекарство — ремень. Народная мудрость «детей наказывай стыдом, а не грозою и бичом» ему, казалось, неведома.

А пасынок и впрямь вытворял. Однажды из сельской библиотеки исчезло несколько томов Большой Советской энциклопедии. А спустя несколько дней пропажа обнаружилась в доме Валерки, спрятанной в ящике, на полатях. Крепкую выволочку дала ему сводная сестра Нина, отец потянулся за ремнём. Молчала только мачеха. Как только утихла буря, она пустила в ход свое оружие — доброе слово. Со слов дочери она поняла, что книги ценные, умные. И будто не может выговорить их мудрёное название, спросила: «Валера, ну скажи, зачем тебе эта циклопедия?»

Услышав смешное слово, третьеклассник Валерка чуть не улыбнулся. Но сдержался, хотя внутри подтаял. А потом чистосердечно признался: «Да не украл я эти книги, просто хотел насолить библиотекарше, все придирается ко мне, указывает».

Такие вот штучки выкидывал Валерка. Бывало и хуже. И вовсе не шутил, скорее всего неизвестно кому мстил за свою несладкую жизнь. Ну как же так, рассуждал своим детским умом, совсем рядом, в городе, живёт родная мать, а он чужую женщину должен называть матерью как сирота. Уезжал иногда в город, жил у матери по нескольку дней. Но не находил там материнской ласки. Неприветлив отчим, чуть что не так, - подзатыльник. После чего Валерка более озлобленным возвращался. Так и мотался между двумя домами.

Дарья Максимовна хорошо понимала состояние мальчика, испытывала сострадание и стремилась сделать всё, чтобы облегчить его жизнь. И... не оставляла надежды: Валерка назовёт, должен назвать её матерью. А тут на тебе. И вовсе случилось худшее: Валерка исчез. Сказал, что поехал к матери в город. Обычно приезжал через неделю. Забеспокоились, узнали, его нет и в городе. Как же переживала Дарья Максимовна. Пыталась отыскать свою вину, не находила. Ничем не оскорбила, не обидела. Где же он? Потом-то выяснится, а сейчас? Оказывается, после очередной ссоры у родной матери, грубых попрёков отчима, он пошёл на станцию, сел на первый отходящий товарняк и поехал, куда глаза глядят. Правда, далеко уехать не пришлось, сняла милиция. Когда спросили «Чей ты, какой адрес?», после раздумчивого молчания назвал фамилию и домашний адрес отца.

- Принимайте, - сказал милиционер, доставив его в дом Дениса Пяткова,- Ваш путешественник?

Как же обрадовались отец, мачеха, сводные сестра и братья! Пытались выспросить, почему уехал, куда, чем питался, потому что вид у него был жалкий: грязный, оборванный, похудевший. Отвечал неохотно, был неразговорчив. Не выдержав. Дарья Максимовна заплакала. Затем помыла Валерку, накормила и уложила спать. Нашла тёплые, особенные слова, чтобы успокоить, обласкать. Мальчуган не отстранился, когда прижала к себе. На сон вдобавок, рассказала сказку. И надежда, которой долго жила, вскоре оправдалась: Валерка стал называть Дарью Максимовну мамой.

Прошло много лет, прожиты они в дружбе и взаимном уважении пасынка с мачехой, ставшей матерью. Но жизнь человека не вечная. На восьмом десятке лет Дарья Максимовна тяжело заболела. Глеб и Валерий приезжали проведать, отвезли в областную больницу. Ничто не помогло.

Первым приехал на похороны с семьёй Валерий, потом Глеб с женой и уже повзрослевшим сыном Витькой. И сейчас, по прошествии стольких лет, они ещё раз услышали ту исповедь, сказанную лишь другими словами. И убедились, что была она действительно искренней, тем более что высказана не одному человеку, как это обычно бывает, а перед всем, что называется, миром.

Вот как это было. Хоронили Дарью Максимовну в зимний студёный день. Несмотря на это, проводить её пришло почти всё село. Простились родные и близкие. И вот, когда уже хотели забивать крышку гроба, Валерий, стоящий у изголовья покойной, вдруг дал знак остановиться. Затем, обведя вокруг печальным взглядом, приглушённым голосом, но так, чтобы слышали все, произнёс: «Товарищи, земляки, односельчане! Вы все хорошо знаете, что Дарья Максимовна доводится мне мачехой. Но это не так. Именно она моя мать, а не та, что живёт в городе и вы все её знаете. Считаю родной матерью Дарью Максимовну, потому что она для меня так много сделала. Не дала свернуть на кривую дорожку, помогла стать человеком. За это, за её доброе сердце я любил её и называл мамой. Но не заслуживают этого святого слова женщины, которые бросают своих детей. Сами же продолжают жить в своё удовольствие, не испытывая угрызений совести. Прости и прощай, дорогая мама». И, наклонившись, поцеловал её.
 
Эти слова потрясли теперь уже не одного Глеба с сыном, а всех, кто услышал их в эту печальную минуту. Потому ещё, что на их кладбище на похоронах никогда не произносили речей.

Необыкновенно поразило, взволновало ещё одно обстоятельство. Поодаль от могилы, возле плотно столпившихся людей, стояла Ольга, приехавшая то ли на похороны, то ли к родственникам. Во время короткой речи Валерия и после того, как он закончил говорить, в её сторону поворачивалось множество влажных от слёз глаз. В одних – жалость, сочувствие, в других – нескрываемый укор.

Плакала и Ольга. Откровения сына были такими жестокими, что подобных она никогда не ожидала. Они били прямо в лицо, в сердце намного сильнее лютого мороза. О чём она размышляла в эти, может быть, самые горькие минуты своей жизни, не в силах сдержать нахлынувших слёз?


К публикации материал подготовила
Лариса Капитонова