Оленёнок Глава 7

7.

Мой план был совершенно прост, и осуществление его не потребовало больших усилий. Рано утром, часов около пяти, когда бабушка еще преспокойно спала в соседней с моею комнате, я встал, быстро оделся, так же быстро написал на приготовленном еще с вечера листке бумаги извинительную записку, где самыми трогательными словами просил бабушку не сердиться на меня, потом, не забыв на этот раз запастись компасом на тот случай, если чувство ориентира будет мною вновь утрачено, открыл окно, бесшумно вылез через него на двор, через калитку проник на улицу и отправился мимо спящих домов в хорошо уже знакомом мне направлении – к дороге, рассчитывая, если идти не слишком быстро, часам к семи быть уже в гостях.
Идти по ровной дороге, среди леса, внутри влажной предрассветной прохлады было чрезвычайно легко и весело. От недосыпу, обусловленного несколькими ночными часами обдумывания своего похода и всего лишь двумя или тремя часами дремы, не осталось и следа. Необыкновенная бодрость поселилась в моем теле. На моих глазах  огромное звездное небо с прозрачностью середины августа из черного делалось лиловым, и неуловимо меркли на нем восхищающие взор созвездия, прячась за пеленою воздуха, медленно и неуклонно приобретающего дневную голубизну. Один только месяц, еще по-ночному яркий, неотступно сопровождал меня, все время находясь справа и чуть-чуть сзади. В лесу просыпались птицы. Легкий, пахнущий хвоей и влажной березовой корой ветер приносил моим ушам их заспанное почирикивание, короткими нотками вспархивающее к небесам. Я был кристален и весел, и даже мысли про бабушку и про то, как она, проснувшись и не найдя меня на месте, бранится и всплескивает руками, были окрашены в спокойный розовый тон занимающейся зари. Мне хотелось запеть, и я, несомненно, сделал бы это, если бы нарушить царящую вокруг тишину своим ломающимся подростковым тенорком не казалось мне злодеянием. За время моего бодрого шествования по дороге меня обогнал только один обшарпанный грузовичок с отвисшим задним бортом кузова, гуднув мне на прощание издалека звуком, похожим на сморкание мимоходом сквозь пальцы.
Я свернул с дороги, немного не доходя третьего километрового столба, и, раздвинув еловые лапы, углубился в лес. Сейчас у меня не было ни малейшего опасения насчет того, что я могу снова потеряться. Меня вело некоторое шестое чувство, и я был уверен, что оно не обманет меня. От беззаботности во мне обострилось желание любоваться красотами утреннего леса, и, пробираясь по едва заметной тропе, протоптанной то ли человеком, то ли зверем, я с невероятной и удивительной для себя самого зоркостью примечал восхитительные мелочи из жизни природы, на которые в любое другое время попросту не обратил бы внимания. Я видел веселых белок среди хвои, хлопочущих относительно запасов на зиму, ежей в траве, занятых, как видно, теми же заботами, а потом маленький огненный лисенок, высунувшийся мне навстречу из кустов, произвел на меня впечатление, равное восторгу от получения неожиданного и красивого подарка.
Я все-таки начал тихонько, себе под нос, намурлыкивать веселую походную лесную песенку про девчонок и мальчишек, таких же счастливых, как ты и я, как вдруг внимание мое было привлечено раздавшимся со стороны громким хрустом ломающихся веток и басовитым ворчанием какого-то крупного зверя. Вслед за этими звуками, едва осмысленными моим сознанием, до ушей моих долетел звенящий жалобный крик ребенка. Словно стукнутый изнутри дубинкой внезапного соображения, я метнулся напролом через кусты к тому месту, откуда кричали. Упругие ветки раздвинулись передо мной, несколько раз хлестнув по рукам и лицу в тщетном стремлении задержать меня, и глазам моим тотчас же представилась ужасная картина. Огромный, растрепанный, по-осеннему откормленный медведь стоял полубоком ко мне на небольшой прогалинке, протягивая свою страшную кривую лапу к упавшему навзничь мальчику.  Пасть зверя была приоткрыта, а глаза совершенно недвусмысленно выражали намерение растерзать свою беззащитную жертву на кусочки.
До сих пор я понятия не имел, что в нашем лесу еще водятся медведи. Но размышлять было некогда. Угроза продиктовала поступок. Я выхватил из кармана свой складной нож, подаренный отцом, открыл лезвие и с широкого замаха, почти из-за плеча, швырнул его в зверя. Мое оружие вошло медведю в левый глаз по самую рукоятку. Тот, взревев, поднялся на дыбы, некоторое время покачался из стороны в сторону, махая лапами перед мордой, а потом, как-то по-человечески ухнув, завалился на бок, по счастью не придавив своей тушей мальчика. Я никогда не подозревал раньше, что умею метать нож, и поэтому смерть медведя была для меня такой же неожиданной, как и для него самого. Поняв, что все кончено, я кинулся к лежащему на траве Артемке и принялся ощупывать его всего, приговаривая дрожащим голосом:
– Тёмушка, с тобой все в порядке? Ты цел?
Мальчик не ответил мне, и я понял, что от страха он потерял сознание. Тогда я подхватил его, совершенно невесомого, на руки и со всею возможной быстротой устремился к лесной избушке. Я был уверен, что бегу именно в том направлении, в каком необходимо, хотя мне сейчас было не до того, чтобы ориентироваться на местности. С некоторых пор чутье, как принято называть в народе голос человеческого подсознания, стало подсказывать мне очень о многом, и я был от всей души благодарен ему за это, в особенности теперь, в ситуации, которую я, не побоявшись громкого слова, назвал бы экстремальной.
Поляна и избушка на ней появились как раз в тот момент, когда я был близок уже к срыву дыхания. Продираясь сквозь густо опущенные ветки и по мере возможности защищая от их ударов все еще неподвижного Артемку, я исхлестал себе все руки и лицо, а слюна во рту моем приобрела неприятно горький вкус хвои.
Выбежав из среды деревьев, я тотчас же увидел старика, который возился с керогазом возле крыльца. Окликнуть его у меня не хватило силы. Я продолжал идти к нему через поляну усталым и нетвердым шагом до тех пор, пока он, почувствовав за своей спиной присутствие постороннего, наконец не обернулся.
– Что? – спросил он коротко, изменившись в лице при виде меня с моей ношей.
Я измученно потряс головой, и только когда старик принял от меня на руки мальчика, смог произнести:
– Медведь… Обморок…
Не спрашивая больше ни о чем, хозяин устремился по ступенькам крыльца в дом, и мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
Уложив Артемку на кровать, старик, пошарив по полкам, нашел флакон с нашатырным спиртом, свернул ему горлышко, потому что с крышкой что-то случилось и она не хотела отвинчиваться, и, смочив рукав своей рубашки, поднес руку к лицу внука. Мальчик сморщился, отворачиваясь, и открыл глаза.
– Ну, вот и ладно, – облегченно вздохнул старик. – Жив, цел – и слава Богу!
– Вы меня спасли… – тихо произнес Артемка, слабо улыбнувшись мне и деду.
– Вот он тебя спас, – кивнул на меня старик, возвращая изувеченный флакон на полку, – только пока непонятно, как это ему удалось.
– Кажется, я его убил… – проговорил я, сам не веря своим словам.
– Кого? – не понял старик.
– Медведя.
– Уби-ил?
– Да, кажется… ножом…
– Где это произошло?
– Там, на прогалине, – подал голос Артемка, – где береза двойная растет.
– А, знаю!
Старик с кряхтением опустился на четвереньки, заглянул под кровать, вытянул оттуда топор, с тем же кряхтением встал и сказал, обращаясь ко мне:
– Побудь с ним, Алексей, а я по медведя пойду.
Я кивнул.