Военный подвиг в тылу. Отрывок из книги

Очень непростой была судьба женщин в военное и послевоенное время. Без самоотверженного труда женщин в тылу (и совсем молодых девчонок) и их силы духа, без подвигов женщин на фронте, возможно, что Победы могло и не быть. Вклад женщин в Победу и восстановление разрушенной войной страны просто бесценен.

Мы записывали рассказы старожилов нашей деревни о войне и о жизни в послевоенное время, в том числе и воспоминания двух наших бабушек, которых война оставила вдовами. И в этих рассказах много таких страшных и неприятных деталей, которые не увидишь практически ни в одном фильме о войне. Их невозможно читать и слушать без слёз. Всё же фильмы – это зачастую идеализированная картинка того, какой была война на самом деле.

Вот что рассказывали мои бабушки и другие старожилы о том, какой была жизнь в годы войны женщин моей родной деревни и близлежащих сёл. Всю мужскую работу (и домашнюю, и колхозную) пришлось взять на себя тем, кто остался в тылу – а это женщины, старики и дети-подростки. Женщин отправляли за километры от дома валить лес – оставив дома детей, они уезжали с осени по весну на лесозаготовки, у многих не было даже тёплой одежды (штанов, например). Поэтому с раннего утра и до темноты с голыми заледеневшими ногами, которые не спасали от холода и ветра даже несколько слоёв юбок, рискуя собственным здоровьем и не жалея сил, они делали эту адски тяжёлую работу, а где-то далеко их дома ждали дети. Женщины трудились в поле, таскали на себе тяжеленные плуги, управляли тракторами, занимались ремонтом сельхозтехники. При этом почти всю еду и тёплые вещи отправляли на фронт.

Трудно представить, что чувствовала женщина-мать, провожая своих повзрослевших сыновей на войну. Она ради победы над фашизмом отдавала самое дорогое, что у неё было в жизни – своего ребёнка. Трудно представить, что чувствовала молодая женщина, провожая на войну своего любимого мужа и оставаясь с оравой голодных ребятишек. Провожая солдата, порой клали им с собой последнюю краюху хлеба. Своим неверующим мужчинам женщины надевали нательные старообрядческие кресты, солдатские литые иконы-складни. Зашивали в края одежды маленькие бумажки с молитвой. И молились за их спасение. Мучительно ждали весточку с фронта и не верили казённой бумажке-похоронке, годами ждали возвращения своих родных, выходя за околицу деревни.

Проводив своих кормильцев на войну, женщины впрягались в повседневный тяжкий труд. Было адски тяжело, но старались не показывать смертельной усталости. Плакали ночью от нестерпимой боли одиночества, от отсутствия надёжного мужского плеча, от страха за мужа, за сыновей.  И осознав, что надеяться не на кого, неимоверными усилиями воли справлялись с трудностями. Тянули на себе колхозную работу, домашнее хозяйство, малолетних детей и престарелых родителей. Ещё и в трудную минуту старались поддерживать своих односельчанок.

Когда подоспела на колхозную работу «подмога» в лице эвакуированных, то в первое время такая «подмога» больше доставляла хлопот, чем помощи.  В основном это были офицерские жены, городские, интеллигентные, к тяжёлой работе и в целом к деревенской жизни не привыкшие. Работы деревенской они не знали, многому пришлось учить. Валентина Павловна рассказала забавный случай: «Лапти надевать и в них ходить горожанки не умели, поэтому обрезали верёвочки, посчитав их лишними, и шли на работу в лаптях, как в тапочках».

Во время войны в деревне Рублёво эвакуированных было много. Вернулись в родную деревню жёны военнослужащих-рублёвцев и родственники односельчан, которые оказались в зоне боевых действий. Были и совершенно посторонние люди – эстонцы, поляки, белорусы, евреи, чьи мужья и отцы были в рядах Красной армии в офицерском звании. Когда в найденных документах из Уржумского ЗАГСа я увидела незнакомые фамилии, то поняла не сразу, что это записи об умерших эвакуированных или о родившихся у них детей. В документах ЗАГСа рядом с фамилиями эвакуированных стояла пометка «на иждивении колхоза» или «на иждивении государства». О том, что в деревне вообще были эвакуированные, ни в одной сводке по сельсовету не проходило.

Размещали эвакуированных где только было можно – в клубе, в молоканке, в моленной, а также подселяли в дом почти к каждой семье. Моя мама рассказывала про двух девушек-евреек Инну и Айно, которые жили в клубе. Девушки были очень красивые, хорошо пели, особенно русские народные песни. Деревенские девчата ходили вместе с ними за малиной в марийское мольбище. Чтобы легче переносились тяготы военного времени, у клуба показывали кино, это очень было нужно людям, чтобы не падать духом. Перед просмотром фильма вешали белую самотканую простыню (у нас в деревне говорили - постилу;) на двери клуба – это был экран. Показывали киноленты «Свинарка и пастух», «Трактористы», а также первые военные фильмы. А перед художественным фильмом всегда показывали документальные, их очень любили наши рублёвцы. Такие моменты, когда люди со всей деревни собирались вместе, были крайне важны – люди чувствовали себя сплочёнными, сильными, нужными и не такими одинокими в эти тяжелейшие для всех дни. Солдатки и вдовы искали поддержку и сопереживание у таких же изнеможённых, вымотанных людей. Вместе всё же легче было переживать эту беду.

А после войны в клуб привозили индийские фильмы, и не было в клубе свободного места. Стоимость детского билета 5 копеек, взрослого 20. И плакали от мала до велика уже над другими фильмами – «Преданность», «Бродяга», «Сын прокурора».

Резвых Фаина Степановна хорошо помнит многих эвакуированных, она говорит, что было эвакуировано в деревню много женщин, почти все с детьми. Помнит Анну Клубкову с двумя детьми и эстонку (имени не помнит) с маленькой дочерью, они жили у Дуни Трофимовны Рублёвой. Колхоз помогал эвакуированным с питанием, для детей с фермы можно было брать обрат (сепарированное молоко). Вот пришла как-то эстонка на ферму за обратом и говорит на чисто эстонском медленном акценте: «Я здесь была, никто ни здесь была». И если учесть, что в эстонском звонкие «д» и «б» звучат как русские «т» и «п», то нашим рублёвским дояркам потребовался переводчик.  Юрий Морозов и Андрей Ильич Ильин жили у Домны Аверьяновны Рублёвой. Сын Домны Иван Макарович был на фронте.  Юрий Морозов воспитанник детского дома, на фронт не попал, не достиг призывного возраста. После войны женился на Любови Климентьевне Рублёвой и долгое время жил в деревне.

Ольга Николаевна Ходак, эвакуированная с Украины, была в положении. Беременную женщину поселили в доме Лукаяна Овечкина. Рожала она уже в Рублёве. Её дочка Люда в возрасте 2-х месяцев заболела и умерла в августе 1942 года, подзахоронена в могилку маленькой дочери Артемия Лукаяновича на рублёвском кладбище. Это первый «мирский» человек, похороненный на нашем старообрядческом кладбище. Когда я спросила, как к этому отнеслись наши старообрядцы, то мне сказали, что никто не возмутился – война.

Ильин Андрей Ильич, был эвакуирован с Украины. Немощный 92-летний старичок, чтобы не быть полным иждивенцем, работал в колхозе, сторожил поле с горохом. Но от местных ребятишек такое лакомство не уберечь, они частенько бегали на поле. Андрей Ильич увидит «воришек», семенит за ними, кричит, грозит палкой. Ребята убегут, да тут же забегают с другой стороны поля. В марте 1945-го Андрея Ильича тоже похоронили на рублёвском кладбище. Ещё есть несколько могилок эвакуированных – Вавиловой Вассы Андреевны, Ветошкиной Анны Дмитриевны и других.

После войны в Рублёво из соседней деревни Новокрюково переехал эвакуированный поляк Иван Францевич Погрушевских с женой Таисьей Марковной.

В военное время было много нищих. В деревне жилось голодно, и чтобы нищие были не в тягость, установили дежурство. В обязанности дежурного входило разместить нищих на ночлег так, чтобы они ночевали по очереди в каждом доме.

Были и такие люди, которые ждали немцев. Один из братьев Овечкиных говорил: «Вот возьмут немцы Бакинскую нефть, а вас всех метёлкой (о коммунистах)». Думал, что немцы придут, установят порядки, какие были до советской власти, дадут обратно отобранные большевиками земли.

Дезертиры тоже были. Из соседней деревни Делянки сбежал с фронта дезертир. Он скрывался в лесу, в нашей деревне спал на сеновалах. Днём спал, а ночью промышлял: у кого капусту утащит, у кого овечку. Ходил по солдаткам, от него в соседней деревне родилось двое детей. Однажды на дезертира донесли, искали его с милицией, но так и не нашли. Когда закончилась война, он перестал прятаться. Но его не посадили за дезертирство (так слышала), откупился мёдом, у отца была большая пасека. С тех пор за его сыновьями закрепилось прозвище «партизаны».

Детство ребятишек в военное время было безрадостным. В каждой семье было в среднем по 6-8 детей. В 10 лет они уже помогали взрослым: пропалывали колхозные поля, теребили лён, собирали колоски на полях. Собранные колоски взвешивались и шли на нужды колхоза. При выходе на пенсию работа в колхозе с 14 лет засчитывалась в трудовой стаж.

Старожилы рассказывали, как голодно было, что женщины не знали, чем накормить голодных ребятишек. Ели всё, что удавалось найти и что могло перевариться в желудке. От безысходности собирали траву - в пищу шли кисленка, пестовник, сивериха (это молодые побеги елей). Хлеб пекли наполовину с лебедой, которая высевалась при просеивании зерна, её вёдрами делили по хозяйствам. Пекли лепёшки из прошлогодней мороженой картошки. А из липовых листьев делали начинку для пирожков. Молодые стебли липы, высушивали и растирали, добавляли ржаной муки и пекли лепёшки. Они были отвратительными на вкус, но всё равно больше никакой альтернативы не было. А ещё тщательно проверяли норки мышек – собирали там зерно.

Многие семьи голодали. По словам старожилов, особенно голодно жили семьи Павла Санникова, Андрея Степановича Рублёва и Артемия Александровича Ветошкина (моего деда). Бабушка Феклинья Денисьевна рассказывала нам: «Артемий ушёл на войну, оставил нас в плохоньком домишке, в пазах светится насквозь. Артемий успел перевезти дом Деяна Евсеевича из-за реки, а отремонтировать не успел, зимой вода застывала в вёдрах на лавке. А детей шестеро, Мишу родила осенью 1941 года, Павел с 39, Митя с 37, остальные постарше. Сидят все на печи, пока она не истопится, хлебушка ждут. Достану хлеб из печки – душистый. Наедятся такого хлеба, а потом сидят на горшке, плачут от боли, и я вместе с ними реву. В тесто древесные опилки добавляла, поскольку муки мало, а лебеды зимой нет. Тоненькие веточки липы ребята наломают, порежем их мелко, высушим, а потом перемелем и в тесто. Но вкус противный у такого хлеба, старались поскорее его проглотить, водой запить. А не углядишь за ребятишками, что-нибудь наедятся и плачут потом от боли. Как-то раз ребята наелись гороха, да запили водой, и горох в желудках разбух. Павлу, когда повзрослел, полжелудка вырезали, но он так и маялся всю жизнь. А Миша в один годик заболел корью и умер по дороге в ветошкинскую больницу. Артемий уже не узнал об этом».

Всё, что только могли, отправляли на фронт – деньги, еду и тёплые вещи особенно. С каждого хозяйства собирали хлеб, яйца, мясо, молоко, шкуры животных, шерсть. Деревенские женщины и старики вязали носки, варежки, делали сани, плели лапти. Сами же носили то, что оставалось. Чтобы собрать ребёнка в школу, матери перешивали свои юбки, кофты. Мама говорила, что у них с братом были одни сапоги на двоих, и в плохую погоду в школу приходилось ходить по очереди. А так у всех ребят были лапти.

Заметка из газеты Кировская искра за 31 августа 1941 года. «67-летний колхозник сельхозартели «Маяк», Адовского сельсовета, Трофим Фёдорович Овечкин сдал в фонд обороны пуд ржи, 10 рублей деньгами, а также полностью и досрочно выполнил финансовые обязательства».

Отдельно хочется рассказать о семье председателя колхоза Рублёва Климентия Степановича. Его жена Фёкла Агафоновна умерла перед самой войной. Когда началась война, ушли на фронт Климентий Степанович и его сыновья Сергей и Дементий. Дома остались без взрослых трое ребятишек, старшей Вере было 14 лет, она осталась за хозяйку с маленькими сестрёнкой Любой и братом Герой. Три раза приезжали к ним представители детского дома, но дети ехать в детдом наотрез отказались. За детей тогда просили всей деревней, обещая помочь. Соседи учили Веру печь хлеб, ухаживать за скотиной. Мой дядя Павел Аверьянович рассказывал: «Иду по деревне, слышу плачет кто-то во дворе дома дяди Климы. Зашёл в ограду, а это Вера сидит возле овечки – надо её зарезать на мясо, а Вере страшно это сделать. Попросила меня помочь на начальном этапе, а дальше уж сама, говорит, справлюсь».  Зимой не было дров, и чтобы в избе было тепло, дети топили печь чем придётся. Сожгли всю старинную мебель, оставшуюся от родственников после раскулачивания.

Александра Ивановна и Анна Ефимовна Пестовы во время Великой Отечественной войны работали в тракторной бригаде. К 60-летию победы в ВОв об одной из наших тружениц Александре Ивановне была вот какая заметка в «Кировской искре». «Александра Ивановна награждена медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны». Семнадцатилетней девчонкой осенью 1941 года попала она на курсы трактористок в Буйскую МТС. В бригаде было 10 девушек. Все военные годы Александра работала на тракторе. Первые отечественные трактора ХТС не имели кабины, и юные трактористки не были защищены ни от ветра, ни от дождя. Не было на таких тракторах электрооборудования. На переднюю часть трактора подвешивали керосиновый фонарь. Заводился трактор с помощью рукоятки. Рабочая смена трактористки длилась 12 часов, затем 12 часов работает на тракторе вторая девушка.
Александра Ивановна часто вспоминала военные годы: «Круглый год хватало работы: закончился сев, начинаешь пахать пары, потом сенокос, а в уборочную прицепной комбайн возишь. А морозы придут, с помощью трактора снопы обмолачивали. А потом трактор перегоняли в Буйское на ремонт, весь трактор перебрать надо. На выходной домой пешком ходила, восемнадцать километров туда, восемнадцать обратно». За заработанные трудодни трактористкам давали зерно и семена вики, которую мололи и добавляли в муку и пекли хлеб. После войны 30 лет я проработала на ферме дояркой. Нужно было руками подоить 12 коров, а затем в поле, заготовить корма для своих коровушек. Летом траву косили, осенью свеклу топором рубили. Навоз убирали, воду таскали из колодца, всё вручную. Сейчас, вспоминая былые годы, сама удивляюсь, откуда силы брались – не знаю».

На ферме во время войны работали доярками Рублёва Ксенья Кондратьевна и Ветошкина Феклинья Денисьевна. Паня Демидьевна Овечкина была заведующей на конеферме, но, когда Паня обезножела от тяжёлой работы, перевели её на лёгкий труд, на птицеферму. Вместо неё заведующим на конеферме стал Филипп Григорьевич Рублёв. Породистых свиней начали разводить в 1943 году, купили 5 свинок и 1 боровка. На свинарнике работали Санникова Александра, Рублёва Наталья Степановна и Бердникова Валентина.


В войну уходили не только на фронт, но и в трудовую армию, где кормили очень плохо: баланда из картошки, да кусочек черного хлеба. Чай морковный, сахара не было. В Кирове на заводе работали Валентина Ивановна и Агафья Игнатовна Пестовы. Мужчины работали на военном заводе в Вятских Полянах.

Как только заканчивалась работа в поле, наших девушек и женщин отправляли за Вятку на заготовку леса. Если в деревне как-то справлялись, то работа в лесу была просто невыносимо тяжёлой. Обе мои бабушки рассказывали об этом тяжёлом и совсем не женском труде. Одежда была плохая, штопана-перештопана, в мороз не согревала, а штаны вообще женщины не носили (не было их).  В самые морозы надевали по две юбки, но это не спасало от стужи. Женщины работают, а мыслями дома – как там ребята? Ведь за главного в доме оставались старшие дети. На заготовку леса женщин посылали по очереди. Мария Филиппьевна рассказывает: «В колхозе тяжело приходилось, а ещё тяжелее в лесу на заготовке леса. Я два раза с Паней Резвых ездила. И в бараке жили, и на квартире. На квартире-то получше было и посытнее, из дома картошки привозили. Только я сильно простудилась, одежонка плохая, штанов никаких нету, надо было хоть отцовские взять, не додумалась. В женские дни нижняя юбка так оледенеет, колом стоит. Вот в лесу и застудила ноги, всё в лаптях – и в стужу, и в водополь. А теперь ноги-то и болят, давно какие-то язвы образовались, вода из них течёт. А в лесу деревяшки свалим, распилим поперечной пилой на брёвна, подтаскиваем на берег Вятки у деревни Ваганово, там мужики брёвна связывают в плоты и водой сплавляют».

Вспоминает Фаина Степановна Резвых: «Первое время после войны тяжело ещё жили. Принесли повестку в лес, если откажешься, то не дадут лошади, а как без лошади в хозяйстве? Ни огород вспахать, ни дров привезти, никуда не съездить. Заревели да поехали. Вот в ноябре поехали мы шесть девок. В Байсе устроились на квартиру. Утром в 3 часа хозяйка нас накормит картовницей, затемно выходим в лес, а это 10 километров. Пока к лесу подойдём, уже и рассветает. Навалим деревьев, сучки надо обрубить, стаскать в кучу, сжечь. В обед костёр разведем из сучьев, хлеб на веточки и в костёр поджарить. Растопим снегу – вот тебе и чай, и обед. А после обеда надо распилить брёвна и волоком за верёвки все стаскать в гурты, сложить рядками. На лошадях нельзя было работать, до самого нового года снегу мало было.  Обратно-то 10 километров уж еле ноги переставляешь, затемно уж приходили. Похватаешь снова пустой картовницы и спать. А в 3 часа подъём и снова в лес. До нового то года одни девки работали. А в январе мужики на лошадях на подмогу пришли, Тимоша Рублёв, да Лёнька Овечкин, они уж с войны вернулись. 4 месяца были в лесу.
В самую водополь приехал за нами Куприян Пестов на санях. Доехали мы до Водовойки у Меркушей, а там река широко разлилась, мост затопило и шёл ледоход. Делать нечего, надо перебираться через реку, Куприян говорит – ну, девки, держитесь крепче и лошадь направил в воду. А лошадь смирная была, кличка у неё Нерпа, тихонечко в ледяную воду на мост вошла, только голова да спина сухие у неё остались. Ну и мы по шею в ледяной каше. Чудом водой не стащило. На другой берег перебрались и дальше поехали. Подъезжаем к Рублёву, а там и моста то уже нет, смыло водой. Куприян Нерпу из саней распряг и все мы пешим ходом через реку перебрались. Домой пришла, залезла на печь, сняла с себя всю мокрую одежду, бросила на пол, только сошлёпало. А переодеться то не во что было, мама кинула кальсоны Фёдора, да его рубаху. А я до того озябла, говорю – мам, дай немного кумышки согреться, а она в ответ – ты ведь девушка, какая тебе кумышка. Ну я под одеялом на печке уснула, а утром бригадир назначил мне новую работу, на свинарник. Крепкая я была, не заболела. Заплатили мне за лесозаготовки 75 рублей, мама ох и поругалась – ты только на одних лаптях нас разорила. И действительно, лапти стоили в ту пору 70 рублей, а мне их хватало только на неделю. А через месяц меня послали боронить на лошади, дали Нерпу. Бригадир Андрей Дудин предупредил меня – у неё только что жеребёнок родился, Нерпу кормить его приводи и отдыхать ей давай. Так я её еле сдерживала, вот как она бежала кормить своё дитя, это смирная то наша Нерпа».

Хватало работы в деревне и тем лошадям, которых не угнали на фронт. Было в Рублёве 20 конных плугов и 3 параконных. Лошадей берегли, запрягать начинали только в двухлетнем возрасте. Сначала на них боронили поля, а потом уже в плуг.

Мой дед Аверьян Агафонович Рублёв ушёл на фронт, оставив бабушку Екатерину Яковлевну с четырьмя детьми. Обоим ещё не было и 40 лет, впереди могла бы быть долгая и счастливая семейная жизнь, но её оборвала война. До войны Аверьян работал на конеферме, вместо себя оставил работать жену. Самому старшему из детей Павлу было 13 лет, но он уже старался помогать во всём. Ходил вместе с матерью на конеферму, его работой было почистить щёткой бока лошадок. Ему же поручено было приучать молодую лошадку к сбруе. Старшие запрягут лошадь, дадут вожжи Павлу, он выводит её из конюшни. Сам идёт по дороге, а лошадь ведёт по снегу, по целику, чтобы не убежала. По накатанной дороге Павлу лошадь не удержать, силёнки маловато было. Когда лошадка наскачется, нарезвится, тогда он её выводит на дорогу.

Помимо основной работы женщинам ещё давали работы в поле. Моей бабушке Катерине Яковлевне (а она была невысокого роста, худощавого телосложения) частенько приходилось пахать на лошади. Однажды участок ей достался сложный, часто приходилось плуг из борозды вытаскивать, да поворачивать лошадь обратно. Плуг был до того тяжёл, бабушка его еле из борозды вытаскивала. Мужики, которые только что пришли с войны, оказались похитрее, взяли себе прямые и длинные полосы земли. Бабушка до того дотаскала плуг, домой еле приплелась. Утром пошла в медпункт, да только акушерка сказала, что поздно чего-то лечить – из-за чрезмерно тяжёлой физической работы произошло выпадение матки, необходима была операция. А как ехать, когда дома четверо детей? Да и после операции надо беречься, а у неё некому тяжелую работу по хозяйству делать, муж с фронта не вернулся. Домой пришла, сшила мешочек на длинных лямках, подвязалась и пошла на работу. Да так и проходила половину своей жизни с такими подвязками.

Дочь Филиппа Григорьевича Мария рассказывает: «Отец работал на конной жатке. За ним шли женщины, вязали снопы. Норма была большая, 600 снопов. Чтобы сделать норму, приходилось работать до темноты. Со временем не считались, пока норму не сделаешь, с поля не уйдёшь. Еле спину разогнёшь после работы. Но домой шли всегда с песнями и как бы ни устали, всё равно бежали на «посиделки». Собирались одни девчата да молодые солдатки, парней-то мало вернулось с фронта. Электричество появилось в Рублёве где-то году в 58, так с керосиновыми лампами сидели вышивали, кружева вязали, и всё с песнями. А кто и со слезами, оплакивая свою женскую вдовью долю».

Когда объявили конец войны Александра Санникова ушла во хлев, бросилась на солому и заревела. Во время войны некогда было раскисать, себя жалеть, надо было все силы отдавать работе. Так и выплакала Александра все слёзы за один раз: о погибшем муже, о детях, оставшихся без отца.  А утром пришла на ферму, кутается в платок, чтоб никто не видел, что её разбил паралич и лицо перекошено.

С большим трудом наша деревня залечивала военные раны. Война закончилась, а легче жить не стало. После войны подняли налоги – разрушенную страну нужно было восстанавливать. Половина ушедших мужчин с фронта не вернулась, и многим женщинам все послевоенные тяготы, непосильный труд, налоги тоже пришлось взвалить на свои плечи.

В феврале 1946 года 25 человек из нашей деревни были награждены медалями «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны», из них 10 женщин. Вклад наших женщин в Победу бесценен, это неоценимый подвиг!

В военные годы жители деревни сплотились, словно были одной семьёй. Русских людей беда всегда объединяет. Так и в деревне Рублёво – одна беда была на всех, она сплотила старообрядцев и «мирских», бывших «кулаков» и бедных. А мы, потомки, обязаны свято хранить память о подвиге своих родных и близких людей.