Не видала горя - полюби меня 2

               
        НЕ ВИДАЛА ГОРЯ - ПОЛЮБИ МЕНЯ

               
                Часть  2

               
               
            З н а к о м с т в о


                Что о свободе знаем мы?
                Не ценим мы её на воле.
                Когда ж пойдут по"сроку"дни,
                Даём оценку новой доле...

                Н.Маяков


        I


               
       Особо опасного преступника, дерзкого налётчика, грабителя и убийцу, совершившего побег из колонии-поселения в декабре 1988 года, Альберта Берша взяли  на вокзале в Ташкенте 8 января 1990 года, когда сотрудники тамошней милиции по всем ориентировкам узнали в человеке, приобретавшем  билет до Москвы, того самого  преступника, находящегося во всесоюзном розыске, чьи портреты рисовались на всех столбах Узбекской столицы.

      С момента последнего побега из мест лишения свободы прошло всего 13 месяцев. Но в своей криминальной истории за этот короткий промежуток времени Берш успел изрядно накуролесить.

     Свой бандитский марафон он начал ещё подростком, когда, сбежав из детского дома, два года кочевал с цыганами. Так он познавал свободу и волю.

     Связавшись с бандитами, участвовал в грабежах и погромах. Так ковался отчаянный характер юного преступника.
 
     Незадолго до ареста, сколотил уже свою банду и отобрал в неё подходящих на его взгляд налётчиков. Так проявилась в нём находчивость бесспорного лидера.

     Лёгкие деньги быстро вскружили голову парню, удача и безнаказанность вдохновили на новые, смелые и дерзкие преступления. В сознании молодого человека прочно  укоренился принцип - зачем работать, когда всегда можно отнять, украсть, угнать, стянуть, свистнуть, уволочь, умыкнуть и т.д. Способов отобрать чужое он знал немеренно.

     Вот только сколько верёвочка не вейся, а конец будет обязательно. Так и вор: сколько не ворует, а тюрьмы не минует. Посадили юного бандита на шесть лет. А тюрьма, как известно, не исправляет. Началась жизнь по воровским понятиям  тюремного общежития, к которой нужно было как-то приспосабливаться. А воровские законы очень далеки от общепринятых понятий норм и морали. И хоть наш герой не сломался, не ожесточился на весь мир, от которого его отгородили колючей проволокой, не принял к сердцу "жизнь по понятиям", - но чётко и основательно решил для себя: воровал и воровать буду.

     Любую ситуацию он научился оборачивать в свою пользу, умел на равных общаться с авторитетами, но  при этом ухитрялся сотрудничать и с администрацией тюрьмы. Характер имел общительный, подкупающе-отзывчивый, и производил впечатление "своего в доску парня".

     Много тренировался физически, обладал недюжинной силой. Как человек любознательный жадно читал книги. Искромётно шутил  и блистал эрудицией. Ни с кем особо не конфликтовал, но и себя не давал в обиду.
 
     За красиво-смазливую внешность и на редкость небывалую чистоплотность дали ему оскорбительную кличку. Прозвище это он посчитал обидным, унизительным, и, чтоб отстоять свою честь, пришлось вступить в схватку с дюжиной  заключённых. Честь свою отстоял и завоевал среди зеков некий авторитет.  Время, проведённое в тюрьме, он не считал потерянным зря. Тюрьма, как хорошая школа,  научила жизни, жизни тяжёлой, суровой, по-волчьи жестокой.

     Отмотав свой первый срок, Альберт Берш не посчитал нужным растрачивать время на пьянство в "малинах", да и алкоголь он потреблял крайне редко, предпочитая оставаться в трезвом уме и здравом рассудке. Поработав с месяц учеником тракториста в одном из колхозов, куда вернулся он после отсидки, почуяв, что потеть и корпеть - это явно не его стихия, - в короткое время сколотил банду из знакомых воров и жуликов.

     Первый свой налёт банда под предводительством Альберта Берша совершила на жилой дом председателя колхоза-миллионера в соседней области. Да и налётом, по существу, назвать это было нельзя - Берш потерпел фиаско из-за собственной благородности.
 
     Поздно вечером, когда уже смеркалось, он постучал в калитку дома председателя. Остальным членам банды приказал спрятаться за высоким крыльцом. Когда дверь открыла беременная на большом сроке  молодая женщина, Берш поднял кверху брови, открыл рот и ... просто попросил у неё воды. Та приветливо согласилась и вернулась в избу. Берш тем временем сделал знак своей банде:"Уходим". От молодых людей и след простыл. Тем временем, ночью следующего дня они уже лихо подломили конторскую кассу колхоза и украли оттуда  50 тыс. советских рублей.

      Благородство и дерзость стали неотделимыми качествами воровской натуры Берша. Стали его кредом. Крал всегда у тех, кто, по его мнению, наживал состояние нечестным путём, работяг никогда не трогал. Однажды, ограбив, как вскоре  выяснилось, ни того, он вернул на следующий день все похищенные деньги и оставил букет цветов. Небывалая преступная оригинальность!

     Берш строго пресекал хулиганские выходки, мародёрство и пьянство в своей банде. Налеты совершали чаще днём, когда хозяева были дома. В дом тихо проникали, затем, угрожая оружием застывшему от страха хозяину, предлагали безоговорочно, без шума и суеты отдать все деньги и ценности.

     Уходить всегда старались без крови. Мокрушничать Берш не любил категорически, но всё-таки одно преступление оставило свой кровавый след во время ограбления банка в Барнауле.

     На том деле и погорели. Получила вся шайка-лейка по 15 лет строгого режима, и потянула судьба каждого вора своим этапом по лагерям и "Централам".
 
     Во время второй своей ходки наш герой уже ходил в авторитетах, стал бригадиром. Но благодаря своей изворотливости и умению работать на "два фронта", активно сотрудничал и с администрацией колонии.
 
     Однажды сдал готовившийся побег заключённых, всех его  членов, тем самым, войдя в доверие руководства, обеспечил для себя послабления тюремного режима, чем он не преминул воспользоваться. В одно декабрьское утро 1988 года на поверке в колонии-поселении, где Берш мотал свой второй срок, его попросту не досчитались...


      А вскоре по стране прогремели страшные по своей дерзости налёты на высокопоставленных и очень богатых по тем временам людей. Все ограбления носили общий характер, имели схожий почерк, и фигурировали в каждом деле одни и те же  ориентировки, да одно и то же оружие. Тогда работу по раскрытию всех схожих преступлений взяла на особый контроль Москва.

     Целый год Берш с подельниками нагло грабил подпольных миллионеров, цыганских наркобаронов, коррупционеров, не брезговал и воровским общаком, за что заочно был приговорён уголовными авторитетами к смертной казни.

     Но был при всём  этом разительно неуловим.
 
     География его криминальных гастролей была широка: от Москвы до Новосибирска, от Ленинграда до  Махачкалы. Однако, преступая закон,  бандиты раз за разом оставляли следы. Среди всех тех улик выделялся и наш герой, оставляя свои отпечатки. И очень уж его приметная внешность, одинаково описываемая всеми свидетелями в каждом деле, позволила объединить все преступления вокруг одной личности. В следствии чего, он был идентифицирован и объявлен во всесоюзный розыск уже не как беглый зек, а особо опасный вооруженный преступник.

                II

          
          Итак,  е г о  всё-таки взяли. Взяли одного, без подельников, на следующий день, после совершенного им ограбления и двойного убийства.
 
     Хмурым январским утром на  Ташкентском вокзале один высокий молодой человек  в дорогой кожаной куртке, с импортным кейсом в левой руке  купил билет до Москвы. Впечатление он производил импозантного мужчины, видного из себя, с красивыми, а главное, очень характерными чертами лица.
 
     То, что по всему периметру железно-дорожного вокзала, на каждой стене, на каждом столбе  были расклеены милицейские ориентировки по поиску особо опасного преступника, внешне  очень схожего с ним, - его нисколько не смущало. Он обращал на себя внимание, и это понимал и был доволен собой. Дерзко? Он любил "ходить по лезвию ножа", это было частью его безумного, неоправданно рискованного кредо: быть на волоске от смерти и удачно уходить от неё.

     Слегка вальяжной, но уверенной походкой, не оглядываясь по сторонам, он вышел на перрон и направился к своему вагону.
 
     Позубоскалив немного с проводницами, он, не торопясь, поднялся по ступенькам вагона и двинулся было к своему купе, как ему на встречу из его же купе вышли четверо переодетых в гражданское оперативников. Ещё четверо вошли в вагон следом за ним. Это был последний в  е г о жизни день на свободе, обречённо попавшийся в адский капкан.

     Взяли его вмиг, тихо, без шума и пыли, пристегнув  наручниками за руку к одному из оперативников. Всё произошло моментально, на одном дыхании. Ему тихо-мирно, без напряга предложили пройти в отделение милиции при вокзале, на что  о н невозмутимо согласился.

     Но уже через некоторое время, находясь  в здании ЛОВД, атмосферу безмятежности нарушил сам пришедший в себя задержанный.

     Свободной рукой он вдруг молниеносно выхватил из внутреннего кармана куртки самую настоящую гранату и зубами вырвал чеку.

         - Ну? Чего делать-то будем? - иронично, но сохраняя спокойствие, обратился он к оперативнику, пристёгнутому к нему рукой. - А что, если я засуну эту игрушку тебе в рот сейчас? Знаешь, что будет?

     Не в себе от охватившего в миг страха опер упал на колени. Теперь вся группа оперативников находилась в заложниках у одного на вид спокойного и хитрого бандита.
 
         - Ну и мудаки же вы! - ухмыльнулся он. - Кейс отняли, а обыскать меня забыли? А у меня за пазухой ещё три "лимонки"!
 
     Он приказал прикованному к себе оперу достать его записную книжку из внутреннего кармана и сжечь её. В страхе, обливаясь слезами и соплями, оперативник послушно сжигал листок за листком, истошно кричал о помощи. Сам задержанный вёл себя без паники, как ни в чём не бывало, спокойно и ровно, словно каждый день попадал в такую ситуацию.

     Невозмутимо, держа в правой руке гранату, он потребовал отстегнуть его и спокойно отпустить на все четыре стороны. Разумеется, делать этого никто не стал - слишком уж ценной находкой был этот преступник, чтобы так просто его отпускать.

     В затянувшейся суете оперативники выгадывали время.  К зданию ЛОВД  уже приехала группа захвата, и полным ходом шла операция по обезвреживанию вооружённого бандита.

     Через окно на прицеле его руку держал снайпер, он ловил  момент выстрелить точно в ладонь преступнику, державшему гранату. Выпавший снаряд оперативники должны были вмиг выбросить в окно.

     И вот выстрел. Пуля попала чётко в указательный палец, отсеча фалангу.Резко взвыв, преступник бросил гранату в сторону и ...  никто её не подобрал. В общем страхе застывшего безмолвия оперативники ждали взрыва.

     Но, чудо! Прошло полминуты напряжённого ожидания, а граната так и не взорвалась. Постепенно приходя в себя, оперативники переводили дыхание.

     А преступник тем временем молча, не обращая внимание на боль перебитого пальца, с леденящим чувством безмерной досады смотрел на бестолково валявшуюся в стороне гранату: её он лелеял, как последний шанс, а она так и не сработала...

     Задержанного скрутили на раз-два, и в мгновения ока защёлкнулись наручники за его спиной. Так был обезврежен особо опасный вооружённый бандит Альберт Берш.

                III

        Его поместили в одиночную камеру следственного изолятора УВД Ташкента. На первом допросе его с интересом разглядывали прибывшие из Москвы высокие чины, лихо подшучивали:

          - Ну что, матёрый Волк, попался-таки в капкан!

     Берш, прикованный наручниками к специальному железному стулу для допросов, переводил взгляд то на одного, то на другого чиновника в погонах. Неотрывно глядя серо-зелёными, почти волчьими глазами, он тихо обратился к одному из них, сытому, толстому, довольному:

          - А ты, Начальник,  я смотрю, такой смелый, что твоей шкуре в данный момент ничего не угрожает?

      Та дерзость и бесстрашие, что продемонстрировал Берш на первом допросе, в некотором смысле  повергли в лёгкий ступор видавших виды оперов. Связанный по рукам и ногам их пленник буквально ставил на место представителей закона. Небывалая наглость.

      Первое время Берш продолжительно отмалчивался. Высоко вскинув голову, он пытливо изучал глазами то потолок, то стены, словно мучительно искал ответы, что именно сказать, а о чём промолчать. Оценив безвыходность своего положения, он начал давать показания только на третий день.

          - Да, это я добил Ромку, - опустив мрачный взгляд, Берш уставился в пол. - Какая разница, где было ласты склеить, на операционном столе или там, на полу в доме.


      Роман Ромашёв, бывший подельник Берша почти во всех преступных эпизодах, был найден мёртвым вместе с хозяином в доме бывшего уголовного авторитета за день до ареста Берша.

      Во время налёта, хозяин, не растерявшись, схватился за обрез и успел выстрелить одному из преступников в живот, разворотив тому кишки.

      Берш на секунду опередил стрелявшего и пустил тому пулю в лоб,чем спас себя от неминуемой смерти. Забрав все ценности авторитетного хозяина и большую сумму денег, Берш остановился возле окровавленного Романа. Тот, ещё не потеряв сознания, что-то бормотал. Берш стоял возле него и молча смотрел тому в глаза.

    Что он в них прочитал? Наверное, мольбу. Но выбора у Берша не было. И времени проявлять чувства тоже не было. Нужно как можно скорее самому уносить ноги, пока жив и невредим.

    Он, так же молча глядя в глаза своему товарищу, не дрогнув рукой, одним выстрелом остановил Роману сердце.


      И началось полным ходом следствие. Под напором неопровержимых улик, Берш давал признательные показания то в одном эпизоде, то в другом, про себя ухмыляясь, как много нарыли на него менты, и как глупо и неосмотрительно поступал он порой, оставляя следы за собой, позволяя ищейкам сесть себе на хвост.    

     Чёрт дернул его тогда  декабрьским вечером, во время "гастролей" в Ленинграде, убить того придирчивого швейцара в ресторане. Ведь не за этим он пришёл, искал всего лишь загулявшего Ромку, да и сколько свидетелей осталось на месте преступления.  Дурак!

      В семи убийствах, совершённых его бандой, он уже сознался. Сознался и в двадцати ограблениях на общую сумму более 500 тысяч советских рублей. И всё это за какие-то 13 месяцев. За осуществлённые  им злодеяния уже маячила "вышка", он это сознавал.

      Надежда на хоть какое-то спасение своего положения таяла с каждым днём. Берш определенно понимал, что расстрельный приговор для него неминуем, и как загнанный волк, стал лихорадочно замышлять побег.

      Как известно, на ловца и зверь бежит. Один из охранников, подкупленный с воли, передал Бершу "маляву", в которой один авторитетный вор просил матёрого уголовника взять на себя несколько ташкентских грабежей. В награду авторитет обещал устроить побег из Ташкентского СИЗО.
 
      И началось. Берш с готовность начал давать признательные показания в чужих преступлениях, сочинял и фантазировал так, что запутывал следствие и запутывался сам. Том за томом начало расти его дело.

      Но время шло, а Берш всё находился в изоляторе, покидая его только на время следственных экспериментов. Никаких "маляв" с воли больше он не получал, и в подставе этой уже не сомневался.
 
      Как он мог, он, матёрый волк, чувствовавший опасность спинным мозгом, так потерять свой развито-тренированный нюх! Сколько раз он находился на краю пропасти, ходил буквально по лезвию бритвы, уверенно балансируя, сколько раз Бог спасал его! Неужели не спасёт и на этот раз? Он верил. Он надеялся.

      Из Ташкента его этапировали в московскую "Бутырку", где проходило следствие московских эпизодов по его делу. Здесь он пробыл недолго, но, как человек твёрдо настроенный на побег, задался целью дать дёру и из этой тюрьмы.               

      Во время очередного шмона его камеры, охранники обнаружили многометровую верёвку, сплетённую из тонких полосок от простыней. Жажда воли ни на минуту не покидала нашего героя, и он всё строил и строил новые замыслы побега.

      На всех допросах он охотно давал показания, во всём признавался, шутил, ударялся в панибратство, много фамильярничал. Но красивые волчьи глаза при этом зорко оценивали обстановку, хладнокровный ум проводил сложный расчёт попытки побега, даже в наручниках, даже в присутствии автоматчиков. Человек заточен на побег.

                IV

         В мае того же года, через четыре месяца после задержания в Ташкенте, его перевели в следственный изолятор №1 города Ленинграда. Печально известные  "Кресты".

      Мрачная достопримечательность града Петрова встретила Альберта Берша дождливым холодным утром. Автозак подъехал к зданию СИЗО  со стороны Арсенальной набережной.

      Красно-кирпичный тюремный архипелаг. Два суровых крестообразных здания, словно розы ветров раскинулись по разные стороны света. Надёжность вековых каменных стен ничто не может расшатать, железную твердь кованных решёток ни что не может порушить. Многоуровневая современная система безопасности, отряды автоматчиков с собаками не оставляют ни единого шанса на побег.

     Несмотря на переполненность тюремных камер, где на три шконаря приходилось по 10 зеков, Берша поместили одного в отдельную четырёхместную камеру. Мера эта была ни чьей-то прихотью, а необходимостью сохранить Бершу жизнь на время следствия, так как вынесенный уголовным миром смертельный приговор вору-беспредельщику могли в любое время привести в исполнение.

      То состояние шока, когда за спиной громыхнула грузная дверь тюремной камеры и заскрежетали железные засовы, Берш преодолел не скоро.

      Мрачная холодная обстановка каменной западни погружает любого нормального человека в состояние тяжёлой депрессии; неотвязные мысли - "не может этого быть", "мне всё это снится" - начинают преследовать узника с первых дней заключения. Берш через это проходил не раз.

      Он рухнул на голые нары, откинулся спиной на стену, почувствовав лопатками её погребальный холод, и подумал: "Могила..."

      Одинокое, заплаканное окно, скованное в путы железного рабства, возвышалось на уровне верхних нар. Серое небо безмолвно гнало стаю сизых туч сквозь него.

      Берш закрыл глаза. Одиночка в Ташкентском СИЗО, одиночка в "Бутырке", одиночка в "Крестах"... Вот что-что, а одиночество он переносил с трудом. Общительный от природы он бойко веселил зеков в тех прошлых своих ходках. Компанейский, незамкнутый всегда шутил и травил анекдоты -  сейчас он замкнулся один на один со своей бедой. "Эх, взвыть бы сейчас!"- стоном выдохнула его грудь спёртый тюремный воздух.

      Он постарался забыться на миг и вернуть в памяти свою любимую женщину, с которой познакомился здесь, в Ленинграде, восемь месяцев назад в ресторане "Парус".


   ... Плавучая колыбель, уютная вечерняя обстановка, панорамные окна ресторана на воде, тёплый свет роскошных люстр.

     И она. Сидит за столиком напротив в небольшой девичьей компании. Изящная осанка и грация, на вид лет тридцати, милая улыбка не сходит с лица. Длинные локоны светлых волос, лебединая шея...
 
     Захмелевший Альберт не в силах был отвести от неё взгляда, настолько была ослепительна красотой эта женщина; искрящиеся бриллианты в ушах и на шее игристо перемигивались с чарующим блеском её карих глаз. Королева! Он без тени смущения то и дело бросал на неё откровенные взгляды, перехватив которые, женщина удостоила и его мимолётным вниманием.
 
     Через пару столиков шумно гуляла четвёрка молодых офицеров, по видимому, бурно отмечая очередную звездочку. Крики, гогот, матерная брань и пошлые шуточки - всё это слышали посетители  ресторана, отдыхавшие по соседству с военными. Кто-то бросал через плечо на молодых гуляк полный осуждения взгляд, кто-то под шумок посмеивался.

      Но вот, молодые люди стали подёргивать неприличными шуточками дам, сидевших напротив столика Берша. Колкость за колкостью, от плоских подколов они переходили в циничные.

      Берш кинул взгляд на Ромашова, сидевшего рядом и опрокинувшего не одну стопку коньяка. Тот развернулся в сторону распоясавшихся офицеров, хмыкнул и махнул рукой.

     Берш перевёл взгляд на Королеву, заметно почувствовавшую себя неловко: конфузный румянец выступил на её щеках, и потупился взгляд чёрных глаз. Ей была явно не по душе принимавшая неожиданные повороты вечеринка.

     Пошлые издёвки и недвусмысленные намеки молодых офицеров вогнали в краску и привели в замешательство остальных дам за столиком Королевы. Уже добрая половина ресторанного зала следила за дальнейшим развитием событий. Дамы неожиданно  поднялись из-за столика и собрались было покинуть ресторан.

     Не сводя глаз со своей Королевы, Берш ладонью сделал Ромашову жест - не задавать никаких вопросов.

        - Слышь, ты служивый! - громко обратился он к самому разошедшемуся офицеру в звании старлея. - Ты, случайно, ни чё не попутал?

      На что тот вдруг замер и оглянулся в сторону перехватившего  всё внимание публики молодого мужчины.

        - Вы что, считаете, что девочек на улице сняли? - Берш резко встал из-за стола и сделал попытку направиться к столику офицеров, на что Ромашов схватил его за руку и вернул на место:

          - Брось!

     Тем временем шумно встали, звеня рюмками, из-за своего стола двое офицеров. Берш громко окликнул официанта, бросил ему на стол несколько сотен рублей, не заглядывая даже в счёт, кивнул головой сердитому Ромашову и в полный голос обратился к пьяной офицерской компании:

          - К чему портить дамам прекрасный вечер?! - он мельком взглянул на Королеву.  - А ну, пошли проветрим мозги!

      Уже в фойе ресторана завязалась драка двух уголовников и четверых советских офицеров. Пара пропущенных ударов рассекла Бершу бровь возле переносицы, хлынула горячая кровь, затопив глаза, тёмными кругами стала мутить сознание.

      Подоспевший на выручку Роман тяжёлыми ударами свалил двух офицеров. Тут же невесть откуда взявшиеся мужики развели по обе стороны сражавшихся. Вмиг протрезвевший Роман потянул Берша к выходу:

           - Уходим!

      В это время в фойе показались те дамы, за честь которых Берш заступился. Одна из них, торопясь, простучала каблучками лаковых туфель о мраморный пол и, приблизившись к Бершу, взметнула копья своих ресниц на него.

      Тонкой, изящной рукой она вынула чистый платок из сумочки и мягко коснулась им взбухшей кровоточащей раны на лице своего защитника.

      Берш ощутил еле уловимый, но будоражащий аромат духов на её восхитительной коже, она была так близка, что золотистые пряди её волос едва касались его лица и щекотали сердце. Томно глядя и чувственно улыбаясь, Берш чуть задел губами её ладонь в знак благодарности.

         - Как зовут моего рыцаря? - тихо прошептала Королева.

         - Алик, - прижимая платок к оплывшему глазу, ответил Берш. -  Просто Алик.

     Она быстро достала из сумочки блокнот и ручку, написала что-то.

         - Вот возьмите, позвоните, пожалуйста.

      И так же, торопясь, она отстучала каблучками, возвращаясь к подругам.  Дамы скрылись за дверями.
               
      Ромашов, отплевываясь и причитая, тянул Берша к машине такси. А тот, проводив взглядом удаляющихся дам, развернул листочек. Красивым почерком было выведено имя Королевы, её адрес и телефон. Тамара...

      Он не позвонил ей. Он просто заявился к ней домой вечером следующего дня. В короткой кожаной куртке, удачно подчёркивающей широкий разворот его груди, в фирменных, по последней моде, джинсах, высокий и стройный, он, пригладив ладонью мокрые кольца волос, спадавших на лоб, позвонил в квартиру.                Шикарный букет благоухающих роз цвета нежно-розового пепла он прижимал рукой к груди, холодные капли осеннего дождя серебрились на тонких лепестках королевских цветов.  Для Богини...

      Дверь тихо открылась, и на пороге появилась она. В тёплом байковом халатике, доходившем до пят, словно куколка, - её гибкая, изящная фигурка. Она сделала шаг ему на встречу и чуть прикрыла за собой дверь.

        " Я вас не ждала", - сказали её чуть растерянные глаза.

        " А я всегда нежданный гость", - ответил его откровенный взгляд.

     Молча, чутко улыбаясь, они смотрели друг на друга. Её рука вдруг потянулась вверх и коснулась запёкшейся раны у него над бровью, синего века опухшего глаза. Он тихонько перехватил её руку и прикоснулся холодными губами к её ладони.

         - Вы замёрзли, - сказала она. - Пойдёмте, я напою вас горячим чаем...
         

            
                V

         
      В Ленинграде к следственной группе из Москвы под руководством старшего следователя Алексея Петрунина присоединились три работника прокуратуры: Валентин Рябухин, Владимир Губарев и единственная женщина-следователь Надежда Веринец.

     Для допросов Альберта Берша в "Крестах" оборудовали  комнату со стальной клеткой, высотой от пола до потолка. Мера эта была вынужденная, так как преступник был не просто чрезвычайно опасен - дело Берша перечёркивала красная полоса:  "С к л о н е н   к   п о б е г у".

      На первый допрос его вели шесть охранников с автоматами и собакой. Руки заключённого были скованы за спиной наручниками. Гордо вскинув подбородок и выпрямив грудь, Берш шёл по коридору легко, вальяжно, независимо. Даже вытравленная хлоркой арестантская форма на нём сидела безупречно: высок и  строен, широк в плечах, на сильной шее  красиво поставленная голова.

     Его завели в железную клетку. Защёлкнув замок, через  проём сняли с арестованного наручники . Берш опустился на стул и метнул цепкий взгляд на присутствующих прокурорских работников, затем достал из внутреннего кармана сигарету и с подстёбом обратился:

        - Разрешите прикурить, такое дело, я ушёл из дома, спички позабыв...

     На встречу ему поднялся Губарев и, щёлкнув зажигалкой, протянул руку через решётку, дав возможность арестанту прикурить.
 
     Все трое следователей  представились, и потянулась вереница вопросов. Берш охотно отвечал, картинно покуривая, шутил и назидательно философствовал. Много и далеко отходил от темы и всякий раз новый вопрос умел перевертеть так, что задававший его забывал, о чём спрашивал. Опера с неподдельным интересом наблюдали за необычным пленником.  А необычен он был во всём.
 
      Во-первых, решительно не походил на побывавшего во всех переделках зека. Красивое, какой-то женской мягкости лицо, совершенно правильные черты: высоко очерченные скулы, очень тонкий и чувственный подбородок, аккуратный и прямой нос, раскосо-миндалевидный разрез серо-зелёных глаз. И всё это великолепие венчал изящный высокий лоб.  Нет того зыркающего взгляда из под бровей, как у всех рецидивистов. На следователей смотрели красивые, с небольшой хитринкой, восхитительные глаза.

      Во-вторых, его манера говорить была лишена определённой динамики блатного жаргона, он общался на равных, общепринятым человеческим языком. Жизнь по тюремным понятиям он не  принимал и считал себя скорее "вором вне закона". Начитанный и эрудированный, он предстал к тому же  интересным собеседником.
 
      В-третьих, на видимых частях тела Альберта Берша отсутствовали татуировки.


          - А чего ты всё хорохоришься тут перед нами?- с ухмылкой задал вопрос  следователь Рябухин.

      Надежда Веринец сидела рядом с ним за столом и в упор смотрела на подследственного Берша, отделяемого от них стальной решёткой.

          - Я, конечно,понимаю ваше желание создать из меня образ убийцы-маньяка. Иначе, как  объяснить, что меня заточили в железную клетку, - он перевёл взгляд с Рябухина на Веринец. Немного выждав, чуть улыбаясь и подняв указательный палец вверх, тихо сказал. - Но я никогда не переступал грани жестокости, садизма и  бесчеловечности. Над своими жертвами я не издевался.

          - Ну, конечно, ты не преступник, ты - Герой! - Рябухин смерил его взглядом.  - Как же, своей жертве "Скорую" вызвал. Совесть, что ли, взыграла?

      Повисла пауза. Теперь уже Берш мерил взглядом Рябухина. Тишину нарушила Веринец:

          - Альберт  Эдуардович, что сподвигнуло вас на такой поступок?

          - Какой именно? Какой поступок вас больше интересует, сам  налёт или тот факт, что я вызвал "Скорую"?

          - Ты давай не умничай, - перебил его Рябухин, - рисоваться будешь в другой компании.

       Берш бросил на него неприязненный взгляд. Многое в этом человеке вызывало у него отвращение, от манеры преувеличенно важно вести себя до внеш- него вида: полный, неопрятно одетый следователь дополнял свой мало привлекательный образ крупным свиноподобным лицом с невероятно выпученными глазами.

          -Тот факт с вызовом "скорой", - невозмутимо ответила Надежда.

          -Что сподвигнуло, - Берш как бы задумался, подыскивая подходящие слова. - Что сподвигнуло... А чёрт его знает! Захрипел он, схватился за сердце, жена его завыла. Ну что я, совсем нелюдь, что ли? Вызвал "Скорую" ему из ближайшей аптеки. Я пообещал.

                * * *

       Да, он действительно пообещал. Даже больше - поклялся. Поднял правую руку, когда стоял на пороге ограбленного им дома, собираясь унести ноги, и громко сказал: "Я вызову врача. Не верите? Клянусь!"
 
      Но за полчаса до этого он вместе с подельником Романом Ромашовым совершил дерзкий налёт на дом зажиточной цыганской семьи в Подмосковье. Средь бела дня, морозным декабрьским буднем двое преступников, перемахнув через невысокий забор, стремительно вломились в незапертую дверь избы и двумя предупредительными выстрелами в потолок заставили хозяев выложить все имеющиеся деньги и драгоценности.
 
      Насмерть перепуганная хозяйка кинулась опустошать все тайники и вскоре вывалила на стол перед Бершем 44 тысячи советских рублей, а так же  большую горсть золота и бриллиантов. Смахнув добычу в сумку, Берш приказал ей снять  с себя серьги и дорогое бриллиантовое кольцо.

      В это время хозяин дома, стоявший как вкопанный у стены, резко почувствовал себя плохо. Схватившись за сердце, он вдруг скорчился и упал на пол. Возникла некоторая пауза, во время которой хозяйка, заскулив, кинулась к своему мужу.

      Берш дал знак Ромашову "уходим", закинул за плечо сумку и вместе с подельником ринулся к двери. И уже на пороге, когда распахнулась дверь, и морозный дух заклубился у его ног, он вдруг остановился, чуть помедлив, развернулся лицом к хозяевам и клятвенно пообещал вызвать "скорую". После этого случая Берш потом на каждое "дело" брал с собою "Валидол". 

                * * *

          - Вы понимали, что чрезвычайно рисковали? - немного поддавшись вперёд, Надежда смотрела ему прямо в глаза. Её заинтересованность, а главное, восхищение этим благородным поступком преступника, не ускользнуло от Берша. Будучи тонким психологом от природы, он почувствовал к себе некую симпатию женщины-следователя.

          - Понимал, - кивнул головой Берш. Теперь уже он сам не моргая смотрел в её глаза. - Я не испытывал тогда ни страха, ни жалости. У меня просто на это не было времени. Что-то сработало на подсознательном уровне, я забежал в аптеку и вызвал по телефону скорую. Понимал уже потом, задним умом, что свидетелей в той аптеке хватало, чтоб запомнить и описать меня.

      Берш глубоко вздохнул и отвёл в сторону глаза, чувственно закусив нижнюю губу.

           - А чего милицию не вызвал, раз такой благородный? - вмешался в разговор Губарев.

           - Благородство, Начальник, тем и прекрасно, что порождается скромностью. Я решил остаться инкогнито, - Берш улыбнулся и перевёл взгляд на Надежду. Она смотрела на него глазами, восторг которых не скрывали даже очки с двойными линзами.

      За годы своей уголовной истории Альберт Берш мал-по-малу приобвык к подходцам криминалистов. Знал и испытал на себе их ловкие приёмы на допросах, знал и о такой технике, как "злой и добрый следователь". Допрашиваемый, как бы, исподволь ищет признаки проявления сочувствия к себе у следователя. Один сыскарь нападает, другой, как бы, приходит на помощь подследственному. Но в итоге, оба следователя искусно выполняют одно и тоже дело. Берш это понимал. И в восторженных глазах старшего следователя при Генпрокуратуре Надежды Веринец он видел в первую очередь врага. И врага номер один.
 
     "Ну что ж, давайте поиграем,- мысленно улыбнулся Берш, - только играть мы будем по моим правилам".

                VI

       Все последующие недели Берша каждый день занимали допросами и новыми следственными экспериментами. В отсутствии самого обыкновенного человеческого общения в своей мрачной одиночке Альберт был рад и этим "развлечениям".

      Он прекрасно сознавал тяжесть своих преступных деяний и, как человек разбиравшийся в законах, отдавал отчёт тому, что приговор ему будет вынесен беспощадный. Потому старался тянуть время, запутывая и затягивая следствие. Давал одни показания, потом менял их, что-то вспоминал, что-то отрицал, много спорил, впадал в забытьё. Следователей он буквально измотал своими причудами и капризами.

      Как-то заявил Петрунину, что больше не будет работать ни с Рябухиным, ни с Губаревым.

           - Они скверно влияют на меня, - начал было жаловаться он, - я не могу сосредоточиться, не могу вспомнить. Они оба мне отвратительны. Оба пустоголовы. Пусть больше не являются ко мне, я ничего им больше не скажу, - и вдруг выпалил, повысив голос: - И не смотрят и не дышат на меня!

      На самом деле, Берш не выносил людей с теми же недостатками и  достоинствами, что имел и сам. Такими людьми нельзя манипулировать, их не прогнёшь под себя, и шансы использовать их в свою пользу ровны нулю.

     Петрунин был обескуражен подобным бесцеремонием и дерзостью подследственного. Некоторые допросы проводил сам в обычном кабинете, приказы- вал охране снять с заключённого наручники, здороваясь, пожимал ему руку, заваривал хороший индийский чай и угощал дорогими сигаретами. Он слушал заинтересованно и не перебивал  пускавшегося в рассуждения бандита "высшей пробы":

          - Я бы её и в жизни не тронул, если б спокойно вела себя. Я ж тихо, без напряга, попросил у неё деньги и ценности. Чего было орать? Да ещё кинулась к телефону ментов вызывать! Что мне оставалось делать? Всадил ей пулю в спину. Да, жестоко, но у меня выбора не было. А так, она сама виновата, - Берш затянулся сигаретой и опустил глаза себе под ноги. Вдруг, словно озарённый новой мыслью, вскинул взгляд на Петрунина. - А где она взяла эти 134 тысячи? А? Где? Что, ей бог послал? Или тетя в Канаде живёт?

      Петрунин молча слушал своего собеседника, тоже покуривая и всякий раз кивая головой.

          - Я за всю свою сознательную жизнь ни разу не ограбил ни одного работягу. Больше того, я его даже ни чем не обидел, - продолжал рассуждать Берш, - но мимо упакованных, - он вскинул указательный палец, - глухо упакованных!   Я, конечно,  просто так  не пройду!

                * * *

      В конце сентября 1989 года находившийся во всесоюзном розыске Альберт Берш вместе с подельником Романом Ромашовым приехал в Ленинград. Здесь жила семья  Ромашова. Остановились бандиты у него.

      Криминальный дуэт времени зря не терял в Культурной столице, и с первых же дней они стали посещать дорогие рестораны, комиссионные магазины, шариться по рынкам в поисках барыг, словом, вынюхивать информацию о зажиточных гражданах  Северной столицы. В это самое время Берш и познакомился с Тамарой Томилиной в известном нам ресторане "Парус".

      Он был очарован ею, но не менее, чем он, была очарована им и Тамара.  Красивый, ладный, элегантный, по-мальчишески дерзкий, благородный, он, очертя голову, увлёк тогда её. Рядом с ним она испытывала какой-то особенный комфорт. По природе своей он был чертовски обаятелен, обладал особенным мужским шармом. Он мог в два счёта расположить к себе людей по характеру набыченных и несговорчивых,   он словно лучился оптимизмом и заражал жизнелюбием окружающих.

      Берш никогда не колебался с принятием решений, без оглядки, не чуя ног, он предавался новой авантюре или с головой окунался в объятия страсти. И она это чувствовала. Бесстрашный рыцарь в её глазах, и коварный авантюрист в реальной жизни, об обратной стороне которой она пока ничего не знала.

      А он действительно жил двойной жизнью, жил смело, рискованно, дерзко. Воровать  -  так по-крупному, обладать  -  так Королевой! 

      Их короткий роман пронёсся бурным вихрем, замутив главное событие в её жизни. Но об этом позже.

      Тамара работала заведующей отдела галантереи и парфюмерии в Доме Ленинградской Торговли. В то время это был универмаг класса "Люкс".  Неповторима была на то время шикарная атмосфера всего  магазина:  монументально-остеклённое здание, многочисленные пилястры и фронтоны, винтажные лестницы и кованные перила, восхитительное освещение многоуровневого пространства, - и завершал всю эту помпезность стеклянный  потолок-купол. 
               
      Расположенный в самом центре Ленинграда  ЛДТ получал шикарное снабжение по тем временам всесоюзного дефицита конца 80-х, здесь человек по-настоящему чувствовал себя покупателем. Не стоит говорить о том, какими связями и блатом обладали служащие универмага, а уж заведующие отделами или директора магазинов, о!  Это была отдельная каста богатых людей, богатых, несмотря на строго лимитируемую заработную плату. Всё решали блат и связи.

     Среди  полезных знакомых Тамары Томилиной были влиятельные и обеспеченные люди, они обожали всё заграничное и ненавидели всё отечественное, и в первую очередь, ту государственную систему, на теле которой сами паразитировали, и, благодаря ошибкам и поблажкам которой, разбогатели.

     Анна Сергеевна Цюрих, полезная знакомая Тамары Томилиной, происходила из старинного дворянского рода Санкт-Петербурга.  Россию после Октябрьского переворота она не покинула, но и власть пролетариата не приняла. Жила в большом достатке, во все времена имела прислугу, имела нужные связи и была хорошо известна в определённых кругах. Обладая утончённым вкусом, она владела богатейшей коллекцией картин, старинных гобеленов, в её роскошной квартире пол был устлан персидскими коврами, посуда вся состояла из китайского фарфора и столового серебра.  А главное, она хранила у себя в доме деньги, драгоценный металл и бриллианты.

      Эти  самые сведения Тамара Томилина имела неосторожность упомянуть в разговоре со своим новым любовником Альбертом. Или Аликом, как она его ласково называла.

      Тот крайне заинтересовался личностью Анны Цюрих, но особого вида не подал. Тамаре он представился как командированный в Ленинград представитель какого-то Дальневосточного промыслового объединения. Изыскано одетый, надушенный дорогим парфюмом он сорил деньгами направо и налево, задаривая свою любовницу то новой шубкой, то бриллиантовым украшением. На пороге её квартиры всегда появлялся с шикарным букетом благоухающих роз, пылко целовал её и на руках относил в спальню.
 
      Потерявшая голову Тамара воспылала слепой страстью к обольстительному  любовнику, который не давал ей опомниться, но в свою очередь головы не терял.

      Ему ничего не стоило тихо и незаметно навести справки на богатую приятельницу Тамары, узнать, чем живёт, чем дышит пожилая аристократка, "на какой кобыле" и когда к ней можно подъехать. Всё остальное - дело техники.

      В конце  ноября, представившись перед домработницей знакомыми Тамары Томилиной, Берш вместе с Ромашовым переступили порог квартиры Анны Цюрих.
 
      Дверь захлопнулась, бандиты выхватили оружие и приказали насмерть перепуганным женщинам выложить деньги и ценности. Добычей преступников на этот раз стали 134 тысячи советских рублей и почти  килограмм золотых украшений. Вот это удача!

      Чумовой успех окрылил бандитов, и они начали бесцеремонно ворошить музейное убранство квартиры, позабыв о находящейся рядом хозяйке и её домработнице.

      В это время Анна Сергеевна с криком о помощи кинулась в гостиную, где был телефон. Но сорвать трубку ей не удалось: жгучей болью рассёк ей спину выстрел. Грузно рухнув на пол, она обратила свой последний, уже мёртвый, полный каменного страха взгляд в искусно отделанный лепниной потолок.

                * * *

      Петрунин курил, смотрел и слушал, ничего при этом не протоколируя.  Зачем?  Это дружеская беседа, и надо дать понять собеседнику, что разговор идёт просто по душам.

          - А что это ты  Тимчуку, начальнику тюрьмы, наплёл? - Петрунин иронично прищурил глаза.

          - А-а-а, вон вы про что! - Берш рассмеялся.  -  Да пообещал ему, что сбегу. Вместе с ним, под руку. Говорю ему, я от бабушки ушёл и от дедушки ушёл, а от тебя и подавно уйду.

          - Тоже мне, сказочник, - Петрунин ухмыльнулся.

          - Да, сказочник, что там, - Берш потёр подбородок, помолчал и продолжил. -  Только это всего лишь присказка. А сказка будет впереди.
            
      Петрунин поглядывал на собеседника, тихонько прощупывая его. Он понимал, что перед ним изощрённый преступник. Твёрдый калач.

          - Я, Начальник, не признаю ни должностей, ни званий. И никаким законом меня не подмять, ни блатным, ни гражданским. У меня свой кодекс правил.

          - И что ж, нам теперь под твой кодекс подстраиваться? - Петрунин театрально поднял брови. - Чем тебе Рябухин и Губарев не угодили?

          - Тупоголовые. Поговорить не о чём. Один зациклился - где схрон? второй - на  сообщниках.

          - А, правда, где схрон? - следователь плутовато прищурил глаза.

      Тут Берша охватил безудержный смех:

          - Э, нет, Начальник! Не купишь! Я не совсем уж "валенок сибирский", надо быть недоумком, чтоб не понять, от чего зависит каждый мной прожитый день, и сколько таких дней мне ещё осталось. Пока молчу, я живу.

          - Раскажешь, куда денешься, - Петрунин добродушно улыбнулся. - А насчёт подельников можешь и дальше держать мазу, они-то тебя всё равно давно сдали. А ты думал, как  тебя вычислили? Дружки твои и спалили.

      Берш недоверчиво ухмыльнулся, притворно закатив на потолок глаза.

          - Братья Муртазины. Казбек и Беслан. Ещё прошлым летом были арестованы, - Петрунин говорил спокойно не отводя глаз от побелевшего лица собеседника, при этом особо отмечал, как каждое слово производит на того впечатление.

      Немного помолчав, продолжил:

         - Все последующие допросы, если, конечно, ты не возражаешь, - Петрунин карикатурно поднял брови, - проведёт следователь прокуратуры Надежда Алексеевна Веринец. Она в составе следственной группы, она же и подготовит обвинительное заключение.

         - Не возражаю, - Берш ответно сгримасничал, - а допрашивать она меня где будет, в той самой клетке, где я, как мартышка, в обезьяннике сижу?

         - Ты не забывайся, Альберт, - Петрунин старался не повышать голос на своего собеседника, - ты всё-таки преступник.

     Берш похолодел.

         - Да, я преступник, до мозга и костей преступник, что и говорить, - он заострил взгляд и смял пустую пачку от сигарет. Некоторое время он молчал, затем прошил Петрунина глазами. - Вот только я никогда не пройду мимо распоясавшегося хулигана, всегда поставлю его на место. Не спрячу глаза, типа, моя хата с краю. И я не зверь. И за женщину заступлюсь, если надо.

     Петрунин курил, время от времени бросая на Берша цепкий взгляд. Ускользнуть от прозорливого следователя не могло ни что, он был уверен, что его подследственный говорит правду.

        - Кстати, о женщинах. Я вот тут изучил твою биографию. За всю свою совершеннолетнюю жизнь ты на свободе был-то всего 17 месяцев, ну, почти полтора года, - следователь, чуть помедлив, осторожно коснулся деликатной темы. - Ну, а с женщинами-то, как...

     Альберт вспыхнул. Вдруг весь выпрямился, гордо вскинул голову и пронзил Петрунина взглядом, исполненным негодования:

        - Вы на что намекаете?

        - Да ни на что я не намекаю,- Петрунин стряхнул пепел с сигареты и откинулся на спинку стула. - Ну ведь были у тебя за это время женщины?

        - Конечно, были!

        - Ведь кого-то ты любил?

     Берш настороженно на него посмотрел. К чему клонит опер?

        - Любил?- он словно спросил сам себя. - Любил?

        - Тебя удивляет, что женщин можно любить?

        - Скорее желал,- ответил он, немного поколебавшись. - Это была не любовь вовсе. Так... симпатия и страсть.  Любовь - это большое умение жертвовать собой, и при этом не чувствовать себя жертвой. А страсть...  она всегда разрушительна. Но бабником я никогда не был, - чуть подумав, добавил, - А любил я в жизни только одну женщину - это мою мать.

      Берш печально опустил глаза, лежавшая на столе рука нервно затеребила смятую сигаретную пачку, другой он вдруг принялся растирать лоб.

      После некоторой паузы, Петрунин выдохнул:

         - Ну, а вступить в брак с понравившейся женщиной, ты никогда не думал?

         - Нет. Не моё. Я никогда не стану примерным семьянином, это не заложено в моей природе, - Берш ухмыльнулся. - Брак, слово-то какое. Главный вред брака заключается в том, что он вытравливает из человека чувство воли и простора. А лишённые воли люди никому не интересны, они бесцветны,  они теряют свою особенность.

         - Где-то я уже это слышал,  - Петрунин усмехнулся. - По-твоему, все люди поступают  глупо, что женятся?

         - Я не говорю за всех, я говорю за себя.

      Петрунин отметил про себя, что Берш - довольно интересная личность, любопытный собеседник, заслуживающий внимания.

         - В Ленинграде у тебя есть знакомая женщина?

      Берш отрицательно покачал головой.

         - Это тебе, передача, - следователь открыл нижний ящик стола и вытянул оттуда большую сумку. - Там вложена записка. Ты догадываешься, от кого?

     Повисла долгая пауза, после которой Берш поднял на Петрунина глаза:

         - Как вы её нашли?

         - Дело техники.

      Внезапно Берш вскочил и угрожающе выкрикнул:

         - Она не имеет никакого отношения к моим делам!  Не смейте её беспокоить!

         - А что ж ты лгал, что нет у тебя любимой женщины? - Петрунин в упор посмотрел на него.

      Берш рухнул на свой стул и сухо огрызнулся:

         - Мне никто не дорог на свете. Моё сердце пустое и холодное. Оно бьётся ровно, и в нём нет места для любви.

         - Будет, Альберт, будет, - Петрунин хитро улыбнулся. - Даже два места сразу будет.
             

                VII


     За ним тяжело лязгнула металлическая дверь, через смотровое окно с него сняли наручники. Заскрежетали засовы, и застучали сапоги удаляющихся дежурных.

     Берш поднял с каменного пола тяжелую сумку и осторожно поставил  на стол. В тусклом свете одинокой лампы он бегло её рассмотрел  и, недолго поколебавшись, начал извлекать содержимое: его вещи, оставленные им у Тамары в декабре 1989 года, когда он внезапно покинул Ленинград и уехал в Ташкент вместе с Ромкой, тогда он ничего не сказал Томе, просто бесследно исчез и всё; пакет с продуктами, пакет с дорогими сигаретами, душистое мыло и мягкие полотенца. На дне лежал тяжёлый бумажный свёрток. Он раскрыл его: там были книги и письменный конверт.

     Взяв его в руки, он некоторое время рассматривал конверт и даже вдохнул его запах. Чуть уловимый, мучительно-знакомый аромат...

     Он быстро вскрыл конверт и застыл на месте: помимо письма в него были вложены две фотографии. Со свежего глянца цветных фотокарточек на него смотрела улыбающаяся Тамара, чуть поправившаяся и посвежевшая, на руках она держала крохотного младенца, с едва уловимыми знакомыми чертами лица: серо-зелёное марево в раскосом разрезе глаз.

     Его колени подкосились, и он рухнул на шконку. Закрыв глаза, он сглотнул подступивший к горлу ком. Нужно быть непроходимым тупицей, что бы не догадаться, кем ему приходится этот малыш.

     Берш развернул тетрадный лист бумаги и жадно начал читать письмо:
    
              " Алик, милый!
 Не передать той радости, когда в июне этого года я получила
 весточку о тебе. Не передать того горя, которое я испытала,узнав
 где находишься ты. В конце июля я родила сына. Назвала Аликом.
 Страшно переживаю за твою судьбу, очень надеюсь на встречу.
 В конце декабря прошлого года, прямо под Новый Год, у
 меня в квартире был чудовищный переполох. Милиция устроила засаду, всё
 думали, что ты вернёшься ко мне. Всё перевернули
 вверх дном, простукивали штукатурку, меня измучили допросами,
 а я даже понятия не имела, где ты и что с тобой. В той страшной
 суматохе я и не сразу обнаружила своё интересное положение.
 Алик, милый, неужели всё так безнадёжно? Мне страшно
 думать об этом, страшно за тебя и за нас с сыном.
 Всем сердцем жду весточки от тебя, любовь моя, теперь ты
 рядом, и я надеюсь на скорую встречу. Твоя Тома. "


      Сказать, что Альберт обрадовался письму, значит ничего не сказать. Сказать, что он возненавидел себя, значит ничего не сказать.
 
     Он вцепился пальцами в короткие   волосы и, повалившись навзничь, глухо завыл, до боли кусая подушку. Куцые мужские слёзы въедались горячей солью в казённое бельё, и мучительно тугой ком вины распирал горло и перехватывал дыхание.

      Оставим нашего героя наедине с самим собой, пусть его помучает совесть, он это заслужил.


                VIII


         Руководитель оперативно-следственной бригады Алексей Петрунин вызвал к себе в кабинет следователя Надежду Веринец.

           - Надежда Алексеевна, я хотел бы назначить вас Начальником Штаба следственной группы. Будете осуществлять общее руководство работой, вносить предложения по координации. Хочу взвалить на вас работу по сбору всей следственной информации, - Петрунин  улыбнулся ей какой-то заискивающей улыбкой. - Будете наблюдать и рассматривать поступающие в Штаб материалы. И ещё.  Я бы хотел, что бы именно вы приготовили заключительное обвинение по делу Берша. Как видите, объём работы вам предстоит большой, да и ответственность теперь на вас возлагается двойная, - Петрунин закурил. -  Разговорить его становиться с каждым разом всё труднее и труднее, тут особый подход нужен. Мы установили наблюдение за его любовницей Тамарой Томилиной. Я думаю, уж ей-то он непременно даст знать, где у него схрон. Нужно устроить им встречу, заранее оборудовав кабинет системой прослушки . Необходимо дать возможность им вести активную переписку.

      Петрунин не зря сделал ставку на Веринец. Эта единственная женщина в его следственной бригаде, добившаяся к своим 35 годам небывалых высот в карьере юриста. Высококлассный специалист с абсолютно безупречной репутацией, с красным дипломом окончившая университет, она обладала проницательным умом и чистой совестью.

          - Потом, по Ростовскому делу есть ряд неувязок. То он признаётся в убийстве Шамаева, то валит всё на Ромашова. С чеченским эпизодом тоже недоработки есть, - Петрунин потёр ладонью взмокший лоб. -  Словом, отныне Вы - моя правая рука.  Я уверен в вашем безотказном старании и  тщательном усердии. В вашей добросовестности у меня сомнений нет. Приступайте.
 
     Петрунин пожал ей руку.

                * * *               

     Его 83-х томное дело Надежда Веринец читала как запутанный до крайности криминальный роман, написанный в соавторстве не менее десяти сочинителей.  Противоречие и рассогласие переходили из тома в том. В одном томе Берш ограбил семью в Подмосковье, в другом в тот же день изрешетил хозяина квартиры в Тбилиси.

     И вся эта неразбериха запротоколирована со слов самого подследственного, и им же самим подписана. В первоначальной формулировке  обвинения некоторые преступления квалифицировались как кражи, а в окончательной - эти же преступления рассматривались как вооружённые бандитские нападения. Что ж, будем разбираться.

     На допрос его привели утром в сопровождении шести охранников с   автоматами и с собакой.  В той же самой комнате, с металической клеткой, за столом сидела Надежда Веринец и штудировала очередной том уголовного дела.
 
     Берш театрально поклонился ей, держа скованные руки за спиной, и покорно  проследовал в свой зарешёченный "вольер".  Дежурный охранник  защелкнул клетку, снял с него наручники и удалился.

         - Мы с вами уже знакомы, Альберт Эдуардович, -  она оторвала взгляд от сухой бумажной канцелярии и обратилась к нему. - На данный момент я веду ваше дело и занимаюсь подготовкой конечного обвинительного заключения.

     Меж прутьев железной клетки ей обаятельно улыбнулся Берш:

         - Я невыразимо рад за Вас.

     В комнате воцарилась тишина. Она озадаченно разглядывала его сквозь очки, а он, чуть приподняв брови, ждал, какое же воздействие  на неё произведут его слова.

         - Я так понимаю, вы собираетесь паясничать?

         - Нет, я собираюсь лицезреть, как Вы шаг за шагом, день за днём, неизменно  будете тянуть меня к "вышке", - Берш вздёрнул подбородок и, довольный произведённым впечатлением, откинул плечи на спинку стула.

      Его ответ несколько смутил Надежду, за всю её многолетнюю практику - это первый случай, когда подследственный, глядя в лицо смерти, нагло и дерзко ведёт себя, не стремясь к раскаянию и не имея чувства вины.

          - Ну, скажем,  к "вышке" вы притянули себя сами. По объёму уголовного дела и по доказанным эпизодам обвинения вы уже приблизили себя к трём "вышкам", - она старалась ответно улыбнуться ему с той же естественной непринуждённостью, с какой улыбался ей Берш.

      А сидящий напротив неё мужчина излучал спокойствие и уверенность, раскованность и непосредственность.  Казалось, он не признаёт никаких законов и ограничений, в его открытом взгляде раскосых глаз читались и широта души, и щедрость, и какая-то мальчишеская дерзость.
 
            - Дама не будет против, если я закурю, - то ли спросил, то ли сам себе ответил Берш. Не сводя с неё глаз, он достал сигарету, щёлкнул зажигалкой и манерно затянулся.  - А вот мне, представьте себе, не страшно, три там "вышки" или десять. Я так или иначе умру.  Все мы смертны: и я, и вы, и судья, что зачитает мне приговор. Все.  "Летай иль ползай, конец известен: все в землю лягут, всё прахом будет".  И мне как-то  до одного места все эти три ваших "вышки".

            - Не щеголяйте дерзостью и не бравируйте, - Веринец сделала знак ладонью.  - Смерти боятся все. И вы не исключение. Не хорохорьтесь.

            - А хорохорятся, уважаемая, только те, кто пасует перед   неизвестностью.  Я в своей судьбе уверен, - он движением руки стряхнул с колена чистых спортивных брюк невидимую пыль . - Потом, если выбирать между арестом и  смертью, я выбрал бы последнее. Вам известно, что живым я не хотел сдаваться. И если б не та граната, что подвела меня, не попал бы я сюда.

       У него загорелись глаза, он вдруг с пылом стал рассуждать о своём  авантюрном бесстрашии, что никогда не пасовал перед смертью, что будучи окрылённым смелостью и отвагой, он такие дела воротил, что ей и не снилось, и вряд ли бы приснилось хоть кому-то, потому что никогда не трясся за свою шкуру, и вообще, он один вот такой исключительный и неповторимый.

       Надежда сняла очки, и её лицо исказила нелепая гримаса:

            - Позвольте, вы - идиот?

            - Да кретин я, больной на всю голову, - Берш постучал средним пальцем по чуть вьющейся макушке. - Тупица и недоумок. А ещё  отморозок, злодей и маньяк. Вот, видите сами, в клетке я сижу, - он с размаху ударил кулаком в железный переплёт. - Как зверюга в зоопарке.

            - Тихо - тихо, - Надежда постучала металлической авторучкой по графину с водой, понизила голос и с некоторой опаской взглянула на разбушевавшегося узника.  - Не надо ломать решётку.

      Берш выпрямился и подошёл вплотную к железной преграде. Сквозь её стылые стержни  он просунул руки, по локоть закатанные рукавами, и скрестил их:

            - А я и не собираюсь громить решёток, - он с наглецой смотрел на обескураженное лицо женщины-следователя, пуская серо-зелёный чад из-под чуть опущенных век своих  раскосых глаз.  - Я найду  д р у г у ю  лазейку.


                IХ


         "Какой-то дурацкий и никчёмный диалог, ничего по существу,  разговор ни о чём!"

      Она возвращалась в Прокуратуру из "Крестов" после двухчасового допроса, который вымотал её так, словно каверзному допросу подвергалась сама она.

      Надежда впервые за всю практику почувствовала, что инициатива и преобладающее давление в той психологической дуэли были цинично перехвачены им, преступником. Порой она теряла мысль или терялась сама, но её непоколебимый собеседник при этом оставался невозмутим и чувственно улыбался, загадочно пощупывая её взглядом.

      То, что он красивый мужчина, это она отметила намного раньше, когда только присутствовала на первых допросах с другими следователями. Тогда, ещё в арестантской робе, он уже выглядел импозантно. Ни на ком другом эта  казённая форма не выглядела так элегантно, как на нём. Его манера подать себя кого-то раздражала, а кого-то восхищала, но равнодушным не оставляла никого.

      Признаться в том, что он понравился ей как мужчина, она не могла. Может, где-то в глубинах своей души она это и почувствовала на подсознательном уровне, но ту мысль, что он её слегка чем-то зацепил, она допустила.

     Вот только чем? Глазами? Не исключено, для мужчины это просто неприлично красивые глаза. И какой-то таинственно-дымчатый взгляд, поволочный. Она обратила внимание, как он смотрит, всегда как-то нежно, игриво и даже томно.
 
     За свою практику она видела в избытке мужских глаз, многие на неё смотрели с воровато-пришибленным страхом, некоторые с запавшим, мёртвым равнодушием. Но этот взгляд был каким-то ласкающим. Скорее всего, это его врождённая особенность, она либо есть у человека, либо её нет, наиграть такой взгляд невозможно.

     Ещё в его лице обращают на себя внимание и красивый  лоб, и высокие скулы, и утончённый подбородок ( Надежда продолжала отмечать про себя его черты). И очень чувственные губы. Не слишком ли много всего и сразу? Вот только у внешней красоты всегда имеется оборотная сторона. И она это знала.

                * * *

     После допроса Берш вернулся в камеру и повалился на нары. Устал. Устал за девять месяцев от нескончаемых допросов и опознаний. Он повернулся на спину и глянул в окно, за пыльным стеклом которого ветер собирал по небу пёстрый пух осенней хмури.

     За всё прошедшее лето солнце ни разу не заглянуло в его одиночку, то  ли расположение камеры было с северной стороны, то ли того солнца и не было вовсе. Прогуливаясь по зарешёченной крыше, он жадно смотрел на небо в мелкую клеточку, часто видел птиц, щебетавших на стальной перевязи.
               
    Иногда в окно его камеры стучался голубь, и не один. Птицы слетались на решётку с обратной стороны окна, ворковали и всматривались в стылый мрак его одинокой обители. Тогда он вскакивал и рывком забирался на верхние нары, где, прильнув лицом к чугунной решётке, протягивал ладонь к стеклу, пытаясь погладить птиц. Голубей кормили заключённые  из соседних камер, стряхивая крошки хлеба на карниз через открытые форточки. В камере Берша окно было глухое.

     Он смотрел на вольных птиц и думал: "Вы склюёте свой хлеб и улетите, улетите, куда ваша душа пожелает. А я останусь взаперти по эту сторону решётки..." 
 
      Воля, солнце, жизнь и Томка - всё осталось там, за каменной твердью тюремных стен, а для него теперь одно утешение - окно в железном переплёте, да голуби за ним. На память ему пришли строки стихотворения любимого поэта Анатолия Жигулина:

                Семь лет назад я вышел из тюрьмы.
                А мне побеги,
                Всё побеги снятся...
                Мне шорохи мерещатся из тьмы.
                Вокруг сугробы синие искрятся.

                Весь лагерь спит,
                Уставший от забот,
                В скупом тепле
                Глухих барачных секций.
                Но вот ударил с вышки пулемет.
                Прожектор больно полоснул по сердцу.

                Вот я по полю снежному бегу.
                Я задыхаюсь.
                Я промок от пота.
                Я продираюсь с треском сквозь тайгу,
                Проваливаюсь в жадное болото.

                Овчарки лают где-то в двух шагах.
                Я их клыки оскаленные вижу.
                Я до ареста так любил собак.
                И как теперь собак я ненавижу!..

                Я посыпаю табаком следы.               
                Я по ручью иду,
                Чтоб сбить погоню.
                Она все ближе, ближе.
                Сквозь кусты
                Я различаю красные погоны.

                Вот закружились снежные холмы...
                Вот я упал.
                И не могу подняться.
                ...Семь лет назад я вышел из тюрьмы.
                А мне побеги,
                Всё побеги снятся...


      Побег... А ведь выход один - Побег. Побег. Побег. Бежать, спасаться, уносить отсюда ноги. Уносить их до суда. До приговора...

      Она пришугнула его страхом смерти, тремя "вышками". Чёрт, чтоб ты понимала своей чёрствой прокурорской душонкой, что значит быть на краю пропасти, на шаг от смерти, чувствовать лопатками леденящий её дух, когда в жилах стынет кровь,  а страх сковывает сердце...

      Как же, смерти он боится, как и все, слов нет. И умирать не хочется, тем более когда тебе всего 34. Да, собственно, умирать никогда не хочется, перед смертью вволю и не надышишься.

      Но жила в его сердце, где-то в самых глубинах, вопреки жути и страху, фатальная убеждённость, что смертная казнь его минует. Может, это было связано с его неунывающим, жизнелюбивым характером, а может, с тем предсказанием молодой цыганки, с которой он прожил почти два года до своего совершеннолетия.

                * * *

      Ее звали Станка. Была она статная красавица, с тонкими руками и ногами, и гибким станом. На руках у неё всегда были два младенца, и она красиво изгибаясь под тяжестью своей ноши, босоногая, не шла, а плыла, пленяя мягко-шуршащими складками шёлковых юбок.
 
     Альберт, в шестнадцать неполных лет окончательно порвавший с детским домом,  снова вернулся к цыганам. Табор, стоявший под Каскеленом, принял бесшабашного и  ветреного мальчишку, смуглого лицом и с кучерявыми вихрами. Началась настоящая жизнь вольного цыгана-полукровки.
 
     Будучи подростком, в 16 лет он начал сожительствовать с цыганкой, на 12 лет старше его. У Станки после убийства мужа осталось всего богатства, что двое крошечных детей-погодок. Берш был третьим, и ребёнком, и любовником. Любила она его трепетно, с замиранием сердца восхищалась красивым, вольным, бесстрашным юношей. А тот без памяти любил лошадей. И воровать любил страстно.

      Прожили они неполные два года. Станка родила от него сына, который вскорости простудился и умер. За месяц перед разлукой, в апреле 1974 года, она вдруг раскинула  карты на "Цыганский крест" и нагадала ему: жизнь - не короткую и не долгую, судьбу -  невесёлую и не горькую, а смерть - тихую и забвенную.

      Взяли его в конце мая, а сдали дружки в середине апреля. Сколотил юный жулик тогда банду  из местных парней: угоняли машины, обворовывали рыночных барыг, подламывали замки в сельских магазинах. Схватил он в том году срок на шесть лет, и понесло его этапом по северному Казахстану, где и забылась  его знойная цыганка  по имени Станка.

      Станку он больше никогда не видел, да и не стремился искать встречи с нею, а вот предсказанную ему тихую смерть запомнил надолго. "Ни от пули, ни от ножа ты умрёшь. Уйдёшь тихо, во сне."

                * * *

      И эта его вера в благополучный исход вселяла надежду, которая невесомым  пёрышком лежала на одной чаше весов его окаянной судьбы. На другой чаше был смертельный приговор, который вынесут ему скоро, как только закончится следствие.

      Дикое желание вырваться на свободу лишало сна. И днём и ночью, он перебирал в уме десятки вариантов побега, но всякий раз отвергал один за другим.               

      Тюрьма "Кресты" -  настоящая крепость и её стены не подломить. Его камера находится под постоянным наблюдением начальника корпусного отделения. За пределы камеры его выводят исключительно в наручниках и только в      сопровождении автоматчиков с собаками, даже на прогулку.

      Берш вспомнил свой последний побег без малого двухгодичной давности. Получив  15 лет строгача в декабре 1980 года за грабежи и разбои, которые он чинил над крупными барыгами по тем временам и толстосумами, нажившими своё состояние на взятках и хищении социалистической собственности, молодой вор  в честь 70-летия Октябрьской революции попал под амнистию в конце 1987-го  и был переведён в колонию Талды-Кургана на поселение.

      Жёсткого контроля со стороны администрации колонии там не было, осужденные проживали в бараках, работали в цехах, за примерное поведение получали кратковременные увольнительные для выхода в город, словом, для зеков подобный режим был вполне комфортным.

      После тюрем строгого режима, по коим Берш отмотал в этой ходке 6 лет, в течении которых ни разу не нарушил правил и уклада, отсутствие военизированной охраны и порядка конвоирования подтолкнули его к замышлению плана побега.

      Не смотря на возможность более лёгкого исполнения оставшегося срока наказания, на частые увольнительные, которые руководство колонии ему регулярно предоставляло за безупречное поведение и сотрудничество, волевая сущность природы Альберта Берша стремилась к полной и окончательной свободе, без всяких, даже мало-мальских ограничений и режимов.

      Возможно, на " строгаче" он и оттрубил бы свою "пятнашку"  от звонка до звонка, но на поселении возможность побега стала для него мучительным искушением.

      Будучи общительным, по-свойски разбитным  и повадным до слабого пола, Берш, не долго думая, обзавёлся недурной бабёнкой в соседнем селе, километров десять от колонии, и стал частенько туда наведываться.

      Женщина та была казашкой, на 15 лет его старше, вдовствующей, дети её давно выросли и уехали в город. Жила она одна в просторной избе, имела скотину и торговала на рынке в городе.

      Своего молодого полюбовника всегда встречала хлебосольно, обстирывала и угождала ему во всём, за что тот платил горячей мужской лаской и потихоньку втирался ей в доверие.

      В посёлке том среди мужиков был в ходу нехитрый, но вполне доходный промысел: валяли валенки. А "чёсанные катанки" в условиях суровой Казахской зимы - вещь незаменимая.

      В начале декабря 1988 года Берш договорился с мужиками продать ему несколько пар валенок по привлекательной цене. Отвёз их в колонию и расхвалил перед обитателями и руководителями поселения качество и дешёвую стоимость товара.

      Как следовало догадаться, заказы на хорошие валенки в декабре не стали долго себя ждать, и Берш, снаряжённый в поездку вполне приличной суммой денег, на УАЗике отправился в посёлок за товаром.

      В колонии все, кто заказал валенки, были безмерно рады обновкам и благодарили Берша за находчивость и предприимчивость. Фактом удачной  и почти халявной сделки заинтересовалось  руководство колонии, снарядив Берша для новой поездки в село за валенками.
 
      На этот раз ему заказали по три пары на человека, собрав сумму почти на три тысячи советских рублей. Выделили машину-фургон, на которой Берш подъехал к дому своей любовницы рано утром. Шофёра он отпустил в город, пообещав часов через шесть собрать необходимое количество товара, а сейчас ему-де надо бабу свою приласкать. Водитель шутливо присвистнул, мол как же, понятно, и развернулся в сторону города.

      Берш открыл калитку и по следам на снегу понял, что хозяйка ещё раньше покинула дом, видимо, отправилась на рынок. Оно к лучшему.
 
       Он знал, куда прятала ключ его любовница, без труда его нашёл и открыл дверь в избу.  В лицо ему приятно пахнуло теплом свежеиспечённого хлеба и домашнего уюта, растопленная заботливой хозяйкой печка пылала жаром, на стене ровно и бесстрастно отстукивал маятник часов. Выглянувшая из-под припечья кошка сонно потянулась.

      Берш несколько минут постоял в нерешительности, чуть оттаяв от     морозного утра, затем, смело отбросив все сомнения, кинулся собираться.

      Он сбросил с себя казённую робу уголовника, переоделся во всё чистое и выглаженное заботливой хозяйкой бельё и верхнюю одежду, взял сумку, положил туда сменное, некоторые продукты и пироги со стола, положил мыло, бритву и пару книг. Свою арестантскую одежду, вместе с потёртым бушлатом, он старательно сжёг в печи.
 
      Оставив на столе денег две тысячи и записку : "Не поминай лихом, милая, благодарю тебя за всё",  - он направился к двери. Не оборачиваясь, Берш без колебаний рванул дверь и вышел.

      Он знал, что его женщина никогда не задерживалась на рынке долго. Распродав свой товар, она обычно к обеду возвращалась домой. Значит, обнаружить записку и деньги она сможет намного раньше, чем его кинуться искать.

      Берш закрыл дверь и спрятал ключ, поглядел на небо,с которого мелким пухом  стал сыпаться снег. Это ему на руку - заметёт следы. Воровски озираясь по сторонам, он направился в конец огорода, перемахнул через заледеневшее прясло и был таков.

      До ближайшей железнодорожной станции  он добрёл к вечеру и успел на последнюю электричку. Оставшейся тысячи рублей ему хватило, что бы добраться до Омска и  разведать в компании тамошних барыг в прибазарном кафе, щедро угощая тех спиртными напитками и деликатесами, о состоятельных личностях областного города.

      В пьяной трёпе торгашей он отчётливо выделил секретаря райкома одного из  районов, подробно навёл справки на него и, пообещав доставить сильно захмелевшего собутыльника до автостанции, сгрёб того в охапку и уехал на такси.

      Водитель доставил пассажиров на окраину города, где Берш обыскал почти спящего барыгу и изъял у него 1500 рублей, оставив в кармане тому полтинник.                Остановив ехавшую мимо легковушку, Берш втиснул барыгу в салон, кинул шофёру два червонца и велел  тому отвезти мужика на вокзал.
 
      Так началась новая и последняя эпопея криминальной истории преступника Альберта Берша, его "прощальные гастроли" по уходящему в небытие Советскому Союзу.

             
                X


          - Ну, так, как? - Петрунин разливал горячий чай по расписным чашкам с блюдцами, что придавало условной серости кабинета в Прокуратуре некий домашний колорит. - Заговорил наш бравый ухарь?

     Надежда Веринец скрестила пальцы рук на столе и озабоченно произнесла:

          - А вы знаете, Алексей Григорьевич, этот Берш не так-то прост. Следует признаться, он хороший психолог. У меня сложилось мнение, что в нашей с ним беседе он всегда на шаг опережает мои мысли.

          - Конечно, это хитрый и прожжённый преступник, сильный и крепкий. - Петрунин  взметнул указательный палец. - Жулик до мозга костей! Но с такими людьми всегда интересно работать.

     Надежда потупила взгляд и тихо, как бы прося, проговорила:

           - Алексей Григорьевич, можно это дело возглавит кто-либо другой. У меня столько работы, а сил и времени нет.  К тому же, он беспрецедентно ведёт себя. Это первый случай в моей практике, когда подследственный диктует мне свои правила. - Она выпрямилась и продолжила. - Знаете, какой номер он выкинул вчера? Я выкроила время для допроса из своего загруженного графика, а он даже не захотел выйти из камеры. У него, знаете ли, плохое расположение духа и он, видите ли, не побрит. Мне так начальник охраны и передал.

           - Ох, Надежда Алексеевна, если б всё так просто делалось, - вздохнул Петрунин. -Наберитесь терпения. Это главное в нашей работе. Вам ли это говорить? - он заискивающе посмотрел на неё. - Обязательно нужно вытянуть из него, где он прячет схрон. А прячет он его в Ленинграде, это точно. Не повёз бы он свой клад на краткосрочные гастроли в Ташкент. И потом, эта любовница его...  Он что-то о ней спрашивал, интересовался?

           - Нет. Я попыталась коснуться её имени в разговоре, так он словно взбесился, начал восклицать, что она вообще его дел не знает, чтобы оставили её в покое, и никогда больше не упоминали её имени. Начал угрожать.

           - М-да, - Петрунин задумчиво обхватил ладонью подбородок. - Интересный случай. Надо устроить им свидание.

           - Я бы хотела, Алексей Григорьевич, обратить ваше внимание на многие нестыковки в его деле, - Надежда достала из портфеля большой блокнот. - Мною изучены буквально все эпизоды уголовного дела, и я пришла к выводу, да Берш и сам в этом признался, что большинство ташкентских преступлений он не совершал. Подписался он под ними по глупости, в надежде на готовящийся побег, который так и  не состоялся.

           - И что ? - Петрунин недоумённо взглянул на неё.

           - Как что!? - Надежда опешила. - Нужно изъять эти эпизоды из материалов следствия.

           - Вы понимаете, что говорите? - он опустил очки на край носа и приблизил к ней лицо. - У вас главная задача сейчас, выудить из него информацию о схроне. А вы тратите время на прочтение и изучение 80-ти томов! Вы что, в библиотеку пришли литературу почитать?

      Надежда молчала, не сводя глаз с побагровевшего лица своего начальника. А тот продолжал:

            - Вы хоть понимаете, что значит изъять материалы? Каким геморроем это обернётся и для нас, и для ташкентской прокуратуры?

            - Но ведь на кону стоит его жизнь, каждое преступление утяжеляет его приговор, - робко ответила Надежда.

      Петрунин хлопнул ладонью по столу так, что зазвенели чашки.

            - Всё! Слышать об этом ничего не хочу. Сорок преступлений там или шестьдесят, это ничего не меняет. Ему безоговорочно светит "вышка". Раньше надо было думать, что творил и под чем подписывался! - он достал сигарету и нервно закурил. - Да и нахомутал он на эти 83 тома, наверняка, с той целью, чтоб запутать следствие и отсрочить вынесение приговора. В его ситуации сейчас тянуть время - это спасительный ход, вот он и выторговывает всеми путями право прожить лишний день. И, вне всякого сомнения, замышляет побег.


                XI

            
        На дворе стояла осень 1990 года, её середина. Надежда шла через парк Выборгского сада по направлению к Арсенальной набережной.
 
       Как-то незаметно прокралась осень, тихонько сменила лето яркостью позолоченных красок. Палые листья тихо перешёптывались у неё под ногами, очервлённые деревья застыли в торжественном великолепии, воздух был свеж и ясен. Ещё не зарядили нудно-сеющие дожди, ещё лелеяло лучиками прощальной теплоты зыбкое солнце.

      Она свернула на Арсенальную. С потемневшей Невы потянуло волглым ветром, его резкие порывы трепали чёрные вихры на голове Надежды. Она шла и смотрела, как тяжёлые волны разбиваются о холодный гранит набережных плит, как иссякает и растрачивается их сила.

      Немного спустя её взору открылся краснокирпичный комплекс следственного изолятора №1. За его стенами вот уже который месяц томился её подследственный Альберт Берш, особо опасный бандит и налётчик, высоко профессиональный убийца и изощрённый мошенник.
 
      Как-то не вязалась эта характеристика, прилагавшаяся к его уголовному делу, с самим обвиняемым. Выразительно живые глаза, обаятельная улыбка, всегда шутит, не хамит, философствует. Чувствуется, много начитан и эрудирован, за словом в карман не лезет, обладает тонким чувством юмора, но при этом раним, как ребёнок. Интересный человек, харизматичная личность, сложная смесь добра и зла. Человек - загадка.

       Надежде в который раз предстояло допросить Берша. И снова его вели на допрос. И снова конвой из шести автоматчиков и неизменно с собакой. Он шёл легко, высоко подняв подбородок и отведя плечи скованных сзади рук. Уверенной походкой он прошёл в свою постылую клетку, припевая и подмигивая следователю:


                У  Курского вокзала
                Стою я молодой.
                Подайте Христа ради
                Червонец золотой.

 
      Надежда из-под очков наблюдала за жеманным кривлянием её подследственного. Ни один мускул на её лице не выдал, до чего был смешон и при этом чертовски обворожителен её арестант.
    
           - Вы сегодня, я смотрю, и побриты, и умыты, и причёсаны? - Надежда с удовольствием поддела его в отместку за прошлое нежелание приходить на допрос. - Стало быть, вы в хорошем состоянии духа?

      Берш по-барски расположился на стуле, забросив ногу на ногу и откинув плечи на спинку. Одет он был в светлую пиджачную пару, чистую и даже выглаженную. Воротник кипельно-белой рубашки был расстёгнут на три пуговицы и оголял смуглость крепкой шеи. На ногах были светло-бежевые макасины и белые носки. И всё это в  "Крестах"!

      Она бегло оглядела его, отметив, что в одежде он на удивление аккуратен.
 
      Не ответив на её вопрос, Берш принялся с заинтересованным видом рассматривать свои руки, красивые тонкие пальцы, будто любуясь ими.

          - Ну вот и прекрасно, - Надежда открыла том его уголовного дела, из портфеля вынула кипу других документов, которые скоро перелистала, что-то отметила и подняла на Берша глаза.  - Сегодня вы ответите на несколько вопросов, касающихся  ограбления семьи Айдамировых в Грозном. В этом преступном эпизоде вы не коснулись факта попытки изнасилования несовершеннолетней дочери ограбленной хозяйки. Почему вы умолчали?

          - А изнасилование было? - Берш сверкнул на неё глазами.

          - Была попытка. Со слов потерпевшей.

          - Честь девушки не пострадала?

      Надежда оторопела. Во все глаза смотрела на него, не зная, что ответить. Вновь он перехватил инициативу и допрашивал её.

          - Вопрос исчерпан? - он, мило улыбаясь, ощупывал глазами следователя. Довольный произведённым впечатлением, Берш манерно закурил, не сводя глаз с лица Надежды, эффектно выпустил несколько парящих колец из дыма, одно из которых изящно прошло сквозь прутья решётки и достигло лица Надежды.   - Вы прекрасны в дымном облаке. Я бы сказал, загадочны.

      Очнувшись, она вдруг рукой смахнула горьковатую пелену, выпрямилась и, переведя дух, сказала:

          - Знаете что, Берш, не забывайтесь. Вы находитесь на допросе у работника прокуратуры. Нечего фамильярничать и паясничать. Отвечайте на вопросы, и не задавайте нелепых, - она овладела собой и пристально из-под очков оценила его реакцию. - С вами был Ромашов или один из братьев Муртазиных?

           - С Муртазиными я расстался раньше.

           - Значит, был Ромашов, - она писала протокол. Затем оторвалась от бумаги, подумала и спросила: - Вы не позволили ему изнасиловать дочь хозяйки. Что двигало вами?

      Бершу на мгновение показалось, что нелепые вопросы задаёт как раз сама следователь.

           -  Уважаемая,  я переступил порог чужого дома, чтобы забрать деньги, а не осквернять его, - он гордо вздернул точёный подбородок и чутко выпустил струйку дыма.

                * * *

        В конце марта 1989 года Альберт Берш приехал на разведку в столицу Чечено-ингушской республики. По словам одного московского торгаша, который подхалтуривал на перепродаже живых цветов, доставляемых самолётом из Грозного, он знал с десяток подпольных цеховиков, промышлявших на территории Северного Кавказа. На некоторых из них Берш навёл подробные справки.

       Казбек Айдамиров работал парторгом на Грозненском заводе    железобетонных конструкций. Почётный коммунист имел буржуйское хобби: за городом, в районе дачных товариществ, у него имелась гигантская по площади теплица, где партийный деятель выращивал изысканные сорта голландских роз на продажу в Москву и  Ленинград. Дело по тем временам - сверхприбыльное.

       Взяв в разработку семью Айдамировых, Берш позвонил в Ленинград Ромашову с указанием срочно выехать. Несколько дней двое бандитов терпеливо наблюдали за домом подпольного дельца: во сколько покидает свой дом хозяин, когда возвращается, кто ещё проживает, в какое время ложаться спать. Решали,  как без особого труда  проникнуть в дом, не подняв шума,  и т. д.

       Улучив момент, когда хозяин поздно вечером вдруг распахнул ворота гаража и уехал на персональной "Волге", оба подельника, не мешкая, выставили стекла в зимнем саду Айдамировского особняка и проникли в дом. Тихо, не создавая шума, Берш скрутил на кухне руки перепуганной хозяйке, привлёк к себе и шепотом сказал ей на ухо: "Не бойся, милая, мы возьмём только деньги и золото. Давай, показывай, где хранишь".

       Женщина быстро пришла в себя и без лишней суеты и криков повиновалась грабителям. На раз-два преступники опустошили тайники, сметя пачки денег и горсти украшений в спортивную сумку.

       Берш отпустил хозяйку и, виновато улыбаясь , стал извиняться перед ней. В это время выпущенный из поля зрения Роман заглянул в соседнюю комнату, где увидел на кровати молодую девушку, в испуге сжавшуюся в угол. Не долго думая, он скинул с себя куртку и рванул одеяло. Охваченная страхом, девушка издала крик, на который пулей рванул в комнату Берш.
 
      Перед ним открылась безобразная картина: его сообщник,  потеряв     человеческий облик, одной рукой стягивал свои брюки, второй - подминал под себя девчонку.

      Сию секунду Берш выхватил пистолет и его рукояткой крепко саданул по спине Ромашова. Тот взвыл и откинулся в сторону.

      Меж двумя грабителями завязалась драка. Берш нанёс подельнику пару сокрушительных ударов в лицо, живо брызнула кровь, густо окропя белую постель. Перепуганные женщины, молча, скрестив руки на груди, наблюдали за побоищем. Наконец, Берш, подняв за шиворот еле стоявшего на ногах окровавленного Ромашова, толкнул кулаком его в спину и, подобрав сумку с награбленным и куртку незадачливого насильника, сгрёб того в охапку и вытолкнул за порог дома.

      В попыхах он вдруг остановился, оглянулся и, переведя дух, обратился к хозяйке: "Ты прости, мать! Забери обратно золото." Он собрал в горсть драгоценности, что находились  в сумке, пересыпал их на камод в прихожей, отсалютовал и закрыл за собой дверь.

      Когда Айдамирова давала показания в милиции, она с теплотой отзывалась о том преступнике, который не позволил своему сообщнику изнасиловать дочь, а на опознании даже улыбнулась Бершу:

           - Вот он. Я его сразу узнала, на нерусского похож. И глаза такие, - она немного подумала, - вот такие, ласковые, что ли, и красивые очень. А тот, второй, злой очень, зверюга, это он на дочь мою бросился.

      Она потом, уходя,попросила следователя Надежду Веринец, присутствовавшую на опознании, строго Берша не судить, мол, он хоть и преступник, но человек, видно, не плохой.

                * * *

            - Значит, золото вы ей вернули, а деньги забрали, - Надежда писала протокол допроса. - А какая сумма была?

            - Сто двадцать две тысячи.

      Она подняла на него глаза и взглянула из-под очков:

            - Это правда?

            - А что, потерпевшая заявила меньшую сумму? - Берш улыбнулся, хитро скосив на неё глаза.

      Потерпевшая действительно заявила куда меньшую сумму, так как деньги эти были нелегальны, да к тому же парторгу градообразующего предприятия не к лицу было марать честь коммуниста подпольным бизнесом.

      Надежда промолчала. Берш это отметил. Не сводя с неё улыбающихся глаз, он весело перебрал пальцами по своему столу в клетке и назидательно высказал:

           - Сами порождаете коррупцию. Государство наше. Отсюда и     преступность, если хотите, - он остановил взгляд на её глазах, искажённых кругами сдвоенных линз. - Я вас как человека могу уважать. Но как представитель власти - вы мой враг. И враг номер один. Я понимаю, что вы исполнитель, что вы делаете своё дело, что каждый по-своему хлеб свой зарабатывает. Но всё равно, вы представляете не самое лучшее государство.

      Отчасти он был прав, и Надежда это знала. Советский Союз на конец 80-х годов погряз в чиновничьем произволе, взятках и продажности. Взять хотя бы "Хлопковое дело", в расследовании которого она принимала участие в составе следственной группы при Генпрокуратуре СССР.
 
     Хлопковая мафия в Советском Узбекистане представляла собой целую систему ушлых мошенников, начиная с рядового бригадира и заканчивая руководителем республики. Вначале приписки по сбору хлопка делал бригадир, затем - председатель  колхоза, а руководство области еще и от себя добавляло приписанные тонны. Государство щедро расплачивалось за "белое золото", а левые деньги чин-чином оседали по карманам теневых толстосумов  при партийных должностях. А в стране тем временем создавались все условия для жестокого дефицита самых ходовых товаров и необходимых продуктов питания. Жизнь по карточкам и талонам, нахрапистая торговля дефицитным товаром  из-под прилавка, хамство и бандитизм  стали неизменными атрибутами того времени, времени  распада Советского Союза.

      Помолчав и проанализировав слова Берша, Надежда обратилась к нему:

             - Альберт Эдуардович, я...

      Он вдруг вскочил с места и вцепился в решётку:

             - Вы что, издеваетесь?!

      Его выходка была настолько неожиданна и порывиста, что Надежда в некотором страхе отпрянула к стене.

            - Бросьте называть меня по имени-отчеству! - Он снова вернулся на свой стул, достал из пачки сигарету и закурил. - Это просто глумёж  какой-то надо мной. Сидеть в железной клетке, как последняя мразь, и слушать ваше почтенное обращение к себе - это уже переходит все границы.

            - У меня и в мыслях не было вас оскорблять, - она овладела собой. - А то, что вы, как сами выражаетесь, в железной клетке - так это исключительно ваша вина, - она подняла на высоту его глаз Личное Дело, обложка которого с изображением портрета Альберта Берша была перечёркнута жирной красной линией. - Вот, полюбуйтесь, особо опасный преступник-рецидивист, склонный к побегу.

            - А вы сами-то в это верите, - он понизил голос, чувственно выпуская дым и ласково поглядывая на следователя.

       Вот на что она обратила внимание, так это на его умение быстро менять душевное состояние, оборачиваться из грубого зверя в ласкового зверька.

            - Вот вы сами в это верите? - он привстал со стула и, облокотившись о стол в своей клетке, поддался вперёд, ближе к лицу Надежды, сидевшей напротив. - Вот сама ты веришь в это, Надя?

       Его бесцеремонная фамильярность в тот момент, его какие-то по-детски наивные глаза и чувственная улыбка произвели-таки  на следователя то самое действие, на которое и рассчитывал Берш. Он, наконец, вызвал у неё симпатию к себе, от него не ускользнули и внутреннее волнение Надежды, и её смятение, и чуть осуждающий, но всё же полный искреннего сочувствия и тайного влечения взгляд женских глаз.
               
       Довольный произведённым впечатлением, он подался назад и откинулся на спинку стула.

            - У меня было тяжёлое детство, такое, что написать о нём роман - выстроится очередь за книгой, - он красиво стряхнул пепел. - Точнее сказать, у меня вообще не было детства. Родился я в семье ссыльных немцев в Казахстане, был четвёртым ребёнком, до меня было три девочки, они от первого брака родились. Их отец немец. Я не знаю, что там у них случилось, то ли его посадили, то ли он пропал, но мама моя встретила в жизни одного цыгана, он её окрутил, охмутал, как говорила моя бабка, и на свет после той связи появился я. Отец с нами не жил. Вскоре, перед моим появлением на свет, его арестовали и посадили за кражу колхозных лошадей. До семи лет о его существовании я ничего не знал, мать дала мне немецкое имя, отчество по первому мужу, и фамилию я получил такую же, как у моих сестёр. Мама потом на короткое время сошлась с каким-то мужчиной. Он пожил у нас не долго, после него родилась моя младшая сестрёнка Майка. И вот однажды, зимой, я  уже тогда в школу ходил, к нам в дом пришёл неизвестный мужчина. Высокий, черноволосый, бородатый. Была зима, а он без шапки. Выложил на стол какие-то свёртки со сладостями. Мы, дети, этому страшно обрадовались, он вдруг взял меня на руки, поднял высоко, что-то сказал непонятное. Я хорошо помню его глаза. Смотрюсь иногда в зеркало и, как бы мне это не было отвратительно, вижу его отражение - настолько я похож на него.
 
      Берш вдруг замолчал, не спеша затянулся сигаретой. Его глаза осенила
печаль, и взгляд замер на небольшом зарешёченном окошке. Погруженный в себя, он смотрел на небо тюремного двора, на его низкие, беспросветные тучи. Из странного оцепенения его вывела Надежда:

           - Ну, а что дальше, - она ничего не писала, сняла очки и пристально, как-то  пленёно слушала своего собеседника.

           - Дальше? -  он словно очнулся. - А дальше моя жизнь поделилась на двое, на то короткое безмятежное детство, где со мной была мама, и на те страшные годы, где  были скитания, проклятый детдом, воровство, что бы накормить себя, драки, что бы завоевать авторитет в компании дворовой шпаны, чтобы утвердиться, в конце концов, что бы выжить! - он повысил голос.

           - Я читала в вашем личном деле, что вы воспитывались в детском доме. Я понимаю, - она как можно тактичнее постаралась поддержать разговор.

           - Это невозможно понять, это надо прочувствовать, - Берш понизил голос и в упор посмотрел на неё.

           - Зачем вы так, - Надежда отвела глаза и продолжила, - Вы не сказали, что случилось с вашей семьёй.

           - А случилось... Случилось банальное убийство на почве ревности. Мой родной отец в ту роковую ночь удушил мою мать. И меня, спящего, выволок на улицу, завернув в  телогрейку и нахлобучив шапку. Он куда-то нёс меня долго, я плакал, звал маму, брыкался. Но он был куда сильнее меня. Так я оказался в цыганском таборе, прожил там до весны и сбежал домой, где я и узнал от бабки все подробности.  Она оформила опёку над девчонками, а меня передала в приют, сославшись на то, что не в силах  поднять всех детей, -  он иронично ухмыльнулся. - Так она отлучила меня от семьи. С тех пор я никогда больше не видел своих сестёр.

       Надежда покачала головой, настолько проникновенно и трогательно рассказывал её подследственный.

           - Жизни в детдоме тоже не было, - продолжал Берш. - Нас морили голодом за любую провинность, а вечером повара и воспитатели уносили полные сумки продуктов домой. Одну такую сумку я однажды спёр, - он улыбнулся и потёр подбородок. - Наелся до отвала хлеба и котлет под лестницей, а потом меня заперли на ночь в холодной кладовке, когда обнаружили пропажу. Я познал много голода и холода в своей жизни. Я ничего хорошего не видел, - он помолчал, опустив взгляд под ноги, затем, словно подхватившись, устремил возбуждённые  глаза на следователя. - Так что, моя "особая опасность" не идёт ни в какое сравнение с тем злом, которое я пережил. И, если бы ни та жестокая несправедливость, какую проявила ко мне моя бабка , я бы ни за что не сидел тут, в этой проклятой клетке, перед вами в качестве обвиняемого.

     Берш снова приблизил своё лицо, поддавшись в упор к решётке. Сквозь прутья холодного металла искрились серые глаза одинокого волка, брошенного всеми и загнанного в западню.

      Он осторожно, боясь вспугнуть, протянул руку и еле ощутимо коснулся  маленькой ладони сидящей напротив него женщины.

          - Поверь мне, Надежда, - в его словах было столько искреннего, а глаза были настолько откровенны и неподдельно нежны, что чуткое сердце Надежды дрогнуло. Она продолжительно молчала, но при этом уголки её губ трепетно подёргивались, а глаза тепло отзывались добродушием. Это Берш не просто увидел, он ощутил её состояние своим животным чутьём. У него был сильно развит нюх на сентиментальных женщин, и под какой бы маской строгости и солидности не скрывалась та сентиментальность, он всегда её улавливал. Уловил и сейчас. - Я никогда в жизни не обидел ни одной женщины, никогда не поднял на неё руку, никогда не обронил скверное слово в её адрес. Не надо меня бояться.

      Надежда не в силах была отнять своей руки из-под его ладони, она лишь опустила глаза и тихо-тихо прошептала:

            - Не забывайтесь...

      Берш резко отдёрнул руку, весь разом подобрался и выпрямился, натянулся  как струна.

            - Не стоит беспокоиться! Я  н е   з а б у д у,  кто я такой и где  м о ё  место, - он принялся нещадно жалить словами. - Не забуду! Уж извините, что посмел замарать вас своим прикосновением, больше такой омерзительной выходки я себе не позволю. Только запомните, гражданка следователь, что у зека тоже есть сердце, и чувства в нём тонки и ранимы. Эй, охрана, мать вашу! - он рванул с места и ударил кулаком по стальному переплёту. - Выведите меня отсюда!

               
                --------------------
 
                Конец 2 части


                Продолжение  http://www.proza.ru/2018/07/19/930