Родная сторона. Отрывок из книги

Иван Григорьевич Рублёв был первым председателем сельскохозяйственной артели в 1924 году, когда та только образовалась. В 1925 году был направлен на учёбу. По окончании учёбы в деревню Иван Григорьевич не вернулся. По протоколам собраний 1924-1925 годов видно, что человек он был грамотный, прямой и принципиально-честный. Среди протоколов была справка о земле, которая не облагалась налогом. Справка была подписана Иваном Григорьевичем и гласила, что все члены сельхозартели вносили налог за свои напольные участки земли и только 4,99 десятины земли, принадлежащей семье Евсея Саввича Рублёва, налогом не облагались. Земля находилась под приусадебными постройками и в Терминской даче.

В доме Леонтия Григорьевича долгое время жил Николай Евстигнеевич Рублёв. В наше время жила семья Таисьи Алексеевны Рублёвой и Михаила Бердникова. Летом жили на втором этаже, а зимой перебирались на нижний этаж, там было теплее. Возле этого дома со стороны лога сохранились развалины погреба. У многих в деревне были рубленые деревянные погреба. Раньше без такого холодильника невозможно было сохранить продукты питания. В погребе круглый год поддерживалась примерно одинаковая прохладная температура. Зимой продукты не замерзали, летом не портились от жары. К лету готовились заранее – ещё в холодное время года в погреб натаскивали лёд с проруби или полную яму накидывали снегу. В кадках, прямо в погребе, солили капусту, сверху укладывали камень-гнёт. Предварительно кадки промывали на реке и бучили (обеззараживали) – ставили кадку возле подтопка (у печки), в кадку наливали кипяток, клали веточки можжевельника, кидали в кадку раскалённый в печке камень и укутывали кадку одеялом. Таким образом исчезал запах и убивались вредные бактерии. В погреб на снег ставили рыбу, молоко, намороженное в больших блюдах и мясо. Мясо чаще всего коптили, солили или стряпали пельмени. К Пасхе копили яйца, сметану, масло – все запасы хранили в погребе. К зиме погреб сушили. 
 
Домашнее масло из густой сметаны получалось очень вкусное. Из деревянной узкой кадушки мужчины мастерили маслобойки, они были практически в каждом доме. А в нашем детстве старинных маслобоек уже не было, мы масло били в стеклянных банках вручную. Минут тридцать надо было банку трясти, чтоб сбить масло. Затем сливали пахту, а масло промывали холодной водой и выжимали – ложкой убирали воду. Чем лучше масло промыто и выжато, тем оно вкуснее. А на пахте бабушка пекла хрустящее сахарное печенье.

На противоположном берегу реки за усадьбой Леонтия Григорьевича в первые годы коллективизации находился колхозный пчельник, который потом перенесли на Мольдовку. Во время войны в логу по обе стороны реки был летний лагерь для свиней. Тут же в логу под горой в большом чане под открытым небом варили для свиней картошку. В холодный период времени свиньи содержались на фермах. В 1950-1960 годах в логу был оборудован летний загон для обеденного отдыха колхозных коров. Дояркам нужно было трижды в день (в обед в летнем загоне, в 4 часа утра и в 8 часов вечера на ферме) подоить руками по 12 коров. Остужали парное молоко во флягах, прямо в реке, под деревянным навесом.

Колхозное стадо коров пастушили у Межгарей или по берегам реки Водовойки, до рублёвской рощи. Тут же пастушили свой домашний скот. Коровы паслись вместе с овцами и козами. Частное стадо было большое, и пасли его отдельно от колхозного, следили, чтобы два табуна случайно не встретились. На обеденную дойку стадо частников останавливали у Томилки. Частники пастушили по очереди. За одну корову в хозяйстве нужно было отпастушить один день, а если ещё имелись овцы, то пастушили два дня. Нас с раннего детства на такую работу родители брали с собой. Ещё с вечера отец приготавливал для нас вичку, чтобы мы увереннее себя чувствовали. Поля засевались зерновыми культурами или многолетними травами, и за коровами, которые так и рвались к «вкусной еде», часто приходилось бегать. Когда частных коров стало немного, пасти два табуна стало нецелесообразно, в колхозное стадо стали брать коров частников. Мы маленькие бегали с мамой на обеденную дойку нашей коровы. В колхозном стаде был большой чёрный бык Колокольчик, наводящий страх на ребятню. Он долгое время «преследовал» ребятишек в их снах. Осенью скот угоняли в Котельнич и Казань на скотобойню. В 1960 году мясоперерабатывающий комбинат открыли в п. Андреевский.

Приток нашей Водовойки – маленький ручей Межгари. Начинался он в поле со стороны Делянок, был всего с полкилометра длиной и впадал в Водовойку возле Томилки. Ручей неширокий, можно перешагнуть, но летом никогда не пересыхал. Поле по обе стороны ручья тоже называлось Межгари. И наш самый первый деревенский пруд находился именно у Томилки. На берегу этого старого пруда стояли два дома – Рублёва Деяна Евсеевича и Рублёва Никона Артемьевича. Здесь у пруда в доколлективизационные времена кипела жизнь. Была кузница и масляная, где делали льняное и конопляное масло. Возможно, мельница Никона Артемьевича тоже была здесь.

Ручьёв, питающих нашу речку Водовойку до запруды, было ещё несколько. Ручьи часто чистили, чтоб Водовойка не мелела. Позднее пруд перенесли вниз по течению. В 1968 году его чистили, я помню кучи песка на дне пруда. А на месте старого пруда осталось русло реки, всё заросшее ивняком. От когда-то стоявших здесь домов остались небольшие котлованы. Летом в этих котлованах стояла вода, она хорошо прогревалась, и местная малышня в них купались.

От нашей деревни до рублёвской рощи шла прямая дорога через поле, заводила в лес и через мостик дорога вела на Победу. От Рублёва до Победы было примерно 3 километра. За Победой находились починки Александровский, Тарасовский, Лебедёвский, Петров починок, а там и до Буйского недалеко. Но чаще всего до рублёвской рощи мы ходили по берегу Водовойки: тут и грибы, и ягоды, и цветов охапки.

По опушке рублёвской рощи у Межгарей дорога направо вела на Делянцы, это чуть больше трёх с половиной километров. А налево по опушке леса путь ведёт к Мольдовке. Название эта местность (часть леса, часть лугов и полей) получила по маленькой речушке Мольдовке. Эта речушка впадает в реку Чамку, Чамка в реку Буй, а Буй в Вятку.

Солдатово поле находится между Сабацким полем и Мольдовкой. По местной легенде этот участок принадлежал когда-то солдату Пашке (после революции 1917 года). Недалеко от речки Мольдовка находится поле, которое все в округе называли «Дунькин пуп». Наши трактористы говорили, что это поле как не паши, всё равно остаются клинья, треугольные участки земли. И чтобы их вспахать приходилось изрядно потрудиться. По преданию поле принадлежало некой женщине Евдокии, которая обрабатывала его одна. Тут же недалеко есть «Савиновы полосы» – длинное и узкое поле. Есть поле «Дунай» возле Воронского – это около 70 гектаров земли, где всегда болото.

Терминская дорога шла в глубь рублёвской рощи к Терминской даче. В лес по Терминской дороге ездили запасать для колхозных овец липовые снопы. Липовые ветки резали серпами. Пихтовые лапы запасали для коров. Я помню, как мы, будучи старшеклассниками, зимой ездили на тракторных санях ломать пихтовые ветки. Было шумно и весело. И ничего, что начерпаем полные валенки снега, зато заряда бодрости, хорошего настроения и удовлетворения от работы хватало надолго.

По обочине Терминской дороги и лесным полянам колхозникам разрешалось «косить на себя», то есть для своей скотины. Собирались косить всей деревней рано утром, пока лежит на траве роса – влажную траву косить легче. Траву делили на паи между теми, кто косил. Дояркам приходилось трудновато. Надо к 4 утра бежать на ферму коров подоить, наскоро позавтракать и успеть вместе со всеми в лес, чтобы равный пай получить. Бабы траву косят, мужики её грузят на телеги и вывозят из лесу в деревню, сваливают кучами у каждого хозяйства. А мы, ребятишки, траву раскидывали на просушку. В траве находили ягоды земляники, такой своеобразный «привет от мамы», которую в эти дни страды практически не видели.

Если немного отклониться от Терминской дороги, то начинаются низменные сырые места, тут много маленьких ключей, это место так и называется «Ключи». Там растёт черника, но рублёвцы туда не ходили, уж очень тёмное, глухое и жуткое место.

Волоковая дорога шла в глубь рублёвской рощи. Название такое она получила потому, что по ней таскали волоком дрова из леса. По обочинам дороги всегда было много груздей. Мой брат Лёша, будучи ещё школьником, раза по два в день бегал за груздями.

Дорога на Уржум шла от деревни Рублёво через поле к углу рублёвской рощи, дальше через Мольдовку, затем рублёвский выселок Красный Сеятель на Петрушино. Рублёвские ребятишки в двадцатые-тридцатые годы бегали на выселок Красный Сеятель кататься на карусели, которую в народе называли «Гигант». В землю был вкопан высокий столб, на самом верху столба было закреплено колесо от телеги, так чтобы оно могло крутиться. К ободу колеса были привязаны три верёвки. Ребятня держалась за эти верёвки, разгонялась вокруг столба, а дальше поджимаешь ноги - и карусель крутит тебя сама. На выселке жила повитуха Куприяновна и катавал (мастер, который катал валенки) по прозвищу Тюлька. Забавную историю рассказала Евдокия Александровна Сбоева: «Как-то послала Григорьевна к Тюльке свою дочку выменять шерсть на валенки. Вот идёт девочка и думает: «А как же я к нему обращаться-то буду? Тюлька? Тюлька – как-то нехорошо. Уважительно надо обратиться. Зря не спросила мамку-то». Вот заходит она в дом и с порога: «Здравствуйте, Тюлентий!» Тот опешил от такой наглости: «Я те покажу «Тюлентий»! Соплявка, а туда же!» Девчушка вылетела из дома – забыла, как мать зовут».

Канчеринская роща находится от деревни Рублёво через поле, за рублёвским кладбищем. В этот лес любили рублёвцы ходить по грибы и ягоды. Богата роща белыми грибами, подберёзовиками, подосиновиками и ягодами – малиной и земляникой. Из канчеринской рощи вытекает небольшая безымянная речушка, течёт по заросшему ивняком логу и впадает в Водовойку. Через речку перекинуты два мостика, один у опушки канчеринской рощи, второй где-то на полпути от Рублёва до Канчеры.

Колхозные фермы от деревни были немного вынесены. Возле ферм был огорожен специальный выгон – большая площадь для выпаса колхозного крупнорогатого скота. Самих изгородей наше поколение уже не застало, но на том месте, где был выгон, и нам ещё довелось пасти домашний скот. На этом поле ближе к лесу находилась «Волчья яма» с одинокой берёзой. Как образовалась эта яма сейчас уже никто не знает. Но когда мы были маленькими, от ямы частенько по ночам раздавался волчий вой. А однажды два моих брата к Новому году пошли на лыжах в лес вырубить ёлку. Яму замело снегом, и они про неё напрочь забыли. Ну и угодили в неё оба, начерпали полные валенки снега. Один потерял шапку, второй варежки. Когда вернулись домой, то уши у одного были обморожены.

Возле ферм стояли лабазы, под крышу которых метали сено, ставили конные телеги и сельхозмашины. Рядом с лабазом была теплушка, где хранились все конные снаряжения – хомуты, сбруи, сёдла. Мне на всю жизнь запомнился запах теплушки – там пахло кожей сбруй и по;том лошадей. В теплушке собирался народ перед работой, бригадиром давались разнарядки на работу, проводились короткие собрания колхозников. Любили и просто посидеть, поговорить после работы. А иногда и молодёжь зимние холодные вечера коротала здесь.

После тяжёлого трудового дня лошадям давали отдохнуть в стойлах, а к ночи выводили «в ночное», где они паслись на сочной траве. Рублёвские парни купали лошадей в пруду. Фёдор Степанович Рублёв рассказывал: «Лошадей выгоняли в лес на пастбище. Старая роща была огорожена в три жерди. Тут же в лесу стояла избушка пастуха. При опасности стреляли из ружья: если нехороший человек, то стреляли два раза, если волки – один раз».

Когда лошадей в колхозе стало совсем немного, конюшня была переоборудована под телятник. Во времена, когда производилось племенное коневодство, эту ферму называли конезавод, потом конеферма, конюшня, в наше время ферму называли конный двор. В 1978 году во время грозы случился пожар от удара молнии, и конный двор сгорел. Лошадей (их тогда оставалось четыре) и телят (больше 100 голов) спасали рублёвские школьники. Лошадей поместили в пустующие дворы Ивана Фёдоровича Овечкина и Алексея Петровича Рублёва.