Сказки об Индии. Океан

Самым потрясающим событием в Индии был океан. Когда я впервые увидела двухметровые волны, грозившие плоскому песчаному берегу, и это было в штиль, я подумала, что здесь рождается  самое лучшее в сердце, открытое новому. Океан был совершенством хаоса и гармонии.

Он звал к себе. Помню приступы отчаянного страха, превращавшегося в едкий азарт, когда выходила поплавать за линию прибоя. Нужно было уловить момент, поднырнуть под волну, когда та еще не набрала силу, быстро проплыть под ней и вынырнуть за пределы грохота, творимого тоннами океанской воли. Здесь можно было полежать, раскинув руки и ноги, подставляя тело солнцу, жарко сквозившему  за слой теплой маслянистой стихии.

Океан никогда не надоедал. Можно было часами сидеть у кромки, вдыхать йодистый запах, слушать, как шуршит песком белесая пенистая водичка, смотреть, как рыжеватые лучи приглаживают волнующуюся поверхность. Океан внутри был темен и почти спокоен, снаружи – безумный грохочущий монстр, восторг и трепет, радость и страх. Океан как знакомый,  но неузнанный Бог, непредсказуемо прекрасный и поэтому тайный. А может, океан – материнская стихия, в которой действительно зародилась жизнь, и вовсе не о Боге рассказывают нам священные тексты  народов мира, а вот об этой беспощадно прекрасной  Богине…

Я видела, как живут рыбаки, одни из самых бедных людей этой  замысловатой страны. Их деревня, прилепившаяся к самому побережью, напоминала термитник. Мы с приятелем зашли сюда по настоянию местных знакомых индусов, чтобы заказать на ужин жареную рыбу. Пробираясь через лабиринты низеньких глиняных лачуг, покрытых пальмовыми листьями, я думала о том, как страшно бывает встречаться с безысходностью жизни, особенно когда понимаешь, что рядом с безысходностью – довольство, достаток и огромная жажда большего. У этих людей нет надежды на большее. У них есть узнанная вдоль и поперек безысходность, о которой, вероятнее всего, они даже не догадываются.

Мы зашли в конуру, более похожую на хлев, чем на жилое помещение. Комната от силы два на два метра, с таким низким потолком, что мне пришлось согнуться, чтоб поместить в пространство весь свой не самый длинный рост. По периметру комнаты  притулились глиняные топчаны, на которых сидели две  женщины, одна старуха, другая почти девушка. Вокруг женщин кишели дети самых разных возрастов. Да, именно кишели, я сбилась, пытаясь их сосчитать. Более в комнате не было ничего. Маленькое отверстие в стене, которое, должно быть, играло роль окна, просвечивало на соседнюю конуру. Старуха беззубо улыбнулась нам, девушка испуганно заблестела черными глазами. Дети на миг смолкли.

– Можно заказать у вас рыбу? – спросил мой приятель по-английски.

Старуха продолжила улыбаться, девушка сгребла в охапку двух мелких и прижала к себе, уставившись на нас  магнетическим взглядом.
Рядом оказался наш знакомый индус, проворный, сухой и мелкий, как все местные жители. Он вылез вперед и что-то прокричал на  наречии. Мне всегда казалось, когда слышала ория, местный диалект, будто у говорящих во рту картошка или что-то иное, но большое и круглое, отчего речь получалась булькающей и прыгающей. Старуха в ответ что-то пробулькала и закачала головой.

– Вечером будет, – перевел наш друг на английский.
– А ты можешь у них забрать рыбу? – спросил мой приятель.
– Ноу проблем, – ответил индус.

Он еще о чем-то поговорил со старухой, а затем мы вышли на улицу. Не знаю, для чего ему понадобилось нас сюда привести. Может, для того, чтобы мы могли оценить пропасть между западным миром и их древней Бхаратой? Чтобы  у нас не осталось ни грамма сомнений, что мы,  западные друзья, должны всячески помогать своим индийским собратьям? Для нас не осталось тайной, что для бедного индийца белый человек –  возможность легкого заработка, потому они так услужливы и старательны. Мы соглашались на их цену, потому что понимали: даже такая, утроенная, она на наш пересчет составляет крошечную сумму. И на рыбу мы согласились, чтобы помочь: индиец обещал  ее приготовить и подать на ужин за такие деньги, за какие в Москве мы могли бы получить в лучшем случае стакан чая в недорогом кафе.

Вечером мы сидели на крыше гостиницы и смотрели на океан. На пластиковом столике лежала огромная тарелка с жареной рыбой, на вкус она была замечательной, но есть ее не хотелось. Я вспоминала высушенных, как вобла, крошечных рыбаков, тянувших из воды тяжелую километровую илистую сеть, разбитые старые лодки, женщин и детей в грязных темных лачугах… И  огромные равнодушные валы соленой воды, бившие о берег, неуклонно, неустанно, днем и ночью, не затихая, не давая передышки маленьким коричневым людям на берегу. Я хотела понять и не понимала. Я расслабленно сижу, любуясь закатом, передо мной плод тяжелого труда многих людей. Но чем я лучше их? Почему одним океан показывает себя волнующей красивой стихией, на которую можно смотреть, в которой можно окунаться, но никогда не использовать ее для пропитания, а другим – огромным соленым чудищем, способным дать еду и кров и – тяжесть беспросветного труда?  Карма ли это? Или, быть может, мы действительно не хотим видеть очевидное? За каждым новым «хочу» лежат километры чужих судеб, вынужденных наполнять нашу бездонную жажду. Чего?  Да всего. Будто  впереди человека нечто, что наверняка превратит его в более счастливого, удачливого, богатого, умного –  кого-то…

Но  однажды незаметно прикатывает волна, которая забирает все, что мы накопили на берегу, утягивает обратно на древнюю глубину, туда, где рождаются  рыбы наших желаний. Увидеть это на берегу не выходит, как ни старайся. Понять, зачем человеку то или это, – тем более невозможно, и, наверное, не нужно. Мы уплываем, чтобы снова явиться свободными и нищими рыбаками наших разнообразных, безумных, разноцветных «хочу»… А океан продолжает бить  собой о берег, о чем-то сущностном пытаясь нам рассказать.