Раскулачка

    В углу старый бумажный репродуктор, который некогда  по утрам говорил голосом Левитана. Когда-то в том углу висела икона. Бабушка Настя вздыхала, взглядывая  на репродуктор и вспоминала,вспоминала,вспоминала. Много страданий выпало на её долю. Самые горькие моменты в её мыслях о прошлом - раскулачка. Ну какие они кулаки? Из тягла - пара коней, один бык, одна дойная корова, овечек и кур не в счёт; тогда в каждом дворе такой мелкой живности десятками  в хлевах и загородках блеяло, визжало квохтало, кукарекало. Конечно, пьяницы, лежебоки и прочие лентяи - тунеядцы тяжких крестьянских трудов, охотно ходили на все сходки и собрания где горлопанили о мироедах и "сплуататорах". Были в их селе настоящие кулака, были. Панкратов и Лябуско. У Панкратова магазин (лавка), у Лябуско мельница ветровая, а на их полях солдатские вдовы со своими детьми батрачили. Их мужья, одни в империалистическую погибли за царя и отечество, другие в гражданскую головы сложили за правое дело. Остались их жёны одни и хозяйство их без твёрдой мужской руки и смекалки постепенно приходило в упадок  и чтоб вспахать и засеять свой клочок земли шли они на поклон к Панкратову и Лябуско. Те бедных вдов выручали: давали в их распоряжение, на сутки или двое, лошадок и даже самым бедным семена ссуживали, но за это великодушие расплачивались бедные женщины беспросветной подёнщиной, сравнимой с рабством.
             Когда на село упало "торжество колхозного движения" , Панкратов И Лябуско быстренько - быстренько сориентировались, скоренько распродали по дешёвке все своё имущество: сеялки, веялки, мельницу, лавку, дома и скотину простакам односельчанам мечтающим разбогатеть на такую жирную халяву, кои газет не читали, где писали "уничтожить кулака, как класс".  И так истинные мироеды зашили золотишко в подкладки пальто, спрятали его под двойным дном чемоданов и отбыли за тридевять земель в большой город и стали там пролетариями. Те же простаки, выгодные приобретатели, поехали в края холодные пассажирами телячьих вагонов вместе с жёнами, детьми и двумя килограммами скарба на одну семейную душу. Они отбыли из родных мест с первой волной раскулаченных, но была ещё вторая, потом третья волна, ибо "торжество колхозного движения",как ненасытная змея Горгона требовала всё новых и новых жертв. С трудом остановил товарищ Сталин вакханалию зверских раскулачек и только с 1937 года по 1940 сумел расправиться окончательно с подлыми палачами самой трудолюбивой части крестьянства и организаторами страшного голода 1933 года. Только хитрый хохол Хрущёв с евреем Кагановичем почему-то остались в фаворе у вождя народов.
   ... В село прибыл посланец партии двадцатипятитысячник  Игорь Васильевич Салаухов. Потомственный пролетарий в многовековых крестьянских науках ничего не смыслил, но зато обладал даром долгого говорения и на собраниях произносил многочасовые речи о преимуществах коллективного хозяйствования над единоличным. Мужики курили, выходили на крыльцо подышать свежим воздухом и покалякать о своих крестьянских заботах и грозной засухе. Потом заходили в избу-читальню, а там двадцатипятитысячник неустанно всё говорил и говорил.
              А два лентяя - тунеядца Васнецов, Корсиков и несколько пьяниц с энтузиазмом поддерживали речи партийца. Чем жили они, как питались? Матушка Корсикова получала непонятную пенсию за то, что укрыла она в 1905 году   от  царских ищеек большевика. А большевик тот после гражданской войны очутился в ближнем кругу Иосифа Виссарионовича и выхлопотал своей спасительнице пенсион. Тогда красивая и молодая вдова, не стесняясь малолетнего сына, укрывала своим пышным телом будущего комиссара и комиссар тот  не забыл те сладостные минуты...
            Матушка Васнецова торговала самогоном, швейными иголками, нитками и фальшивыми жемчугами. Так что жили две родительницы  безбедно и кормили своих оболтусов вполне сытно.
Жирные, лысые, коротконогие бездельники самыми первыми вступили в колхоз, им туда сдавать нечего. И стали они активистами раскулачек без стыда совести и жалости.  Ни одно проклятие приняли они на свою грешную душу. "Вот нынче во всём селе нашем, - рассказывала бабушка Настя, - нет никого из тех фамилий, что людей раскулачивали. Настигли их людские проклятия и призвал их Господь на суд свой праведный. Померли они от всяких хворей и случаев разных несчастных и дети их счастия не знали и перемёрли во младенчестве от чахотки, коклюша, и прочих болестей. Не оставили все, активисты -комбедовцы  никакого следа на земле, будто и не было их на белом свете."
         - Бабушка, всю вашу семью выслали на Север, а как Вы в родное село вернулись!
                - Пережито так много, паренёк, что сразу  мыслью своею те события не охватишь. Думать надо вспоминать, а вспоминать тяжко, душа замирает... Пока везли нас в вагонах холодных свёкор помер с голодухи. Кормили нас вонючей баландой раз в два-три дня. Следом померла свекровь и муж мой слёг, помаялся не долго и отправился вслед за родителями. Мы, справные крестьяне всегда жили сытно, голода на знали и в голодных вагонах первыми умирали мужики здоровые, сильные, им еды много надо и потому тело их без пищи долгих мук не выдерживало. Когда привезли нас к месту назначения, вагон отцепили, а остальных бедолаг,  длиннющий состав с раскулаченными два паровоза поволокли дальше.А кто в тех вагонах жив остался? наверное единицы.
       Осталась я одна с двумя малолетними сыночками трёхлетним Славиком и девятилетним Витюшей. Телегами, под присмотром местных милиционеров,  уцелевших чудом женщин с малолетними  детьми, нескольких пареньков- подростков и четверых мужиков летами, примерно, от тридцати до шестидесяти,отвезли нас вглубь тайги и оставили там голодных и холодных на съедение хищникам. Дети плакали, просили есть. Каждая мать отчаянная, от матерей и бабушек знала тогда, что когда голодное дитя плачет от голода, а дать поесть ему совсем нечего, то надо пустить себе кровь и напоить его своей кровью. Некоторые матери и я среди них прокусывали себе тело, но у нас истощённых женщин крови уже не было, вся она высохла, оставались кожа да кости. Выжала я несколько капель и прислонила к пораненной руке своей Славика. Инстинкт подсказал ему спасение и он стал кровь ту сосать. Я потеряла сознание, а когда очнулась увидела ярко полыхающий костер и незнакомых людей одетых в нагольные шубы непривычного покроя, коротких, и в кожаных штанах, сапоги  мехом наружу. Оказалось это местные жители Карелы пришли нам на помощь. Очень хорошие люди. Они спасли нас и дай Бог им, и всему их потомству, счастья во веки веков.  Над костром висел огромный котёл. В нём варилась мясо. Карелы забили оленя из своего стада, чтоб покормить нас. Сваренное мясо делил нам мудрый старый оленевод понемножку, по чуть-чуть. Мы смотрели на еду жадными глазами, но желудки наши усохли, скукожились и если съесть много то они лопаются и человек помирает. Знаете, что было в Ростове на Дону после голодухи тридцать третьего года (прошлого ХХ века)?
       - Не знаем бабушка. О голоде 33 года слышали, читали, а всяких подробностей не знаем.
       - Ну так слушайте. Мне эту быль свояк рассказывал, а я вам поведаю. Свояк мой работал на заводе и имел свою пайку хлеба и крупы. Тоже не объедался, но и не голодал. Тогда многие зажиточные крестьяне бежали в города, избегая ссылки в далёкие холодные края. Некоторым из них удавалось устроиться на работу, это тем хитрованам, которые правдами и кривдами сумели запастись сельсоветскими справками о своем батрацком происхождении, но таких было меньшинство, а остальная масса таких беглецов перебивалась всякими-разными случайными заработками,в таком неудобном положении и настиг их голод тридцать третьего года. Работы нет, пайка нет. Умирали тысячами. Свояк, рано утром возвращаясь домой после ночной смены видел, как красноармейцы подбирали на улицах и в парках трупы мужчин, женщин, детей,   складывали их в телеги и вывозили за город... Так каждое утро...каждое утро. И вот однажды настал день, когда люди города увидели на улицах наскоро сколоченные из не оструганных досок ларьки от которых распространялся дурманящий головы  запах свежеиспечённого хлеба. Народ, кто ползком, кто на карачках, ринулся к ларькам. а там действительно -  хлеб и по цене копеечной. Люди ели хлеб, объедались и тут же падали замертво. Их желудки не выдерживали такого количества пищи сразу.  И к полудню красноармейцы опять не успевали отвозить от тех хлебных ларьков погибших...               
                Целых двое суток мы ничего не делали грелись у костров и по- маленьку отъедались и тут же отсыпались. На третьи сутки каряки привезли нам на олешках ещё мяса и разных круп, котелков и чашек, но главное богатство, которым они с нами поделились- пилы топоры, лопаты. И началось строительство. Соорудили большую, просторную землянку одну на всех. У речушки, что рядом протекала нашли камень и сложили из него печку, на ней и стряпали. Но понимали мы, что местный народ не будет нас содержать долго, у них свои заботы и возможности. Среди высланных и уцелевших оказался и мой земляк дед Архип. Его жена, дочери, зятья в дороге перемёрли, из внуков остался один тринадцатилетний Ванятка. Ради спасения мальчишки жил, крепился на земле чужой, неприютной, старик. Когда построили мы всем миром землянку, стол общий сколотили, печку сложили, пол утрамбовали, лучины зажгли, каши с мясом поели, обратился к нам дед Архип: "Держаться нам надо скопом, вместе, иначе по одиночке пропадём.Помогать будем друг другу, поддерживать, тогда выживем назло врагам человеческим. Надо полагать местный народ не сможет нас кормить бесконечно. Настанет весна, сеять надо. Тут в тайге расчистим поле, засеем рожь. Слышал я, что рожь в этих местах вызревать успевает.  Нам надо к весне - тягла, лошадей или быков, плуги нужны, бороны, а за "спасибо" нам никто ничего не даст, значит покупать надо, а где деньги! денег нет у нашего общества. Потому предлагаю  выложить на общий стол каждому у кого что есть."               
 Народ молча разошёлся, каждый по своим углам. Я тоже отошла к своему лежаку. Славик с Витюшей  крепко спали. Я достала тихонько из под их изголовья  котомку, на самом дне его я хранила тугой свёрток, что, таясь от посторонних глаз, дал мне свёкор перед кончиной своею. Развернула я плотную промасленную бумагу. Золотые царские рублевики и советские бумажные деньги. Половину из стопки бумажных денег я взяла на общую пользу, остальное опять спрятала.  Через минут двадцать все собрались у общего стола, тут же вертелись проснувшиеся этим ранним часом дети. Дед Архип торжественно выложил три золотых советских червонца "сеятель".  Крестьяне о таких  советских червонцах только слыхом слыхивали, а в руках не держали.  Дед Архип  короткими непманскими временами в городе  мясом торговал, там видно червонцами и разжился.  За ним я свою стопочку бумажных рубликов советских положила, не пожалела, а уж за мной и остальные на общие нужды выложили кто сколько мог, на не последнее конечно; крестьяне народ с хитрецой, себе на уме, и последнего своего достояния под пыткой не отдаст. Только Катя Кривошеина ничего не положила. Ей нечего было класть. Жила  она бедолага одна, муж в империалистическую погиб, с кучею ребятишек. Про таких, как она говорили "голь перекатная".  И в колхоз она самая первая записалась.  На первом же колхозном собрании Катя выступила:" Пошто многих справных крестьян в холодные края высылаем. Давайте их со всем их добром в колхоз примем и будут они трудиться на общее колхозное дело. Они не лентяи работать умеют".  Сразу объявили Екатерину Кривошеину подкулачницей и вместе с раскулаченными отправили в далёкие края. Среди её четверых деток, несмышлёнышей с ней уже не находилось. Все её мальчишки с одной младшей девочкой Нюрой, подались в бега, как только объявили мамку подкулачницей. Двое старшеньких, Илью и Павла она родила с  мужем, как раз до его призыва в армию,погодками в четырнадцатом и пятнадцатом.     Володя и Нюра появились на свет после побывки отца в, семнадцатом. После отпуска георгиевского кавалера в конце шестнадцатого года и понесла Катя двойню. Погиб её благоверный за веру, царя и отечество, а вскоре царя не стало и вера порушенной оказалась. Катерина надеялась, что смышлёный её старшенький Илья не даст пропасть  младшеньким. Глядя, как выносят из вагонов маленькие окоченевшие тела, Катерина благодарила бога, что надоумил он её отпустить своих детей в бега. Кажется им повезло, что выбросили их здесь, как на необитаемый остров, от всякого начальства далеко а к хорошим людям близко. Тот  остальной "контингент" спецсостава покатил по железке дальше строить города,заводы. дороги, порты умащивая их фундаменты и насыпи своими бездыханными телами.
       ... Дед Архип собранными деньгами остался доволен.  К весне  мы отстроились. Теперь каждая семья жила в отдельном доме. Приобрели плуги, бороны. Всю зиму мы расчищали место для сева. Мужики нашли несколько полян поросших молодым березняком. Его мы пилили на дрова, а пни выкорчёвывали.
          Среди огромных,  сосен странно было видеть наши русские берёзки  непонятно как явившиеся тут редкой порослью после вырубок вековых деревьев. Дед Архип вёл негласные переговоры с местными людьми, отлучался иногда на дня три, а иной раз и на недели полторы. После одной из таких отлучек он привёл под узцы пару коней битюгов.  Просторная конюшня была для них загодя построена, А когда местный народ в лице двух пожилых дядек и нескольких подростков привели в наш лагерь оленей навьюченных мешками с рожью мы поняли, что голодными не будем. Катерина, самая грамотная из нас, определилась вроде заместителя деда Архипа и два раза в месяц отчитывалась перед нами сколько и на какие нужды потрачено общих денег.  Наши четыре мужика без конца строили -  здание правления, кладовые, амбары, сооружали их умелые руки.
        Весной посеяли мы хлебушек и только отсеялись , дождик обильный, тёплый полил поля наши лоскутные. И далее всё короткое северное лето дожди перепадали для посевов хлебных удачливо. Ближе к осени распорядился дед Архип начать уборку урожая.  Мы, природные крестьяне удивились; на коротком стволе колос плотно набитый зерном, а зерно крупное  чуть ли не с горошину величиной. Долго рассказывать вам, молодёжь, но коль интересно я дальше говорить буду."
            - Говори, бабушка, нам интересно.
          -... И мельницу небольшую паровую Дед Архип организовал, и пекарню. Жили, ну как при коммунизме, каждому по потребности. Хлебушек мы жали серпами, подростки нам помогали. После кровавые мозоли на ладонях долго заживали. А потому мы серпами первый урожай жали, чтоб ни единое зёрнышко, не один колосок не пропал. Очень мы голода боялись. Огородами мы в первую же осень обзавелись. Нас в далёкие края когда отправляли, так некоторые семьи семена всяких огородных растений в узелках припасли.  А когда решили огороды заводить, так каждый что у него нашлось на общий стол выложили. Семена распределила Катерина по числу едоков, справедливо и никто обижен не остался. Нынче теплицами растения балуют, а мы тоже на подобие теплиц делали в дворах своих. Мы сооружали нечто похожее на шалаши  из веток деревьев и сухой прошлогодней травы и сосновых лап. Те шалаши-теплицы низенькие и в них ходить можно согнувшись сильно. С одного конца мы разводили дымный костерок, и его тёплый дым протягивало в продух  противоположного конца нашей самодельной теплицы. Таким манером прогрев землицу, мы согнувшись в три погибели сеяли лук , чеснок, огурцы, капусту, бураки. Всего понемногу, но на зиму хватило.
          Начальство про нас забыло, видно думали-надеялись, что мы тут в тайге все передохли. Потому хлебушек весь нам остался. Ссыпали мы его в амбар, и на склад два десятка мешков затарили на посев следующего года. Радовались мы, что теперь голод нам не грозит и даже самогон тайком от Катерины гнали.  Вольная жизни у нас настала, счастливая, но не долго власти пребывали в забвении о раскулаченных, выброшенных суровой северной осенью средь тайги. И через год, в это же время и в это же гиблое место пригнали ещё партию ссыльных. Конвоиры сильно удивились, когда увидели тут живых людей, дома, скотный двор и услышали петушиные трели. Начальник конвоя мусолил химический карандаш и чего то писал на клочке бумажки. Вновь прибывших мы разместили в той же землянке, вручили им пилы топоры - стройте себе жилища. хлеба выделили им по ломтю малому, чтоб с голодухи не объелись. Так три дня мы за ними ухаживали, поили кормили. За эти три дня две старушки и один застуженный ребятёнок лет семи померли. Остальные живы остались. Маленько отъелись отлежались из землянки вышли и сразу за пилы и топоры взялись.
      " Вы с нами рядом строиться станете или отделитесь?"- спросил их дед Архип.  Средних лет рыжебородый низенький мужичок заверещал сиплым простуженным голосом:
      - С вами только с вами рядышком, коль не прогоните.
      - Ни кто вас не прогонит, но вы принимайте наши правила общего жития:  не воровать, не клеветать, не доносить, не лодырничать.
      Дед Архип закончил свою короткую речь и вопросительно глядел на новых поселенцев.
      " Согласны, согласны"- заговорили они радостно,- а разных брехунов и лентяев средь нас отродясь не водилось. Доносчики и захребетники на родине  в наших домах жить остались."
      Новым поселенцам легче было обустраиваться. У нас на двадцать три семьи четыре мужика осталось, а у них на двадцать семей восемнадцать мужиков выжило.
     Начальник конвоя видно доложил куда следует о неучтённом поселке раскулаченных в тайге и через неделю верхом на конях пожаловали:  Начальник районной милиции  с наганом в кобуре и двое рядовых милиционеров с винтовками. С ними ещё приехал пожилой мужчина в гражданском одеянии. Грозный милицейский начальник поглядывал на гражданского с почтением. Из домов и землянки высыпал поглядеть на приезжих весь раскулаченный люд.
      "Старший у вас есть?! Где старший?!",- безмерно строжась гаркнул начальник.
Вперёд выступил познавший все добрые и злые причуды советской власти хитрый и умный дед Архип:
                - Тут не старший, я председатель колхоза.
                - Колхоза?- встрепенулся гражданский. - Как же назвали вы ваше коллективное хозяйство?
                - Колхоз имени товарища Сталина.
                -Товарища Сталина? Замечательно! А советская власть у вас есть.
         - А как же без неё родимой. Катерина Кривошеина у нас председатель сельсовета.
       -Чудесно. Только этот факт нужно оформить организационно, согласно советских законов.
       - Дел у нас много, товарищ, невпроворот дел. Вы бы помогли нам с  оформлением.
               -Хорошо, как Вас звать-величать?
       -Архип Семёнович Носов.
       - Вы мне, Архип Семёнович, дайте список членов правления и депутатов сельсовета и я сам помогу вам  зарегистрировать посёлок как колхоз имени товарища Сталина.
       - Списки готовы. Вот они,- вкрадчиво произнёс дед Архип протягивая гражданскому начальнику два листка бумаги.
      Хитрый старик когда понял, что после доклада командира конвоя надо ждать начальников, заранее продумал, что и как будет говорить и списки приготовил заранее.
     Гражданский начальник спрыгнул с коня, взял листы бумаги со списками колхозного правления и депутатов сельсовета, крепко пожал руку деда Архипа и обращаясь к милиционеру торжествующе произнёс: "Нужно прислать в этот посёлок корреспондента. Пусть на страницах газеты расскажет как под чутким руководством партии сельский эксплуататор-мироед превращается в сознательного советского колхозника".
         ... Начальство уехало, а дед Архип сказал собравшимся людям: "Как жили так и будем жить обществом,а как нас назовут колхозом, совхозом или каким-нибудь коммунхозом, нам должно - всё едино.  Какая бы курочка яичко не снесла, яичко всё одно яичко и есть"
Екатерина добавила:" Если кто захочет выйти из общего хозяйства нашего, пусть выходит, но поле посевное пусть готовит сам. Из общего мы не выделим ни соточки." Но люди давно поняли, что в суровых условиях, в коих они оказались надобно держаться всем вместе, потому не един человек  покинуть  общество не захотел.
        Дед Архип сказал Ещё: "Ежели кто будет воровать иль лодырничать, того мы из общества выставим и пусть тогда живёт вольно, но без нас всех"
               Когда наш посёлок обнаружили и зарегистрировали колхозом, то обязаны мы стали сдавать "излишки" зерна государству." Излишек" оказывалось невмоготу много и партийные уполномоченные выгребали закрома так, что на трудодни оставалось по 200 грамм ржи. И опять спасал нас дед Архип. У нас было два поля гектаров, наверное, по 60. Поля эти находились отдельно друг от друга разницей примерно в вёрст пять. Но ещё одно, третье поле примерно в 30 га, находилось в пологой лощине, в которой даже осенью тепло дольше сохранялось, чем в окружающей местности. Мы там сеяли горох и  овёс. Никто не выдал это поле властям и потому мы не голодали. Обзавелись мы сначала курами, а потом и коровами. Бурёнки тамошние скромницы. Низенькие, маленькие, едят мало , но и молока мало дают, три-четыре литра в сутки, но молоко у них жирное, а масло очень вкусное. Так что голода мы не знали, жили сытно и ребятишки наши росли крепкими, здоровыми и ленью не избалованные.
           Третьим летом нашего бытия в северной тайге уполномоченный райкома пришёл в сельсовет, велел собрать депутатов. Кто из нас депутат сельсовета, а кто член колхозного правления нам  дед Архип объявил сразу после первого появления начальства, согласно отданным им спискам, и все члены и депутаты не забывали кто они такие, так как дед Архип постоянно им напоминал... Катерина собрала депутатов и райкомовец держал перед ними такую речь: "Ваше хозяйство передовое в районе, к вам едут из других районов нашей большой области учиться у вас культурному земледелию, а в вашем селе нет ни одного коммуниста. Нехорошо, товарищи. Комсомольской организации у вас тоже нет. Совсем вы отстали от семимильных шагов советского движения к коммунизму.
     -Разве мы раскулаченные лишенцы, поражённые в правах, можем принадлежать к славной когорте коммунистов? - спросил дед Архип. Райкомовец, этакий верзила чуть ли не двухметрового роста  с седой шевелюрой в густых чёрных волосах и добродушным молодым лицом ответил просто:
     - Забудьте о том, что вы лишенцы. Товарищ Сталин осудил перегибы в колхозном строительстве. Вы ныне полноценные советские граждане, передовые колхозники.
 Нужно власти чтоб в посёлке колхоза имени товарища Сталина появилась партийная ячейка? да пожалуйста! Скоро партийная организация появилась в посёлке и секретарём её стала Екатерина и меня уговорила вступить в партию. Ещё из нашего первого засёла два мужика, Киреев и Остинов  стали членами ВКП(б). Рекомендовал нас сам секретарь райкома. Жизнь шла своим чередом, сеяли, убирали хлебушек, травы косили для колхозных бурёнок, лошадей и своей живности. Проходили партийные собрания. Катерина делала доклады. Ежели ожидался на собрании представитель райкома, то Катерина уговаривала меня выступить в прениях. Я заделалась чуть ли не штатным оратором и  сама себе удивлялась, как это я ловко научилась врать.
           Катерина наша седела, старела и искала детей своих, писала во все концы страны. И чудо свершилось. Дети её нашлись в детском доме- коммуне. Счастливая, добралась она до района и там партийный секретарь выправил ей бумажку с которой она могла ехать по железке безбоязненно до самой Ростовской области.
        Привезла Катя троих деток. Старший, Илья, служил в Красной Армии. Катерина вся светилась счастьем.
Стараниями Катерины и школа у нас образовалась. Семилетка. И учителя молодые, старательные увлекали детей науками. Так что детишки наши не оставались неучами. После окончания семилетки внук деда Архипа на агронома поехал учиться. Через два года у нас в колхозе имени товарища Сталина и агроном свой появился. Всё у нас хорошо складывалось, всё по настоящему, в тридцать шестом даже трактором мы обзавелись. Трактор колёсный, тихоходный, кур и собак в панику вгонял громким тарахтеньем своим.
                Жили мы не тужили, почти счастливо. Только когда же людям нашим давали долго жить спокойно и счастливо. То цари - недоумки над подданными своими издевались, то генсеки жалостью к народу не страдали, теперь президенты появились от них, чувствую я, добра русскому народу не видать. Вот нынче девяносто третий год идёт и мне уж до ста лет недалече осталось. Хвори меня не мучают, в голове только шум стоит и видеть плохо стала. Бабушка моя сто восемь лет прожила, я в неё видать. Зажилась я. Лиха много видала я, а счастья - чуть...
   Война началась и кончилось наше тихое благополучие.
   В сороковом году Витюшку моего в армию призвали. Не успел он отслужить положенный срок, как немчура проклятая напала на нас.
     - Бабушка, а как вы войну пережили, расскажите.
           - Нечего особенно рассказывать, ребята. Бог меня и в преклонных годах моих памятью не обидел. Иные происшествия помню в мельчайших подробностях... например подробно вспоминается мне, как деда Архипа арестовывали. Внук его, Ванятка, на фронте командиром стал, ротой командовал. Вы знаете сколько в роте человек?
                Мы оба, я и друг мой Канов служили в Советской Армии и старушке Канов пояснил:
     - В роте три взвода, во взводе сорок рядовых и сержантов,значит в подчинении у вашего Ванятки находилось, примерно, сто двадцать человек.
       - Вот,- с гордостью заговорила старушка,- судьба фронтовая ста двадцати человек зависела от ума и совести нашего Ванятки.
     -Так за что деда Архипа арестовали?
     - За нас арестовали.
     - За вас?
     - За нас. Помните я вам рассказывала о третьем не учтённом поле? Вот в войну мы тем полем спасались. Гоняли нас всюду: на лесоповал, на станцию вагоны разгружать. Если б не потайное поле передохли бы мы голодные от непосильных трудов. На заготовке леса люди разные и из разных мест были.
Наш харч лучше чем у других был и хоть мы делились с ослабленными и голодными, всё одно от зависти не убережёшься. Доказал кто-то в органы, что люди из колхоза имени товарища Сталина чуть ли не жируют. Вот весной мы являемся с лесозаготовок, в колхоз и все у нас тихо, мирно - пашем, сеем и с похоронками -  затишье. Весна 1944 года. И вдруг "гром среди ясного неба"; в посёлке появляются мужики из НКВД, фуражках с синими околышами и пухлыми красными рожами, то ли от пьянства, то ли от обжорства. Грубо с пинками и матом вытаскивают Архипа из здания правления. Старого человека, они успели за несколько минут так избить, что он уже и на ногах не стоял. Из разбитых губ его сочилась кровь. Вечер был тогда. Старики, женщины подростки, дети явились с поля, а тут такое дело - председателя арестовывают. Все понимали, что без такого председателя мы узнаем по чём фунт лиха.
   Бабы орать стали:
  - За что! Не отдадим!
   Некоторые, самые бойкие и я в их числе, стали кидаться на опричников, пытались вырвать  деда из их цепких рук, но тут председатель наш, Архип Семёнович Носов, поднял свою избитую голову, посмотрел на нас прозрачным взглядом и громко сказал:
    -Бабоньки, не надо бунтовать. Себе и детям своим хуже сделаете! осиротите деток своих! Успокойтесь!   
                Мы послушались нашего мудрого деда. Известно какой бедой обернулось бы наше возмущение, не остуди наш пыл простыми доходчивыми словами дед Архип.
    Через неделю или две,точно не помню, пришла в наш посёлок бумага: "Носов Архип Семенович за утаивание продовольствия от государственных поставок, по законам военного времени приговорён к высшей мере..."  там ещё было много слов разных. Я их и не хотела запоминать. То третье поле велено было районным начальством засеять рожью. Катерина пыталась доказать, что на тех склонах рож расти не будет,  посевы дождями смоет, что там, можно получить хороший урожай кукурузы, но кто станет слушать исключёную из партии за потерю бдительности рядовую колхозницу. Мы с Катериной удивлялись, что репрессии не коснулись нас всех: членов правления   и депутатов сельсовета, ведь мы все знали о третьем, незарегистрированном поле, урожай с которого оставался у колхозников в закромах, а не в государственных. Как сумел дед Архип убедить следователей, что о третьем поле знал только он один? Или, скорее всего, Архипу Носову попался добрый следователь и он пожалел людей.
      Через три дня после ареста деда Архипа пришла похоронка на внука его Ивана.  Погиб Ванятка за родину, а родина убила его деда, единственного родного человека. Так прервался на веки род Носовых из села Куренки.
     Хватили мы лиха без старого нашего председателя. На место председателя прислали нам нового из района ,  коммуниста и придурка. Он каждую неделю собирал всех колхозников в клубе и говорил там длинные речи о текущем моменте и мудрости товарища Сталина. Под его руководством урожай в колхозе имени товарища Сталина оказался некудышним. Суцанов, тот председатель новый,плюгавенький с хитрой лисьей мордочкой, чтоб спасти себя от райкомовского гнева отправил на хлебозаготовки весь урожай до зёрнышка а на оплату трудодней ничего не осталось. Как  ни старался он угодить начальству, но оно судило по делам, а дела оказались плохи.Собраниями с  верноподданическими речами урожайность не поднимешь и зерно в мёрзлой земле не прорастёт обильно. Сняли с бывшего председателя Суцанова бронь и получил он из военкомата повестку. Бледнел, краснел и трясся мелкой дрожью неустанный оратор. Очень страшны ему окопы фронтовые.  Мы провожали его с облегчением и надеждой, что ещё один председатель окажется умнее прежнего. И  точно третий председатель, бывший фронтовик уволенный из армии вчистую по инвалидности. У него сидел осколок в лёгком. Он кашлял кровью и из груди вражеская мина вырвала три ребра. Мы его жалели, подкармливали, отпаивали молоком, хотя сами в ту последнюю военную зиму голодали жестоко. Спасала нас рыбка. В речушке, что текла мимо нашего посёлка, рыбы водилось вдоволь и мы все и бабы и мужики и дети- подростки стали заядлыми рыболовами, хотя всю жизнь свою мы кроме хлебопашества ничем не занимались, а вот теперь голод заставил нас рыбачить. По правде сказать я в тот голодный год на всю жизнь рыбы наелась и ныне есть её не могу, отвратна она мне.
      Новый наш председатель - фронтовик. На первом колхозном собрании сказал нам:
               "Дорогие колхозники, я родился и жил в городе и как пролетарий я в сельском хозяйстве ни бельмеса не смыслю. Так что с посевами и урожаями вы управляйтесь сами, как разумеете, а я мешать не буду. Я стану только помогать вам отстаивая интересы колхозников перед районным начальством".
                Не обманул председатель. Спорил с начальством, спасал наши трудодни, нарушал сроки сева установленных райкомовскими мудрецами и сеяли мы зёрнышки в тёплую а не в мёрзлую землю, нарушая этим своеволием отчётность районного начальства перед областным. Большой зуб имели райкомовцы на нашего непослушного  председателя, но ничего с ним поделать не могли, по осени мы собирали рекордные урожаи ржи. Осенью с председателя нашего, Ивана Кирьяновича снимали выговора, что налепили ему весной, а следующей весной опять... выговора.
         После двадцатого съезда было велено переименовать колхоз имени Сталин в колхоз имени  товарища Хрущёва. После короткой речи Ивана Кирьяновича правление единогласно постановило оставить за колхозом прежнее наименование: "Колхоз имени товарища Сталина".  Вот этого своеволия, председателю и правлению простить уже никак не могли и те самые люди, которые неустанно славословили товарища Сталина сняли Ивана Кирьяновича с председательства и  исключили из партии. Привезли нам председателя аж из области.   Худощавый, высокого роста с испитым жёлтым лицом в потасканной шляпе и лёгком пальтишке, он нам не понравился видом какой-то обречённости.  Милиция нас не выпускала из клуба, пока мы не проголосовали за бедолагу.
           Если вы спросите какой это был председатель, я скажу - никакой. Целыми днями мы его не видели. Он запирался в комнате, которую правление выделило ему для житья в здании правления, и пил горькую.
                Колхоз стал распадаться, хиреть и беднеть. Молодежь после службы в армии или учёбы в посёлок не возвращались, старики вымирали. Тогда  мне захотелось  вернуться домой, на свою Родину.
К той поре сын мой старшенький, Витюша, служил в звании полковника. Я поехала к нему в город Петрозаводск, где он служил. Я уже была орденоноской, орденом трудового Красного Знамени меня наградили после войны в сорок шестом году.  Сын моё стремление одобрил. Как заслуженной колхознице в пятьдесят девятом году, мне выдали паспорт и я поехала на родину, в своё родное село.  Дом моей семьи занимал сельсовет. Витюша помог мне купить  этот старый  дом и вот я живу здесь.
           - Бабушка Настя, расскажите, как сложилась судьба вашей землячки Катерины?
           -У неё, слава богу, все детки живы остались Илья и Павел с войны израненными, но вернулись и всю жизнь в колхозе проработали. Так там  на севере и живут.Младшие её детки Нюра и Володя живут в Москве, учёные.  Катя померла ещё восемь лет назад. Последние годы жила у дочери.
                -А вы, бабушка одна живёте?
             - С сыном Славиком проживаю.Вон видите старичок дрова колет, то мой сын он не в себе, умом слабенький. Он нормальным мальчонком родился. Как раскулачивали семью нашу, большой гвалт случился. Мужики наши с активистами по чёрному лаялись, а мы со свекровью стояли потерянные, плакали. Я Славика на руках держала. Активист подскочил, вырвал у меня из рук маленького, ухватил его за ногу и кинул в телегу, что потом повезла нас на станцию к эшелону обездоленных крестьян, как щенка кинул. Вот с того проклятого дня Славик не в себе. Он тихий, добрый. По дому всё делает, меня жалеет, всё суетится около, но почти не разговаривает. 
             - Вы наверное сильно обижаетесь на активистов, что вас раскулачивали.
             - Ничуть не обижаюсь на них сердешных. Они давно все померли. Одного из них, того, что Славика в телегу швырнул, наши повесили в сорок четвёртом по приговору трибунала за активное сотрудничество с фашистами.
- Вы их жалеете?...
          -Жалею. Как представлю какие муки они испытывают, по божьей воле  в аду за грехи свои страшные, так мне их жалко становится.
На другой день нас срочно вызвали в Москву. Шёл коварный 1993 год...