Мы зарабатывали на хлеб

Что я делал всю жизнь? Я, как и мой отец, как и моя мать, как и мои братья, и все мои родственники, как и миллионы других людей из наших слоев населения, всю жизнь делал только то, что зарабатывал на кусок хлеба для себя и своей семьи.

«Хлеб» - занимал все наше время. Я работал в леспромхозе, на стройке, на заводе, в энергетике и еще и еще в разных местах. И везде это был полный и сверхурочный рабочий день. Везде работа с полной отдачей сил, что называется на износ (по-другому мы, почему-то не умели). Работа на пользу государству, работа за квартиру и работа за зарплату являлась основным смыслом жизни. Кроме того, почти у всех в нашей среде были огороды или садовые участки, где мы выращивали овощи для подспорья в пропитании. Летом с работы на участок, на так называемую «дачу». Отпуска проводили там же. Вот и все. Вот и вся жизнь.

Где тут соприкосновение с искусством? С литературой, театром, живописью, поэзией? Религией, наконец. Ничего этого не было в моей жизни долгие годы. Религия появилась где-то после 40 лет, а литература только теперь под конец жизни.
Почему так? Потому что интерес к литературе, вкус к чтению может быть привит только в семье. В нашей рабочей, самой что ни на есть пролетарской семье, как и миллионах таких же семей, это было невозможно. Невозможно потому что папа и мама родились в деревенской глуши в крестьянских, рабочих простых семьях. Они вышли из самого низшего социального слоя. Из того, который выживает в заботах о куске хлеба. В нашей стране с ее ужаснейшей историей 20 века ничего лучшего для неимущего простолюдина быть просто не могло. Худшее в виде ГУЛАГа могло быть, лучшее – нет. Мои родители жили просто, так как им диктовала жизнь.

В советской элите, в семьях интеллигенции, во-первых, были домашние библиотеки, во-вторых, самое главное там умели говорить и говорили о литературе, о истории, о искусствах, о религии, о культуре в целом. То есть там кроме культуры домашнего быта (которая у нас тоже была) могла быть еще художественная культура (которой у нас не было и быть не могло).

Поэтому в школе мы учились шаляй-валяй. Вкус к знаниям не был привит в семье. Мы понимали, что не ходить в школу нельзя, никто не позволит, и ходили не для того, чтобы осознанно приобрести знания, а просто, потому что так надо. Тройка в нашей дворовой среде была нормой. Отличник из интеллигентной семьи был телом инородным. Мы жили вольно, старались поменьше кроптеть над домашними заданиями, а побольше проводить время на улице в играх со сверстниками. Играли в футбол, волейбол, лапту, гоняли чижа, играли в чехарду, в городки, в чику, в вышибалы.

Вообще у нас было вольное и, пожалуй, счастливое детство, если, конечно, не считать повальную бедность, нужду, и в некоторых (таких было немало) семьях пьянство родителей. Конечно, мы все помогали родителям: садили картошку, поливали огороды, таскали воду, дрова и с колхозных полей солому. Мы много рыбачили, собирали грибы и ягоды.

Конечно, мы все рано начинали употреблять в нашей дворовой речи мат (подражая взрослым) курить, пробовать выпивку и увлекаться девочками. В 15 лет многие уже вовсю матерились, курили, пили и спали с девчонками (которые тоже были «продуктами» этой же самой среды). Вот так проходило наше «счастливое детство и пламенная пионерская и комсомольская юность».