Жизнь - жестянка часть 1. Отрывки из романа. Всего

Октябрь месяц. Минуло полгода, как отпраздновали сто-летний юбилей «Великого» Ленина. Первые заморозки и се-верное дыхание предстоящей зимы повеяло с тех краёв, ку-да иногда со страхом устремляется взгляд, а на ум приходит неосознанный страх перед Севером. Колония общего режима в предместьях города Йошкар-Ола на севере Татарии. На проходном пункте колонии идёт шмон у выходящих на свободу по амнистии троих молодых парней. Через пункт про-пуска сегодня проходило пять человек по амнистии, теперь уже бывших заключённых. Двоих уже прошманали и выпроводили за ворота; на очереди на этот день – последние трое. Внести что-нибудь на территорию режимного объекта – беда не большая, иной раз надзирателю можно и не заметить как бы, потом всегда и изъять можно, а вот вынести из зоны, где имеется промышленное предприятие – это уже совсем другое дело, за такое по головке не погладят. Вынести есть что: измерительные приборы и дорогостоящий слесарный и прочий инструмент не говоря уже о самих зековских поделках и всяких изобретениях вплоть до стреляющей мелкокалиберными патронами авторучки; или отличного ножа с наборной рукоятью, на которой почти живая голая русалка, а само лезвие с тёмными слоёными разводами выполнено под Дамасскую сталь. Есть и более изощрённые изделия, которые лезвиями стреляют. Такой нож дорого стоит и обзавестись им – это равносильно, что иметь в кармане хорошую сумму денег.
– Подыми выше руки и стой не дёргайся как лошадь в стойле, ты не баба, чтобы тебя за коленки нельзя брать! – крикнул проверяющий на пропуске сержант. – О-о! а это что?!
Вытащил из-за спины парня брелок, висящий на плетёной верёвочке, и стал рассматривать, поднеся близко к глазам.
– Мать подарила, когда я ещё совсем малым был, что здесь такого? – ответил парень. Сержант продолжал крутить в руках уже снятый через голову парня злополучный брелок.
– Странно, – сказал он, – иконки нет, креста тоже не наблюдается, какой-то непонятный у тебя талисман, Раскольников. Ты никак мусульманин, да? Так фамилия у тебя русская, тоже не подходит, слушай, что за хреновина? Покажи – как открывается, может там есть что запретное?
Наш – в дальнейшем один из главных героев романа – Фёдор Раскольников взял из рук сержанта брелок, пальцами обоих рук крутнул вначале в одну сторону затем в обратную и брелок раскрылся: сержант тут же нагнул голову, стал глядеть внутрь – там была круглая маленькая фотография младенца и локон тёмных волос.
– Ладно, забирай свою погремушку, только вот удивляюсь, как ты её сюда протащил? Не положено ведь! Ну, теперь уже уноси – не велик убыток, а мордой ты всё-таки басмач. Смешались вы тут все – хрен поймёшь, где русский, где калмык? не то что у нас на Тернопольщине – ни единого в деревне иноверца, даже жиды все сбёгли; москаль один есть, так тот в сельсовете сидит, а иначе давно бы выжили нахрен из деревни. Иди Раскольников вон к старшине получи свои премиальные за работу, гляди, ещё увидимся, чем чёрт не шутит. В следующий раз – и заработаешь больше; у нас тут, если отсидеть – этак лет восемь – можно в конце хорошие деньги отхватить. Чего стоишь, как истукан? Говорю же тебе, – иди к старшине!
Фёдор прошёл по коридору к столу, за которым сидел старшина, тот придвинул на край стола журнал, подал ручку и сказал:
– Расписывайся, где галочка стоит. И получи свои кровно заработанные.
Фёдор расписался в журнале и передвинул журнал на место. Старшина поглядел в журнал, затем нагнулся и вы-двинул ящик в столе, крякнул в кулак. В ящике шаря второй рукой, видимо в железной банке затарахтел копейками, отсчитал вначале мелочь, после положил на стол купюру в три рубля, а сверху придавил монетами.
– Почему так мало? – спросил Фёдор.
– Скоко сидел – стоко и получи! А ты что же хотел? год отсидеть и на хату наскирдовать?! Три рубля шестьдесят копеек – всё, что заработал копейка в копейку. Две копейки выпросишь у кого-нибудь, там за забором как раз на пузырь водяры будет. Отметишь волю, тока не бузи, а то и за околицу не выберешься, как у нас снова очутишься.
– Так здесь даже на билет до дома не хватит, – сказал Фёдор.
– А зачем тебе билет? Ты что, в Магадан собрался? До Уфы можно и на перекладных – электричками доехать: покажешь на вокзале линейному постовому справку об освобождении, он тебя в первую попавшую электричку всунет – лишь бы избавиться от тебя поскорей, ему на подведомственной его территории подобные типы никак не нужны. Давай Федя, а то что-то мы долго с тобой разговариваем, как будто навеки расстаёмся, а ты мне брат родной или свояк. Иди уже – на-доели вы мне хуже горькой редьки: то вам денег мало дали,то вам сроку много дали. Вы бы уже определились – что много, чего мало. Ну, народ! Их на волю раньше срока выпускают, а они ещё и права качают! Иди с богом, сказал! Сержант, чего ты там возишься? Давай сюда его, что там у него?
– Да-к, ножичек в вещичках у него был.
– Покажи.
Сержант подошёл к столу и положил перед старшиной небольшую финку, которая до этого была им обнаружена в вещах тщательно замотанная в шерстяные носки. Старшина, склонив голову на плечо, не беря в руки финку, косо уставился на неё. Немного помолчав, разглядывая изделие, сказал:
– Узнаю руку мастера – хорошая вещь. Никак украл?
– В карты выиграл, – ответил Вовчик – по кличке Бекас.
– Это как же ты сподобился такую дорогую вещь в карты, да ещё и выиграть?! За душой-то ни гроша?
– Знал, что на волю выйду, потом бы и рассчитался, всё по-честному было, зуб даю!
– Ну, погоди; если даже так, как ты говоришь, а отыграться разве не заставили?
– Уговор был при уважаемых авторитетах, так что без подлянки.
– Угу! Жаль, конечно, если это даже так, но эта вещь сделана из государственного сырья на государственном пред-приятии и оборудовании, а значит, выносу не подлежит, да и для тебя лучше, а, то прирежешь кого-нибудь и вновь на нары. Выходит напрасно играл, надо было вначале подумать, как ты её отсюда вынесешь. Расписывайся за то, что причитается; а за это, – кивнул головой, в сторону лежащей на столе финки, – лучше помалкивай, а то сегодня вряд ли и выйдешь, хорошо хоть начальства рядом нет, были бы тебе карты: где, да что, откуда, да куда? а там гляди и амнистия мимо тебя промелькнула.
Фёдор тем временем, вскинув на плечо свой сидор, не стал дослушивать о том, чем закончится разбирательство по финке, ибо наперёд знал, что заберут – как пить дать, вздохнул тяжко и направился к решётке, за которой уже была дверь – выход на свободу. Стоящий по ту сторону решётки охранник, до этого смотревший в их сторону и внимательно слушавший разговор при его приближении измерил оценивающим взглядом Фёдора с ног до головы, повернул ключ в замке решётки, и уже пропуская его мимо себя, в спину громко сказал:
– Раскольников? Что-то знакомая фамилия. То ли в шко-ле у нас учитель был с такой фамилией? Или где-то слышал недавно? Сержант, – крикнул он, глядя в сторону стола, – ты не знаком с такой фамилией, не встречалась?
– Не-а, таких волков не знавал.
Фёдор улыбнулся, обернувшись, сказал:
– Фёдор Достоевский – «Преступление и наказание», роман такой у него есть. Там, в романе том Раскольников бабку топором зарубил.
– Во-о-о, точно! Вспомнил. Деваха у меня в том году была, всё по театрам меня таскала. Вот-вот, были мы как-то раз с ней на одном таком спектакле – там действительно тот тип зарубил бабку топором. Натурально, скажу вам, всё так вы-глядело, даже жуть брала. Видишь, как тебе повезло? почти про тебя роман написан: и Фёдор и фамилия сходится; не ты случайно, ту бабку топором приголубил?
– Так причём здесь я, сам автор под именем Фёдор, а преступник, описанный в романе под фамилией – Раскольников – это же совсем двое разных людей? – сказал Фёдор, вновь улыбаясь столь глупым рассуждениям.
– Какая разница – главное, что и фамилия и имя сходятся, тут порой и задумаешься, – сказал охранник.
Перед тем как закрыть за собой дверь Фёдор на прощанье громко сказал, словно подводя итог предыдущему разговору:
– Деревня! Да этому описанному случаю, если он и был на самом деле уже больше ста лет; и тот был Родион, а я Фёдор, – с этими словами он захлопнул за собой дверь и вышел на улицу.
За воротами колонии Фёдора встретила непогода: шёл мелкий моросящий дождь вперемешку со снегом, на земле лежал толстый слой кашицы из снега, который приходилось грести за собой ногами. До города Йошкар-Ола путь был не близкий – почти двадцать километров и дорога к тому же плохая – гравийная, а местами переходящая в грунтовое покрытие. Взглянув в обе стороны пустой дороги, он решил подождать тех двоих. Эти двое были из других отрядов, знаком он с ними не был, лишь изредка видя на территории зоны, потому и личности казались знакомыми. Тех двоих ранее отпущенных поблизости не было, видимо ушли, решил он, взглянув на дорогу в сторону города, которая через километр вползала в тёмную полосу леса. Ждать пришлось недолго, вскоре скрипнула калитка, прорезанная в створке ворот и, переступая высокий по-рог, на улицу вышли один за другим его, так называемые попутчики. Немного приблизившись к Фёдору тот, что повыше был ростом и кличку которого уже Фёдор слышал на пропуск-ном пункте – кажись, Бекасом кличут – крикнул:
– Коришь, нас ждёшь? Правильно сделал, кодлой весе-лей топать будет. Фёдор на это ничего не ответил, развернулся и медленно побрёл по дороге, догнавший его Бекас, чуть опередив его, заглядывая в лицо, спросил:
– Что Федей зовут тебя, слышали там, а – кликуха? Погоняло есть?
– Федотом все звали, другого звания как-то не успел приобрести, сидел-то всего год.
– Ну, Федот, так Федот. Слышал ты из Уфы? Прямо в са-мом городе живёшь?
– Да нет, от города полста километров, в деревне – мать там у меня.
– Меня Володей зовут, кликуха – Бекас, а то мой дружбан по одному делу с ним шли – Лява его позывной, или Лёха, если так тебе удобней. Ты лыжи куда навострил? Домой или ещё куда?
– Пока не знаю. Не хочется что-то домой, прошлое не пускает, а куда? И сам не знаю.
– Тогда, может с нами?
– Куда это с вами?
– На юга: Сальск, Элиста – до самой Астрахани. В тех краях мой друг, коришь, давний обитает. Поедем кошары строить баранам в те края. Заработок там ничтяк – четвертак в день, не то, что на стройке – пятилетке, или на зачуханном заводишке – трояк, от силы пятерик в день. Дружбан писал в последний раз из какого-то Морозовска, что сваливает оттуда далее по степи, придётся поискать его.
– Да я собственно собирался на БАМ отправиться, там тоже не хилые заработки.
– Ну, сказал тоже. Нафиг тебе нужны морозы под пятьдесят? На юге тепло; под любым кустом выспаться можно, а то север – чуть зазеваешься и уже кочерыжка из тебя, и хоронить не надо – и так не завоняешься.
Всё это время второй попутчик – Лява брёл сзади них и молчал. Может быть, он слушал, о чём говорят парни, а скорей всего предавался своим не совсем весёлым думам, потому что, с момента как переступили порог колонии, они по праву теперь были бездомными, коль решили отправиться неизвестно куда, да ещё в такую даль, так что было о чём задуматься.
– Так что? – погонишь с нами за компанию? На баранине отъешься – жри от пуза – сколько влезет, там этого добра – счёта не знают: ты, как я понял, вроде бы как мусульманин – вот, как раз то, что надо для тебя.
– Наполовину. Мать у меня башкирка, а отец русский из Ленинграда.
– Во как! Из самой колыбели? И родня там есть?
– Точно не знаю, я там ни разу не был, наверное, кто-то есть, раз отец там родился.
– Умер отец-то, или делся куда?
– Как сказать? Дело тёмное и давнее, мать правду не говорит. В то время, когда он погиб я был совсем малым: в деревне говорят, что мусора его пристрелили в городе.
– Ни фига себе! Вот это у тебя Пахан! Кто же он был?
– Говорят налётчик: кассы, ювелирные магазины брал за что, вероятно, и пристрелили.
– На зоне говорил об отце?
– А зачем? Всё равно не поверили бы, к тому же за трепло посчитали бы, с тех времён много времени прошло и живых свидетелей вряд ли есть, потому – как докажешь?
– И то верно. Кликуху отца так и не узнал?
– В деревне о таких вещах не просвещают, это в Уфе узнавать надо было. К тому же – у кого, да и зачем?
Сзади послышался шум приближающегося грузовика: все трое сошли на обочину, каждый при этом поднял руку. Огромный «Краз» – лесовоз с порожним тралом вначале на скорости проскочил их, но через сотню метров остановился. Все трое как по команде бросились бежать к машине. Водитель вылез на подножку машины и когда парни подбежали, крикнул им улыбаясь:
– Загружайся, босотва – двое на сиденье один под ноги.
После уличного ненастья в кабине машины было тепло и уютно: пахло самой машиной, отработанными выхлопными газами и ещё чем-то, что напоминало детство, когда просился у водителя прокатить на грузовике. Первым заговорил сам хозяин машины:
– Задумался, чуть было не проскочил мимо вас; я ведь тоже бывший воспитанник так сказать этого учреждения, пять лет отбарабанил за этим забором пока на вольное поселение не определили. Потом в этих краях так и присох – женился здесь на местной бабе, теперь вот баранку кручу деньгу зашибаю да детей ращу. А вы как думаю по амнистии? Я почти ежедневно ваших подвожу, почаще бы, подобные юбилеи праздновали, гляди и зон поменьше стало бы.
Вскоре вся тройка была уже на узловой станции Йошкар-Ола. Проходя по перрону, народ давал им дорогу и расступался перед ними. Одежда ещё издали выдавала, к какой категории граждан они относились: кирзовые сапоги, телогрейка-стёганка, шапка-ушанка, щетина на щеках, за плечами рюкзак-сидор; от таких личностей лучше держаться подальше, дешевле себе обойдётся. Фёдор плёлся сзади и всё думал: «До Уфы я добрался бы и на перекладных, а на юг за какие шиши? В кармане трояк всего и пожрать пора бы. Стоит ли падать им на хвост? Нет – пора отваливать, быстрее домой доберусь, а там видно будет…».
Зашли в здание вокзала: в лицо дохнуло печёными пи-рожками и чебуреками, горелым подсолнечным маслом, а ещё терпким людским потом, стойкий запах которого всегда присутствует в холодную погоду на вокзалах. Лёха-Лява, по-вернувшись к Фёдору, спросил:
– Федот, тебе чебурек или беляш?
– Мне не надо, у меня всего трояк в кармане, обойдусь, – ответил тот.
– Да знаем что ты пустой – ещё там, на проходной слышали. Не дрейф, держи свой трояк при себе, гляди, при случае пригодится, запас – как говорят, в задницу не давит.
После того как съели по три беляша с мясом, подошли к фонтанчику расположенному в середине зала и по очереди долго пили прилаживаясь по несколько раз. Вовчик-Бекас, напившись как бы впрок, внимательно посмотрел в сторону железнодорожных касс, где плотно стояла толпа возле окошек, сказал:
– Так! На билеты тратить деньги – это одно, и тоже – что в сартир выбросить. Поедем на халяву. По платформам надо прошмыгнуться, где пассажирские составы стоят: найти «Машку» и запудрить ей мозги. Федот, зуб даю, должно по-лучиться; ты у нас самый фартовый, тебе и охмуривать. Справишься?
– Попробую, раньше не приходилось, – сказал неуверенно Фёдор.
– Одна баба пробовала – семерых привела, ты её дуру, на понт не бери, не поймёт она правильно, жалобней будь, обиженным, ну, чё тебя учить? Скажи, к примеру, что на прикид не гляди, временно всё это. По фене не ботай – не любят они этот базар, да ты собственно на нём и не вякаешь. Скажи, что из благородных, из самого Ленинграда, до-браться в стены родного города надо. Врубился? Нам бы только до Москвы дошкандылять, колыбель революции нам вовсе ни к чему, от столицы мы легче покатим на юг. Напой ей там песню про то, что в конструкторском отделе работать будешь, квартира от отца досталась. Пошли уже, тут ничего не выстоишь.
Бекас посчитав, что инструктажа для не совсем продвинутого нового члена их команды вполне достаточно, обернулся, жестом руки указав следовать за ним, двинулся вдоль состава поезда. Медленно проходили по перронам между составами, по пути рассматривая каждую проводницу оценивая и прикидывая, что можно от лахудры – как сказал Бекас – ждать. Подходящего варианта, как – на зло, не намечалось, либо стояли возле дверей своих вагонов старые проводницы: злые, будто овчарки немецкие, либо молодые и расфуфыренные, которым женихи совсем другой породы требуются, это было и так видно, когда они с явной брезгливостью смотрели на проходивших мимо ребят.
– Эх, – сказал Лява, – одёжу бы щас, хоть бы какой «цивильный» прикид! А то – глядят на нас, как будто я у неё кошель спёр. И бабок нет, хотя бы одного из нас одеть. Ладно, сучки, вот приеду из степей астраханских с бабками: будешь ты у меня на ноге большой палец сосать. Слушай, Федот, ты смотрю, вообще мышей не ловишь!
– А что я должен делать? За титьки их хватать, чтобы мусорам сдали?
В это время тройка добрела как раз до хвоста обеих пассажирских составов; чтобы не возвращаться к навесному переходу, решили: обойдя состав в хвосте перейти на другую платформу. Бекас тут же спрыгнул с платформы вниз на шпалы, куда и последовали остальные его товарищи. Вдруг открылась дверь в хвостовом вагоне и в проёме двери показалась проводница вагона. Парни, мимолётом взглянув на неё, не придав значения, продолжали идти своей дорогой, когда вдруг их остановил вкрадчивый, негромкий, в тоже время ласковый голос, от которого они словно в землю вросли:
– Мальчики… Что ищем? Вы уж который раз тут проходите, может быть, я подскажу?
Каждый мужчина, в особенности, если он к тому же ещё и молодой, собираясь свершить какое-нибудь, даже порой незначительное дело, при этом наперёд зная, что в этом его деле в обязательном порядке будет задействована женщина, которую он пока что в лицо не видел; так или иначе, в душе всегда преследует как бы попутное желание – чтобы эта женщина была, если и не первостепенная красавица, то, хотя бы – приятна его мужскому сердцу и душе. Но то, что им предстало взгляду, в сознание их никак не вмещалось. До этого момента они готовы были увидеть и услышать в свой адрес всё что угодно – они смирились бы с любой ситуацией, лишь бы она, эта ситуация хоть как-то приблизила их к завет-ной цели – уехать туда куда им надо. Но здесь был случай иной и морально они готовы к нему не были. В это мгновение, тех минут затянувшегося молчания, каждый из них про себя подумал по мере своей образованности и интеллекта. Фёдор думал, как отпрыск интеллигенции: «Разве таких женщин берут на подобные должности? Как-то, вроде бы – некстати».
Бекас решил чуть иначе: «Надо же! Какое страшилище… сроду такого не видал! Ночью такое чудо встретишь – в штаны наложить можно».
Лява был проще всех наивней всех, потому и вывод его был оптимальным и самым правильным: – О! вот эта Шмара, уж наверняка нас довезёт туда, куда нам надо. – Лява в эту минуту подумал, – надо же, такую биксу я встречал как-то, напоила нас тогда четверых в стельку. Хорошо время провели, а вот кто спал с ней? – убей меня – не помню, но только не я – это точно.
Представшая их взору проводница по возрасту, если определять с первого взгляда, то разве в тётки им годилась, хотя сама внешность порой и обманчива. Было ей где-то между тридцатью и сорока годами, но не возраст был стержнем оторопелости ребят, а само обличье и неправильные черты лица. Крупного телосложения, без видимого чрезмерного ожирения, но с торсом достойным тяжелоатлета: из-под форменного берета свисали до плеч рыжие космы волос; само лицо было продолговатой формы, напоминая лошадиную морду, сплошь рыжим, отдавая какой-то краснотой, а подбородок выпирал далеко вперёд. В уголку громадного рта, и в таких же больших губах она держала папироску, при этом в глазах светилась душевная тоска, а демоны похотливых желаний, словно дивное сияние периодами проскакивали в её взгляде. Вынув папиросу изо рта держа её между пальцами на вытянутой руке, сбила щелчком пепел на перрон и вновь, в томлении сказала:
– Ну, что же вы мальчики онемели? Если ехать надобно, то вопрос этот вполне решаемый. Чего вы там застыли вдали – подходите ближе, не кричать же нам на весь вокзал?
Бекас до этого стоял с торца вагона дальше всех, потому, немного согнувшись, он как бы выглядывал боком из-за вагона, но первым из троих и в себя пришёл. Запрыгнул вновь на платформу, медленно направляясь в сторону проводницы, проходя мимо стоявших друзей, тихо промолвил:
– Кажись, попались, как лис в курятнике! Ша! Братва – на цырлах к ней быстро! Другого ничего не светит.
Лява в ответ промямлил:
– Только без меня! Я на такое чудо – ни в жизнь! Хана сразу будет, коньки двину!
– Глохни, падла! – чуть повернув голову, сказал Бекас и ускорил шаг в направлении двери вагона.
Фёдор стоял, не шелохнувшись, словно кролик, перед удавом глядя проводнице в глаза, которая как раз и уставилась на него:
– Ну… чего же вы застряли? – сказала она вновь, – вам ведь всем в одном направлении? А то скоро отправление, разместить всех вас по местам ещё надо.
Бекас обернулся и крикнул: – Пошли, чего вкопались? – после чего, последние двое, еле волоча ноги, будто им навесили кандалы, последовали следом. Не спеша подходили к двери, взявшись за поручень, подтянувшись, влезали на откинутую площадку вагона. Проводница, стоя спиной в тамбуре у самой двери, пропускала их мимо себя, сверху вниз пытливо рассматривала, будто оценивая доставшийся даром товар, глубоко втягивала ноздрями воздух, как это обычно делает бык племенной, обнюхивая бурёнок; и когда вошёл последним Лява, она со всего размаха захлопнула за их спинами тяжёлую металлическую дверь. Дверь так громко клацнула, словно в ствол берегового осадного орудия загнали огромный снаряд и заклацнули орудийный замок. От этого, раздавшегося за спиной звука все трое разом вздрогнули, будто их пал-кой по спине огрели, а в мыслях каждого промелькнуло: «Попались! как курица в щи». Крутнув ключом в двери замка, проводница резко обернулась, улыбаясь, отчего у ребят появилась новая печаль, ибо зубы у неё, оказывается, были тоже позаимствованные у той же лошади, она сказала:
– Мальчики, давайте знакомиться, меня зовут Рая, а первым чьё имя я хотела бы знать, вон того симпатичного молодого человека, – кивнула головой в сторону Фёдора и продолжила, – вначале его, потом остальные.
Фёдор стоял, будто в рот воды набрал, выправляя положение, Бекас стал говорить за него:
– Федот он: Федя, Фёдор – всё одно, и тоже. Чего молчишь, Басмач? Он у нас скромный; девушек с детства стесняется, так что вы с ним поласковей будьте. Вы ему говорите – что надо делать, он и будет делать – правда, Федот?
Фёдор в это время стоял, прилепившись к стенке в самом углу тамбура, в мыслях он уже представлял, что его ожидает; и от всего этого на душу навалилась тоска и отчаянье, от которой даже на руках пальцы стали дёргаться. И чем больше он это себе представлял, тем больше психика его с этим отказывалась справляться. Он уже в мыслях проклинал себя за то, что связался с этими типами: за те беляши, которыми они его угостили, за слабоволие, проявленное им, за непонятную ка-кую-то зависимость. Надо было сразу отдать им те шестьдесят копеек, которые сейчас тарахтят у него в кармане брюк, после свалить на тот вокзал, откуда ходят электрички до Казани, и сейчас не было бы у него этих гадостных минут, при которых, как дурак, не знаешь – что надо делать. Ехал бы он сейчас в электричке – прибыл бы в Казань, а там и до Уфы рукой по-дать. От этих мрачных мыслей оторвал голос проводницы, прозвучавший, словно из преисподней:
– Мальчики, чего застряли? Быстренько за мной. Я сей-час вас пока в свою конуру запру на ключик мне надо разо-браться с пассажирами. Скоро отправимся; ну, а потом и с вами разберёмся. Лады?
– Нам татарам всё равно, лишь бы с ног сшибало начальница, как скажешь, – ответил Бекас, – поезд-то куда идёт? Случаем не в Магадан? А то нам в те края как бы ещё рановато.
– Не волнуйтесь мальчики, я прекрасно знаю – куда вам надо, вы об этом не раз на перроне говорили, а у людей, как вы знаете, уши для этого есть – Москва, Москва – дорогие мои, и никуда более.
Хлопнула с размаху дверью – теперь уже в своём купе, щёлкнула снаружи ключом, и звук её шагов стал удаляться по коридору. Среди сидящих в купе наступила мёртвая тишина; слышался шум города, разговоры на перроне, хлопанье дверей в вагоне, наконец, затянувшееся молчание нарушил Бекас:
– Ты смотри – шалава, даже вынюхала – куда нам надо ехать! И заперла сука, чтобы в другой вагон не сбёгли. Федот, я понимаю твои страдания, но мы же, не виноваты, что она на тебя глаз положила. Я тут немного прикинул и сделал вы-вод: это же не бикса молодая, потому думаю, тебя Федот одного на неё не хватит, придётся и нам в подельники подписываться. Нас троих для такой лошади, кажись и то маловато будет. Не пойдём – высадит нахрен на каком-нибудь глухом разъезде, где одни волки воют, возбухать станем – мусорам сдаст: скажет – сами залезли, да ещё и её изнасиловать пытались. Ты как Лёха, готов, если что?
– Не-е-е, ребята, я пас, на меня не рассчитывайте; у меня гораздо получше были ситуации и то получился облом. Вы уж как-нибудь сами. Я ей лучше полы во всём вагоне шваброй вымою – только от этой забавы избавьте. Чё, ты на меня Бекас вылупился, кулаки сжимаешь? Говорю же тебе, что не получится у меня! Как погляжу на её харю – воротит!
– Чё на неё смотреть? Ты чё, жениться на ней собираешься? В купе темно будет, там не видно.
– Но я то, помню какая она!
– Лява, не зли меня! Скажи – нахрена тебе её помнить? Ты, чё – искать её – потом собираешься?
– Слушай – Бекас, говорю тебе путём – если, к примеру, с этой шмарой я пересплю то, наверняка, на всю жизнь охота к бабам отпадёт.
– Проглотишь, если надо будет; не нравится – топай ногами по шпалам.
– Ну-у-у… с водярой, – тихо начал Лёха, – может и проканает; пусть, лярва, три пузыря тащит из ресторана – даром не получится. Хочет троих поиметь за то, что до Москвы сидя на лавке, нас довезёт – обломится! Федот, чего молчишь? Тебе начинать. Водяры хлопнешь малость; много вначале не пей, давно не пили, отрубиться можно. Сыграть банк надо до конца – второго фарта – может уже не выпасть, можем на неприятности нарваться.
– Молодец Лява, дошло, наконец, – сказал Бекас, – Басмач, чего молчишь? скажи хоть что-нибудь, а то подведёшь нас под монастырь.
– Да я не знаю; у меня, вроде бы ещё с женским полом ничего такого в жизни и не было, – равнодушно сказал Фёдор и отвёл взгляд в сторону окна.
– Тю-ю-ю! так ты получается девственник? не в монахи ли собрался? вот как раз и случай – разговеться; и невеста, что надо! на всю жизнь запомнится; слюни накапливай по-больше, чтобы до старости – чем плеваться хватило. А не хочешь? – слезай на первой станции и дальше иди костылями. – Сказал Лява, подхалимски посмотрел на Бекаса и умолк. Бекас косо взглянул на разговорившегося друга, со злостью сказал:
– Глохни Лява, все мы тут равны. Вот посмотрим, как ты отметишься: гляди, догавкаешься, что эта бабёнка в окно тебя вышвырнет, у неё силёнок хватит.
В это время щёлкнул в двери замок. Рая забежав в купе, скороговоркой проинформировала своих постояльцев:
– Мгновение мальчики: сейчас постельное разнесу, чайком напою и мы тогда свободны, как ветер.
Она действительно носилась, словно ветер; предчувствие предстоящей необычной ночи окрыляло её, то возбуждение, не укрытое глазу, те липкие, порой даже грязные и распутные взгляды, которые она постоянно бросала на Фёдора, выдавало её с ног до головы, всю её неистовость и похоть. В этот момент она вряд ли сознавала, что соединить несоединимое невозможно.
Через час с небольшим, она распаренная от беготни, лицо стало багряно пунцовым с красными пятнами, влетела в каморку купе и с разбега грохнулась на угол сиденья.
– Фу-у-у! Кажись, справилась. Все такие пентодные: тому хрычу – простынь не такая, слишком она старой ему показалась или грязной кажется, тому чай холодный – за-а-долбали! Первый раз в жизни в поезде едет, и ему всё не так. В общем – так, свободного купе, как я намечала, не получилось: то, что было под бронь, занял какой-то начальник – директор какого-то завода. Спать, разумеется, придётся по очереди. Порядок таков: двое сидят на откидных стульчиках в коридоре, один спит – по-том меняемся. Вы как мальчики, согласны?
– Да нам хоть стоя, лишь бы ехать, и водяра с закусоном была, – сказал Бекас, – обещала ведь в натуре.
– Ну, это не беда, даже идти в ресторан не понадобится; я для такого случая всегда в дорогу с собой беру. На ужин что-нибудь из ресторана принесу; деньги у вас имеются?
– Рая, какие деньги? Ты что – по нас не зыришь, откуда мы отчалились? Там денег, кот наплакал, дают – на пачку махорки, а ты о каких-то деньгах, – сказал Бекас.
– Ну и ладно, я это предвидела: нет, так нет; где наше не пропадало.
Фёдор продолжал держаться прежнего поведения: си-дел, будто немой, переводил взгляд с проводницы, когда она смотрела ему прямо в глаза, уставившись, как баран на новые ворота, на лица своих случайных друзей или попутчиков на скользкой дороге жизни. Проводница, видно и впрямь запала на Фёдора серьёзно: ежеминутно кидая взгляды в его сторону, она чувствовала, что парень её боится; про себя думала: – «Такого телёнка ещё интересней будет обломать…».
Вдруг Бекас поднялся со своего места, подошёл к двери, отодвинул створку, затем обернулся и сказал, тем самым прервав греховные и похотливые мысли Раи:
– Рая, можно тебя на минутку в коридор? Базар имеется.
– Что за секреты от своих друзей? – спросила она.
– Да не в этом дело, хочу, чтобы сюрпризом для них было.
– Ах, вот как? Ну, пошли, скрытник.
Вышли в коридор, Бекас плотно закрыл за собою дверь, подпёр её спиной и спросил:
– Казань скоро будет?
– Уже скоро, – ответила проводница, – поезд-то скорый, на больших станциях лишь останавливается; а зачем тебе Казань?
– Стоять сколько там будем?
– Стоянка двадцать минут, почту грузить будут, так Казань – зачем тебе?
– Да она мне нафик не нужна! Хочу предупредить тебя насчёт Федота, ты я смотрю, на него нехило запала.
– Ну и что из этого?
– В Казани ты же в тамбур пойдёшь, пассажиров принимать, так?
– Ну, так. И что?
– Запрёшь нас в купе на ключ – не забудь. Федот слинять может, ему в Уфу надо, он с тех краёв; а мы потом отвечай, не хорошо как-то получится, врубилась?
– Не волнуйся; как, кстати, тебя по имени зовут?
– Владимир, звали Вовчиком.
– Ну, вот и хорошо, Вовчик, иди в мои хоромы, а я в ресторан за хавкой сбегаю, кормить то вас надо. Сделаю, как ты сказал; ты я вижу, парень толковый, понимаешь, что к чему.
– Вошедшего в купе Бекаса, Лява встретил с презритель-ной ухмылкой, сдерживая смех, сказал:
– Чего ты её в коридор тягал? Первым фалуешь? Так ворота настежь, мог бы и при нас сказать, зуб даю, не обиделись бы.
– Да – боялся, что ты опередишь, вот и потянул. Тупой ты Лёха, как бревно сухостоя. С ней лучше по хорошему, если до Москвы хочешь нормально доехать. Бабы они ведь глупые – с ними хитрить надо; нам ещё от Москвы тысячу километров от-махать надо, так зачем лезть на рожон в самом начале пути?
Допив уже вторую бутылку водки, заев всё это каким-то подозрительным блюдом, принесённым из ресторана: если бы не водка, то возможно и есть не стали бы. И, когда проводница вышла в коридор по своим служебным делам, Бекас, брезгливо морщась, при этом ковыряя вилкой, остатки блюда на тарелке, сказал:
– Чё-то не пойму? Что за дрянь она нам приволокла? Здесь, по-моему, рыба с мясом смешана, никак объедки со столов? Если бы не лук и перец – собаки бы не жрали. Вот, сучка, хоть на этом решила сэкономить!
Лёха в это время, продолжая доедать со своей тарелки, взглянув на друга, ухмыльнулся, скосил взгляд на остатки еды, немного подумав, сказал:
– А ты чего хотел? На халяву, да чтобы тебя по высшему разряду накормили? Ты кто? Граф или может быть князь? Скажи спасибо ресторану и нашей проводнице, что хоть паршивые объедки дали, всё-таки – хавка, а то пришлось бы последнее лавэ из карманов вытряхивать, а скорее всего голодными всю дорогу ехать. Не нравится – не жри; на зоне вообще тухлятину не за-подло ел. Терпи до своей Калмыкии, куда нас тащишь; там свежей бараниной отъешься.
В коридоре в это время послышался громкий голос про-водницы:
– Граждане – Казань, Казань! Стоянка двадцать минут. Не опаздывать, граждане, далеко от состава не уходить! Казань, граждане, Казань!
Фёдор поднялся со своего места, медленно подошёл к двери и надавил на ручку. Дверь была заперта.
– Федот, ты куда? – спросил Бекас.
– Чего-то в туалет захотелось, может от этой еды живот что-то канудит.
– Федот, ты что, впервой на поезде едешь? На станциях туалеты запирают на ключ. Ты разве не знал этого? Сам по-думай, если во всех поездах на станциях станут ходить в туалет, то через месяц путей из-за дерьма не разглядеть будет. Пойдёт поезд – сходишь. Слышь, Раскольник, или Басмач? Не знаю, как и лучше тебя погонять: ты я смотрю – мурый бычара! Коль подписался, чего юлишь? Думаешь, не чую, что когти рвать хочешь? Ну, рви, не держим – вон в окно и сигай на площадку. Токо – это… как-то не по кентовски будет. Давай, Басмач уж на прямоту, как на зоне. Будь правильным, а?
Фёдор вернулся на своё место, усевшись, тут же взял свой стакан и допил остатки в нём водки: теперь он сидел раскрасневшийся, глаза его посоловели, развалившись на сиденье в самом углу, глядя мутными глазами на товарищей, повёл разговор о своём «знаменитом» отце. Бекас взял очередную бутылку, открыл её, стал разливать по чайным стаканам, при этом поглядев на Фёдора, сказал небрежно:
– Басмач, ты лучше о себе расскажи, об отце потом как-нибудь, на досуге расскажешь…
Вошедшая в купе Рая, внимательным взглядом обвела подвыпившую тройку, подошла к столику, и сдёрнула с него початую бутылку водки.
– Обижайтесь, мальчики, – не обижайтесь, но по моему суждению, вам, пожалуй, достаточно будет на сегодня, иначе эта вечеринка затянется до утра, а мне ещё и на больших станциях на перрон выпрыгивать.
Проводница лукавила, потому что вагон, в котором они ехали, был вторым от хвоста, и все пассажиры в этом вагоне ехали до конечной – Москвы. Двери в тамбурах она давно уже напрочь закрыла на ключ: раз, нет в вагоне мест, и раньше Москвы никто не сходит – смело можно до утра двери в вагоне не открывать.
– И вообще, – продолжила она, – время, однако уже позднее, мне ещё после вас в своём кубрике надо порядок навести, потому, лучше всего будет, если двое из вас отправятся в коридор на стульчики; заодно, ночным пейзажем за окном полюбуетесь. Лады?
Все трое, будто этого и ждали, разом соскочили со своих мест.
– Федот, а ты куда? – спросил Бекас, глядя насмешливо на Фёдора, – слышал же, сказано ведь было – только двоим купе покинуть? А ты, Федот, как упавший нам на хвост – получается задний, вот и оставайся. Пошли, Лява.
Фёдор резко бухнулся на своё прежнее место, вжавшись в стенку. Через несколько минут, Рая, видимо кардинально приняв решение, – что интимные вещи в долгий ящик не откладывают, погасила в купе свет… Что там происходило дальше? – честно вам скажем – мы не знаем. Прежде, потому что, нас туда также не пустили, но немного времени спустя, нам удалось-таки в щелку подсмотреть – самый финал развернувшихся событий: к тому же – не так уж и мало про-шло времени, когда мы увидели такую картину. На узенькой полоске – кушетки-топчана лежали две человеческие особи. По сути, в душе они оба были несчастны, хотя минуты назад и испытали чувства высшего порядка – блаженства и восторга. Прижавшись, друг к другу, к тому же лёжа на боку, эта парочка – каждый в отдельности – перебирали в мыслях те минуты – греховные мгновения, конечно. То, что опустошает вначале душу человеческую, а затем, когда томление совсем покинуло тело, на смену приходит холодное равнодушие, осуждение в неистовости похоти, а вслед за этим зарождающаяся враждебность: как к себе, так и к партнёру; ибо подобного можно избежать лишь в одном случае, когда это всё-таки любовь. Спальное гнёздышко Рая устроила, когда ещё свет был не потушен: откуда-то извлекла две табуреточки, на них взгромоздила матрасы и подушки – получилось – как детская люлька, спи – не хочу. Фёдор, наблюдая, как она это всё быстро и профессионально устроила, подумал тогда, что видимо подобных ему пассажиров здесь немало перебывало.