Пурпурный багрянец

В последние ночи он просыпался от криков, сыпавшихся с неба. Басма, уютно обосновывавшаяся на нем, когда он засыпал, недовольно урчала и перекатывалась на подушки. Он же пытался заснуть, честно пытался, но небо кричало слишком громко, а раны его зияли слишком ярко. Уродливый бордовый свет проникал даже сквозь опущенные веки, бесформенными пятнами выплясывая диковинные танцы, мешая ему спать.

Он не спал нормально уже несколько дней. От недосыпа стучало в висках и подташнивало. Он пошлепал босиком на кухню за стаканом воды. Не было надобности включать свет: подобно крови текущий из раненого неба свет превращал ночь в день.

Он отхлебнул воды, погонял ее от одной щеке к другой, проглотил. Невкусно. Басма раздраженно замяукала в поисках хозяина. Он же вышел на балкон и сжался под неприветливыми объятиями холодного утреннего ветра.

Огромную башню, разорвавшую небо, было видно из любой точки города. И страны. Толстая снизу, она сужалась, пока наконец не вонзалась острым концом в небосвод. Уродливая башня, построенная человеком, прозванная Копьем. Он помнил тот момент, когда Копье добралось до небес. Привычный шум машин, уличный гам и лай бродячих собак заглушил оглушительный звон, точно кто-то вдребезги разбил очень большую стеклянную вазу. Он закинул голову, решив, что сейчас его обдаст осколками, но осколков не было. Была только огромная кровавая рана в том месте, где Копье проткнуло небо. Эта кровавая рана светилась жутким багровым светом, так сильно мешавшим ему спать и жить обыденно.

В ту неполноценную ночь рана продолжала кровоточить. Он сжимался в комок от атакующего его ветра, но не мог оторвать взгляда от Копья. Ему казалось, что, если он отведет взгляд, пропустит нечто важное. Потому и смотрел, боясь даже моргнуть. Моргал только тогда, когда рисковал потерять засохшие в глазах линзы. Он уже начинал мерно стучать зубами, когда понял, чего так долго ждал, не обращая внимания ни на возмущенный рев Басмы, не переносившей одиночества, ни на холод.

Дыра, проделанная в небосклоне, исторгла из себя несколько искр пурпурного оттенка. Поначалу он решил, что ему все показалось: искры ярко вспыхнули, но быстро пропали, это мог быть просто отблеск. Но потом их появились сотни, тысячи, огромная пылающая куча пурпурных искр устремилась из дыры на землю под крики раненого неба.

Он позабыл про холод и про Басму. Он даже не сразу понял, что одна из искр устремилась к нему, пока от яркого света не заболели глаза. Он прищурился и прикрыл глаза замерзшей рукой. Он видел только пурпурное пятно, бесформенное, холодное и некрасивое. Ему казалось, он может протянуть к нему ладонь, пощупать, чтобы понять, что это. Но он испугался.

Под непрекращающийся рев небес раздалось пение. Он не понимал ни слова, но что-то в глубине души подсказывало ему, что это укор всему человечеству, продырявившему небо в попытке добраться до чего-то более возвышенного и пока ему не покорившегося.

Ему казалось, что мир вокруг него сошел с ума. Безостановочный крик, нестройное, режущее по ушам пение, холод, пробиравший до костей. Он вернулся в постель, потирая глаза, ослепшие от яркого света. Басма, завидев хозяина, замолчала и, едва он опустился на примятую подушку, снова устроилась уютным комком у него на груди.

***

Он проснулся уродливым пурпурным пятном, безостановочно голосившим песнь на неясном языке.