Не Пушкин

- НУ, КОГДА ЖЕ Я увижу годную к работе «Каму»? - с порога прямо спросила жена Степана Пелагея. - На крыльце который день она разобранной лежит! Охота тебе воду на руках носить? - пристально она вгляделась в лежавшего Степана: - Неплохо ты устроился, однако, на диване! Да ещё и пьян к тому же! - прищурилась жена.

Покрутила головой в поисках чего-нибудь такого, чем огреть его, да, к счастью мужа, скалка в ту минуту не попалась на глаза; ремень же был при муже. И жена на кухне бессильно села на скамью, аккурат напротив двери в зал – чтоб видно было мужа-лежебоку.

- Ты понимаешь, не хватило дня! - пробормотал Степан. - В нём будь хоть сто часов, я всё одно бы не успел – много накопилось дел!

- Да в сутках столько у тебя часов, сколько было их… - она задумалась, потом сказала: - хотя б у Пушкина! Он же, не в пример тебе, столько натворил в хорошем смысле слова! - Пелагея бросила тарелку на пол: - Буду бить посуду, пока совесть тебя к ночи не загложет!

Муж, не особенно волнуясь, отвечал:
- И чё? По-твоему, я должен был вскочить, чтобы тот час тебя окоротить? Да? Пристыдить бы, я не спорю, надо; но, заметь, посуда к счастью бьётся! - ворчал сердито муж, с дивана не вставая. - У Пушкина делов-то было – дважды плюнуть в потолок! Осень, видите ль, любил он! Ещё бы! Осень и я б любил не меньше, может, даже больше, если б не корова, да, знаешь – не одна. Их пять уж расплодилось! Три подтёлка! И столько же телят, один другого меньше. Им сена всем подай, а выпаса иссохли. Да забери мой скот сосед, хоть тот, что слева! А хоть и справа тоже – я всё продам без сожаленья! Сегодня поздно мыкаться с деньгами: примета есть такая – к вечеру нельзя! Но завтра же, с утра, едва проснувшись, умоюсь и займусь торговлей я скота. Берите всё – с овцами и свиньями в придачу! С Пушкиным, - Степан кичился, - сравнить меня! С его часами, полными творений! Не будь скота в обилии у нас, и я бы написал стихов вязанку! Может, даже две! Тебе бы, Пелагея, я оду посвятил, поверь, и даже не одну! Красивою была такой ты, пока не принялась ворчать и бить тарелки! И грустные глаза твои, морщины по-над бровью… Как я могу найти красивые слова, когда с тобою вместе я за себя переживаю больше, чем за судьбу страны! За экс-министра обороны, наконец!

Плакать Пелагея перестала, слезу платком смахнула. Посмотрела туда, где муж по-прежнему лежал, на тот диван.

- Ах, разнесчастный муженёк! - в сердцах она сказала. - Да самого тебя соломою кормить начать бы надо! Он, видите ли, измотался, бедолага! А сено где к зиме? И нет опять соломы! Где, скажи на милость, в закромах твоих пшеница? Или, может, на муку перемолол, а я не вижу? Так знай же: я давно считаю: лодырь ты, Степан! Огромный жулик!

- Жулик!? Ты сказала - жулик? - встрепенулся муж, с дивана соскочил. - Нук-сь, скажи, чего наворовал я! Да если б воровал, если бы умел, кататься бы тебе не хуже сыра в масле! А мне сидеть в тюрьме, хотя б и ради дома. Хочешь, на всю деревню крикну: «Люди! Мне вам в глаза смотреть не стыдно!» На своём диване я лежу – имею этакое право! Иначе для чего был нами куплен к свадьбе он?!
Муж сделал круг по залу, однако не решился приблизиться к порогу – жена достанет; тарелка в руках её опять!

- Чего бы не побыть мне Пушкиным!? По бабам бы… Ой, никак, оговорился! Хотел сказать, по балам я ходил бы! Нет! Всё! Сил боле нет моих: всенепременно со двора скотину завтра же сведу! И брошусь на балы!
 
«В переносном, - подумал, - смысле!»

- Куды? Куды? - Полина явно издевалась этим вот «куды», уесть хотела мужа побольнее, отмстить за оговорку.

- Что, некуда, скажите, мне пойти?! В кузню, например – гуляют мужики! Или в пожарку – там полдеревни: в карты режутся с утра до ночи мужики, когда пожаров нету. А ты своё «куды»… Я который день тут с «Камою» несчастною вожусь, не видя света! В землю всё больше взгляд направлен мой. И думы мои там же! Или не заметно?

- В технике, похоже, пень ты, Стёпа! Нанял бы, что ли, ты того, кумекает кто больше. Небось, полегче было мне насосом воду доставать из земного внутреннего слоя.

Но муж обиделся, унять сердитость едва ли сможет скоро. С Пушкиным жена сравнила! Видите ли, тот творил стихи, не тратя время попусту. А он, Степан, бездельник, дескать, этакий, выходит! Но есть всему причины!

- Да где машину взять за сеном? - вопрошал он, сторонясь жены. - Бесплатно кто поедет? В колхозе же зарплаты нету. А если б не гулял я, где бы ты бутылки смогла найти, чтоб сдать за деньги в магазин!?

Сравнению такому Степан возликовал, хотя и понимал: тут дело не до шуток. - Вот парочку ещё бутылок я опустошу до дна, - «Я ведь не пью!» - подумал, как в тумане. - Но не один, не думай – я пока не алкоголик, я с друзьями… Только свистну, мигом набегут из всех пожарок, кузниц и щелей! Посмотрю тогда я, как посуду нашу гробить во сердцах ты станешь перед их глазами. Стыдно, небось, будет, что буянишь, - он посмотрел с укором на жену: - Баба, а буянишь! Не к лицу тебе такое действо! Не похоже поведение твоё на здравый смысл! И что, скажи, с тобою? Не муха ль в огороде укусила?

- Завёлся ты чего? - бросила жена тарелку в угол, и та разбилась вдребезги, со звоном; как-то даже смачно, с торжеством. - Правда тебе глазки колет, что ли? А? Сама я, пусть тебе будет стыдно, «Камою» займусь с утра, её ремонтом! За час переберу, заставлю, не в пример тебе, Степан, воду подавать из глубины Вселенной! Мне б только, знаешь… за ночь отоспаться от дневной работы! За Пушкина обиделся! Глядите, люди, мой муж какой капризный! Всё же ты мужик, Степан, а не грудной ребёнок! Уразумей неравенство силёнок! Давай я полежу теперь, - молвила устало, - а ты уйди с дивана! Займись вместо меня прополкой огорода. Да накорми свиней, цыплят. И не забудь про кур. Уток на реке проверь – целы все ли? Детям приготовь одежду к школе, маленьким – к детсаду, чтоб завтра в глаженой они пойти смогли к народу. Про стирку не забудь! Ума ли много ль надо, как ты сказал однажды, включить машинку, ведь она стирает без догляду – не переломишь спину.

Пелагея бушевала.
 
- Полей капусту, огурцы. Смотри, про помидоры не забудь, корней немного – только шестьдесят! Может, конечно, больше. Морковь продёргать надо. Но это, ты тоже говорил, совсем-совсем нетрудно; только на коленях, почти ползком по грядкам… А не продёрнешь – хвостики к зиме скидаем в закрома; до лета может не хватить. Свёкла заросла опять же… Сушь стоит такая, того гляди – посохнет в огороде.

Вот сколько много в сутках дел, всего за два десятка с небольшим часов! Взвали на плечи, Степан, мои заботы, и увидишь – что там стихи! Отдох-нувшая, насочиню романы получше некоей Донцовой, дай бог здоровья ей и творчества на долгие века. А ты бока уж отлежал, прОлежни, поди, видны.

Пелагея головою покрутила: что б этакого, иль… такого?.. Кончились тарелки – пять разбила штук; ступить ногою негде. «С чем, там, скажите, тазик? А-а! Пустой!» С размаху кинула в Степана так, что застонал, бедняга, ударившись об угол дном. Аж домовёнок где-то заскулил за печкой – напуган гневом Пелагеи. Надо ж было мужику до белого каления довести жену. Такую бабу! Гнев на милость она не сменит скоро.

И Степана просто не унять: своего несходства Пушкину не может он про-стить. От жены он ждал чего угодно из-за несчастной этой «Камы». Но чтоб такого!?. Прозвище прилипнет, коль узнают мужики да бабы! Додумается кто по пьянке вызвать на дуэль… Какой-нибудь Дантес, обнюхавшись бензина, вызовет на бой кулачный за неимением мушкета… Помимо воли понесло Степана; разошёлся в гневе пуще Пелагеи. О стол пинком шарахнул так, что в рамочке портрет со стенки сполз в испуге и с грохотом ударился о пол.

Но что это за звон!? Не битое стекло, и нет осколков, а будто бьёт кузнец железкой громко в рельсу. Аж искры сыплются до хаты Степана с Пелагеей, но, вроде, не должны… Слепит глаза. И темнота откуда? Похоже, день ещё.

Пелагея – вконец Степан расстроен – таз зачем пинает? По залу зачем его гоняет? Чтоб привлечь соседей к спору? Свидетели чтоб были, очевидцы?

ОТ ПЕЛАГЕИ Степан ответов на вопросы не услышал: проснулся вдруг от резкого поблизости удара. «Молния!» - соображал Степан с минуту, моргая заспанно. Потом дошло: тарелки, тазик, прочие шумы – не жена пред ним права качала грозно; то молния бушует неуёмно.

Дождь лил, как из ведра, а под утро заснул в краях, неведомых Степану. Он же, проснувшись, с «Камой» к огороду вышел – ручная колонка там стояла. Шлангов соединил концы, как надлежало, хомутики стянул, как кряду делал всю без роздыху неделю, включил мотор.

Вода! Пошла вода! А он, Степан, действительно, бедняга, месяц мучился за неимением воды, дошёл до ручки – кошмары сниться стали, как будто неумеха он, как будто лежебока в глазах жены. И уж совсем не Пушкин, который вдохновенно часами управлял, творя стихи и прозу.

А было просто: щедро ночью дождь водою землю напоил, и жила, что глубОко залегала, тут же ответила тугой струёй из шланга.
Степану полегчало!

Он побежал обрадовать жену, а та уж знала – в окно видала! Навстречу улыбалась: достал-таки, Степан! С водой теперь они! И ни при чём здесь «Кама»!