Жил-был Августин

                «Весь день просидел он за работой и к вечеру               
                смастерил чудесный горшочек. Горшочек был               
                весь увешан бубенчиками, и когда в нём что-               
                нибудь варили, бубенчики названивали старую               
                песенку:               
                -Ах, мой милый Августин,               
                Все прошло, прошло, прошло!               
                Занимательнее же всего было то, что, держа над               
                подымавшимся из горшочка паром руку, можно               
                было узнать, какое у кого в городе готовилось               
                кушанье…»               
                Ганс Христиан Андерсен.


   - Ах, мой милый Аугустин, Аугустин- напевала мамочка, взъерошивая белокурую макушку, торчащую из свернутого трубочкой одеяла. Густи выглянул из своей норки. От мамочкиных рук пахло осенними яблоками.
   - Вставай, вставай, маленький лежебока. С днем рождения! Пока Зюс не стащил твой штрудель.
   -Густи!? Пойдешь со мной белье вешать?
   Хитренькая. Только она знала его секрет. Конечно пойдет.
Мамочка шла сзади по лестнице с большим жестяным тазом выстиранного белья.  Густи, прихрамывая, с ключом от чердака впереди.  Мужчина всегда должен идти впереди. Главное не наступить на ступеньку с отбитым краем. Плохая примета. Вчера бежал, наступил. Сладкоежка Зюс запрыгнул на буфет за марципаном, разбил бабушкину чашку, а попало Густи. Вечером Густи написал на листочке: "Почему кто-то обязательно должен быть виноват?" Вот и дверь. Ключ мягко вошел в скважину, бесшумно повернулся раз, второй и впустил их на чердак. Пахло мышами. Кто-то громко захлопал крыльями и вылетел в окно. Пока мамочка снимала с натянутых веревок подсохшие, хрусткие от мороза простыни, Густи пробирался к трубе дымохода. Нужно перелезть через чердачные балки. Балки уходили вверх, в бесконечную темноту. А книзу, освещенные тусклой лампочкой, были похожи на трюм старого парусника.  Дымоход уютно теплый, можно прижать ладошки и погреть. Внизу трубы шесть, почти незаметных, маленьких чугунных дверок. Это и была тайна Густи. Дверки стояли на трубах вентиляции всех шести кухонь дома Густи. Он это понял сразу, как только открыл первую. Оттуда пахло тетей Эрной. Пахло сигаретами и кофе. От тети Эрны тоже всегда пахло сигаретами, кофе и болезнью. Тетя Эрна, когда не курила, много кашляла в носовой платок. А мамочка говорила, чтобы Густи не стоял рядом, это может быть очень заразно. Если приложить ухо к открытой дверке тети Эрны, слышно, как она кашляет у себя на кухне. Про других почти ничего не слышно, только какое-то бу-бу-бу. Или когда поют, но это редко. Теперь Густи в любой момент мог узнать, кто сегодня что готовит. Густи по очереди открывал дверцы и принюхивался. Фишеры  опять будут обедать рыбными котлетками из балтийской сельди. С кухни тетушки Беккер, как всегда, пахло выпечкой. Сейчас похоже булочки с корицей. От Шредеров пахло каким-то супом. Вчера у дедушки Алтмана тоже был день рождения, приходили гости. Наверное варят густой айнтопф из того, что осталось. Из кухни рыженькой Гретты три дня почти ничем не пахло, только капельку цветочными духами, поехала навестить бабушку в Раушен. Чем пахнет на кухне Густи, он и так знал. Обычно это был запах мыла и кипящего в огромном баке на плите белья. Зато сегодня пахло яблочным штруделем. Сегодня у Густи день рождения! 

   Потом пришла война. Не сразу. У мамочки выкипел не один бак с бельем, а башмачник Бруно, из соседнего дома, подбил не один левый ботинок Густа толстым слоем резины, чтобы Густ не сильно хромал.
   Когда началась война, из дверок на чердаке всё реже раздавался запах жареных колбасок и клопсов, всё чаще чечевичной похлебки и вареных овощей. Первым погиб дядя Бруно, кажется где-то в Сибири. Потом ушел отец. Повесил на плечики в свою секцию платяного шкафа праздничный черный костюм, надел мундир с белыми петлицами и отправился на войну с русскими. А мамочку убила английская бомба.
   Густ тогда опять пробрался на чердак. Вспомнил про ступеньку с отбитым краем, когда наступил. Сквозняком открытой двери хлопнуло и разбилось чердачное окно. Стекла высыпались на намерзшую под окном лужицу. За стеной, старый каштан голыми ветками хлопал по водосточной трубе. Где-то за городом погромыхивало взрывами. Но здесь, в трюме его корабля, было спокойно. Только небесная ледяная крупа постукивала по черепичной крыше. Но чувство тревоги не покидало.  Густ открыл первую дверцу. Оттуда еще чуть пахло лавандой. Рыженькая Гретта нашила на пальто шестиконечную звезду, взяла чемодан и куда-то уехала. Насовсем. У Фишеров, как всегда, пахло жареной рыбой. Из кухни тети Эрны крепким табаком и желудевым кофе. Шредеры тушили капусту. А тетушка Беккер давно ничего не пекла. Когда Густ открыл свою дверцу, дом неожиданно и сильно вздрогнул. С улицы раздался страшный грохот, воздушная волна, ворвавшись в разбитое окно, закачала белье на веревках. И через мгновение, будто кто-то злой швырнул горсть крупной щебенки по черепичной крыше. Когда Густ выбежал во двор, мамочка лежала на спине, с прижатой к груди сумкой с хлебом. Снежинки таяли у нее на лице и лишь алая струйка стекала от виска. Вечером Густ написал: «Прости нас мамочка. Всех.»   

   Сегодня у Августа день рождения. А этот чертов ключ от чердака опять куда-то спрятался. Как ни старался экономить, новые вещи все появлялись и появлялись, хотя смысла в них с каждым днем было все меньше. Теперь даже старые вещи, теснимые новичками, меняли привычные места. В конце концов  вещи обнаглели, перестали возвращаться на полки и в ящики, расползались по комнате, взяли привычку прятаться каждый раз в новых местах и даже на виду. Ага, вот он где. Там же где и должен быть, в глубине выдвижного ящичка стола. А минуту назад его там не было. Август зажал ключ в кулаке.
   Война давно закончилась. И город теперь назывался не Кенигсберг. Когда закончилась война все уехали. В Германию.  Август остался. Уезжающие его забыли, как  чемодан без ручки. Не было причин ни ехать, ни оставаться. Просто так получилось. А Август получил возможность говорить на втайне любимом языке Достоевского и Чехова. Новые переселенцы оставили Августу его комнату. И даже дали работу переводчиком в областной газете. Август снял с вешалки в шкафу папин черный костюм и повесил свой. Квартиры дома превратились в коммуналки на несколько жильцов. Вместо одной кнопки звонка у каждой двери появилось две и даже три. На двери Фишеров появились таблички: Дыро Анна – 1 звонок; Дыро Владимир – 2 звонка; Роскошным – 3. В квартире тетушки Беккер поселилась многочисленная татарская семья. У рыженькой Гретты школьная учительница и какой-то военный. И так везде. Первое время, озабоченные своим благоустройством, приехавшие не замечали Августа. Замечали, седого, хромающего на левую ногу, немца в черном довоенном костюме с обязательной немецкой газетой в кармане пиджака или пальто, по сезону, мальчишки. Глупые мальчишки, могли бы найти и более полезное занятие, бежали, на безопасном расстоянии, следом и кричали Августу: Фриц!!! Фриц!!! Почему? Август понял не сразу. Потом все привыкли к друг другу, как привыкают осенью к дождю.   
   Сегодня Август записал в тетрадке: «Зачем нужен шкаф, если в нем не висят платья?»
   Вот и ступенька с отбитым краем. Август остановился и… наступил. Ключ с трудом провернулся в заржавевшем замке. Дверь протяжно заскрипела и нехотя открылась. На чердаке пахло мышами и настоящей прусской пылью. Где-то под самой крышей, в гнезде, ворковали голуби. В луче солнца, через щель сдвинутой черепицы, кружились светящиеся пылинки. Август подошел к дымоходу. Приложил ладони к теплой кладке. Постоял. Нагнулся. И открыл все дверцы.
                ---

   Посвящается незнакомому немцу  с соседней улицы.