Пускай восходит день

               
               

  «Пускай восходит день…»

    «Лучи полуденного солнца,  играя  бликами в небольших волнах и мелкой ряби, создаваемой бризом,  слепили глаза и, отражаясь на песчаной дне у берега, делали его похожим на мрамор», - по привычке отметил Сергей Александрович  и тут же признался себе:  «Тяжеловесно. К тому же и непонятно: дно мраморное - или берег?  Писать нужно проще».  Он сделал ещё несколько шагов,  чувствуя, как вода поднимается по нагретому солнцем телу, оттолкнулся ногами от дна и поплыл.
   Сергей Александрович, преподаватель литературного института,  взрослый, если не сказать пожилой  человек, приехал на остров по настоянию жены, захотевшей провести остаток лета и начало осени в Греции. Отель был не из дешёвых,  сервис качественный, отдыхающие – люди  спокойные и  большей частью семейные.  Температура воздуха редко поднималась выше тридцати градусов, и поэтому Сергей Александрович, любивший тепло, но не жару, чувствовал  себя физически вполне комфортно. Но вот комфорта душевного  не испытывал, и уже давно - с тех пор, как  понял, что писать то, что ему самому казалось бы достойным, уже не может. Он был в том творчески незавидном состоянии, когда  кажется, что всё давно уже написано и описано. Раньше он ещё успокаивал себя тем, что не попадается достойный сюжет, замучила текучка,  но, когда сюжет,  часто взятый из жизни, возникал, он, будучи честным в этом отношении человеком, ясно видел, что все, что у него выходило, напоминало  повтор его же самого, когда он чувствовал задор, присущий художнику. А между тем он читал курс лекций будущим  писателям и публицистам, был известным в своих кругах автором, и жить лишь багажом  прошлого ему  было некомфортно, стыдно. Стыдно перед  коллегами,  особенно   его возраста и статуса, время от времени публиковавшимися. Их статьи, монографии, художественные произведения казались ему талантливыми и  достойными уже потому, что не он писал их.
   Сергей Александрович был женат второй раз. От первого брака были взрослые дети, отношения с которыми у него не сложились, и Сергей Александрович винил в этом себя: наверное,  недостаточно ( как ему теперь казалось) внимания уделял им  в том возрасте, когда оно было особенно необходимо,  потому что слишком любил своё дело, был тщеславен, увлекался женщинами и наконец разошёлся с  матерью своих детей. Женился, как это иногда бывает,  на своей студентке. Страсти, которой они не могли противостоять  и которая в конечном итоге привела к разводу,  уже не было, но на смену ей пришли  серьёзная, хотя теперь уже спокойная любовь,  чувство доверия и благодарности  друг к другу.  Молодая жена была женщина умная, от природы наделенная способностью уловить  и понять  настроение другого человека, и в трудные минуты Сергей Александрович всегда обращался к ней: она, догадываясь внутренним чувством, чего он ждёт от неё, умела успокоить, поддержать, и если оспаривала его позицию, то делала это тактично, не обижая. В первые годы замужества Ирина относилась к мужу с обожанием: была под влиянием его таланта, авторитета взрослого и  умного человека, любовалась его мужской красотой. Сергей Александрович уже и в молодости имел мужественную внешность: был высок, хорошо, почти  атлетически сложён, лицо его отличалось особой фактурностью: глаза  большие и умные, нос несколько крупнее обычного, с чувственными ноздрями, такие же чувственные губы и резко очерченный подбородок с глубокой ямочкой. Гордо носил он свою красивую голову с густой шевелюрой, не закрывавшей его высокий и широкий лоб.  Тогда Ирина смотрела на него, как принято говорить в народе, снизу вверх. Но постепенно их отношения выровнялись и даже приобрели такой характер, который определяется психологами как отношение женщины-матери к своему рассеянному и не всегда практичному мужу. Нет, конечно, это было не классическим примером таких отношений, но за советом Сергей Александрович обращался к своей супруге гораздо чаще, чем она к нему – свидетельство того, что внешность человека не всегда вполне отражает его характер. Кстати, Сергей Александрович кое-что сделал для карьерного роста молодой супруги.  Многого она, конечно,  достигла сама – своей преданностью профессии, трудолюбием, талантом, но все-таки это он, используя свой авторитет, поспособствовал тому, чтобы ее взяли на кафедру…            

   С  гидом им повезло. Это был этнический грек, в начале девяностых эмигрировавший в Грецию, выпускник Историко-архивного института, с хорошими отзывами в сети, живой, общительный человек.  Было нескучно и очень интересно. Правда, каждому по-своему. Ирина слушала Константина, так звали гида, стараясь не пропустить ни одной детали, сверяясь со своими знаниями и отмечая простительные неточности,  делала много снимков, надеясь использовать это в работе, Сергей Александрович по обыкновению своему обращал внимание на то, что, казалось, совсем не имело отношения к экскурсии. Сначала его интересовала  причина, по которой российские греки уезжали  на историческую родину, образование гида ( среди его знакомых были выпускники Историко-архивного института,  и даже сам он когда-то хотел поступать в этот вуз),  приёмы, которыми тот пользовался и которые были слишком знакомы Сергею Александровичу: в нужный момент с воодушевлением,  и не всегда фальшивым, Константин возвышал или понижал голос, к месту вставлял очередную ежедневно повторяемую шутку, рассказывал исторический анекдот, призывал к порядку слушателей, выделяя  среди них потенциально опасных лиц, чьё настроение требовало особого внимания и даже своевременного вмешательства.   
     - Предание гласит: если вы сделаете три глотка из Кастальского источника, это благотворно скажется на вашем здоровье, шесть раз – к вам вернется вдохновение,  девять  -  выиграете нечто важное или же потеряете всё. Вы скажете, сказки – не знаю, не знаю.  Могу лишь положиться на свой опыт. Муза, внушившая мне любовь к прошлому, муза Клио,  даёт мне возможность заниматься любимым делом уже сто-о-лько лет ( последние слова были произнесены с наигранной печалью ). Урания – муза астрологии и астрономии, одна из мудрейших дочерей Зевса…
      - Я ничего не слышу. У нас экскурсия или пешая прогулка? - послышался ворчливый женский голос. -  Всю дорогу молчал, теперь бежим как угорелые. Непонятно, за что мы заплатили. По горам лазать я  и сама умею.
   Голос принадлежал женщине, которая уже и в автобусе выражала своё недовольство. Очевидно, была не в настроении в этот день, хотя понять её было можно: экскурсия действительно проводилась в довольно жестком темпе, потому что гид старался уложиться во времени.
  - Ларочка, - обратился к ней Константин, - встаньте рядом со мной. Вы у нас сегодня за старшую группы, и мы будем вас спрашивать. Так какая же у вас муза? Уверен, вы человек талантливый, а я редко ошибаюсь в людях.
   - Неважно какая, - отвечала та, польщенная вниманием Константина, но все ещё насупясь. – Ну, Юстиция, предположим.
   - Прекрасно, это чувствуется по вашим глазам, которые жаждут справедливости. В греческой мифологии эта муза называется Фемидой.
      «Ларочка», как выяснилось позже, работала медсестрой и к музе правосудия имела лишь косвенное отношение: в палате у неё лежал адвокат, которому она делала уколы. Об этом Сергей Александрович узнал совершенно случайно, услышав разговор двух женщин, ехавших с ней.
     - Повторяю: три – здоровье, шесть – взываете к вашей музе, девять – приобретаете многое или теряете всё. Встречаемся через семь минут внизу, на площадке, с которой мы начали наше движение. Время пошлО! Ларочка, я вас жду! Руководите нами!
    Сергей Александрович был последним, кто сделал положенные три глотка, но не отошёл, как остальные, а, воровато оглянувшись и заметив, что никто не смотрит на него ( особенно его беспокоило, чтобы жена не была свидетелем ), вернулся к источнику  - поспешно сделал шесть глотков и скорым шагом присоединился к группе. «Глупо. А впрочем, какая разница: сделал – и сделал», - подумал он и был доволен тем, что никто не обратил  внимание  на его действия...
      Искупавшись, Сергей Александрович смыл под душем морскую  воду с тела, переоделся в боксе и вернулся в номер. Загорать, в отличие от жены, он не любил и никогда не мог понять, какое удовольствие получают люди от этого, как он считал, скучного занятия на глазах у посторонних.  В номере же гостиницы – иное дело, и поэтому  в ожидании возвращения супруги он лежал на  кровати и читал. В эту поездку он ничего не взял с собой, но Ирина, зная его характер,  предусмотрительно положила в своей чемодан вместе с томиком Сафо ( ранее предполагалось, что они поедут на Лесбос )  ещё и Бунина. И,  как оказалось,   очень кстати,  потому что Сергей Александрович уже начинал скучать без того, что вошло у него в привычку. 
   Прочитав «Поздний час», Сергей Александрович отложил книгу. Он почувствовал, что расстроился,  и старался ( это было ему свойственно)  найти причину: то ли это было оттого, что автор написал рассказ, когда ему было уже 68 лет и чувства, которые он испытывал, были близки Сергею Александровичу,  то ли в  очередной раз он ясно увидел, что значит  настоящий талант, и ему стало стыдно, что кто-то ( и главное – он сам )  считал и продолжает считать его, Сергея Александровича Солодовникова, писателем. Поэтому он был рад, когда жена вернулась с пляжа: Ирина всегда поддерживала его и гнала «упадонические» настроения. Сергей Александрович настолько привык к этому, что иногда эксплуатировал жену, кокетничая  и притворяясь более слабым, нежели был на самом деле. Впрочем, он знал меру и не переходил известную черту.
    - Это «all inclusive» - просто издевательство какое-то: не успели пообедать – уже готовиться  к ужину надо.
   - По вашему торжественному настроению, сударыня,  не скажешь, что человек подвергается изощрённым пыткам, - улыбнулся он и предложил: - Сделай перерыв – не ходи сегодня.
   - Как говорит наша техничка Лариса, «деньги уплОчены», - вздохнула Ирина. -  После отпуска будет перерыв. И до самого Нового года.
   Сергей Александрович  понимал жену: не поддаться искушению при таком изобилии от любого потребовало бы усилий. Это ведь не дома, где предложение ограничивается содержимым холодильника и где главное правило -  не принести из магазина лишнее, потому что к питанию Ирина относилась серьёзно: утром - кофе с творогом, вечером – кефир с овощным салатом.  Сергей Александрович в очередной раз с удовольствием отметил, что жена  была в прекрасной для её возраста форме –  лёгкая, с прямой осанкой, доставшейся ей в наследство от художественной гимнастики, которой она занималась в детстве.
    Он  был готов встать и идти, но, зная, какое значение жена придает сборам, не торопился. Включил телевизор, нашёл программу на английском языке и стал смотреть фильм, стараясь уловить суть. К выходу на публику Ирина, как и многие женщины,  относилась серьезно – тут она, несмотря на её ум, была педантом, Сергей Александрович же, который в молодости отнюдь не манкировал модой и даже любил щегольнуть в какой-нибудь импортной вещице, приобретённой «с рук», в возрасте разленился до того, что предпочитал беспрекословно следовать советам жены: ему говорили,  какой галстук подойдёт к сорочке, какого цвета должны быть носки, если  надеваешь кроссовки, и какого – если идёшь на работу или в театр в туфлях; что смотрится гармонично, допустимо, на грани, а что «кричит».
   В ресторане царила атмосфера приятной озабоченности: перед новичками стояла непростая задача выбора,  старожилы шли к лоткам уверенно, изучая блюда, которые они ещё не пробовали. Впрочем,  первые шаги многие мужчины  делали в сторону  автомата с вином. Там же стояла и литровая бутылка  Ouzo, и предпочитавшие   крепкие напитки,  специальной ложечкой  клали из серебряного ведёрка  кусочки льда в свои бокалы и наливали туда водку.
   У Сергея Александровича с женой  был уже  «свой» столик – на веранде, с хорошим видом на море, но сейчас на нём стоял бокал белого вина. Соседнее место освободилось, и они подождали, пока официантка, веселая, живая девушка, Нико, не сменила  скатерть и не разложила столовые приборы на две персоны.
   - Сергей, до-о-брый ве-е чер! –  с расстановкой, почти торжественно и с удовольствием приветствовала их она, улыбаясь и блестя глазами-маслинами.
    Нико училась в Афинском университете на переводчика русской поэзии, и когда Сергей Александрович сказал, что ведёт курс русской литературы, впала в восторг:  «О, Гоголь! Пушкин, Лермонтов!  – да?!»   Жена была без ума от неё:
   - Посмотри, какой у неё профиль. У  статуй на аллее такие же лица. Как она мне нравится!
  - Ну вот – опасность увлечения Сафо, - подтрунил над ней Сергей Александрович, но согласился: -  Да, что-то есть.  Жизнерадостная девчонка.
   - Нет, взгляни на её нос – у нас такое редкость, да и здесь, думаю, не часто встречается.  А кожа? Шёлковая, матовая, с оливковым оттенком  – видимо, это от солнца. Небольшой рот, слегка вытянутое лицо… Какие выразительные и живые глаза, а сколько грации!
  -  Какие, однако, у тебя восторги. И всего-то полбокала выпила, - улыбнулся Сергей Александрович и, сделав серьезное лицо, решительно подвинул к себе тарелку, на которой возвышалось нечто многоярусное.
    Жена смотрела на это «безобразие» с ужасом. Оправдываясь, он кивал в сторону молодой итальянской пары с ребенком. Довольно грузные, они не отказывали себе в удовольствии полакомиться. Ирина только плечами пожимала: зачем брать пример с людей, не следящих за собой и к тому же молодых, вспомни свой возраст. Сергей Александрович вспоминал. И вздыхал. Надо бы  собой заняться, обреченно думал он, наперед зная, к чему это приведёт: какой уж тут здоровый образ жизни, если иногда приходится  по ночам работать. Да и разве в этом главное?  Главное, что  живёт он уже без свершений, на прежнем багаже…
     За спиной  Сергея Александровича  послышался звук отодвигаемого стула, и мимо него к выходу меж столиков прошла молодая женщина, не высокого, но из-за стройной фигуры казавшегося   высоким роста. Эту стройность подчеркивало и трикотажное платье, облегающее фигуру, немного выше колен,  с вертикальным швом сзади, который шёл от ворота до самого низа. Сергей Александрович отметил её открытую красивую шею и прямую осанку...
   
   Вечером, после ужина,  долго гуляли по дорожкам. Старые оливы и статуи подсвечивались, и это создавало настроение покоя и гармонии. Сняв обувь, бродили по газону между корпусами с освещенными кое-где окнами. На балконах сушились полотенца,  и на одном из них молча сидела пожилая пара. В это время в Греции  не так душно, и потому прогулка доставляла им удовольствие. По берегу они дошли до границы участка, который принадлежал отелю, постояли на пирсе, слушая дыхание моря и любуясь серебряными дорожками на воде, пролегавшими от маяков. Небо было, как всегда, высокое, звездное,  и теплый воздух волнами омывал их тела, слабо вздувая легкую одежду… 
   На следующий день ездили на экскурсию  в Афины. Гид, который, видимо, состоял в штате компании,  приветствовал их бодрым голосом и теми же словами, которые Сергей Александрович слышал от него и в прошлую поездку:
    - Рад познакомиться со столь уважаемой компанией. Я - ваш гид, меня зовут Константин, и нам  предстоит  совершить путешествие по великому городу - Афинам. Та-ак…( он окинул взглядом сидящих, заметив Сергея Александровича ) среди новичков вижу старую гвардию. Напомню, что старой гвардией Наполеон называл наиболее преданных солдат, прошедших с ним огонь и воду…
  Он также напомнил о правилах, которые необходимо соблюдать в дороге: не ходить по салону, не употреблять, кроме воды, другие жидкости, «а уж тем паче веселящие душу», не принимать пищу,  «ибо запах…»
   Первую остановку они сделали на площадке перед Акрополем.
   -  Мы находимся с вами у подножия Акрополя, - сказал Константин собравшейся у автобуса группе. -  Шутки шутками, а  первые упоминания об этом величайшем памятнике античной эпохи относятся ко временам архаики, то есть ещё до классического периода… Кстати, кому необходимо воспользоваться туалетом: он находится сразу за моей спиной. Вход туда бесплатный, но за пользование бумагой нужно будет заплатить. На всё про всё у нас есть 10 минут. Собираемся у той колонны с афишей. Группа у нас дисциплинированная, с чем спешу себя поздравить и  надеюсь, что так будет и впредь. Итак, туалет за моей спиной, встреча – на противоположной стороне у колонны. Время пошлО!
    Сергей Александрович подивился изобретательности греков. Он представил себе, как будет рассказывать коллегам об этом «ноу-хау»: туалет бесплатный - унитазы приносите с собой. Забавно.  И все-таки, если сравнивать Грецию с теми восточными и азиатскими странами, где Сергей Александрович успел побывать, разница была очевидная: греки не пристают к туристам, навязчиво предлагая свои услуги и тем самым лишая тебя независимости. Какая-никакая, а это всё-таки Европа и, что немаловажно, православная страна. Он вспомнил, как в Камбодже мальчишки, лезли к ним в лодку с какими-то экзотическими рептилиями, настойчиво требуя «зелёные бумажки» - доллары. В Египте цыганята ( или бедуины, чёрт их разберёт ) просачивались в автобус, казалось, сквозь щели, а одна девчонка через окно, открытое по неосторожности, вырвала из его рук пакет с водой и влажными салфетками. Хорошо, бумажник он держал в кармане, хотя и  это было небезопасно. Жена сказала, что ему «ничего нельзя давать в руки», потому что он все время «глазеет по сторонам». Последнее было во многом справедливо: вот и сейчас Сергей Александрович,  глядя с холма Акрополя на остатки античного театра, думал о своём. Сначала воображение рисовало  ему живые картины древнего города -  улицы и площади, заполненные людьми, затем перенесло в современные Афины, и он сделал нелестные сравнения в пользу ушедшей эпохи, далее –  в Англию ( они проезжали сегодня мимо памятника Байрону). От Байрона Сергей Александрович  вернулся к мыслям о собственной персоне, с грустью вздохнул. Правда,  это не мешало ему слушать и запоминать то, о чем говорил гид. Жена хорошо знала эту особенность - знала, что его рассеянный, отвлеченный, как казалось, на посторонние предметы взгляд ещё ни о чем не говорил: Сергей Александрович мог хранить в памяти  такие мелочи, на которые никто не обратил бы внимание. В первые годы замужества это поражало Ирину: иногда он помнил то, что она сама рассказывала ему, не придавая значимости деталям и потому совершенно забыв о них. Но как раз эти-то детали и были важны для него в первую очередь. Объяснение она только одно могла найти: ему, как художнику, свойственно подмечать  то, что может пригодиться в дальнейшем. И больше её уже не раздражало кажущееся невнимание его. Беспокоило другое  - то, что имело отношение непосредственно к ней. Вот сегодня, например, в автобусе, она заметила, что Сергей с интересом следил за семейной парой с ребенком. Она знала это выражение на его лицо, и ей было если не больно, то неприятно. Сергей Александрович имел сложные отношения с детьми  и тяжело переживал это. Всё было превосходно: он любил своих детей, и те отвечали ему взаимностью, - но после того, как он ушёл из семьи, что-то надломилось, они стали отдаляться от него. Его повышенное внимание стало вызывать у них чувство неловкости. Если раньше совместное проведение времени, будь то походы в театр, посещение бассейна или поездки за город, происходило само собой, то теперь дети, интуитивно чувствуя фальшь, стали  бояться, что отец выступит с какой-либо инициативой. А тут ещё возраст, пресловутый «generation gap». И  нет ничего хуже того, когда дети, вовлеченные в конфликт, понимают, какие вопросы можно обсуждать при матери, а  каких лучше не касаться, чтобы не задеть её чувства. Ведь она так и не вышла замуж. А если бы вышла  - не хуже бы тогда было им, ещё не вставшим на ноги? Сначала Сергей Александрович делился своими переживаниями с Ириной, но когда понял, что ей это неприятно и она каждый раз раздражается, перестал советоваться с ней, замкнулся.  Ирина мучилась  ревностью: метания мужа мешали её мечте о полноценной семье, живущей своими интересами.   Конечно, другая, более умная женщина вела бы себя иначе: не замечала или даже поощряла общение мужа с детьми, сама старалась наладить с ними отношения, -  но Ирина, не встретив  с их стороны  понимания, более не пыталась найти к ним подход. По её мнению, лучше было оставить всё как есть, чем жить с постоянным чувством вины. И всё было бы хорошо, но настолько Сергей Александрович измучил её пятнадцатилетними переживаниями, которые с годами не затихали, как она надеялась, а даже, наоборот, порой вспыхивали с такой силой, что у Ирины опускались руки. Иногда она начинала прямо выражать свое неудовольствие, позволяла себе даже критику – женскую, необъективную, понимая, что не права, не в силах  противостоять себе…

           - Напоминаю вам, друзья, что мы должны уложиться в отведённое нам время и потому убедительно прошу быть внимательными и не отставать. Ларочка, прошу вас как старшую по званию быть поближе ко мне. А теперь, друзья, кто из вас ответит на вопрос: с чего начинался античный театр?   Смелее, смелее. Уверен, многие знают!
   - С вешалки, - послышались голоса.
   - Античный театр, - с удовольствием изрёк Константин, ожидавший такой ответ, - начинался с «орхестры» (отсюда слово «оркестр» ) – с того места, где стоял хор, который вступал в определенный момент в игру,  подготавливая зрителя к надвигающему событию, которое должно было оказать решающее влияние на судьбу героя ( последние слова Константин произнёс с аффектацией трагизма). А теперь ( голос его приобрёл прежнюю деловито-ироническую тональность) сверим часы ( он посмотрел в свой мобильник )... Ка-акОй я молодец! Семь минут на фотосессию -  и встречаемся у храма Артемиды.  Па-прашу соблюдать регламент. Время пошлО!   
   Он ещё раз взглянул на свой телефон и ещё раз похвалил себя:
   - Ка-а-кОй я молодец!
   После посещения Акрополя у них оставалось ещё  два часа. Выйдя из автобуса недалеко от Храма св. Троицы, или Русской церкви, они какое-то время ходили по неудобным узким улицам, заполненным по обеим сторонам небольшими кафе,  магазинами, магазинчиками с выносной торговлей сувенирами и товарами, которые можно увидеть в любом городе, представляющем интерес для туристов.  Выбравшись из этой толчеи, по улице Адриана вышли к одноимённому проспекту,  сделали несколько снимков  Арки Адриана. Затем перешли на противоположную сторону, ненадолго задержавшись у раскопок античной бани, и через центральный вход вошли на территорию национального сада, проведя там остаток времени... 
    В пути гид завел речь об особенностях греческой кухни, из чего Сергей Александрович заключил,  что их  ждёт обед. Действительно, автобус подъехал к высокому одноэтажному зданию, таверне, с площадкой для парковки. Туристы вошли в полупустой зал, высокие потолки которого  были декорированы мореными деревянными балками, на стенах висели предметы старого быта:  ухват, лемех, посуда и даже конская упряжь -  седло, хомут, подпруга, используемые местным населением ещё, может быть, каких-нибудь пятьдесят лет назад. Все это убранство было разнородно и  не привязано к какой-либо эпохе, но создавало настроение, необходимое при посещении таких мест. Появился грек, катя перед собой тележку с сырым мясом, рыбой и свежими овощами. Он брал с подноса кусок мяса и, держа его, как простыню, демонстрировал сидящим.  Константин  выступал в роли комментатора. Вероятно, он был в доле, потому что в голосе его слышались особое усердие и даже вдохновение.  Сергей Александрович вспомнил, как в Турции их истязали   обязательными остановками, во время которых они были вынуждены посещать ювелирные магазины и «фабрики», торгующие изделиями из кожи. Иногда на это уходила добрая половина времени, отведённого на экскурсию. Ничего не поделаешь – это традиция, которой турист является заложником.

    - Греция – рай для поклонников мясной кухни, - продолжал между тем  Константин, - и вы имеете  уникальную  возможность  убедиться в этом, как говорится, без посредников.  Я не открою вам секрет, если скажу, что национальные блюда, предлагаемые вне стран происхождения, часто имеют слишком отдаленное отношение к своему названию. И это ещё мягко сказано!  Итак,  самые распространенные мясные блюда в Греции –  запеченные на углях или на вертеле. Это может быть баранина, говядина, свинина или курица  … мм… у меня уже слюнки текут ( в это время грек держал в обеих руках кусок баранины  )…  Впрочем, не буду навязывать свои вкусы. Если среди вас есть гурманы -   вы попали именно в то место, где можете насладиться одним из самых популярных блюд, приготовляемых на гриле, - это, например,  мясо с косточкой «бризолес», маленькие шашлычки «сувлаки»…
    Далее  он перешёл к напиткам, которым также настойчиво советовал уделить  внимание, и наконец подытожил:
    - Главное же, друзья, заключается в том, что наш Антонис ( грек, услышав своё имя,  поклонился), - настоящий профессионал и готовит все эти блюда с любовью, ибо без любви не делается ни одно дело. Сейчас он подойдёт к каждому из вас и примет заказ.
      
  « Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи…»  -  улыбнулся про себя Сергей Александрович и предложил Ирине сделать выбор. Они взяли «клефтико» - баранину, приготовленную в глиняных горшках, «деревенский салат» - «хорьятики», известный россиянину как  «греческий салат», и по бокалу домашнего вина, рецепт приготовления которого, как уверял «старец великий»,  хранится в  строжайшем секрете уже не одним поколением производителей. Вино понравилось, еда, впрочем, тоже, хотя выбор рыбных блюд был скуден. Вообще, это стало одним из разочарований Ирины: она ехала сюда с надеждой вдоволь полакомиться дарами моря. Но выяснилось, что ловить рыбу  – дело  хлопотное и затратное, вот почему цены на мясо в Греции существенно ниже, чем на морепродукты.
    
       После обеда Сергей Александрович пребывал в благодушном настроении и, сидя в автобусе, «философствовал»: «Да-а, человечество изменилось, стало более циничным. А было ли раньше по-иному? Ведь Гомер, Солон, Сократ, Аристотель  по причине удаленности во времени существуют как нечто единое лишь в нашем сознании…  Чем современное человечество может ответить этим гениям? Граффити, которые здесь бросаются в глаза на каждом шагу?»  Его особенно удивило то, что рисунки были чуть ли не на стенах Афинского университета и Национальной библиотеки. Да, греческие студенты получили особые привилегии после падения диктатуры «чёрных полковников», а ведь экономическое положение страны сегодня…  Хотя… когда ещё жить, если не в восемнадцать - двадцать лет? Это ведь нам, старикам, рассуждать, а они... «Блажен, кто смолоду…»
   Он думал об этом легко, или, лучше сказать, праздно, и вскоре заснул. Разбудили его лишь тогда, когда они приехали в отель…
    
    Сергей Александрович, который, как уже было сказано,  не любил жару, а с возрастом стал переносить ее ещё тяжелее, здесь спал плохо и  вставал рано, задолго до того, как просыпалась жена. Поэтому при первых лучах солнца, когда не успевшая остыть за ночь комната начинала вновь нагреваться ( жена не любила кондиционеры ), он, не в силах  забыться даже коротким сном, вставал и шёл купаться. По дороге заходил на ресепшен - менял талончики на пляжные полотенца, которые с вечера сдавались в стирку, затем, через веранду, по белой мраморной лестнице спускался к морю.   Даже в столь раннее время на некоторых топчанах уже лежали полотенца  – свидетельство того, что места заняты.
   Сергей Александрович облюбовал край участка поближе к воде, как любила жена,  с выходом на пирс, напротив душа и кабинки для переодевания. Принёс недостающий столик, придвинул к нему кресло и пошёл купаться.  Место, которое они выбрали для отдыха, было хорошо тем, что здесь не штормило и купаться можно было в течение всего сезона. Сергей Александрович вспомнил Крым, где в непогоду они почти неделю вынуждены были ходить в бассейн. Правда, вид волн, с шумом падавших на берег,  был восхитителен, и вечерами они любили сидеть на балконе, молчать и  пить вино…

   Он доплыл до ограничительных буев, не встретив ни одного купальщика, вернулся назад, вышел из воды и, почувствовав прохладу, растер тело полотенцем. Потом, не принимая душ ( морская вода казалась ему полезной для тела ),  смыл с ног песок, надел шлёпки и пошёл по дорожке, ведущей к отелю. В номер можно было попасть двумя путями – пройти через веранду и холл или  воспользоваться лифтом первого, «земляного» этажа. Сергей Александрович выбрал второй вариант, но, уже почти войдя в игровую первого этажа, увидел, как по лестнице  спускается молодая женщина в голубом легком платье - та, на которую он невольно обратил внимание вчера в ресторане. Она шла не спеша и в какой-то задумчивости. Он хотел было вернуться и пойти ей навстречу ( что-то будто толкнуло его к этому ), но передумал: женщина могла заметить его странный манёвр.  И, поднимаясь в лифте к себе на этаж,  он улыбался, покачивал головой и подтрунивал над собой.
     Был день свободный от экскурсий, и они решили провести его на пляже. Лежали у воды, загорали, купались.  Ирина присоединилась к группе с инструктором по йоге, а Сергей Александрович ушёл в номер читать. Но чтение не задалось, он вернулся и, несмотря на то что жена чувствовала себя усталой после занятий,  упросил её прогуляться вдвоём.
    - Обрати внимание на эту девушку, - тихо сказал он, когда они поравнялись с большой оливой, под которой на белой скамейке сидела молодая женщина в лёгком голубом платье.
   Ирина, поддавшись тону Сергея Сергеевича, сначала ( в целях конспирации) оглядела  зеленую зону отдыха, площадку для пляжного волейбола и скользнула взглядом по фигуре сидевшей.
  - И что же?
   - По-моему, она здесь одна отдыхает,  - сказал уже обычным голосом Сергей Александрович, так как они отошли на достаточное расстояние и  не рисковали быть услышанными.   
    - И это тебя так заинтересовало?
   - Да ведь тут все  - или семейные, или парами – во всяком случае мне это ещё в ресторане бросилось в глаза.
   - Она с собачкой?
   Сергею Александрович, которому показалось, в голосе жены было что-то имевшее отношение к нему, смутился и промолчал…       
   На следующий день, когда Ирина предложила поужинать в зале, а не на веранде, как всегда, Сергей Александрович пробовал возразить. 
   - А не душновато ли здесь будет, - сказал он, но, почувствовав,  что лукавит, согласился: - А впрочем, почему бы и нет? Для разнообразия. Как там говорит ваша Лариса – «за всё уплОчено»?
    Он специально сел спиной к веранде, чтобы не смотреть «туда», и это  все время мешало ему. Он даже сходил  за вторым бокалом, чтобы иметь возможность удовлетворить своё любопытство. Жена вопросительно посмотрела на него, но, слава богу, в её взгляде не было удивления. Он и сам не мог понять, что происходит с ним. А ведь что-то происходило: он чувствовал это по той нервности, с какой разговаривал, думал, отвечал ( или  не отвечал ) на вопросы жены. Когда случилось это? Вчера, утром, когда он возвращался с купания? Или когда увидел эту женщину на скамейке под оливой?  Нет, это случилось сегодня. Жена задержалась, и он решил подождать её в холле. Вызвал лифт  и, когда двери открылись, увидел в кабине её  –  только уже не в  голубом,  а дымчатом вечернем платье с небольшим вырезом на груди. Сергей Александрович слегка поклонился  и вошёл. Пока они ехали вниз, он стоял, опустив глаза, но ясно представлял себе её прямую осанку, красивую шею, матовую кожу лица, прямой тонкий нос,  короткие волосы, которые открывали уши, небольшие продолговатые сережки. Черты лица её были не резкие, спокойные и, можно сказать, обыкновенные, но волновал взгляд, запомнившийся Сергею Александровичу: он был обращён внутрь. Они были в лифте  секунд десять-пятнадцать, но ему казалось, это длилось долго. Наконец он осмелился посмотреть на неё. Глаза их встретились, она как бы проснулась, и зрачки её на мгновение сузились. Лифт остановился, он отступил на полшага,  давая ей выйти и стараясь скрыть своё волнение. В фигуре её он не увидел ничего,  что часто видят мужчины: впечатление от её взгляда было слишком велико, чтобы обратить внимание на внешность. Что-то похожее на тоску тронуло его сердце. «Чёрт возьми, - с неудовольствием подумал он, - ещё этого мне не хватало». Непонятно было, что значили эти слова: может быть, он испугался, что так внезапно возникшее в его душе волнение не исчезнет само собой?  Он даже головой встряхнул, будто хотел освободиться от наваждения.
    Обычно жена засыпала сразу. Конечно, могла встать ночью – сходить на кухню или в ванную, но это никогда не перебивало сон. Сам он спал тревожно:  просыпался при любом шорохе, звуке и потому всегда  знал почти наверное, сколько раз жена переворачивалась с боку на бок. Вот и сейчас он чувствовал, что она не спит ( раз даже вздохнула глубоко ), но не беспокоил, чтобы не разгулять. О причине её тревоги он не догадывался, а она была в следующем:   Ирину, к удивлению для неё самой, задела нервозность мужа, что она связывала с той  женщиной в дымчатом платье  – «дамой без собачки». Нет, она не чувствовала ревности, потому что была уверена в себе и в Сергее, и все-таки… 
   А Сергей Александрович думал о своём - будущем, прошлом... Он относил себя к поколению, пережившему  90-е, когда все они чувствовали полноту жизни – с рисками, ошибками, надеждами. Умами читающей публики тогда владели толстые журналы,  была и сама читающая публика, но пришли новые времена и толстые журналы перестали играть важную роль в жизни общества, тиражи упали,  а  читающую публику интересовать больше стали проблемы,   связанные у большинства - с выживанием, у меньшинства – с обогащением. Казалось, читающая публика устала. Что ж, приходилось привыкать, хотя привыкнуть было трудно – и не столько потому, что стало жить труднее материально ( на миру, как говорится,   и смерть не страшна ), сколько осознавать, что меняется старая система ценностей и, что особенно было неприятно,  - отношение к интеллигенции. Творческий человек, интеллигент, уже не играл ту почетную роль, которая была свойственна ему когда-то. Как следствие, и  материальное положение "инженеров человеческих душ" ( десятилетия спустя  это стало звучать уже  как насмешка ) оказалось незавидным. Творческие союзы, раньше оказывавшие помощь своим членам, сами находились на грани выживания. Образованные люди уезжали из страны, упал уровень образования. Все это пришлось увидеть и пережить Сергею Александровичу. К  тому времени, когда экономическая и политическая ситуация в стране стабилизировалась, он был уже почти пожилой человек. И все-таки надо сказать, что тем, кто варился в своём коллективе в 90-е, ещё повезло: они пожертвовали лишь материальным,   психологически же существование в среде «посвященных» было не столь печально.  Да, жизнь в государстве худо-бедно обустроилась, но вот его  жизнь, судьба его – с ней как? Неужели не будет  очередного, хотя бы последнего броска?
    - Знаешь, Ира, - сказал он ей на следующий день, - я вот всё думаю об этой женщине, о даме без собачки, как ты говоришь, - ведь это «сюжет для небольшого рассказа». Посуди: она одна – а почему? Здесь, при таком многолюдье,  это кажется странным. И в то же время она ведёт себя очень уверено, а, насколько мне известно, женщины  ревниво относятся к тому, что их могут посчитать одинокими. Я не прав?
   - Не заметила в ней ничего странного, а уж тем более романтичного или романтического, и это, скорее всего, твоё воображение. Обычная женщина. А что одна – так мало ли может быть причин? Устала от общения в мегаполисе и решила отдохнуть.
   - Может быть, может быть,  - с неохотой согласился Сергей Александрович, которому очень хотелось верить в обратное, - но мне кажется, здесь есть какая-то  тайна. Согласись, Ирочка, ну как же без тайны – скучно?
   - Ну вот и напиши об этой тайне. Сам же искал достойный сюжет.
  -  Я не Чехов, ты же знаешь, Нам с тобой нечего скрывать.
 - Ты - Солодовников. Садись и пиши. А то потом опять скажешь: времени нет.
     Ирина говорила не совсем искренне: ей был неприятен интерес мужа к незнакомке. Неужели всё-таки ревность, с неудовольствием спросила она себя и  отвергла одно предположение этого: нет никаких оснований, и к тому же это чувство оскорбляет не только её, но и Сергея. А то, что он займётся делом -  это даже хорошо:  ведь он  скучает здесь. Хотя она уже не ждала от него прежнего ( у каждого творческого человека есть свой предел ), всё-таки считала, что это будет полезно для его, а следовательно, и для её  душевного комфорта. И она прогнала от себя так некстати возникшее тревожное настроение…
   Весь день Сергей Александрович искал глазами ( он вынужден был признаться себе в этом ) ту, которая занимала его мысли. Поиски эти были тщетны, и он нервничал, отдавая себе отчет в том, что думать об этой женщине, думать о большем, чем уже было ( а что было – он и сам не знал ), несерьезно, даже глупо. Что-то похожее на грусть начинало жить внутри него, давно забытое, опасное, но волнующе приятное…
    - Ты о чём-то думаешь? – спросила жена за ужином,  испытующее глядя на него.
   - Так, нашло, - уклончиво ответил он, понимая, что ему не хочется говорить правду. – Тебе что взять к десерту?
   - Если только мороженое.
   - Жёлтое, ванильное?
   - Возьми понемножку белого…  зеленое, кажется, киви, и клубничное. Только не шоколадное. 
    - А вина принести ещё?
   - Пожалуй, больше нет. Давай своего сегодня попробуем, на балконе.
   Вылетая из Москвы, в аэропорту они взяли чёрный Бакарди и тоник к нему. 
   - Превосходно. Ты - умница – согласился Сергей Александрович.
   Вечером сидели на балконе, пили ром, дышали морским воздухом, насыщенным запахами водорослей, прибившихся к берегу. Небо было все такое же бездонное и звездное, и они никак не могли привыкнуть к странному расположению этих звёзд. Обаяние южного вечера, выпитый ром так подействовали  на  Сергея Александровича, что ему стало  жалко  себя,  жену и  всех людей. Жалко потому, что так зыбко, так непрочно их счастье, так прекрасна и так скоротечна жизнь.
   - Ну как твоя Сафо – не разочаровала? Такое бывает, когда перечитываешь после серьезного перерыва.
  - Ты же знаешь -  это моя любимая поэтесса. Я думала, мы поедем на остров, поэтому купила эту книгу.
   Сергей Александрович помолчал  и  сказал с особой мягкостью в голосе: 
– Ты ведь дипломную по античке писала.  Если мне не  изменяет память - «Традиции Сапфо в любовной лирике Катулла», или что-то в этом роде.
   - «Феномен языка любви в лирике Катулла», -  поправила Ирина. – Ты рецензировал.
    Это были приятные воспоминания, связанные со знаковыми  событиями, которые затем последовали: во время обсуждения  дипломной работы и зародилось между ними чувство.
   Они долго ещё сидели молча, вспоминая каждый своё. На душе было хорошо, покойно и немного грустно. Они легли, но заснули лишь тогда, как отдали другу другу свою любовь. 
  На следующий день он проснулся, как всегда, рано и пошёл купаться. Занял места на пляже, но не спешил уходить:  всё высматривал кого-то. Наконец, пристыдив себя, переоделся и нарочито решительным шагом пошёл к корпусу. За завтраком, все ещё старясь  не обнаружить свой интерес, бегло искал глазами, но не увидел ту, кого надеялся увидеть. «Неужели уехала? Или кончился отпуск, дождалась мужа, друга, и он увёз её?», - спрашивал он себя почти ревниво, будто уже имел право на эту женщину. И когда увидел её вечером, на обычном месте, за своей спиной, понял, что заболел. Понял это по тому,  с каким облегчением, почти счастливо вздохнул про себя, как вдруг развеселился, с каким легким сердцем и аппетитом принялся за ужин и выпил свою  порцию анисовой водки. И если бы он  захотел, то мог бы заметить, с каким вниманием за ним наблюдает жена.  Он заболел той болезнью, которой нередко болел и раньше – и  будучи школьником, и студентом, и в более зрелом возрасте. Конечно, это было не то серьезное чувство, которое он испытал, когда  влюбился в Ирину. То было сродни помешательству, нынешнее же - увлечение.  Да, Сергей Александрович был человеком увлекающимся. Не всегда семейная жизнь таких людей складывается  образцово. Может быть, временами и счастливо, но очень уж беспокойно. И теперь Сергей Александрович воспринял этот призыв души с известным волнением, но, как человек все-таки практичный в своей области, решил использовать его:  впервые за столько лет он почувствовал себя готовым наконец к работе.  Да, это цинично, но упустить такой шанс было бы легкомысленно.
   - Ты, пожалуйста, поезжай завтра без меня: мне бы хотелось поработать, - предложил он жене. - Чувствую, всё это просится на бумагу.  Ведь заказ ещё можно отменить?
   - Вот как? Что ж…  А… если не получится – поедешь?
  Сергей Александрович колебался: когда ещё представится возможность? И всё-таки решился: нет! Будем живы -  приедем сюда,  а настроением пренебрегать в его положении было бы крайне неразумно. Он усмехнулся про себя, вспомнив анекдот про импотента, упустившего последнюю возможность порадовать жену.
   - Нет, Ира, извини. Поезжай, пожалуйста,  одна.
   Одной, конечно, не хотелось, но она понимала супруга и желала ему  удачи.  Будучи чуткой к его внутреннему состоянию, она  догадывалась, что Сергей Александрович стыдился и её как человека, от которого невозможно скрыть правду: внешне он ещё сохранил прежний лоск, но как творческая личность давно не проявлял себя.   Она была довольна, что он загорелся делом: это было полезно для его самоутверждения. И, наконец, что может быть опасного в увлечении художника симпатичной женщиной, «дамой без собачки», если это принесет пользу всем? Так, по крайней мере, она старалась успокоить себя. Ведь иного выхода у нее не было.   
   Когда она вернулась с экскурсии, то застала его за работой. Он нетерпеливо кивнул ей и, вновь уткнувшись лицом в монитор,  продолжал бегать по клавишам пальцами.  Справившись с периодом, который ему непременно хотелось закончить, он встал и,  сложив руки за головой, с удовольствием потянулся.
    - Ну  – каково впечатление? Понравилось?
   - Жаль, что ты не поехал: тебе было бы очень полезно.
    - Да, да, согласен, Ирочек, - сказал Сергей Александрович голосом, не выражавшим сожаления.
   Он был очень доволен собой. Даже руки потирал.
   - Ну что у нас сегодня: успеваем к обеду? Специально не ходил – тебя ждал. Есть хочу. Да, пожалуй, и бокал не лишним будет. А то и рюмочка,  ежели бы таковая имелась. Впрочем, и бокальчиком не побрезгуем.
   В хорошем настроении Сергей Александрович был говорлив, и Ирина была рада за него: по крайней мере  не будет хандрить весь отпуск. А может, и получится что-нибудь, что понравится не только ей, но и ему: в этом отношении Сергей Александрович был к себе достаточно строг.
    - Ну а у тебя  – идёт дело? – спросила только, видя, что он не против поговорить и не будет сердиться, что бывало с ним, когда у него не ладилось.
   - Потихонечку, потихонечку,  но только, знаешь, никак не могу отвлечься  от того, что я фиксирую, описываю реальность. Плюнуть на этот художественный вымысел и наглым образом списать всё с жизни?  Читателю ведь все равно. Он, чудак, иногда даже требует, чтобы все это было не вымыслом, а реальностью.
    - Сейчас нан-фикшен в тренде.
   - Ну, - возразил Сергей Александрович, который, будучи консерватором в вопросах искусства, не желал идти на поводу у моды и считал, что этим прикрывают отсутствие воображения. – Фикшен не фикшен, прости господи, а что получится - увидим. Что ж – готова?
    Этой ночью он сидел допоздна за компьютером. Хмурился, правил, вздыхал, разговаривал сам с собой, Ирина спала беспокойно, но, не желая мешать ему и тем самым спугнуть редкую,  забывшую его и так неожиданно посетившую музу, терпела. Лишь известное обстоятельство не давало ей быть спокойной, и обстоятельством этим была  «дама без собачки»: что ни говори, но, хотя она и рада была тому, что Сергей Александрович поймал наконец свое настроение, увлечение его ( она это, как женщина, чувствовала ) не могло быть ей приятно. И получалось все-таки, что она ревновала. Впервые за столько лет замужества. Да, Сергей не был скромником, и его прежняя жизнь отчасти была ей знакома  (увлекшиеся друг другом иногда делятся своими секретами, не думая, чем это может обернуться в будущем, когда их отношения приобретут серьезный характер), но способность женщины удерживать около себя мужчину – особый талант, а в Ирине это было заложено природой, и потому не стоило ей серьёзных усилий. И это было первое испытание. Она посмотрелась в зеркало, мысленно сравнивая себя с «соперницей». Нет, даже волноваться ей не стоит, абсолютно...  И всё-таки…
    Как только Сергей Александрович, надев шорты поверх плавок,  ушел к морю, Ирина встала и, наскоро умывшись,  села к компьютеру. Он был открыт. Лишь на мгновение подумала о стыде, но тут же отмахнулась как от чего-то ненужного и мешающего. Текст был  сырой, но она знала манеру мужа:  свои статьи он всегда писал быстро и начерно, основную же часть времени проводил за правками:

  «Лучи полуденного солнца,  играя  бликами в небольших волнах и мелкой ряби, слепили глаза и, отражаясь на песчаном дне, делали его похожим на  мрамор. Владимир Иванович вошёл в воду по пояс и, оттолкнувшись от дна,  поплыл, с удовольствием выбрасывая вперёд то одну, то другую руку. Быстро устав, он лёг на спину и посмотрел на небо -  ярко-голубое, без облаков. Это было необычно, потому что в день вылета из Москвы моросил дождь, небо было обложено облаками, слившимися в одну серо-голубую дымчатую массу. Было холодно, так что пришлось взять с собой шерстяной свитер. Лето в этом году выдалось неприветливое. Ожидание – вот чем жили москвичи и в конце концов с раздражением и горечью вынуждены были признаться себе, что ждать уже нечего… 
    Первый день пребывания на острове начался с того, что заселили их не сразу, так как рейс был утренний и автобус с туристами прибыл в отель слишком рано. Накормили, но предупредили, что номер ещё не освободился и  к  тому же его надо подготовить. Неудобство состояло ещё и в том, что переодеться семейная пара могла лишь в туалете. Это немного смазало благоприятное впечатление от нового места отдыха, но они не спешили расстраиваться: первый день,  так бывает нередко,  уходит на организационные мероприятия. Конечно, сидеть без дела, с вещами, на виду у всех не так комфортно, как если бы это случилось дома,  где всегда можно найти  дело по душе: почитать книгу, поработать над составлением методички, заглянуть в новостную ленту в сети, а тут  – сиди в холле и жди. Владимир Иванович взял было свежий сборник,  ежегодно выпускаемый университетом ( в этом году посвященный творчеству Лескова), но обстановка не благоприятствовала чтению.  Он убрал книгу в чемодан и, удобно расположившись на  двухместном кожаном диване, осмотрелся.
   Женщина за стойкой ресепшен, старшая в этот день, что-то объясняла пожилой паре ( очевидно, это были её компатриоты, потому что она общалась с ними  на родном языке). Слева от парадного входа, вдоль стеклянной стены,  стояли полукругом столы, за которыми сидели три русскоязычных гида и одна франкоговорящая барышня. Отель принадлежал компании, в основном ориентированной на туристов из стран бывшего СССР и СНГ, поэтому языками общения здесь, наряду с французским, были русский и английский. Таблички у лифтов и в самих кабинах были на трёх языках. Наверх можно было подняться и по круговой  лестнице. В центре холла высилась зеркальная колонна, у которой им предложили оставить свои вещи. Через стеклянные двери было заметно оживлённое движение в ресторане… 
   -  Мистер! Па-жа-лас-та!   Your room ready!
   Владимир Иванович понял, что слова женщины на ресепшен относятся к нему: он уже напоминал о себе, и было приятным сюрпризом узнать, что номер готов к заселению даже раньше, чем они надеялись.
   Внутренняя напряжённость и чувство неловкости, которые не позволяли им расслабиться,  исчезли сразу же, как они оказались одни. По просьбе супруги Владимир Иванович освоил работу сейфа и кондиционера, разобрался  с расположением электрических розеток и… на этом его миссия была закончена. Лидия Ивановна же, переодевшись, спустилась вниз к гидам. Буклеты, содержавшие информацию об экскурсиях,  лежали на столе вместе с инструкцией по пользованию сейфом, меню бара и распорядком дня в отеле, но ей хотелось получить более детальные разъяснения и уже сделать заказ. У Лидии Ивановны всё было подчинено порядку, которому она всегда следовала, имело ли это отношение к работе, семейному быту или досугу.  Владимир Иванович в этом, как, собственно, и во многом другом,  полностью доверял ей, тем более что вопрос проведения досуга  обсуждался ими ещё до вылета из Москвы. Вкусы супругов ничем принципиальным  не отличались. За столько лет совместной жизни они достаточно притёрлись друг к другу, имели общие взгляды на многие явления, редко спорили и никогда серьёзно не ссорились. Оба были людьми мягкими, интеллигентными. Такое чувство, как страсть, им  было знакомо, только если речь заходила о работе, в жизни же они были людьми довольно спокойными и разумными. Так по крайней мере было до сих пор. Следует сказать, что женился Владимир Иванович также не  по страсти, поздно, супругу выбрал ( вернее, она его выбрала ) из своей среды – хорошей, интеллигентной семьи, умную и воспитанную, тоже преподавателя. Вместе они  с удовольствием обсуждали всё, что можно было обсуждать: быт, прочитанные книги, спектакли, на которые регулярно ходили, путешествия, отношения с коллегами, которые у них были общими, студентов, политику ( к счастью, оба были одинаковых взглядов –  либерально-консервативных).  Их поздний брак ( кстати, Лидия Ивановна была старше мужа на три года )  можно было считать удачным. Не то чтобы между ними никогда не было противоречий, но они всегда и с готовностью шли навстречу друг другу, если чувствовали, что позиция одного спорящего может обидеть другого. Отчего так происходило? Везение ли это? И если нет, то в чём причина такого согласия? В сходстве характеров, тактичности и интеллигентности каждого? Психологической совместимости? Мудрости, приобретенной с годами? Последнее - вряд ли: они жили так с самого начала. А может быть, причина их спокойной, комфортной жизни как раз в том и заключалась, что они сошлись не по любви? По крайней мере, не по «страстной любви».
   Владимир Иванович женился, потому что понимал: далее (  ему исполнилось тогда 40 лет )  нельзя было оставаться одному. Он рано похоронил маму, старшая сёстра давно жила своей жизнью,  а тут встретился хороший, образованный, порядочный человек, питавший ( и до сих пор питающий ) к нему тёплые чувства -  даже, может быть, любящий. Можно понять резонность его решения испытать себя в семейной жизни. Решение это, в конечном счете, и оказалось счастливым…
      Определившись с экскурсиями, Лидия Ивановна пришла посоветоваться, прежде чем принять окончательное решение. Владимир Иванович одобрил её выбор: конечно, Афины и, конечно же, Дельфы, остальное  – на её усмотрение. Она ещё раз спустилась в холл, выкупила туры, и эту тему они закрыли. Далее было решено разобраться с вещами, а перед обедом сходить на море и ближе познакомиться с местом, где они собирались провести ближайшие  «11ночей/12 дней».  Владимир Иванович предпочёл бы сразу пойти к морю, но, зная правила жены, даже предлагать не стал, а занялся своим небогатым багажом: достал бритвенные принадлежности и выложил их на полку в ванной комнате,    футболки убрал в шкаф,  брюки, шорты и рубашки повесил там же на плечики. Больше у него дел не было, потому что всем  остальным по установившейся традиции занималась супруга: сначала она разобрала   дорожные чемоданы и сумку, разложила вещи по столам,  ящикам и полкам ( в результате чего свободных вешалок в шкафу не осталось), проверила наличие и комплектность посуды, работу чайника, исправность розеток, заглянула в холодильник и одобрила его содержимое, хотя большая часть того, что там было,  не могла быть востребована по причине прохладного отношения супругов к алкоголю,  пиву и тоникам. Посчитала одеяла, подушки, полотенца ( на каждого приходилось по три ), приняла душ, проверив его в работе, и «дала заключение»: ни на что из ряда вон пожаловаться нельзя,  номер оправдал её ожидания.  Лишь  чай показался подозрительным.
   - Пожалуй, надо будет купить при случае.
  Затем выложила на свой столик футляр с очками, телефон и небольшую книжку в  твёрдом голубом переплёте – «Поэзия Катулла. Типология художественного мышления».
   - Ты все-таки согласилась вести античную литературу?
   - Со второго полугодия. Взяла в дороге почитать. А ты что взял?
  - Можно сказать, ничего. Университетский сборник.  Чтобы не обижать народ: ты же знаешь Порелова - попробуй не скажи хотя бы два слова.
   - А у него там статья?
  - Даже две!
  - Серьёзно. Что ж – я готова идти.
    
    Наплававшись, Владимир Иванович вышел из воды и присоединился к Лидии Ивановне. Лежал, правда, недолго. Пожалел, что не взял с собой книгу: на безрыбье и Порелов кажется осетром. Сказав супруге, что хочет ознакомиться с местом, он прогулялся по пирсу, на котором  местный житель ловил рыбу, прошёлся вдоль пляжа по дорожке – мимо лужайки, на которой занимались любители йоги, пляжного кафе, поинтересовавшись его ассортиментом ( предлагались вода, соки, коктейли, в том числе алкогольные, пиво, лёгкая закуска), постоял у волейбольной площадки, наблюдая за игрой, и вернулся. Он чувствовал удовольствие оттого, что может просто гулять, будучи совершенно не обременён заботами: расписанием занятий, перебоями в работе городского транспорта, капризами погоды, походами в продовольственный магазин и вечными  поисками затерявшихся куда-то галстука или носка к паре.  У-ди-вительное состояние! Превосходное! Неужели так можно жить? Оказывается, можно. И даже необходимо. Но только две недели, не более. Иначе это может превратиться в скуку.
 
    В Афины они поехали на следующий же день. Утром позавтракали в почти пустом зале ( были лишь те, кто ехал с ними ) и сели в автобус. В дороге с интересом рассматривали виды, открывшиеся из окон. Солнце ещё не накалило воздух, было сравнительно  свежо, и кондиционер прекрасно справлялся со своей функцией. Была заметна схожесть в пейзажах Средиземноморья: дорога часто шла через скалы, в палитре преобладал песочный цвет, было достаточно безлюдно, встречались поля с посадками перца, каких-то низкорослых деревьев, виноградники, иногда можно было увидеть короба-ульи, установленные совсем близко к дороге: видимо,  состояние  экологии позволяло пчёлам выполнять свою работу и близость автотранспорта ( дороги казались пустыми ) не беспокоила. Временами встречались маленькие, как бы игрушечные часовенки, что напоминало о нередких здесь авариях, происходивших до того, пока не были приняты  законы, ужесточающие наказание за нарушение правил вождения. Как и у нас ( в России также можно увидеть кресты на месте аварий), установка таких часовен – не канонический акт, а частная инициатива, которая не поощряется, но и не осуждается жёстко церковью. Ближе к столице дорога становится более  загруженной,  встречаются пропускные пункты для оплаты дальнейшего проезда. Автобус лишь притормозил  у шлагбаума для корпоративных клиентов, номер его отсканировался -  и можно было ехать дальше. Вот и столица. Опять в голову приходит сравнение с городами Средиземноморья: желто-песочный цвет и схожая архитектура жилых зданий, напоминающих коробки с концами арматуры на крышах ( возможность надстроить очередной этаж ), реклама известных компаний на фасадах строений вдоль дороги. Чем ближе к центру, тем  движение становится интенсивнее, начинают возникать  пробки. Конечно, по сравнению с таким имперским городом, каким является Москва, с её широкими улицами и пространствами, Афины выглядят скромнее. Но ведь и всё население Греции немногим больше населения Москвы. Афины -  современная столица небольшого средиземноморского государства, скученный город, ничем особенно не примечательный и уж тем более не производящий впечатление места зарождения европейской цивилизации. Исторические места не вписаны в архитектурную структуру города и стоят особняком. Акрополь, античные театры, обсерватория, церковь святой Марины на склоне холма Нимф – того самого,   с которого, по преданию, проповедовал апостол Павел,  - да, изумительны, но стоит спуститься вниз и погрузиться в городскую сутолоку, этот людской муравейник – впечатление исчезает, стирается.
   На площадке у подножия Акрополя группа взяла билеты, но сначала гид предложил подняться на Аэропаг.
    - Герои, не ищущие лёгких путей, - есть среди нас такие герои? - могут подняться по камням сразу за моей спиной. Чествование их состоится на вершине. Остальные поднимаются по ступенькам лестницы. Время пошлО!
    Владимир Иванович пожелал проявить такой «героизм»  и поднялся  наверх по камням, отшлифованным обувью туристов до цвета меди. Великолепные виды открылись ему с площадки холма: Акрополь во всём его древнем величии, внизу, слева  – прекрасно  сохранившийся храм Гефеста… Владимир Иванович погрузился  в атмосферу античного мира. Он смотрел на холм Филопаппос, где Сократ провёл последние дни своей жизни, осуждённый за то, что не чтил богов и «развращал юношество», и всё, что он читал в «Федоне»  Платона, встало перед его глазами живой картиной.  Здесь, на этом месте, суд Ареопага приговорил философа к смерти…

   Когда он спустился, вся группа была уже в сборе. Гид, посмотрев на часы и убедившись, что временной график  выдерживается, провозгласил с аффектацией самолюбования:
   - Прекрасно! Ка-а-кОй я молодец!  А теперь  - за мной и  не отстаём, галок по дороге не считаем,  держимся вместе!

   Экскурсия прошла чудесно, и  Владимир Иванович находился под большим впечатлением от увиденного.  В голове его торжественно звучали гомеровские строчки: «Гнев, богиня, воспой Ахилеса, Пелеева сына…». Настроение это долго не покидало его,  и лишь в таверне, где им демонстрировали какую-то еду, произошло постепенное возвращение к действительности. После трапезы гид произнёс напутственную речь, и группа тронулась в обратный путь. Пассажиры, ехавшие впереди,  были скрыты  от Владимира Ивановича высокими спинками кресел, и он мог видеть лишь молодую женщину и мужчину, который, очевидно, был не с ней, так как к нему часто обращался мальчик, сидевший со своей мамой в следующем ряду.  Владимир Иванович  развлёк себя вопросом: молодая женщина едет одна или с этой компанией? Иногда, когда она поворачивала свою голову,  открывался её профиль, и тогда было заметно, что  передние волосы её короткой причёски зачесаны за уши.  Владимир Иванович отметил матовый цвет кожи её лица, небольшой, аккуратный нос, прямую осанку, голову,  высоко и гордо возвышавшуюся над плечами. Когда она положила свою руку на подлокотник, Владимир Иванович обратил внимание на пальцы  -  длинные, изящные, и, как ему показалось, нервные. Впечатление это возникло у него от вида ногтей, которые она, очевидно, «грызла», и потому отрастить их до нормы у неё не хватало терпения, что выдает людей экспрессивных.  Всё это Владимир Иванович отметил мельком, почти неосознанно, а вот что  привлекло его внимание, так это небольшая родинка на шее с левой стороны. Странно, но она совершенно не портила приятное впечатление, -  даже, наоборот, добавляла привлекательности её внешности: было что-то детское в этой родинке, пробуждающее сочувствие. Она  ещё больше подчеркивала матовую белизну шеи, плеч, их красоту». 

          На этом месте  Ирина отвела глаза от монитора и выпрямилась. Затем она дотронулась до своей родинки на левой стороне шеи, почти у груди,  самодовольно улыбнулась и продолжила чтение:
   «Владимир Иванович поймал себя на том, что любуется этой женщиной. Странен был этот интерес, необычен для него: он вообще стеснялся смотреть на женщин как на женщин. Случайно ли это было  или так подействовала на него встреча с Великим городом, как называл Афины гид, - он не старался разобраться ( рефлексия была чужда ему), но оставался в этом непонятном, хотя и приятном состоянии до конца поездки.   
   Вечером в ресторане Владимир Иванович вновь увидел эту женщину за соседним столом, и вновь одну, с бокалом вина ( очевидно, она уже успела поужинать ). Она сидела так же прямо, как и тогда, в автобусе, и смотрела в сторону моря. Противоположный берег был весь в огнях.  От луны до пирса протянулась серебряная дорожка. Владимиру Ивановичу  стало неловко: он почувствовал себя виноватым перед женой, в присутствии которой обращает внимание на другую женщину.
   - Володя, принеси мне, пожалуйста, вина. Полбокала, белого, - попросила жена.
  - Да, да, - заторопился он.
   Это входило в его обязанности, но  сейчас он забыл об этом.
   - Ты, кажется, расстроенный сегодня, - заметила она. -  О чём-то думаешь?
   - Нет, почему же. Просто вспоминаю нашу экскурсию.
   Ему показалось, что замешательство его было  всем  очевидно. К тому же, он заметил, что специально старается не смотреть в сторону этой женщины – верный признак его интереса.   И когда они выходили из ресторана,  Владимир Иванович, почти столкнувшись с ней в дверях, не удивился, так как думал об этом и желал этого.  Он задержался, чтобы пропустить её вперёд, и теперь уже лучше, насколько это было возможно, рассмотрел.  Она была в облегающем темно-голубом платье с открытой шеей, чёрных туфлях на каблуке  и с небольшой сумочкой ( это был клатч ) в цвет туфлям. Он  осмелился посмотреть ей в лицо и был смущён: она шла прямо на него, глаза её выражали удивление и нескрываемую радость. Очень странным это показалось ему.  Неясная работа мысли происходила в его голове  - блуждающая в памяти, но ни за что не цепляющая. Взгляд женщины произвёл в его душе смятение, и он никак не мог понять причину:  загадка сильно развлекала его, мешая сосредоточиться. Он невпопад ответил на повторный вопрос жены -  не хочет ли он прогуляться после ужина. «Да, да». – «Что – да? – улыбнулась жена, -  зайдём в номер  или пойдём гулять?»
    Наконец он справился с собой и  сказал, что согласен на любой вариант. Жена вопросительно посмотрела на него.
   - Если хочешь, подожди меня здесь. Я только на минуту поднимусь, - предложила она.
   - Да-да, разумеется, подожду,  – с поспешной готовностью согласился он.
    Лидия Ивановна ничего не сказала, лишь плечами пожала. 
   Он сел на кожаный диван, рядом с выходом на веранду, рассеянно глядя по сторонам и тут почувствовал на себе чей-то взгляд. Интуитивно он уже догадался, кто это мог быть, но не понимал, откуда у него появилась эта интуиция. В нём совершались явные перемены – наличие того особого настроения, которое держит человека в напряжении, обостряя  его чувства. Вот и сейчас:  он знал, что к нему приближается женщина в тёмно-голубом платье, черных туфлях и с клатчем черного цвета в левой руке. Она шла спокойной, уверенной походкой и  смотрела на него, не отводя глаз. Взгляд был внимательный, радостный.
   - Здравствуйте, Владимир Иванович, - сказала она. - Вы мне позволите сесть?»

    Ирина откинулась на спинку кресла и задумалась. Из этого состояния её вывел вернувшийся с пляжа Сергей Александрович.
   - Уже встала? Я  уже могу воспользоваться душем?
   - Да… Ты быстро?
   - Сама знаешь: три минуты.  Как при пожаре.
   Весь  день Ирина следила за  настроением мужем, испытывая смешанное чувство любопытства, ревности и стыда. С грустью она отмечала, что Сергей Александрович особенно нервен и возбуждён. Он вёл себя так, будто ждал кого-то, отвечал невпопад на её вопросы, суетился без надобности, а в ресторане, увидев «её», развеселился, ел с особенным аппетитом и с удовольствием пил вино. Раз Ирину поразило, как резко изменилось его лицо: оно вдруг стало скучным, над переносицей образовались две глубокие складки, нижнее веко под левым глазом  задёргалось  – этот тик появлялся у него, когда он сильно нервничал. Она обернулась, желая найти причину:  дама   ( теперь уже в дымчатом, но в таком же элегантном платье) была  на  веранде не одна. Рядом с ней сидел  молодой мужчина.  Они увлеченно беседовали.  Впрочем, говорил больше мужчина, а она, улыбаясь, внимательно слушала. «Он ревнует к этому парню, а, по-моему, это аниматор: слишком молод для неё», - подумала Ирина. Волнение мужа было ей неприятно.      

    Утром  она встала как обычно и обнаружила, что Сергей Александрович  ещё спит. Он лёг, не раздеваясь, в халате, поверх одеяла. Наверное, чтобы не тревожить её. Она приняла ванную,  не спеша оделась. Завтрак заканчивался в 10.30. Собственно, нужно было появиться в ресторане до того времени, как начнут убирать лотки с едой.  Времени было достаточно, и она решила подождать: вдруг муж проснется,  и тогда они позавтракают  вместе. Она уже знала, чем займётся: села за столик,  активировала компьютер и сразу увидела на экране незакрытый файл.  Пролистав до того места, где остановилась вчера, устроилась поудобнее в кресле и стала читать: 

«  - Здравствуйте, Владимир Иванович, - сказала незнакомка. - Вы мне позволите сесть?»
  - Да-да, конечно, - заспешил он, будто его застали врасплох за чем-то постыдным.
   Она села рядом, почти вплотную к нему, окинула нежным взглядом его фигуру, лоб, поседевшие и поредевшие волосы, лицо, счастливо, как во сне,  улыбнулась.
   - А вы забыли меня, уже не помните, наверное.
  Владимир Иванович, пораженный, смотрел на неё…
   - Простите… - сказал он, - простите... А…?
    - Ну вот! – рассмеялась она, бесшумно похлопав в ладоши. - Конечно же, Анна!
   Воздух от её рук пришёл в движение, и Владимир Иванович почувствовал запах духов, смешанный с запахом её тела. Это вызвало в нем сильное волнение, он смутился ещё больше.
    - Помните, - она продолжала улыбаться, почти смеялась,  - «отношение Настасьи Филипповны к мужчинам обусловлено реактивным чувством, возникшим под влиянием культурных запретов нечистой любви»? Но вы -  вы, наконец, решили для себя, что в жизни более важно  – «дешевое ли счастье или возвышенные страдания»?
   Владимир Иванович уже сам улыбался – и так же счастливо. Да, конечно, он вспомнил эту странную девочку, студентку, с её упорным стремлением ставить медицинские диагнозы литературным героям, с её склонностью к психоанализу, с конфликтным, как тогда казалось Владимиру Ивановичу, характером. Она настойчиво, и даже с явным вызовом, делала акцент на религиозный пафос творчества писателя.
     - А знаете ли, Владимир Иванович… - она вдруг стала серьёзна, посмотрела на него строго. – А знаете ли, Владимир Иванович, что я была влюблена в вас? Вы ведь женщинами совсем не интересовались и потому не замечали вовсе. Вы и сейчас, похоже, не изменились.
   Она сделала небольшую паузу, во время которой Владимир Иванович не только ответить, но и смутиться не успел, -  глаза её опять стали добрыми, хотя и немного грустными. Тут она неожиданно коснулась его руки, Владимир Иванович почувствовал жар её ладони и понял, что готов подчиниться её власти. Никогда он не испытывал такого раньше. Да никогда, наверное,  не испытает впредь.
   И уже озорно и нервно она добавила:
   - А знаете ли, дорогой мой, милый Владимир Иванович, что я и до сих пор люблю вас? Нет? Так я хочу, чтобы вы это знали. Мучайтесь теперь, страдайте. Потому что… ( и она опять стала задумчива и серьёзна ) потому что мы никогда больше не увидимся.
    - Ни-ко-гда, - повторила медленно.
     Владимир Иванович не умел и не мог ничего отвечать:  волнение мешало, сердце его билось так, что он почти слышал его удары.   
    Вздохнув, Анна встала.
   - Завтра я уезжаю. Уезжаю навсегда. Бегу от прошлого. Из России, от себя… Не знаю, получится ли… Если не получится…
   Она не договорила -  как бы махнула рукой… Голос её теперь звучал спокойно:
   - Теперь уже все равно. Пошла к себе.  И ещё вот что: ночью я плохо сплю. Ложусь рано, засыпаю быстро, но в два часа просыпаюсь и не могу уснуть. Тогда иду на море и после уже сплю до самого утра покойно. В два часа.  Прощайте. Не придёте – я пойму.
   Она повернулась и пошла, не дожидаясь лифта, вверх по лестнице. 
   Владимир Иванович был подавлен. Будто не он сейчас сидел здесь, а тот молодой преподаватель, каким он когда-то был. И   безумная мысль о том, что он пропустил главное в жизни – своё счастье,  испугала его…
  - Что с тобой? – спросила жена, заметив, как изменилось его лицо.
  - Не знаю, Лида… - задумчиво ответил он, - Я сейчас видел человека… молодую женщину, девушку… Она когда-то была моей студенткой.  Узнала меня, и мы разговорились.
  - И это тебя расстроило? Ты на самого себя не похож. Вы о чем-то неприятном говорили?
   - Вспоминали наши семинары.
  - И что же?
   - Знаешь… - Владимир Иванович виновато посмотрел на жену, - она призналась, что была неравнодушна ко мне и до сих пор...
  Он не договорил.
- Но разве такая новость может быть причиной уныния? – несколько натянуто улыбнулась она. – Если бы ты услышал обратное – тебя можно было бы понять, а так… Ты мне покажешь её?
   - Она завтра уезжает.
   -  Ей здесь понравилось?
   В голосе жены было заметно облегчение.
    Владимир Иванович не ответил на вопрос.
      - Совсем уезжает. Из России.
     - А-а, так вот почему ты расстроился, дорогой!
   Лидия Ивановна не ревновала. Не потому, что её супруг относился к тому типу безынициативных и застенчивых в этом отношении мужчин, за которых можно не волноваться, а потому, что между ними было полное доверие. К тому же, Владимир Иванович был человеком глубоко порядочным. Такие мужчины, выражаясь языком обывателя, не ходят налево. Существует, правда, и одна опасность: они легко попадаются в сети слишком, скажем так, настойчивым женщинам.
   - Что же, ты готов пойти гулять? Сегодня я предлагаю выйти за территорию.
    Владимир Иванович поддержал жену. Ему и раньше хотелось больше узнать о том месте, где они отдыхают.
     За воротами их встретила темень кромешная: дорога, проходящая мимо,   была узкой, без пешеходных зон, освещалась лишь на отдельных участках – лишь там,  где встречались населенные пункты, и идти вдоль неё,  по пыльной траве, было неудобно и  рискованно. Дома в деревне, в которую они зашли,  выглядели довольно прилично, хотя и без помпезности. На участках можно было заметить элементы парковой культуры: перголы в виде колонн, миниатюрные скульптуры, скамейки для отдыха, небольшие декоративные пруды. Тут же были и грядки с посадками. Открытая веранда – непременное условие таких домов. Всё свидетельствовало о том, что сдача в аренду – основная статья дохода местного населения. На территории некоторых владений стояли небольшие семейные церквушки. Улицы были освещены, но пустынны -  в общем, картина везде одинаковая: молодёжь  стремится уехать в город, в столицу, где есть работа, в деревне же  остаётся старшее поколение, которое несёт бремя содержания имущества. На взгляд российского туриста, да и вообще, наверное, туриста,  жизнь здесь может показаться достаточно спокойной и обустроенной.  На веранде одного из домов за длинным, в полверанды, столом сидели мужчина и женщина.  Перед ними стояли  два бокала с красным вином. Они  проводили глазами проходившую мимо них пару. Было тихо – ни звука. «В два часа!..» - явственно раздалось в голове Владимира Ивановича. Он испуганно взглянул на жену: не услышала ли она этот голос?
   После прогулки он лежал с книгой, но не делал попыток вникнуть в смысл прочитанного.  Особое, давно забытое настроение владело им. «Что  со мной?  - думал он. –  Я ли это?..  «В два часа!..» В два часа!  Пускай же поскорее придёт завтрашний день!»    Завтра её уже не будет здесь и жизнь пойдёт – по-прежнему спокойная, понятная, с обычными  радостями, мелкими огорчениями,  - жизнь, вошедшая в наезженную  колею,  освященная постоянным трудом; с событиями, которые, не вторгаясь разрушительно в его жизнь, разнообразят её; жизнь с человеком, которого он уважает, к которому привык,   почти любит и без которого уже не мыслит своё существование…
   Когда Владимир Иванович вышел из ванной комнаты, Людмила Сергеевна уже была в постели.
   - Ты ложишься? А у  меня глаза  слипаются. Устала после прогулки, и  давление, кажется, пониженное.  Аппарат, к сожалению,  не взяла.
   - Я позвоню на ресепшен -  наверняка у них есть. А  лучше схожу, сейчас же.
   Он стал одеваться.
   - Не беспокойся, не надо, - остановила она. -  Я уже сплю. Ты, если хочешь смотреть телевизор, – включи. Мне это не будет мешать.
   Владимир Иванович знал, что жена не может спать при включенном телевизоре и говорит это лишь потому, что не желает доставить ему неудобство.
   - Нет, я тоже устал.
        Он действительно устал в этот день, даже, может быть, более супруги. И физически, и душевно. Жена засыпала быстро, если ей ничто не мешало, и это всегда действовало на него успокаивающе. Когда, в редких случаях,  он оставался дома один, то ложился  поздно и никак не мог заснуть. И теперь, услышав ровное дыхание жены, он задремал… «В два часа!...»  Дрёма, охватившая было его, мгновенно исчезла, и чувство преступника, которому он не мог предаться свободно при жене, вернулось к нему с новой силой.    
      Итак,  «в два часа»! Владимир Иванович встал с кровати,  оделся и  вышел из номера. На этаже  стояла тишина. Не вызывая лифт,  спустился по лестнице в холл. Там было также пусто и тихо. Даже дежурный администратор отсутствовала. Владимир Иванович посмотрел на часы: ровно два! Он был в сильном волнении и не мог решить, вернуться ли ему в номер, остаться здесь или выйти на воздух, чтобы успокоиться и  привести свои мысли в порядок. Всё ещё пребывая в нерешительности,  он стал медленно обходить колонну и…  увидел её...
   -  Была уверена, что придёте.  Иначе не могло быть.
   Он не знал, что отвечать. Стоял в растерянности – удивлённый  и   не принадлежавший себе. Пляжная сумка, босоножки на тонких ремешках могли бы странно смотреться с чёрным платьем, больше походившим на вечернее, но это не нарушало гармонии,  выглядело естественно и лишь подчеркивало её молодость и зрелую красоту.
   - Идёмте.
   Прозвучало как приказ. Владимир Иванович повиновался.
   - Если вам видится это  странным, можете вернуться. Ещё не поздно.
      Ему послышалось  в её словах сочувствие к нему и в то же время  решимость отвергнуть условности - быть может, для него важные. Она  давала ему свободу выбора. Впрочем, была уверена в своей власти. Не столько  власти, сколько   правоте…
   Анна никак не могла выбрать место: ничто не нравилось ей. Поднялись на пирс и прошли в сторону моря. Здесь чувствовался ветерок, освежающий, но тёплый.
   - Взгляните на небо, - предложила она. – Оно почти чёрное, и звёзды смотрятся здесь ярче.  Это производит странное впечатление: вы очарованы этим небом и в то же время испытываете чувство вины. Будто предаёте себя. Я смотрю на него, а вспоминается другое – такое же высокое, поражающее воображение, но только тёмно-синее, знакомое – с Большой Медведицей на её законном месте. А к этим звёздам нужно будет привыкать.
     Море было спокойно, оно спало, и от этого ещё больше чувствовалась мощь этих огромных масс воды, по поверхности которых от двух чуть различимых во тьме маяков пролегли до берега серебряные дорожки.  Противоположный берег мерцал редкими огнями.
   Она пошла назад и, не дойдя до берега, спрыгнула на чужую территорию.  В темноте  пляж и берег здесь выглядели неухоженными и дикими. Растительность,  казалось, росла сама по себе, без какого-либо надзора. Не видно было и цветов, хотя между корпусами цветники наверняка были. Как и везде на острове, здесь росли оливы – но росли они будто сами по себе.  Неухоженность, полудикость пляжа имели и свою прелесть. Казалось, ты скрыт здесь от постороннего взгляда и  можешь чувствовать себя свободным – тем, кто ты есть на самом деле или каким должен быть.
     У разросшегося высокого кустарника в нескольких шагах от берега она заметила топчан, который хозяева, наверное, поленились убрать.
   - Ну вот, здесь и будем купаться.
   Она положила на топчан свою сумку, потянулась, подняв руки над головой, как бы освобождаясь от чего-то тяготившего, глубоко и с наслаждением вздохнула. Потом, не оборачиваясь к нему, сказала:
   - Отвернись.
   Владимир Иванович повиновался. Он слышал, как она расстегнула молнию, слышал шорох платья, скользившего по её коже, чувствовал, или угадывал,  её движения.
   - Пошла, - сказала она. – И ты иди. Увидишь, как будет хорошо.
   Владимир Иванович боялся обернуться, а когда осмелился, увидел, её, стоящую в воде недалеко от берега. Никогда он, казалось, не видел такого прекрасного тела. Это было волшебство. Да он и всё, что сейчас происходило с ним, не воспринимал как реальность. Он разделся, положив брюки и рубашку так,  чтобы они не касались её платья, потому что оно было священно для него. В детстве он стеснялся своего тела, так как, в отличие от многих ребят во дворе и в классе, никогда не занимался спортом. Сейчас это стеснение вернулось к нему, и, чтобы избавиться от него, он поспешил войти в воду. Анна была уже далеко.
     - Владимир Иванович, ну что же вы?! – услышал он её голос.
   Он поплыл к ней, старясь не сбиться и не уйти в сторону. Затем  перевернулся  на спину. Когда смотришь  на небо  не с земли, а отсюда, покачиваясь на воде вверх лицом, оно ещё больше поражает своей красотой и величием. Кажется, здесь ты ближе к разгадке какой-то страшной, но желаемой  тайны, и предчувствие того, что это может разрушить тебя, завораживает и лишает воли, как лишает воли человека, стоящего над пропастью. Но есть и другое – восхищение величием и красотой  мироздания, частичкой которого ты являешься. Он почувствовал себя свободным.
   - Согласитесь, что необыкновенно, - она будто угадала  его настроение.
      Здесь, при виде этого неба, Владимир Иванович почувствовал такое умиротворение,  что сам удивился своему настроению и связанному с ним чувству свободы.
    - «Открылась бездна, звезд полна..». – негромко, но с воодушевлением продекламировал он, лишь теперь,  когда жизнь его давно  перевалила на вторую половину,  почувствовав магию слов, которые воспринимал здесь по-своему:  «Скажите, что нас так мятёт?»
   -  «Звездам числа нет, бездне – дна!»  – продолжила Анна. – И вот ещё: «Светил возженных миллионы  в неизмеримости текут…». Как хорошо!  Удивительно: как много всего переменилось, а небо и море  остались прежними. И останутся такими после нас. И после тех, кто будет жить после. Как грустно, не правда ли? Как грустно и как хорошо.
  - Отчего же грустно, если хорошо?
   Он был согласен с нею.
 - Оттого что мы здесь с вами одни, и никого, и то, что я желала, случилось. Хорошо, что ночь… море, небо, звёзды. И хорошо, что грустно и сердце готово остановиться от этой грусти. Так бывает при прощании.
   Владимир Иванович слушал молча. Странно, но он понимал эту женщину, хотя всё было ново для него. Он знал о существовании той сложной внутренней жизни,  которой жили люди, чьи биографии он знал почти наизусть, но сам он был слишком далёк от этого. Этот шанс представился ему,  и это разрушило его спокойствие -  то состояние души, которое многие называют счастьем.  Лишь сейчас он понял ущербность такого счастья.
   Они возвращались. Он первым коснулся ногами дна, потому что был выше её ростом, и когда она подплыла к нему, ей пришлось опереться на его плечо, чтобы удержаться. Тогда он в смущенье  сделал ещё несколько шагов, и она встала рядом с ним – лицом к лицу. Он почувствовал, как она приблизилась к нему вплотную, левой рукой обвила его шею  и, слегка потянув на себя,   приникла губами к его губам…
           - Пусть заходят и вновь восходят звёзды,
      Помни: только лишь день погаснет краткий,
      Бесконечную ночь нам спать придется.
      Дай же тысячу сто мне поцелуев…

   Ещё долго потом он  чувствовал  солёный вкус её губ,  прикосновение её тела, видел яркие звезды, закружившиеся в хороводе на огромном, черном, бездонном небе, слышал тихий плеск воды у берега... 
   Светало, хотя в шагах  пятидесяти всё ещё было в дымке. По берегу ходил молодой грек,  поправляя ряды шезлонгов. Второй работник протирал столики и  собирал граблями мусор, оставленный отдыхающими на песке. Слышался волнообразный шум воды, орошающей цветы и траву. Когда распылитель разворачивался в их сторону, шум становился явственнее, и опять уходил.
   - Пора, - сказала она, когда они остановились.
   Владимир Иванович молчал.
   - Ты будешь помнить меня? –  спросила она. -  Не надо, иначе  мне будет неспокойно.
   «Почему?!» - хотелось крикнуть ему, но он понимал, что спрашивать нельзя, понимал, что никогда уже не будет жить так, как жил,  потому что теперь знает, что  упустил то, без чего жизнь не может быть полной и о чём  лучше не догадываться: ведь тот, кому открылась правда, становится несчастным – и нужно ли это?  Разве он в силах теперь отказаться от этой беды?
   Он остался один. Уже совсем рассвело. От бессонной ночи и переживаний тело казалось невесомым и бесчувственным, а мысли никак не могли сформироваться во что-то определенное.  Как теперь жить? Что будет с Лидой – как сказать ей, что он погиб и несчастен? И в чём его вина? Лжец он или жертва и готов ли  отказаться от всего, что случилось, или это  будет таким же предательством? 
    Он поднялся на свой этаж и осторожно, старясь не делать лишнего шума, открыл дверь. Странная тишина стояла в номере. Не спокойная, отрешённая, какая бывает, когда люди мирно спят, не терзаемые тревогами,  а тишина мёртвая,  гнетущая, разрешения которой ты боишься, хоть и ждёшь.  Владимир Иванович понял, что жена не спит. Чтобы не оскорбить её, он, не раздеваясь,  лёг поверх одеяла на своей стороне и как только закрыл глаза, картины произошедшего закружились  в  сумасшедшем калейдоскопе, тело его полетело в бездну….   
  Спал он  недолго и проснулся вдруг. Солнце сквозь задернутые шторы уже наполнило комнату матовым светом. Он встал, надел  халат и прошел в ванную. Они привыкли к тому, что, уходя на завтрак, основную уборку поручали коридорным. Лишь наскоро заправляли кровать и следили, чтобы слишком интимные вещи не оставались на виду. Сейчас же он обратил внимание на то, что  его полотенца были аккуратно сложены и лежали на полке, пол был сух, носки выстираны и висели на полотенцесушителе вместе её полотенцем, зубные щётки, мыло, бритва, лосьоны, как и всегда, находились на своих местах, но в расположении их наблюдалась какая-то особая, осуждающая аккуратность.  В комнате, кроме постели,  во всём был виден тот же порядок – начиная от прикроватных тумбочек и заканчивая маленькой прихожей. Он подошёл к окну и раздвинул шторы. Лидия сидела в кресле на балконе. Ему было неловко подойти к ней и сказать что-нибудь привычное, за что потом будет стыдно, но она сама выручила его: 
   - Встал? Доброе утро. Скоро завтрак. Я уже готова.
  Она сказала это, как обычно,  спокойно и приветливо, и все-таки угадывалась в её голосе какая-то искусственность: видно, спокойствие это давалось ей нелегко. Лицо у неё было осунувшееся, бледное, и макияж не мог скрыть круги под глазами.  В глазах этих, Владимиру Ивановичу показалось, был страх. Она не спросила, хорошо ли он спал, как себя чувствует – значит, спрашивать было нельзя, иначе на свет выплыла бы фальшь, к которой они не привыкли и которая сейчас мучила обоих.   Весь день они большей частью молчали: она читала, он же  все время думал о том, что произошло накануне, был нервен, расстроен. Ему очень хотелось пойти туда, где он провел прошлую ночь, но он знал, что делать это не имеет права, если не хочет причинить Лидии боль. Они обменивались фразами,  вежливыми и общими, и никто из них не задавал вопрос, почему они так странно ведут себя.   С заходом солнца и приближением вечера Владимир Иванович затосковал сильнее, и скрыть это было уже невозможно. За ужином он выпил бокал вина, а Лидия сделал вид, что не заметила это. Спать они легли рано. Он долго ворочался  и никак не мог уснуть. Шёл второй час, и тогда, решив больше не мучить себя,  он оделся, вышел из номера и спустился вниз.
   Администратор на этот раз была на месте. Она посмотрела на него вопросительно, но, поняв, что её услуги не требуются, вернулась к своим делам. В холле, как и тогда, никого не было. Чувствуя, как часто забилось его сердце,  Владимир Иванович стал обходить колонну и…   вздохнул с облегчением: никого! Но он уже не владел собой: его влекло туда, где они были вчера…
     На пирсе прогуливалась молодая пара, тогда он перешагнул через заграждение и пошёл вдоль берега. Здесь было так же тихо и безлюдно,  но теперь  деревья, кусты, берег - казались чуждыми и даже враждебным. И он сам казался  здесь  ненужным, чужим, и не только море было равнодушно к нему, но и небо, и звёзды – их блеск теперь был холоден, а вчерашнее очарование исчезло.  Было ветрено и, как ему показалось, прохладно. Его стало знобить, и он сел на топчан, который остался на прежнем месте. Он не помнил, когда плакал последний раз. Наверное, это было очень давно, в детстве.  Слёзы не принесли облегчения,  да этого и не нужно было. Владимир Иванович встал и быстро пошёл назад. Там, в отеле, горел свет, в номере спал родной человек – и, наверное, там его ждал ответ…»
   
    Ирина посмотрела на Сергея Александровича и решила: «Пусть выспится".  Она  встала, неторопливо привела себя в порядок  и, уже не глядя на мужа, тихонько вышла из номера. 
   Сергей Александрович лёг поздно  и заснул лишь под утро. Мучило его то, что он не знал, чем закончится история, о которой писал.  Как она должна развиваться, он представлял себе и ранее -  в картинах, диалогах, жил со своим героями, как это всегда бывало с ним, в воображаемой действительности. Но вот конец не виделся ему. Конечно, в жизни все  как-то устраивается. Непросто, порой даже жестоко, но утраивается. Но вот каким образом ему, как арбитру, желающему, чтобы все совершилось по справедливости и ничьи права, как говорят юристы, не были бы нарушены, привести своих героев ( а в его воображении это были реальные люди ) к  согласию, в том числе и с самими собой,– он не знал. Вчера, когда он спал так же тревожно почти всю ночь, к нему вдруг пришло это счастливое решение  и он испытал радость откровения. Но когда проснулся, никак не мог вспомнить пришедшее во сне, пока не понял, что это был самообман… 
     Ирина волновалась  и  не пыталась скрыть от себя причину  этого волнения. Та, которая её интересовала,  сидела почти рядом ( достаточно было повернуть голову ) и, как всегда, одна. На веранде уже никого не было. Ирина специально обошла стол, за которым сидела незнакомка, чтобы лучше рассмотреть её. На шее, ближе к ключице, не было родинки, и это было приятно Ирине. Она исподволь следила за этой женщиной,  почти бессознательно сравнивая её с собой. Та была или казалась несколько моложе её, выше ростом ( Сергей Александрович любил высоких женщин ). Что касается фигуры -  трудно было бы отдать предпочтение кому-либо.  Может быть, эта дама выглядела несколько изящнее и привлекательнее, что легко объяснялось её положением:  одинокие женщины уделяют  больше внимания  своему внешнему виду.  Ирина Владимировна приехала сюда  с мужем,  её  профессия, статус,  среда общения  накладывали свой отпечаток на манеру держаться, одеваться, предъявляли свои требования к восприятию личности, и доброжелательность была одной из основ этих требований.  Сейчас же она не могла понять, готова ли следовать этому принципу. «Соперница» в её ревнивых глазах выглядела безупречно. К тому же, в ней было то, чего не хватало Ирине: женщина, таящая в себе загадку, привлекает мужчину. Особенно мужчину,  склонного к увлечению. Таким был Сергей Александрович, вот почему Ирина так пристально, так изучающе следила за  ней. В её глазах образ незнакомки сливался с той, о которой она только что читала, и она невольно приписывала черты, присущие выдуманному персонажу,  реальному человеку. Ирина ещё раз оценила её фигуру, манеру держаться. Придраться было не к чему. Платье сидело на ней безупречно – облегающее,  но без какого-либо намёка на  вульгарность.  Женская интуиция не давала Ирине покоя, предупреждая об опасности.  У неё, как умной и проницательной женщины, была способность смотреть на другую женщину глазами мужчины. Да, несмотря на более чем приличный вид, чувствовалось в этой спокойной,  изящной  женщине то, что можно назвать соблазном. Таких часто  называют «роковыми»… «Ух!.. Куда меня занесло с утра! - очнулась вдруг Ирина Владимировна. – Это нехорошо. Это глупо. Это ненужно. Прочь!»   Она быстро стала пить кофе, отделяя кофейной ложечкой кусочки пахлавы и кладя их в рот. Затем решительно повернулась лицом к соседке и, манкируя приличиями, сказала с улыбкой:
   -  Здешний кофе, кажется, неплохой.
   - Да-да, - поспешила ответить та.
   Ирине показалось, что дама  обрадовалась возможности общения. Понимая, что преследует корыстную цель, Ирина подавила в себе совестливое чувство как ненужное и опасное в ее положении.
   - Вы давно на отдыхе? – спросила она.
 -  Вторую неделю. Сегодня - последний день.
   Внутри у Ирины будто разжалась пружина, которая держала её в напряжении  эти два дня.
  - Вам понравилось здесь?- спросила она, желая лишь сказать что-нибудь.
 - Очень.
-  Желаю вам хорошей дороги и мягкой посадки, - сказала она и встала.
- Спасибо.
    Взгляд дамы выражал озабоченность: странным ей показался этот разговор. Но Ирину это уже не беспокоило. Да, пусть глупо, даже  неприлично, но она  не могла  и не хотела  более мучить себя. И, наконец,  разве она совершила какое-то преступление, недостойный поступок?    
   Вернувшись в номер, она застала Сергея Ивановича за работой.
  - Ты так сладко спал, что я не рискнула тебя разбудить. Пойдёшь со мной прогуляться?
  - Не сейчас, Ирочка… - он поднял руку и пошевелил нервно пальцами, как бы говоря: извини, мешаешь...
   -  Я решила съездить в Халкиду. Тебя ждать?
   Сергей Александрович, не отрывая взгляд от монитора,   промычал что-то невнятное.
   - Понятно, - сказала Ирина и не стала больше беспокоить мужа.
   Он поблагодарил её кивком головы и продолжал мудрить над текстом. Развязка никак не давалась ему, и он нервничал. Недовольно морщась, перечитал написанное:
   «Ранним утром ( все ещё спали, и в коридоре было тихо )  у них состоялся разговор. Лидия, с уставшими глазами, немного распухшим и покрасневшим носом, чего не могла скрыть пудра, сидела в кресле. Владимир стоял рядом.  Он мучился страданиями жены и оттого, что был бессилен помочь ей.
   -  Володя, ты добрый, честный… Прости меня, - она хотела дотронуться до его руки, но, испугавшись, что ему будет неприятно, быстро отвела руку.
   - За что? – тихо спросил Владимир Иванович, хотя почти понимал её.
   - За то, что, кроме тебя, у меня никого нет, - она с трудом выговаривала слова: - За то, что люблю тебя и не могу без тебя,
   - Не сердись, - продолжила она, - я найду в себе силы…
   Лицо её страдальчески сморщилось, и она закрыла его руками.
   - Извини за глупость мою, слабость, за эту театральность... Я думала, что я сильная женщина… Нет, не могу… Прости.
   - Ну что ты говоришь? – мучась, отвечал Владимир Иванович.  – Это я перед тобой виноват.
   При этих словах Анна Николаевна вздрогнула, будто от удара, и злое выражение исказило её лицо.
   - Перестань! – почти крикнула она, встала и вышла из номера.
   Владимир Иванович внутренне обессилел. Напряжение последних дней давало себя знать. Он понимал, что должен  что-то сделать: жестоко оставлять человека наедине со своим горем, -  но  и сам чувствовал себя несчастным».
   
     Ирина вернулась к вечеру, поздно,  - и с покупкой, сказав, что это секрет, который  раскроет в  ближайшее время. Впрочем,  тут же пояснила:
   - Я решила побаловать себя - и немного потратилась.
   - И очень хорошо сделала, - одобрил Сергей Александрович.
   
  Когда они легли и погасили свет, она дотронулась до его руки... Это был знак. Сергей Александрович, который  в начале их отношений всегда сам проявлял инициативу, с годами привык к тому, что жена не готова принимать его ласки каждый раз, когда у него возникало желание, и, как человек тактичный,  ждал, что  она сама сделает первый шаг. Это стало происходить реже, но зато придавало таким встречам больше остроты. Теперь же Ирина Владимировна  пришла к грустному выводу: если раньше Сергей  Александрович хоть и неохотно ( она это чувствовала )  был вынужден подчиняться, то со временем стал видеть в  этом определенное преимущество.  Возраст  ли  был причиной тому или чувства его были уже лишены  свежести, какой они были исполнены когда-то? Нет ли здесь и её вины: не упустила ли она что-то важное, сознавая свою власть над ним – в силу своей молодости, внешней привлекательности, ума? Да, он уже в том возрасте, когда будущее не сулит соблазны, но всё-таки – не совершила ли она ошибку, уверовав в то, что сила её женского обаяния всё так же велика и владеет его сердцем? Она всегда чувствовала себя украшением мужа, явным доказательством его достоинств – таланта, ума, мужественности. Но не сыграла ли эта уверенность злую шутку с ней?    Только сейчас она ясно поняла, что не только привыкла к своему мужу как родному человеку, но и продолжает любить его - конечно,  уже не той любовью восторженной девочки к красивому, опытному мужчине, её преподавателю, но любовью более глубокой, хотя внешне спокойною. Бог и природа не дали Ирине Владимировне счастья материнства, и поэтому на Сергее Александровиче была сосредоточена вся жизнь её души… Она дотронулась до его руки.
     - Ты что, Ира? -  спросил он.
    - Так, спокойной ночи, - ответила она,  оскорбившись.
   - Спокойной ночи, дорогая.

   Сергей Александрович ворочался и не спал. Жена заметила его волнение за ужином, знала причину, но не находила возможности сказать ему, что той, которую он так очевидно ищет глазами, уже нет в отеле. Ей было и жалко его и в то же время неприятно. Наконец она  обиделась:  сказала, что устала после поездки, неважно себя чувствует и хочет отдохнуть.  Ушла, почти со злорадством  думая, как он будет тщетно метаться в поисках предмета своего увлечения. Представляла, как скажет ему: «Что ты мечешься? Ну уехала твоя пассия. Сегодня. После обеда. Пожалуйста, возьми себя в руки, а то у тебя такой жалкий, неприличный вид».   «Нет, - говорила она себе, -  это будет слишком грубо по отношению к нему и, к тому же, оскорбительно для меня. Я  не могу ревновать: я гордая, привлекательная, умная женщина! Я же вижу, как в институте многие завидуют ему, и он должен гордиться мной.  Я молода, разумно молода - не настолько, чтобы мужчину считали неадекватным, а женщину подозревали в корысти. Что же ещё надо ему?». Так или почти так говорила себе или чувствовала Ирина. Мысли эти не давали ей заснуть. Она слышала, как Сергей Александрович осторожно, стараясь не шуметь, встал и сел за компьютер. Ну вот, подумала она, утром опять придётся завтракать одной.  Может быть, не мучить его и сказать правду: уехала она? У-е-ха-ла!

  Сергей Александрович неподвижно  сидел, облокотившись о  стол и  подперев ладонью голову. Он старался  понять  своих героев и ответить на вопрос:  способны ли они на неординарные поступки, бунт, смирение, готовы ли к серьёзным  изменениям в своей  жизни, имеют ли мужество сохранить верность, пожертвовать своим счастьем ради спокойствия другого?
   Отчаявшись найти выход, он встал и вышел из номера.  Шёл второй час ночи. В коридорах, холле  было пусто и тихо. Через стеклянные двери Сергей Александрович вышел на веранду и  по лестнице спустился к морю. Пройдя вдоль стены, построенной, как и многое здесь, из белых блоков, в конец пляжа, он оказался на соседней территории, где в  глубине, за деревьями, виднелось скромное здание отеля с крытой площадкой для отдыха, тускло освещённой и пустой. Луна куда-то исчезла, пахло водорослями, выброшенными на берег, и всё здесь казалось нежилым, заброшенным и враждебным. Море было неспокойно и тоже враждебно. Без луны небо казалось скучным и каким-то недорисованным. Сергею Александровичу стало не по себе, и он  уже пожалел, что пришёл сюда.
   Возвращался он быстро с единственным желанием поскорее оказаться в номере и уснуть, но, не дойдя до корпуса несколько шагов, вдруг остановился: на веранде кто-то был. Он стал подниматься по лестнице... Сердце его стучало так, что, казалось, оно остановится... Молодая женщина, лица которой он не мог видеть, сидела прямо, не касаясь спинки кресла, положив правую руку на стол перед собой, а левую держа на колене.  Чёрное облегающее платье с небольшим вырезом на груди подчёркивало стройность её фигуры.   Сергей Александрович подошёл ближе. Свет был неярок, и всё-таки он разглядел родинку на левой стороне её открытой красивой шеи… «Не может быть! – подумал Сергей Александрович. – Я схожу с ума?». Женщина медленно повернула голову в его сторону…
   - Ирина! –  вскрикнул изумлённый Сергей Александрович и с облегчением признался: - Как хорошо, что это ты!
   В словах его была неподдельная радость. Он сел рядом, взял её руку и  почти до боли сжал.   
   - Как хорошо, что это ты! Прости меня, милая. Это была болезнь, и я,  кажется, выздоровел. Не мучь себя больше.
   - А ты? - спросила Ирина.
  - Наваждение прошло, милая. Пойдём домой. Завтра нас ждёт новый день. 
   Когда Сергей Александрович вышел из ванной, жена уже спала и ровно и неслышно дышала. Он с нежностью посмотрел на её затылок, обнажившуюся красивую руку, которою она держалась за подушку,  фигуру, узнаваемую под  простыней, – и улыбнулся. Затем  лёг и погасил светильник. Минуту он лежал, все еще пребывая в том настроении возбуждения и грусти, которое у него всегда было после успешного ( или, как ему казалось, успешного ) завершения какого-то дела, как почувствовал лёгкое прикосновение к своей спине. Женская рука чертила ногтем какой-то знак. Сергей Александрович радостно улыбнулся и напрягся в желании разгадать. Это не было похоже на буквы. Рисунок повторился ещё раз, и ещё…  Да, конечно, догадался он:  сердце! Он повернулся лицом к жене, поцеловал её в глаза и почувствовал на них влагу. Жалость, нежность к ней и  ощущение счастья смешались в его душе…   Ирина шептала, отвечая ему своим телом, руками, губами:
                -  Пускай восходит день и меркнет тенью бледной...
                Для нас, как краткий день зайдет за небосклон,
                Настанет ночь одна и бесконечный сон.
                Сто раз целуй меня, и тысячу, и снова...
            

  Когда она заснула, Сергей Александрович встал, сел за стол,  перечитал последнюю страницу текста, чтобы вновь оказаться в той реальности, которую создал в своем воображении, и пальцы его забегали по клавишам: 
     "Оставшись один, Владимир Иванович какое-то время  ходил по комнате,  будто в лихорадке. «Нет, - сказал он, остановившись,  - так нельзя! Несправедливо, подло. И разве я смогу жить без неё? Разве она сможет? Разумеется, сможет, но разве это честно?» 
   Лидия стояла на пирсе, в самом конце, у маяка. Владимир Иванович не мог ясно видеть, но догадывался, что она стоит с закрытыми глазами, лицом к всходившему солнцу, несчастная и одинокая. Сердце его сжалось от переполнившего его чувства нежности, и он почти побежал к ней.
    - Лида, знай: ты дорога мне, всё может случиться с человеком.  Надо жить, надо дорожить друг другом…
    Он говорил слова, которые  не мог сказать тот   наивный человек, каким он был раньше. Кажется, он повзрослел за одну ночь и  только сейчас  понял всё то, о чем читал в книгах, но  никогда не верил, что это может иметь отношение к нему.
   - Лида, я даю тебе слово, что всегда буду рядом.
   Он хотел сказать «прости», но уже понимал, что  этого говорить не нужно. Откуда-то взявшаяся мудрость подсказала ему это. Он обнял   жену, и она не сразу, ещё колеблясь, ответила ему, прижавшись к его груди. И когда Владимир Иванович через минуту взглянул ей в лицо, увидел её глаза  – мокрые от слёз и счастливые…    
    Так закончилась эта история.  Что будет дальше –  зависит не от нас. Пусть эти  добрые, честные, порядочные  люди сами определяют свою судьбу».
    Сергей Александрович  дописал последнюю фразу, встал и вышел на балкон. Ему казалось, он нашел правильный выход.
   Рассвело. Почувствовав, что кто-то трогает её за плечо, Ирина с трудом открыла глаза и увидела счастливое лицо мужа.
   -  Разве уже вставать? – тихо и жалобно спросила она.
  - Нет-нет, милая, ещё рано.
   Она взяла его руку и прижала к губам.
  - Ирочка, я понял: никто не вправе решать судьбу другого человека.  Жизнь сама должна подсказать…
   -  «Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет»… - пробормотала она, засыпая.
  - Не шути, постой. Пусть они сами разбираются в том, что произошло. Зачем я буду навязывать им своё решение. Ну какой я судья?
  - Мм… открытый финал… Умберто Еко… 
     Она спала...   Сергей Александрович вышел из номера. Утро было чудесное.

     Остаток отпуска они провели также чудесно. Вернулись домой отдохнувшие и  нацеленные на работу,  без  которой их жизнь была бы не так полна. Главное же: они были  довольны, что выдержали выпавшее на их долю испытание, не предав свою любовь. Оба чувствовали  обновление.   Особенно  Сергей Александрович. Теперь иногда,  в обстановке камерной, не формальной, особенно если при этом он позволял себе выпить немногим больше обычного, он  утверждал, что право писать имеет лишь тот, кто родился с фамилией Чехов или Бунин, иные же лица за такого рода деятельность должны неминуемо подвергаться уголовному преследованию. Он говорил это  в шутку, но почему-то глаза у него при этом были серьёзные.