Береги душу свою 14 глава

К кому возопию, Владычице? К кому прибегну в горести моей, аще не к Тебе, Царице Небесная? Кто плач мой и воздыхание мое приимет, аще не Ты, Пренепорочная, надеждо христиан и прибежище нам грешным? Кто паче Тебя в напастех защитит? Услыши убо стенание мое, приклони ухо Твое ко мне, Владычице Мати Бога моего, и не призри мене, требующего Твоея помощи, и не отрине меня грешного…»
  Молитва ко Пресвятой Богородице  ( Канон молебный к Богородице)

 
Май 1951 года. Ночь, весь дом спит. Ольга сидит за столом подперла голову рукой, пригорюнилась: «Вчера мне исполнилось сорок лет. Большая часть жизни прожита, а ничего в ней не нажито, даже своего угла нет.   Тут еще эта неожиданная беременность, как Ивану сказать? Но и откладывать разговор уже нельзя».
 
Ольга напекла с утра пирожков с картошкой,  подала Ивану  со сметаной – его любимая еда. Была весь день весела, приветлива, а ночью преподнесла ему новость… Она знала, что сообщение о беременности не вызовет радости, но что он так  отреагирует: «Беременная!?  Как это произошло? Я так тщательно предохраняюсь! Предохраняюсь, не смотря на то, что у меня от этого болит поясница и ноги. Врач, уролог сказал, что эти боли последствия такого предохранения. Другие женщины сами находят способ не беременеть,  ты же за столько лет нашей совместной жизни не озаботилась этим вопросом, а теперь она беременна!»
«Как это я не озаботилась!? Ты думаешь, что твои вечные упреки об этих болях меня не волнуют. Я ходила к гинекологу по этому поводу, но она сказала, что государству нужны граждане, что много жизней война унесла. И тогда я ей ответила, что государство должно прежде позаботиться о том, чтобы этим гражданам было,  где  жить и, что есть.  Так она мне выдала: «Вы, что Советской властью не довольны?  Политикой нашего государства!? Идите по добру, по здорову, от греха подальше и благодарите Бога, что моя медсестра вышла из кабинета».
Иван сменил тон разговора: «Ну, ты Оль, думай, где и что говорить. Сколько у тебя месяцев сейчас?  Двух месяцев еще не будет? Не поздно аборт сделать. Твоя двоюродная сестра, наша кума, Наташа  Козлова делает аборты на дому. Она ведь окончила  медицинское училище, фельдшер. Несколько неприятных минут, и мы избавимся от этой обузы. Ты же видишь, у нас нет своего жилья, и нет надежды на его получение. Да и хозяйка нам может отказаться сдавать комнату, скажет, что шумно и клумно».
Ольга молча выслушала его. «Ты же знаешь, аборты у нас запрещены законом, аж с 1936 года. За подпольный аборт отвечает не только тот, кто его делает, но и тот, кто идет на него – это в - первых. Во – вторых, никто не застрахован от осложнений. Ты слышал, на соседней улице похоронили молодую женщину после аборта,   у нее трое детей осталось. На аборт ее послала мать, сказала, что заморилась нянчить внуков и даже нашла «специалиста».  Дочь ее, когда умирала, сняла  с руки часы, ей передала: «Возьми на память, мама. Да смотри, не вздумай умереть, пока детей моих растить будешь!»  С мужем они жили дружно, он ее любил, от аборта отговаривал. Как теперь матери этой существовать на белом свете!? Все эти запреты для женщин придумывают  мужчины,  забыв о том, что все равно последнее слово будет за ней.   Я аборт делать не пойду, даже не уговаривай.  Я сына похоронила, и после этого  ты предлагаешь мне убить еще  и этого ребенка!?»
«Оль, какой ребенок! Кусок мяса! Если ты боишься идти одна, я отведу тебя и попрошу Наташу сделать эту операцию. Может, ты не знаешь, где она живет!?  Уголовного дела не бойся, ее не трогают, потому что жены руководителей нашего города, начальников  и милиционеров к ней ходят.  Поэтому  они глаза на эту ее деятельность закрывают. Главное, что после ее работы смертей нет, а вот после всяких бабок действительно мрут», - уговаривал Иван свою жену.
«Нет, Иван! Дети – это дар Божий, аборт – грех великий. Я не буду Бога гневить. Стоит только начать, потом уже все пойдет своим чередом. Знаешь поговорку: «Лиха беда  начало».

Иван понял, что уговорами делу не помочь, заговорил громко и злобно: «Значит, это я во всем виноват, а ты такая невинная девочка. Выходит только мне надо в постели с тобой барахтаться, а ты тут не при чем!? Ну, погоди у меня!»
«Не ори, всех побудишь.  Никто тебя не обвиняет, но знай, сколько зайчиков сделаешь, столько на лавку и посажу. А на операцию к Наташе давай-ка я тебя отведу и попрошу ее так сделать, чтобы ты больше уже не мог меня на аборты посылать».
«Что? Всех побужу?! Да мне плевать на это и на всех.  Вот ты как заговорила!? Ты еще не раз пожалеешь о словах своих», - разъярился вконец Иван, вскочил с кровати и начал спешно одеваться.
Ольга поняла, что перегнула палку, что нельзя было так с ним разговаривать: «Надо было на жалость давить, может быть все и уладилось бы.  Теперь : « Понеслась душа в рай, а ноги - в милицию». Пока злопамятность уляжется,  еще мстить начнет, знала же, что есть у него это в характере, да что уж теперь, после драки кулаками махать».

С этого дня, придет Иван с работы, поест, и  ни слова не говоря  какой-нибудь работой, займется по дому, ночью к стенке отвернется и спит, одним словом: «Ни бе, ни ме, ни кукареку». Ничего  стерплю, все наладится со временем: «Перемелется -  мука будет».

Так уговаривала себя Ольга, пряча обиду свою глубоко в сердце.  Но беда одна не ходит, как говорится: «Пришла беда, отворяй ворота».
 
 Умерла Параскева.  Отошла тихо, просто  отлетела душа ее ночью во время сна. За несколько дней до этого печального события возил ее Киприян в Рославль, в больницу. Начала она задыхаться, ноги отекли, с печи слезать без помощи его уже не могла.
Старенький врач, долго выслушивал ее, качая седой головой, затем  прописал капли. А как вышли они из кабинета попросил Киприяна вернуться: «Крепитесь и готовьтесь. Можно только удивляться как жила она с таким сердцем. У нее порок, я думаю врожденный. С таким заболеванием и до 30 лет чуть дотягивают, а она девять детей родила!» Было Параскеве на момент смерти предположительно лет 58 от роду, хотя точно Киприян сказать не мог. Когда сватался к ней, батьки ее говорили, что 14 лет ей уже исполнилось.  На похоронах из детей присутствовали Николай, Анна и Ольга, Надя и Ксения приехать не успевали и не могли  в силу  тех обстоятельств, что Ксения родила, и  на момент смерти Параскевы не исполнилось ребенку и года.
 
 Встретила Ксения  в Бресте мужчину  по душе.  Правда, был он старше ее на 25 лет, женат, имел пятерых детей.  Сообщение о беременности  застало его врасплох.  Партийцу со стажем  эта внебрачная связь грозила крупными неприятностями, но дело каким-то чудесным образом утряслось.  Поэтому задуманный аборт Ксения отменила,  узаконила брак со своим любимым Прошенькой. Так ласково она называла своего мужа, потому что был он доброты необычайной.  Сашеньку ее не только не обижал, но и  принял как собственного сына. Когда возвращался он из поездки, а водил он поезда за границу, то всегда привозил  им всем без исключения подарки. Дали Прохору  Захаровичу от железной дороги дом, точнее полдома,  так как рассчитан он был на две семьи. Наконец-то Ксения обрела собственный угол и  счастье в нем.
 
До Якова, по – видимому, сообщение о смерти матери  вообще не дошло, потому что точно никто не знал, где он обосновался со своей семьей на данный момент времени.

 Иван ехать на похороны тещи наотрез отказался. Не только в силу их взаимной неприязни при жизни в Слободе, но и потому, что размолвка между ним и Ольгой  затягивалась. Как не старалась она загладить последствия ссоры, Иван не шел на примирение.
 Так и провожали они Параскеву в последний путь вчетвером, да еще две старушки соседки подоспели к концу погребения.

 Оставался Киприян в деревне один, жизнь свою горевать вдовцом. Груз заботы о нем ложился теперь на Ольгу. Когда мать жива была, Ольга знала, что отец и накормлен, и обстиран, и помыт. «Как теперь будет, после стольких лет их  совместной жизни, как бы горе это не подломило его», - беспокоилась Ольга.  Решила она в деревне побыть с отцом несколько дней. «Справишься ли один, батяня, по хозяйству? Я бы забрала тебя к себе, да некуда, но я что-нибудь придумаю».  «Справлюсь, я последнее время все сам делал, хворала она. Но ты придумывай,  потому что старость моя дряхлая уже не за горами, а доживать свой век я только с тобой согласен.  Да, и кому другому я нужен буду!?» Находясь, это непродолжительное время с отцом, вдруг  поняла она, как не хватает в доме  Параскевы. Опустел он без нее, хозяйки своей. Узнав о тяжелой болезни матери, раскаялась Ольга в своих обидах на нее. Понятно стало теперь почему Параскева так часто ложилась отдохнуть, и почему взвалила на нее, Ольгу, часть забот о детях. Старалась продлить жизнь свою, чтобы их на ноги поставить.  Дошел до нее и смысл слов, которые мать часто повторяла при жизни: «Умрет отец - дети полу сироты, а вывалится мать – почти, что круглые сироты».
 
Ольга вернулась  в Рославль  через неделю, в ночь после возвращения их поднялась у  Лизы температура. Сначала  Ольга решила, что  дочка простудилась во время похорон, но утром Лиза закричала: «Жавот болит! Ой, как жавот болит!»  Иван сбегал на проходную стеклозавода вызвал детского врача. Но видя, что  боль не отпускает, решил вызвать скорую помощь,  которая и прибыла  к ним в течение сорока минут. Фельдшер помял живот Лизы и сказал: «Похоже у нее заворот кишок, срочно нужна операция». Поступила Ольга с Лизой в приемный покой, хирург собрался уже, было смотреть Лизу, как вдруг все засуетились, забегали.  «Подождите немного в коридоре, привезли срочного пациента», -  сказал он. В кабинет вошла нарядно одетая женщина, держа за руку девочку лет десяти.  Лиза плакала не переставая: «Ой, мамочка, жавот болит». «Потерпи, доченька. Сейчас доктор посмотрит тебя».  Санитарка мыла коридор, подошла к ним и с сочувствием в голосе шёпотом произнесла: «Дочку и жену секретаря горкома на  служебной машине привезли. Видишь, как таких обслуживают, а наши дети для них шушера, могут  и подождать».

 Спустя некоторое время из дверей приемного покоя вышла медсестра с вещами  женщины и девочки, отдала их шоферу: «Передайте товарищу Вайцеву, что операцию по поводу аппендицита  проведут девочке сегодня». Ольга подумала: «Надо же однофамильцы с нами».  Немного погодя Ольгу пригласили войти. Врач был в приподнятом настроении, но несколько рассеян. Он быстро осмотрел Лизу и дал заключение: «Заворот кишок, операцию сделаю сегодня, как внеплановую». «Забирайте девочку, ей ведь уже пять лет, с родителями кладут в больницу детей до года», - произнес он, обращаясь к медсестре. Ольга стала просить, позволить ей быть с дочкой,  поясняя, что Лиза никогда не оставалась среди чужих людей, но хирург был не преклонен. Тогда Ольга вспылила: «Что же вы, десятилетнюю девочку положили с матерью, а мою пятилетнюю считаете самостоятельной  или мы просто лицом не вышли?»  Врач  процедил сквозь зубы: «Ладно, оставайтесь, но учтите, для  вас койко-места нет, и столоваться  будете за свой счет». Санитарка проводила их в палату, прямоугольную комнату с одним окном,  восемью   кроватями для взрослых и одной детской. Проходы между ними были узкие на столько, что тумбочки стояли у одних пациентов у изголовья, а у других – в ногах.  Стены  когда - то  покрашенные в голубой цвет теперь облезли, а  зеленые разводы, упорно пробивавшиеся на поверхность, напоминали о прежнем периоде жизни комнаты. Ольга уложила Лизу в кроватку, а сама села на единственный находящийся в комнате стул.

 Спустя некоторое время повезли Лизу на каталке в операционную. Ольга заняла пост возле выхода из нее. Когда дверь открылась, первым вышел оперировавший Лизу хирург, он посмотрел на Ольгу как на пустое место, ничего не сказал.  Деловито, на ходу отдавал он распоряжения медсестре: «Операционную  продезинфицировать, и поговорите с матерью и девочкой, успокойте». Потом приостановился: «Ладно, я сам с ними побеседую. Так надежней будет». Готовились делать операцию дочери секретаря горкома.

Ольга всю ночь провела на стуле возле кроватки своего ребенка. Утром всем больным измеряли температуру; дежурная медсестра вытащила градусник из-под мышки Лизы, посмотрела показатели и потрогала ее лоб.  При обходе больных  врач, делавший операцию, прошел мимо,  не остановился, не спросил даже о самочувствии ребенка. Ольга встревожилась не на шутку,  а когда к вечеру, Лиза закричала: «Жавот очень сильно болит», -  она побежала к дежурному хирургу с просьбой помочь ее дочке. Тот прочитал историю болезни и сказал: «Сейчас ее обезболят, а утром говорите со своим врачом. Он заведующий хирургическим отделением, примет решение, как продолжать лечение вашей дочери».  Но никакого разговора не получалось, ни с кем, все как будто воды в рот набрали. Как только Лиза отходила от обезболивающего средства и начинала кричать, ей делали укол снова. И она опять засыпала. Ольга поняла: «Что-то пошло не так, ей колют морфий и ждут ее смерти. Четыре дня ее ребенок не пьет, не ест, только спит. Что делать?» Нервное напряжение росло. Сидя четвертую ночь на стуле,  не помня даже о еде, ее голова была занята лишь одной мыслью: «Как спасти Лизу?»

Пятый день со дня операции прошел. Пошел шестой  - 7 ноября, день главного праздника в СССР, Годовщины Великой Социалистической революции. Обхода не было. Лиза проснулась и закричала. Она кричала неистово, не понимая, где она находится, лезла на стену, каталась по полу. Ольга выскочила в коридор, обежала все кабинеты, но не встретила ни одного человека медперсонала. Она вернулась в палату, Лиза уже не могла кричать, она сипела, заглатывая воздух широко открытым ртом, глаза ее были безумными.

Ольга опять метнулась в коридор и наткнулась на санитарку: «Где все? Где дежурный врач?»  «В ординаторской закрылись, отмечают нашу революцию, революцию трудящихся. Пришел праздник справедливости и добра, не до твоей дочки».
Ольга упала на стул, низко опустила голову, не могла смотреть на муки дочери. Она чувствовала  полную беспомощность в желании облегчить страдания своего ребенка. «Он, главврач, хирург допустил ошибку, но не хочет ее признать и обрек мою Лизу на смерть, чтобы сохранить свой авторитет».
 
 Эта мысль пришла в голову Ольге неожиданно, а вместе с ней появился и тот самый огненный шар, который возникал  в ее животе в минуты психического напряжения. Ольга почувствовала сильнейший гнев, страшная ярость охватила ее; подбежав к двери ординаторской, с разбегу вышибла ее и влетела вовнутрь комнаты.  Она увидела накрытый для празднества стол. Возле  толстущей колбасы лежал кухонный нож, Ольга со всей силы всадила его в нее. Удар был таков, что лезвие прошло и через колбасу, и через стол, лишь ручка остановила его движение. Устремив свой взгляд на врача – убийцу, она произнесла: «Вы приговорили мою дочь к смерти. Ждали ее в гости, думали она придет тихонечко, бесшумно, а вину за нее спишите на меня, необразованную мать. Но смерть отказалась исполнять ваш приговор  и тогда, вы решили уморить моего ребенка болью. Вы не могли не слышать ее жуткого крика,- Ольга двинулась по направлению к врачу,  - я поняла, вам нравится наблюдать ее страдания». Она затрясла поднятой рукой  с выставленным  вверх указательным пальцем, то ли, взывая к небу, то ли, угрожая кому-то: «Я сейчас принесу вам ее сюда. Правда, кричать она уже не может, но еще жива. Вы будете жрать колбасу, и любоваться на свою работу». Она стремительно направилась к выходу из кабинета. «Остановитесь», - раздался голос главврача, - у вас один ребенок?» Ольга повернулась к нему: «Да, у меня один ребенок,- глаза ее выражали непомерное страдание и презрение, - а если бы их было десять, то одного можно и прирезать!? Какой вы врач!? Вы фашист! Такое, что творится здесь, даже в концлагере не делали».

«Несите ребенка в перевязочную, завтра утром будет повторная операция». На этих словах он повернулся к хирургической медсестре: «Готовьте операционную». Ольга несла извивающуюся от боли Лизу к перевязочному кабинету, а хирург уходил по коридору с низко опущенной головой.
 Медсестра сделала Лизе укол, а затем из заднего прохода  откачала  два огромных шприца гноя. Ольга смотрела на все происходящее в ужасе: «Бедная моя дочечка, какую непереносимую боль ты испытала! Палец нарвет или зуб и то места себе не находишь, а это полный живот гноя!» «Забирайте ребенка, завтра утром операция».
 «Да люди ли вы?  Ведь все знали, знали, что происходит у вас на глазах и молчали!» Медсестра тихо произнесла: «Что я могла сделать, я здесь человек маленький». «Маленький человек здесь один – это моя дочь!»

Огненный шар покидал ее тело, а после него как всегда  наступила неимоверная слабость. Ольга начала медленно сползать со стула. Женщина, из числа лежащих в палате подошла к ней: «Иди, ложись на мою кровать, поспи, ты уже шестые сутки без сна. Мне все равно надо больше ходить после операции,  чтобы спайки не образовывались».  Ольга чуть доплелась до ее кровати отекшими за эти дни ногами. Ей казалась при каждом шаге, что привязаны к  ним сорока килограммовые гири».

В два часа ночи женщина разбудила ее, и Ольга снова заняла свое место на стуле у кровати, спящей дочери. Она понимала, что завтра во время операции, решится судьба Лизы: «Шесть суток кишечник был наполнен гноем, может там, уже и кишок тех нет?!» От этих мыслей кровь прилила к голове, она слышала, как пульсирует вена в виске, и неимоверное безысходное отчаяние охватило всю ее сущность. Ребенок судорожно забился в животе: «Что это я? Я забыла о своем, еще не родившемся ребенке, но столько уже настрадавшемся вместе со мной. За что нам такое испытание!?»

И вдруг всплыли в памяти у нее слова Марии Петровны, матери Стеши Максимовой: «Запомни, когда трудно будет тебе и надежды на лучшее не останется, молись Ей, Матери Божией. Она ни кому не откажет. Молись, как сможешь, главное с верой и от всего сердца».

Ольга вышла в коридор, посмотрела на часы: «Через полчаса в монастыре начнется служба. Я пойду к Ней, больше мне ждать помощи не от кого». Она вышла из больницы через запасной выход и спустя некоторое время оказалась у ворот Спасо-Преображенского монастыря, пересекла двор, стремительно поднялась по лестнице, рванула на себя дверь церкви: «Вот Она!» Ольга опустилась на колени у иконы, склонив голову до самого пола, исступленно молилась Той, Которая пережила мученическую смерть Сына и, поэтому  обязательно услышит ее и спасет Лизу.  Со слов той же Марии Петровны она помнила, что после прошения надо дать обет, в случае если просьба будет исполнена: «Что я могу пообещать!? Я повешу  Твою икону в святом углу, укрыв   рушником, и будет висеть она всегда там до конца дней моих на этом свете».  Ольга ощутила окружающий мир, увидела священника, склонившегося к ней: «Расскажи мне, что привело тебя в церковь в такой ранний час?»  Она поведала ему свое горе. «Ты только верь, Матерь Божия услышала тебя, Она спасет твою дочь. И я помолюсь за нее, рабу Божию Елизавету». 

 Ольга вернулась в палату совсем в противоположном расположении духа, она была спокойна и в полной уверенности: «Лиза будет жить». Больница просыпалась. Медсестра подошла к Ольге с исписанным листком бумаги: «Прочитайте и распишитесь, если согласны».  «Что это?»  «Это ваше согласие на повторную операцию дочери и обязательство не обвинять врача, который будет производить ее, в случае неблагоприятного исхода». Ольга незамедлительно подписала документ.

Лизу увозили. Женщины из палаты досаждали ей: «Не надо было давать согласие, теперь они вообще никакой ответственности не несут. Какую глупость ты допустила…» Ольга смотрела на них и думала: «Глупые ваши разговоры и упреки. Какую ответственность они несут вообще, где вы видели, чтобы судили хотя бы одного врача за допущенную ошибку. У них круговая порука: «Сегодня я тебя оправдаю, а завтра может быть ты меня».  Потом появилась мысль о том, что если врачи будут бояться наказания, то вряд ли они пойдут на риск ради спасения человека. «Нет, в их работе есть только один судья – Бог».

Ольга опять стояла у двери операционной.  Она вся напряглась,  всматриваясь в лицо выходящего хирурга, он улыбался ей: «Ну, что курносая!? Будет жить твоя дочка».  «Спасибо, вам!»

 Лиза заметила мать, запричитала как старушка: «Зарезали меня эти мучители, зарезали совсем». Медсестра засмеялась, передала Лизу Ольге: «Идемте за мной. Вас перевели в другую палату». Они заняли палату, в которой лежала до них дочка секретаря горкома.  У Ольги теперь была кровать. Вечером санитарка принесла передачу от Ивана. «Мужик твой почитай каждый день приходил, - потом перейдя на шепот, - но сестра хозяйка твою передачу  отдавала  горкомовской дочке». «Может, перепутала, мы же однофамильцы?» Ольга развернула бумагу и ахнула: «Где он только это достал все: шоколад,  домашнее масло, мед в сотах. Ну, Иван! Может и хорошо, что не передавали продукты мне, а то ведь могла бы накормить Лизу, и это было бы смерти подобно для нее на тот момент».

Ольга учила Лизу ходить заново. В свои пять лет выглядела она после операции на полуторогодовалого ребенка. Пропустив концы полотенца вокруг груди под мышки, водила ее по коридору в любое время суток. И когда других больных загоняли в палату, им делали исключение. На жалобы по этому поводу главврачу, получали ответ: «Вайцевой можно, потому что она с того света вернулась».
 
Когда Лиза начала поправляться, к ним в палату принялись ходить экскурсии. Главврач рассказывал, какое он совершил чудо, а тем, кто не верил в него, показывал историю болезни Лизы. Приезжал даже профессор из Смоленска и с восторгом восклицал: «Вот каких самородков родит край наш!» Во время таких обходов Ольга уходила в самый дальний конец палаты, стараясь быть совсем незаметной.

Время бежит, сегодня  Лизу готовят к выписке, последняя перевязка. Медсестра шёпотом спрашивает: «Скажите мне, почему она выжила? Ведь этот случай, не вписывается ни в какие рамки!» Ольга вспомнила слова священника из монастыря: «Не возможное человекам, возможно Богу. Ты только верь».  Она промолчала, слегка пожав плечами.

Прошло почти два месяца с момента возвращения их из больницы. В отношениях с Иваном перемен в лучшую сторону не наблюдалось, но Ольга утешала себя: «Скоро рожу, он привыкнет к ребенку, все наладится». Только стала замечать она, что к моменту возвращения Ивана с работы Катя – Тарантолка наряжалась, становилась веселой и вертелась возле стола, когда Иван ел.  При этом она частенько делала Ольге замечания, то пюре плохо помято,  то к борщу сметаны не хватает. Ольга сначала оправдывалась, а потом просто сжимала зубы и терпеливо сносила упреки.
Однажды произошел случай, который убедил Ольгу окончательно в том, что Тарантолка и ее Иван – любовники.

Декабрь на дворе, и вдруг, на смену морозам пришла кратковременная оттепель. Глина, которой Ольга по осени замазывала трещины на стенках печки, у крыльца подтаяла и, дочки Тарантолки наносили ее на подошвах обуви в комнату. Ольга просила их вытирать ноги при входе в дом, но они как будто и не слышали ее. Она несколько раз убирала за ними, а потом бросила это неблагодарное дело. Утром Иван пришел с работы и только ступил на порог, Тарантолка тут как тут: «Посмотри Иван, что делается. Твоя жена совсем совесть потеряла, даже прихожую не убирает, уж про большее не говорю. Я пустила вас к себе жить с условием, что будет она следить за порядком хотя бы в пространстве, которое вы занимаете». Иван увидел разнесенную по всему дому глину, вспылил: «Сейчас же вымой полы, Ольга!»

Она, ни слова не говоря, налила воды в ведро, принялась за уборку. Живот ее, хотя он был с виду и не очень велик, мешал наклоняться, она опустилась на колени. Иван, сидя на стуле, положив нога на ногу,  наблюдал за ней. Ольга видела носок его хромового сапога, который раскачивался из стороны в сторону, а за занавеской у печки она заметила четыре пары тапочек, принадлежавших Тарантолке и ее дочкам. Они тоже следили за ней.  Ольге стало так горько и обидно за себя, что она невольно вспомнила слова из песни, которую пели они с Мотей в моменты взаимной грусти: «Я и хорошая, и пригожая, только доля плохая...»
 
Уже совсем готовая расплакаться, она с трудом сдержалась: «Ну, погоди, Иван! Будешь и ты валяться у меня в ногах, дай только срок. Я ждала его с войны, столько горя перемыкала, а он расселся тут в сапогах, на которые я деньги скопила, чтобы сделать ему приятное и надо мной же измывается!  Я промолчу, все вытерплю, потому что вдруг в ярости ты ударишь меня этим же сапогом в живот и погубишь моего ребенка…» Так накручивала себя Ольга с одной целью, разбудить в себе гнев,  чтобы бы не разреветься, не смалодушничать, не порадовать их своими слезами. И все как будто получалось, но проснулась Лиза и, топая по мокрому полу, голыми ножками, подошла к матери. Она поцеловала мать в лоб, держась обеими руками за ее щеки, произнесла: «Давай - ка, мамочка, я буду пол мыть. У тебя вон, какой большой животик, мешает. Там моя сестричка спит, и ей так спать неудобно».  Лиза пыталась отнять у Ольги тряпку,  и…она не выдержала, заплакала. Слезы – предатели лились ручьем прямо в ведро.

 Иван, увидев ее плачущей, подскочил со стула, помог подняться, усадил на свое место. Лизу пристроил рядом на другой стул, вытер рукой ее ножки. Затем толкнул ногой ведро, вылив на пол оставшуюся воду, отдернул занавеску: «Мой полы сама, пока Ольга не разродится или пусть твои  дылды моют, здоровые уже выросли». Он обратился к Ольге: «Оль, я сейчас, быстро», -  поспешно оделся и выбежал из комнаты.

Тарантолка домывала полы, Ольга с Лизой ушла в свою комнату. Минут через сорок вернулся Иван. В руках он держал завернутую в бумагу любимую Ольгой селедку: «Вот держи, ешь. Это очень вкусная селедка. Лиза, получай петушка».

Что он думал, глядя на свою жену, усердно обсасывавшую селедочные косточки и дочку с петушком за щекой? Ответить трудно.  Судя, потому как будут развиваться дальнейшие события, стоит предположить, что действовал он просто сиюминутно,  поддавшись эмоциям.

А развиваться особенно остро  события начали по истечении двух недель с момента описанной сцены. Был конец декабря, утро, Ольга топчется на кухне, ставит ухватом  чугунок для борща в печь. Внезапно пришедшая боль ощущается внизу живота: «Началось!? Нет, не может быть, мне еще минимум две недели ходить. Наверно предвестники. Пойду, прилягу».  Но боль не утихает, периодически повторяется: «Возможно, у меня родится ребенок на две недели недоношенный!? Говорят, что девочек не донашивают, а мальчишками наоборот перехаживают. Так что же я лежу! Ведь у меня будут третьи роды, значит, все может произойти очень быстро». С этими мыслями Ольга принялась будить Ивана: «Просыпайся, у меня схватки начались, мне нужно в роддом». Иван открыл глаза: «Ты не знаешь, где находится роддом? Я этого ребенка вообще не хотел, он мне не нужен». Ольга на минуту онемела, а потом с вызовом произнесла: «Ладно, спи, прости, что побеспокоила».  Обижаться некогда, надо поторапливаться.

Она быстро оделась сама, а потом принялась одевать еще спящую Лизу: «Просыпайся, доченька, сестричка стучится, надо нам идти с тобой встречать ее». Лиза широко открыла глаза, сползла с кровати: «Пошли быстрей, мамочка, а то провороним ее».  «Ой, смех и грех с этой Лизой». Вышли из дома: «Куда идти?» Приняла решение: «Отвезу Лизу к тетке и в роддом».

Тетка ее по отцу жила в Рославле, была она в детстве особенно близка с Киприяном, настолько близка, что свою дочку назвал он Ольгой в честь любимой сестры. Но со времени ее замужества связь эта укоротилась, и могли они не встречаться уже и год, и два. Но родня есть родня, кто еще поможет!? Пошли по железной дороге, мимо еврейского кладбища, мимо братской могилы, где лежали косточки ее верной подружки Моти, безвременно  ушедшей в иной мир: «Вот Мотя, видишь, как плачевно обстоят у меня дела. Иван оказался предателем,  схватки у меня начались, а я не знаю, когда  в роддом попаду. Если ты, Мотя, слышишь меня, помолись там за меня Богу».
 
Лиза устала, сбавила шаг: «Сейчас, мамочка, передохну и опять быстро пойду». Так Лиза уговаривала то ли себя, то ли мать. Прошло не больше часа, когда, наконец, показалась долгожданная остановка автобуса; автобуса, идущего в сторону депо, района, где проживала Ольга Никифоровна Денисевич, родная сестра Киприяна. «Слава Богу! Народу много, значит, скоро приедет автобус».

Автобус развернулся на конечной остановке, стал: «Товарищ водитель, дождитесь меня, пожалуйста, мне обязательно нужно обернуться этим же рейсом, мне в роддом срочно надо. Я только дочку к родственнице заведу».  «Я ждать долго не могу, расписание сама понимаешь. Мне работа моя дорога. Что же ты одинокая, а детей рожаешь!»  «Иди, иди быстрей, подождем», - произнесла кондукторша.
 
«Только бы тетка никуда не ушла. Замка на двери невидно, значит дома».  Подтолкнула Лизу через порог: «Присмотри, тетя, мою дочку. Я рожать иду, как освобожусь, сразу же за ней приеду».  Тетка Ольга головой кивнула в  знак согласия: " Не откажешь, родня!"

Автобус едет быстро, а роды еще стремительней приближаются; чувствует это Ольга по времени, которое становится все короче между схватками. Она уже и садиться опасается: «Как бы ребенка не повредить. Вот и музей, сейчас перейду на Брянскую улицу, сяду на Павловский автобус».  Так называли в Рославле автобус, который ходил в ту пору от деревни Павловка, расположенной по Смоленской трассе до деревни Перенка  Брянского направления. Подходит Ольга к остановке, а на ней ни одной живой души: «Ушел автобус! Теперь будет не скоро, может час, а может и больше. Ждать некогда, пойду пешком». Стадион, нефтебаза, следующая -  роддом. «Если идти до ворот роддома – это еще километра полтора будет, а он вон, рукой подать. Только  дороги к нему нет с этой стороны».

  Ольга  приняла решение идти напрямки. Перешла речушку со странным названием «Глазомойка». Речушка эта -  ручей, зимой никогда не замерзала, но весной разливалась так сильно, что вокруг ее никто не строился.  Роддом же был возведен на насыпной горке, довольно высокой с виду. Высокой настолько, чтобы разливавшаяся река не угрожала ему, ни в какой мере.
 Ольга шла быстро, несмотря на глубокий снег, и как ей казалось, конечная  цель уже близка. Но оказавшись у подножья горы, она испугалась, такой крутой была она. Можно было предположить, что кто-то стесал ее огромным топором: «Что делать? Не возвращаться же назад!?» Схватки шли одна за другой, рождение ребенка неукоснительно приближалось, и Ольга решительно двинулась вверх по склону. Она шла осторожно, нащупав очередной бугорок, цеплялась за него ногой и двигалась дальше. Уже добрая половина пути пройдена, но неожиданно нога подалась в сторону, и она стремительно скатилась вниз к основанию горы, к тому самому  месту,  где начинала она свое восхождение.
 
Лежит Ольга на спине, смотрит в зимнее морозное небо: «Здесь никто не ходит даже летом! Сейчас мороз градусов 25, я замерзну вместе со своим ребенком. Найдут  нас, может быть, только весной, если собаки не сожрут». От этих жутких мыслей сердце учащенно забилось, ей стало жарко: «Нет, я не умру. Я сейчас пережду схватку и пойду снова. Я дойду, успею. У меня будет все хорошо! Я прошла через искушение, если бы я послушалась Ивана, сделала аборт, у меня не было бы сейчас Лизы и этого ребенка. Все сложилось бы так, как я хотела в молодости, не иметь детей вообще. Неужели кто-то слышит наши тайные желания и исполняет их!? Но Матерь Божия изменила предначертанное судьбой по моей молитве. Лиза жива, значит, и я буду жить».

Ольга перевернулась, стала на четвереньки и поползла по склону, выше и выше; поднялась на ноги у входа в роддом, отряхнулась, вошла в приемное отделение. И раздеваясь на ходу, произнесла скороговоркой: «Пишите: я,  Вайцева Ольга Киприановна, 28 мая  1911 года рождения, четвертой беременностью, третьими родами, проживающая по адресу Третья Краснофлотская, дом 18 пришла рожать и уже рожаю». На этих словах она легла на кушетку. «Она рожает! Надо же подготовиться», - возмущенно сказала медсестра. Ольга была в схватке, врач подошла к ней: «Каталку!»

 Она услышала крик своего ребенка и голос акушерки:  «Девочка, да хорошенькая какая!» «Родила раньше на десять дней, будет теперь моя Варя целый год носить как прожитый, -  подумала Ольга, - но это уже мелочи жизни».

К вечеру в палате было одиннадцать женщин родивших в один и тот же день. Их навещали мужья и родственники, несли передачу. Ольга ждала Ивана, не теряла надежду, что он придет, но надежда оказалась тщетной. Сутки проходили за сутками, ее никто не навещал.  И вдобавок  ко всему все семь дней, которые она находилась в роддоме, у нее стойко держалась температура тридцать семь и пять. «Подстыла ли я, когда добиралась до роддома или волнение так сказывается?»

 «Ну, что делать будем? Завтра тебя должны выписывать, а температура не падает? Придется переходить в терапию, а ребенка есть, кому забрать?» - обратилась к Ольге медсестра. «Я уверена, температура к завтрашнему дню спадает, готовьте меня к выписке». Утром Ольга сбила показания на градуснике до нормальных цифр. «Ну, вот температура у меня тридцать шесть и шесть,- сказала она медсестре, - только мне надо сходить за одеждой для ребенка». «По документам ты замужем, где же твой муж?»  "Мой муж, по-видимому, объелся  груш»,  - невесело пошутила Ольга.
 
На этот раз ей повезло, на Павловском автобусе она доехала прямо до своей улицы.
На крыльце она тщательно вытирала ноги, предупреждая о своем приходе. Войдя в комнату, увидела сидящего за столом Ивана, Тарантолка подавала ему завтрак. «А вот и я. Нас с дочкой сегодня выписывают, пришла за одеждой для нее. Иван, ты пойдешь забирать своего ребенка из роддома?»

«Пойду». Они шли пешком, от остановки до остановки, оглядываясь, может, нагонит автобус, но его не было. У ДРСУ – Дорожно-строительного управления Иван остановился: «Я не пойду с тобой, я вернусь».  «Хорошо, - сказала Ольга, - вернись. Я одна управлюсь».  Спустя некоторое время она услышала его голос: «Подожди, Ольга». Она остановилась, и они продолжили путь вместе. Подошли к музею, и Иван снова сказал: «Нет, я все-таки вернусь». «Возвращайся!» - она быстро зашагала вперед. На подходе к роддому за спиной послышались шаги и голос :  «Подожди, Ольга!». Она не оглянулась и не остановилась, Иван догнал ее, и  в вестибюль они вошли вместе.

Забрав Лизу от тетки, шли они по железной дороге уже вчетвером. Ольга держала Лизу за руку, а Иван нес на руках свою новорожденную дочку, прижимая ее к своей груди: «Вот ведь как интересно жизнь наша устроена, из зерна пшеницы невидимо вырастает колосок, а из невидимого семени человеческого родится ребенок.  И со временем  вырастает этот ребенок и дает жизнь следующему поколению, и так до бесконечности продолжается род человеческий». Лиза прервала его раздумья: «Мамочка, а как мы ее назовем?  Ты дашь мне ее подержать? На кого она похожа?» «Назвала я ее Варя. Конечно, и подержать дам, и купать мы ее вместе с тобой будем. А вот на кого она похожа, время покажет».

Тарантолка была дома, но не вышла к ним из своей комнаты. Да это Ольге и не надо было, она уже решила: «Как только отойду от родов, чуть окрепну, найду новую квартиру». Однажды вечером, когда Иван был на работе, прошмыгнула мимо нее Тарантолка с большой клизмой в руках, а весь подол ее платья был в крови: «Не иначе, выкидыш вызвала!?» Нет, Ольга не торжествовала, скорее сочувствовала: «Что война эта наделала! Сколько после нее одиноких женщин осталось! И ведь каждой хочется семейного счастья, вот и воюют теперь из-за мужиков. Только забывают, что на чужом несчастье свое счастье построить трудно».

Идет как-то Ольга в магазин к стеклозаводу, Варя на руках, Лиза рядом топает и видит, пожилая женщина дорожку к своему дому от снега очищает: «Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, может, вы знаете кого, кто сдает угол или комнату поблизости?» Женщина оторвалась от работы, внимательно осмотрела их: «Ну, я сдаю». Разговорились, оказалась, что Матвеевна, живет в своем огромном доме одна одинешенька и, что нет у нее вообще никакой родни: «Всех война забрала, будь она неладна. Если будете ко мне хорошо относиться, примите меня в семью свою, я дом этот вам  подпишу, а дни свои с вами доживу».
  Ольга обрадовалась: «Так я к вам прямо сейчас и переберусь. Муж мой в командировке, но должен со дня на день вернуться, может быть, завтра, а может через неделю». Пришлось Ольге соврать, не знала она, как Иван отнесется к ее инициативе с переездом. Оставила  детей своих с Матвеевной, сама  отправилась за вещами. Первым делом принесла свою швейную машинку и икону Божией Матери «Троеручица». Именно ее  выбрала Ольга в церковной лавке, купила во исполнение обета за чудесное выздоровление Лизы.

 "Ты возьми у меня большие санки, я на них дрова, да уголь подвожу, носить в руках уж сил не хватает». Ольга сделала несколько ездок  и перевезла все свое небогатое имущество: «Теперь осталось поросенка перегнать. Пошли Лиза, помогать будешь». Она подвязала его поясом под передние ноги и тянула за собой, указывая  дорогу, а Лиза подгоняла  сзади хворостиной. «Ну, вот, - облегченно вздохнула Ольга,  - дело почти сделано. Солому сейчас привезу и баста».

  Когда она набивала мешки соломой, домой вернулась Тарантолка. Она все поняла без слов: «Не уходи, Ольга. Прости меня. Мы ведь жили с тобой дружно». «Я зла на тебя не держу, все простила, но не забыла, как ты меня беременную заставляла пол мыть. Зачем ты дочек своих приучаешь подлость творить, на тебе когда-нибудь эта учеба отзовется. Живите без нас, а как Иван поступит, я не знаю. Он не в курсе, что я сменила место жительства».

На следующий день, рано поутру, Ольга затопила печь, принесла воды с колодца, замесила тесто на пирожки, одним словом, хозяйничала на новом месте. К моменту, когда Матвеевна проснулась и вышла из своей комнаты, на столе стоял горячий самовар, пирожки теплились под полотенцем. «Оля, когда успела, я даже и не слышала, что ты уже встала», - произнесла она, приветливо улыбаясь своей новой жиличке. Они попили вместе чай, Ольга помыла посуду. Матвеевна решила еще немного подремать. Слышит Ольга шаги под окном, а потом стук в дверь: «Входите». На пороге Иван стоит, увидал жену свою, подошёл, упал на колени, обнял за талию: «Прости меня, Оля! Черт меня попутал с этой Тарантолкой связаться». Ольга смотрела на него сверху вниз, хотела что-то ему попенять, но передумала, поймав себя на мысли, что неприятно ей видеть мужа своего в таком положении: «Встань, Иван! Хозяйка может в любую минуту войти, неудобно получится. Я сказала ей, что ты в командировке. Мой руки и садись есть. Потом за своими вещами сходишь».  «Зачем же потом, - произнес Иван, они со мной, в коридоре оставил».  «Так ты знал, что я приму тебя!?» «Знал. Ты же сама говорила, что мы суженые!" Иван, закончив с едой, спросил,  где их кровать, лег и через минуту спал богатырским сном: «Ну и нервы у него!»

Казалось бы, жизнь налаживается, все сложилось в ней самым чудесным образом. Вот ведь не знаешь, где найдешь, где потеряешь!

Глава 15   http://www.proza.ru/2018/08/31/1122