Жизнь - жестянка часть 2. Отрывки из романа. Всего

                ГЛАВА 1.

Преинтереснейшая штука жизнь!.. В глаза ударил яркий свет, от чего пришлось плотно закрыть веки. Содрогнулся, появившись на этот белый Свет, спустя время присел и осмотрелся кругом, так ничего вначале не поняв и не приметив значительного: не умея вымолвить и слова, при этом по шире, разинул ротик и прокричал благим криком насколько духу хватило, от которого мамка чуть было в обморок не упала. Пытаясь постичь истину бытия, скоро стал хвататься за всё, что под руку подвернётся, и в тот же день в один присест всё молоко из грудей у мамки высосал, что Бог послал: при этом ворчливо ахнул и проурчал от удовольствия. Тяжело передвигаясь по полу всё ещё с мыслями о еде и горько разрыдавшись с ещё совсем глупым лицом и не научившись сквернословить, всунул голову не туда, куда надо и этот так неожиданно оказавшийся ложный путь решил не повторять. Вначале ошеломлённо посмотрел на окружающие вещи и всякую всячину, но тут же, придя в себя, воодушевился бездной перспектив познания и, опираясь пока что только на передние руки дополз до неположенного места. Долго думал, но выдумать ещё кажись, рановато было, повозился озабочено с веником, и окрылённый внезапным открытием случайно встав на ноги, сделал первый шаг!.. Так началось его бытие, про которое совсем недавно он так напряжённо думал, а оно оказывается, у каждого есть и это сущее – под названием Жизнь!
                * * *
В повествовании первой книги нашего романа: рыская, выслеживая и снова нападая на след, мы, подневольно увлёкшись, последовали по пятам за Федотом-Басмачём в надежде вместе с ним радостно увидеть счастливый финал его приключений, а возможно и значительный кусок его жизни. К сожалению, в выборе главного героя мы ошиблись. Ко всему прочему Федот подло обманул не только нас, но и предал, цинично унизил и оскорбил нашу самую любимую главную героиню романа Аллочку. Вот как раз этого простить ему мы никак не можем вопреки тому, что дороги на земле встречаются и узкие и нам, так или иначе с этим плохим человеком предстоит ещё повстречаться. Скажем прямо, что надежды наши не оправдались, мы так увлеклись, что даже не заметили, как погрузились в пучину никчёмных для нас событий, в которых постоянно на-тыкались на лиц, которые-то в общем счёте нам были совсем не нужны. Потратив на всё это уйму времени считай впустую, которое выразилось в исчислении в целый роман пришли к выводу, что всё начинать надо с самого начала. Причина тому довольно весомая – это проявившееся похабное лицо с замороженными глазами одного из главных героев романа Федота-Басмача. Исправляя ошибку, мы признаём, что в первой части своего рассказа стали на ложный путь, как говорится первый блин всегда комом. Как не крути, но придётся вспомнить о тех незаслуженно брошенных на произвол судьбы в Сальских безбрежных степях друзей Федота. И возможно если нам повезёт, и мы в очередной раз не обмишулимся, то главными героями снова на сцену выйдут Владимир Чижиков по кличке Бекас и его незабвенный друг Лява – в миру Алексей Пасюк. Вооружившись терпением в душе раскаиваясь за свою забывчивость, но вовремя вспомнив о них, придётся вернуться в те неприветливые степи и разыскать двух бедолаг обиженных изначально судьбой и теми людьми, которые встречались на их тернистой дороге. Если хорошо подумать, то они возможно более достойны, чтобы мы о них рассказали подробнее. Поворачиваем свои оглобли туда, откуда когда-то мы и прибыли примостившись на облучке Федотовой колымаги под названием «Тёртая дорога жизни». Огорчаться не стоит, надеясь на счастливые встречи, душевные любовные свидания; снимая шапку, склоняемся перед вероломным провалом нашей первой части рассказа, попытаемся себя реабилитировать. Для того чтобы начать свой длинный предлинный рассказ мало того что нам предстоит отыскать в глухомани полупустыни наших главных героев Бекаса-Владимира и Ляву-Алексея, где на ваш вопрос: «Здравствуйте, разрешите узнать, как нам найти…» – досказать не успели, спрашивали слишком долго потому и нарвались на такой ответ: «Тебе чего, интеллигент паршивый... откуда ты взялся?.. бакланить будешь в бубен дам… – волчара позорный!..». Разговор не состоялся надо идти дальше более покладистую личность искать. Вот в таких непростых для нас условиях на пути к цели желательно отыскать персонажей достойных. И так как в прошлом мы уже обожглись на всякой рвани беспризорной, нам потребуются люди особой категории, чтобы вы в дальнейшем не упрекнули нас, сказав, что напрасно с нами связались. Начать придётся опять-таки с того самого Ростовского ЖД-вокзал «Пригородный», где мы с вами уже не раз побывали. В те минувшие счастливейшие и не обременённые заботами времена, о которых сейчас большинство даже не подозревает, в магазинах на прилавках не было в ассортименте многих блестящих китайских товаров, но зато не было и долгов. Громадные задолженности: по ссудам, ипотекам и кредитам, коммунальных грабительских платежей и всяких налогов на имущество, платы за школу и детский садик, и ещё массу надуманных платежей, которые пришлось бы перечислять долго. Человек спит спокойно, когда сказанное выше отсутствует, и ему не снятся кошмары, в которых он видит приставленный к горлу ножик и громкие слова в ушах: «Когда скажи, гнида, долг отдашь!..». Бедняга просыпается в холодном поту не отдохнувший и не выспавшийся садится за руль своей «Хонды» и несётся по улице, глаза вылупив от хронического недосыпания на работу чтобы не опоздать, а тут на дороге столб не к месту поставили: машина, которая в кредите всмятку: бедняга лежит в больнице загипсованный по уши!.. Нет! Что не говори, а те времена были намного лучше тогда все ездили пассажирскими поездами и электричками. Вокзалы же являлись центром всей жизни страны и весь советский народ, потому и стремился туда не исключая чиновников всех рангов и высоких партийных «полу-вождей». Самолётами пользовались довольно редко лишь в том случае, когда время поджимало: спеша на похороны к родственникам, кому-то надо было успеть на спортивные соревнования, а кто-то торопился использовать отпуск максимально. Легковой автомобиль будь то «Москвич» или «Волга» рассматривался, как средство съездить на дачу, на рыбалку в ближайшую деревню или в рощу с любовницей, кстати, многие именно для рощи его и покупали, а так бы как говорил наш герой романа Федот: «Нафиг бы он и нужен!» – других применений этот вид транспорта редко заслуживал, хотя о нём и все мечтали, в душе тая всё ту же рощу. Давным-давно ещё с тех времён, когда появились наконец-то механические часы, умные люди подсчитали, что женщины думают о мужчинах не чаще чем раз в неделю и то когда деньги у неё на исходе, а вот мужчины минимум шесть раз каждые десять минут, потому и машина крайне необходима для рощи. Если вдруг кто задумал да ещё громогласно заявил, что он собирается на «Москвиче» отправиться на берег Чёрного моря, на него тут же смотрели как на ненормального, ибо это значило – что с рюкзаком за спиной отправиться на вершины Гималаев. Правда, были ещё допотопные монстры «Икарусы» их можно сейчас увидеть только в старом чёрно-белом кино: это такая длинная кишка с полукруглыми оконцами как на морских кораблях иллюминаторы; сзади ещё курдюк, как у откормленной овцы: там двигатель расположен. При работе этого самого мотора всё кругом начинает дрожать и под ногами тоже, вороны возмущённые почему-то разлетаются, а уши лучше бы всего ватой заложить. На таком непростом транспорте чтобы ездить в далёкий предалекий город требовалось быть не совсем бедным – билет стоил денег. Сел в мягкое сидение как в перину или в объятья полной женщины утонул и спи себе от Ростова-на-Дону до самого Киева. Реклам тогда ещё не было и большинство народа такого-то и слова не знали; если бы в деревне, к примеру, произнесли это слово, могли подумать всё что угодно от оконных рам до матюгов. Тем не менее, она существовала, и наглядно каждый гражданин видел её своими глазами сотни раз за день, только он не знал, что это и есть та самая реклама «Летайте самолётами Аэрофлота!» – уговаривала красочная надпись в полверсты пассажиров электричек. «Храните деньги в Сберегательной кассе!», а где же их хранить, если не там: дома под матрасом украдут – замки на дверях от честных людей, в магазине – то, что там лежит – оно и даром не нужно. Совсем не-давно сняли длиной в километр транспаранты «Кукуруза – это молоко! Кукуруза – это сало!». Нету ни того ни другого: оказывается не только молока и сала, но и многого чего крайне не обходимого. На их место вмиг прицепили ярко красные «Партия – это ум и честь нашей эпохи!». Честь она, говорят, ещё в ранней юности потеряла под кустом сирени, а ума так и не приобрела, лишь сказала на прощанье: «Это мне лишнее и во-все ни к чему проживу и так…». «Мир – Труд – Май!». Трудиться за трояк никто уже не хочет, на работу ради приличия ходят, в мае в отпуск каждый второй намерен отправиться, а с самим миром в Африканских странах как-то снова, сказали не к нам. На всякий случай оставили на ветру истрёпанный «Вперёд к коммунизму!», чем чёрт не шутит, а вдруг и построим?.. хотя строить что либо, никто и никогда ничего и не собирался.
Вокзал жил своей активной жизнью: работала громкая оповещающая пассажиров связь и колокола из алюминия хрипло орали с микрофонным писком: «Электропоезд до станции Зверево отправляется с пятой платформы, будьте осторожны, на второй путь осаживается состав поезда»… «Гражданка Попова вас ожидают у второй кассы вокзала уже второй час»… «Родителей потерявшейся девочки просят пройти в отделение милиции девочка вас там ожидает и сильно плачет». И наконец-то дождались и мы своего оглашения: «Пассажирский состав, который будет следовать по маршруту Ростов – Волгоград подаётся ко второй платформе, будьте осторожны, не переходите путей в неположенном месте». Микрофон забыла выключить, и оттуда послышалось то, что не предназначалось для пассажиров: «Чего ты стоишь, глазами блымаешь ещё полчаса назад сказала, иди за кефиром… – Ой! блин забыла тумблер выключить!..». Похватав свои саквояжи, мы кинулись искать эту вторую платформу. Заранее хотим вас предупредить, что нас трое. Почему?.. так одному никак с этой задачей не справиться: один должен подсматривать, второй подслушивать и запоминать ну а третий соответственно записывать всё в блокнот: из этого, в конечном счёте, что то, да и получится. Через второй этаж вокзала – других путей не существует – по переходу над путями бежим, запыхавшись на свою платформу. Спускаясь уже по лестнице – видим – на поручнях локтями повис молодой с патлатой головой парень, вскинув руку, словно пытаясь нас остановить, громко выкрикнул: «Мужики, я тронут вашей торопливостью, но если не за подло двадцать копеек не одолжите – трубы с утра горят…». Отвечать на вопрос парня времени у нас не отыскалось, как и в кармане отыскать эти двадцать копеек, но уже на самом пороге дорогу нам перегородила цыганка с кучей детей, одного из которых закутанного в одеяло она держала на руках: «Куда так торопитесь, червонные короли, за судьбой не угонишься, – сказала она, закупорив проход, – задержитесь немного, я всё наперёд вам скажу…». Протиснулись под стенкой, но детвора как мухи облипли наши саквояжи, пришлось метров пять по площадке тащить их за собой и наконец-то выскочили на свой перрон. Оглянулись туда-сюда: стоит состав на своём месте – поезд до Волгограда, но не имел, видимо, ни начала, ни конца, ибо взглядом эти концы не просматривались. Всунулись в свой тринадцатый вагон от головы поезда, как и указано в билете, когда спросили сколько от хвоста, то получались те же тринадцать это затем – объяснили нам – чтобы не путались. Вагон «плацкарт – общий» – ну это как Луна на небе она-то тоже общая все скопом на неё глядят никому не жалко, а чаще не замечают, есть она там или давно куда-то пропала. Нашли свои места в загородке на четверых для лежачих людей на полках, но при желании можно разместить семеро лежачих в третьем ярусе и четверо стоячих; на наше счастье нас пока токо трое. Сели на жёсткие лавки-лежбища для ночи и с облегчением вздохнули. Через двадцать минут поезд, как обычно несут покойника на кладбище, пополз по-змеиному в сторону речки Дон. Переползли по мосту, который чем-то смахивал на этажерку, вскоре очутились на той стороне реки и замерли часа на полтора. Первой оказывается остановкой, была станция «Заречная» – ровно через тысячу семьсот сорок пять с половиной метров от вокзала Ростов – Пригородный. Через час с четвертью кто-то из наших пассажиров сказал: «До начала второго всемирного потопа, пожалуй, доехать не успеем…». Напрягая зрение, внимательно вглядываясь в стены, принялись осматривать свой плацкарт – загородку, как предмет возможного долгожительства здесь. Одна из стен, как и вторая за нашими спинами были покрыты автографами напоминающие те, что оставили наши солдаты на стенах Рейхстага в далёком со-рок пятом. Стали внимательно вчитываться из чего сделали вы-вод, что на одной стенке расписывались призывники, которых везли куда-то в воинскую часть, а на второй дембеля спешащие домой к любимым. Первая стенка в основном ругательная по напрасно потерянной жизни гласила: «Разлука ты разлука родная сторона!.. Кругом одни подколодные гадюки и сволочи козлячие!.. Сердце потухло – собачья жизнь настала!», вторая стенка говорила о радостях в жизни: «Спешу на кровать!.. Оттянемся, и оттопыримся, Машку к пузу прижмём!.. Не упусти свой шанс расстегнуть её!.. – Дальше шла приписка другим почерком, – Расшевели её и застегнись!..». Дальше читать нам помешали, решили знаменитые афоризмы после дочитать и преписать.
За окнами проковыляла по встречному пути жёлтая ремонтная дрезина, которая на себе громадный электрический столб потащила и мы решили, что затем и стояли – по ошибке кто-то этот столб ненароком сшиб. В эту минуту наконец-то отдохнувший поезд дёрнул со всего маху вагоны так, что наши саквояжи попадали нам на головы и тут он начал своё движение. Мы уже сожалели, что связались с этим проклятым поездом, и настроение было – хоть назад возвращайся, когда неожиданно в просвете перегородок купе-плацкарта, где мы смирно сидели, встала проводница. Стояла и молчала, с любопытством глядела на нас, словно вспоминая, где она нас раньше видела. Но мы тут же, разом спросили:– Будьте добры, скажите уважаемая бортпроводница, станция Батайск через, сколько часов будет?..
– А вам оно зачем?.. – вопросом на вопрос ответила она.
– Видите ли, дело в том, что пока мы вот так едем… – мы бы за это время туда и обратно успели бы ногами, раза три сходить – потому мы боимся чтобы не проспать, а то знаете, вздремнёшь ненароком…
– Так зачем залезли сюда?.. В Батайск автобусы со старо-го базара, через каждые двадцать минут отправляются.
– Так нам в Сальск надо: друзей повидать о жизни спросить.
– Вы мне голову тут не морочьте!.. – перебила она нас, не дозволив досказать, – то вам Батайск нужен был теперь Сальск, а ну покажите билеты!.. повлезают сюда кому не лень не знают, куда и едут!.. – давай билеты, говорю, чего там чешешься или у вас их отродясь не было?..
– Мы же вам их при входе в вагон предъявляли… вот, пожалуйста, наши билеты мы не зайцы…
– Меня долг обязывает билеты проверять и бороться с такими пассажирами чересчур умными как вы!
– Так мы же, если мне память не изменяет, ничего не нарушали…
– Тогда чего своим языком мелешь… – щас нажрётесь как свиньи, а после Батайска вначале песни орать станете, а потом за вами блевотину убирай!
– Так мы же не пьём совсем…
– Все вы не пьёте, пока не наливают!.. таких трезвенников я в тамбуре штабелем укладывала, чтоб на ближайшей станции спихнуть на площадку.
– Польщён я до глубины души вашим откровением, но это не по адресу. Вы, гражданка бортпроводница, вероятно, чем-то обеспокоены, а на нас решили зло согнать. Строить взаимоотношения с пассажирами столь негативные в самом начале пути не желательно. Лучше скажите, когда мы в Сальск прибудем ночью или днём?
– Вот когда доедем, зеньки раззявишь, в окно выглянешь и узнаешь… пошла я дальше, вас проверять. Заговорили мне зубы… – забыла, куда и шла!..
Когда проводница ушла, все с облегчением вздохнули, и кто-то негромко сказал:
– Да-а-а, такой бабе палец в рот не клади в раз откусит. Видимо до Сальска доехать, это не в публичный дом сходить, а по началу, казалось совсем рядом.
Сидим, думаем, как бы чайку попить и заодно радуемся, что четвёртого не подселили, неожиданно в просвете снова появилась проводница, остановилась и снова глядит на нас, будто мы вчера что-то у неё украли, наконец, сказала:
– Так… это те, что за Сальск, спрашивали… – нет… мне, кажись не этих надо!..
С этими словами собралась удалиться, но мы успели спросить:
– В какое время поезд прибудет в Сальск?..
Удаляясь уже по коридору, ответила: «Три часа туда три обратно…». Высунув голову за перегородку в спину ей, крикнули: «А от какого часа считать?..». Удаляясь и не поворачиваясь в нашу сторону, в ответ прокричала: «От порога…». Нас это крайне ввело в заблуждение. Вытащили из саквояжа лог арифметическую линейку вместо калькулятора, которого тогда ещё в природе не существовало, скрупулезно принялись на ней высчитывать время в пути. Линейка выдала сногсшибательный результат: по её мнению выходило, что если считать от момента отправления поезда то в первом случае мы уже подъезжаем к месту назначения, а во втором варианте мы там ещё в обед должны были быть, когда ещё и в поезд не садились. Долго крутили линейку в руках и пришли к выводу, что она испортилась – глючить стала, если говорить
языком современным. Тем временем события в поезде никуда не хотели двигаться, пришлось сидеть, положив ладони на коленки пока не проехали Батайск, и тут наступила ночь, но мы пока об этом ещё не знали. Разом поглядели вначале налево, глазам не поверив глянули направо – за оконным пейзажем полюбоваться не удалось: с обеих сторон вместо окон висят картины Малевича «Чёрный квадрат», но было подозрение, что кто-то чёрной краской забелил стёкла. Давным - давно пора было пить чай. Тут мы заметили, не применяя линейку-калькулятора, высчитали, что оказывается наш поезд, делает остановки, отсчитав ровно сто тринадцать столбов, ибо это было точно установлено способом – приплюснув щекой к стеклу «Чёрного квадрата». Спустя время, попытались ещё раз посчитать столбы, но они почему-то ку-да-то исчезли и дальше поехали без столбов, отмерять расстояние не стало почем. Минуя очередную остановку, пришло просветление по поводу столбов – нас тащил тепловоз, дымя солярным перегаром, который втягивало в открытые двери прямо под юбкой проводницы. Чаю попить так и не удалось, неожиданно вползли на светлую станцию, на фронтоне которой прочли «Зерноград» – сразу поняли, это здесь где пшеницу выращивают. Стояли долго и уже решили без чаю укладываться спать, но матрас почему-то никому так и не дали видимо за ним требовалось идти и брать самому: это наше упущение, но вскоре бабка, к нам зачем-то просунувшая голову из-за перегородки развеяла наши заблуждения, сказав: «Какие вам, милок, матрасы… их дают, начиная с тех, кто до Котельниково и дальше…». На голой полке и на кулаке под головой сильно не поспишь видимо потому и воцарилось тягостное молчание и снова захотелось вернуться назад, и подмывало кого-нибудь отматерить. Неожиданно в просвете входа в нашу загородку возникло лицо с громадным синяком под глазом, хотя страдальческий взгляд полностью отсутствовал. В спину это лицо толкала бортпроводница, а оно зачем-то упиралось. В последнюю минуту она со всей силы для надёжности толкнула, чтобы не надумал вернуться, при этом сказала: «Забирайте, пока я его не прибила!..». Мы открыли разом рты выразить возмущение, но было поздно, её уже и след растаял. Личность с синяком под глазом нас либо не замелила или мы не представляли никакого интереса для неё. Мы вновь разом открыли рты, чтобы как-то обратить на себя внимание и заодно поприветствовать незнакомца… снова не успели! Расхристанная личность с синяком под глазом недолго думая стала карабкаться на вторую полку. Полез туда, в чём был одет и обут. На подножку, прикрученную к каждой стенке, поставил ногу, и со странным словом: «Пидор-р-р-ы!..», упал на полку, растянулся и тут же захрапел. Послышался храп похожий странным образом на произнесённое им слово. Мы стали ломать голову и над словом, как и над самой личностью с синяком. Вскоре сивушный перегар до этого заползший вместе с не-знакомцем к нам в «купе» был подавлен новым удушающим запахом солярки, из чего мы сделали вывод, что это личность тракторист: недаром и подсел к нам там, где пшеницу выращивают. К тому же это подтверждало и само слово, которое он произнёс перед сном, ибо оно созвучно с трактором, даже когда его заводят, в унисон звучит, или запчасть к трактору. Если запчасть, подумали мы, – тогда куда она делась?.. Пока мы размышляли, с верхней полки тонкой тягучей струйкой до самого пола потекла слюна от тракториста. Этого нам только и не хватало!.. Дружно вспомнили, что собирались идти за чаем. Из своей загородки выходили, прижавшись к полкам аккуратно обходя свисающую жидкую верёвку, а выйдя в коридор, от волнения забыли в какую сторону идти. Шедший первым свернул налево мы пошли за ним – это оказалось ошибкой, чай был не там, но этого мы не знали. Медленно продвигаясь вперёд, стараясь не разбудить уже спящих пассажиров, при этом лицом отстранялись от торчащих ног из полок плацкарта. Об этом стоит рассказать подробней, ибо, когда шли туда, на полную мощь работала левая ноздря, а когда возвращались обратно, она отдыхала, вместо неё заработала правая часть носа. Первыми встретились на нашем пути валенки той бабки, которая насчёт мат-раса нас просвещала. Вначале резко ударило запахом овечьей шерсти, напомнив нам о том, куда мы едем, но тут – же новый запах подавил предыдущий нашатырём в совокупе камфары, скипидара и ещё какой-то мази экзотической, которая нам была неизвестна. Этот промежуток коридора прошли, чувствуя появившееся головокружение. Минуя своим лицом эти валенки, заодно кинули взгляд на старуху – лежала та на спине, сложив на груди сцепленные руки, вероятней всего бедняжка к загробному миру готовилась. Пошли дальше и следующим на пути – голые ноги торчали! Это видение немного морг напомнило, обычно там такие ноги из-под простыней выглядывают. Ноги какие-то странные, больше на запечённые свиные окорока похожи, которые на рынке в мясном отделе на крючках висят. Запах на удивление отсутствовал, но немного тройным одеколоном попахивало. Очередные оказались кирзовые сапоги не снятые с ног видимо по причине своей дороговизны. От них несло коровьим навозом – это решили мы – животновод ночует. В следующей загородке к нашему разочарованию ничего не торчало. Поравнялись и на время застыли. Предстала картина, напомнившая нам, где Запорожские казаки пишут письмо турецкому султану с одной только разницей, что у казаков карт игральных в руках не было, их тогда ещё не придумали. Откидной столик тот, что под окном присобачен, завален яствами не первой свежести: по запаху слышно было, что видимо курица давно пропала, а всё это дополняла гора бутылок всех мастей.


               _____________________________________________


                ГЛАВА 2.

В эту ночь на улице подморозило, буржуйка ещё с вечера потухшей молчала, из-под одеяла вылезать никому не хотелось. Проснувшись, лежали в кроватях, натянув одеяло до самого подбородка, и утренний моцион состоял из словес-ной зарядки.
– Оглобля, – спросил Лёша Ветров по кличке Кочан, – тебе цыганка в эту ночь снилась?.. В прошлый раз говорил, что всю ночь плелась, ты, что тогда так её и не натянул?..
Вася, вероятно обидевшись, подложив под голову руки и глядя в потолок с сарказмом ответил:
– Не удалось, как ни странно упустил случай, хотел тебя позвать на помощь, а тебя не добудишься. Я смотрю, ты озабочен чувствами в заднем и в переднем месте: свербит там?.. пойди об дверной косяк почухай. А что насчёт цыганки так она меня проведала и удалилась гадать по лапе, таким как ты идиотам.
В эту минуту Шурик-Перс из Еревана проснулся только что или наконец-то дошло до него, что в вагончике сильно, холодно: зевнул на всю пасть как лев африканский, потянулся, выставив в дырявых носках лапы из-под одеяла, и крикнул так, что все повернули в его сторону лица:
– Доброе утро, фраера! А чё не в масть кому-то затопить буржуйку?.. в такой атмосфере жительствовать не кайфово!.. э-э-эх хряпнуть бы, не помешало водочки стакан и опять на-боковую!..
– Представь, – сказал Оглобля, – прямо-таки в тему. Вот ты, паскуда, гавкнул тебе и топить, а то я смотрю, ты, Перс, мурый, недаром из Армении прибыл, у них научился?.. ну, прямо как змея, которая в цирке выступает.
Бекас вылез из-под одеяла и стал одеваться, наматывая на ногу портянку, окинул взглядом всех, после чего сказал:
– Хорош бакланить скотобаза, подъём всем и топите пе-чурку!.. Эй, Бродвей Михалыч, каштан конский – поварёшка ты дырявая чего там от вчерашней баланды твоей осталось, заглядывал в свой жбан?..
– Так это… там одна гуща в бараньем сале захрясла, как раствор в корыте: пробовал долбить, не поддаётся…
– По голове своей, дурак, подолбил бы лучше!.. разжигай примус и керогаз ставь два чайника с водой, потом кипятком зальёшь, всё тщательно перекипятишь, гляди что-то и получится… – утром пожрать что-то же надо! Глухой что ли… чего лежишь, растянулся?..
Михай неохотно поднялся с кровати и стал одеваться. Спустя время он во всём обличье стоит перед открытой пяти ведерной кастрюлей и колдует над содержимым в ней. Бекас, подойдя сзади заглянув через плечо, стал снова поучать повара:
– Чё, ты там ковыряешь?.. в заднем месте у себя поковыряй. Тебе же было сказано, что надо делать или ты тупой как валенок?.. – вглядевшись на дно глубокой кастрюли, стал ещё больше возмущаться, – Что за хрень?.. вот этими мослами ты нас кормить собрался?.. мы ещё не научились железные трубы зубами перекусывать.
Повар бросил со злостью крышку на кастрюлю обернулся к Бекасу и, вытирая руки об фартук, который висел у него на плече, заикаясь, выдавил:
– Э-э-эх, вы!.. вам стараешься из кожи лезешь, а вам всё не так, я сам два дня нормально не жрал, пытаясь угодить вам!..
– Оно и видно по тебе, что ты голодный ходишь, – сказал Бекас, – дупло вон в штаны уже не влезает!.. ты пальцы-то не растопыривай, а давай готовь что-нибудь на завтрак.
Не прошло и больше получаса как вся дружная – а иногда и не очень – компания сидела за длинным столом и поглощала яичницу, плавающую у каждого в тарелке в растопленном бараньем жиру. Вася Оглобля проглотив как устрицу всю яичницу одним махом почти целиком, принялся макать хлеб в топлёный жир и вскоре в округе себя съел весь хлеб, а тарелку вылизал лучше собаки, после чего с недовольством сказал:
– В детском приюте для бездомных и то лучше кормят!.. проглотил, даже зубы не успели попробовать. Эй ты, клоун, – посмотрел в сторону Миши повара, – если и в обед так на-кормишь, я тебе глаз твой на одно место натяну или в-твоей же сюрьпе утоплю! От такой еды я вам честно скажу, даже во рту завоняется.
– Я вас умоляю, Василий Оглоблевич, если вам так не со-всем нравится, то в чём собственно вопрос?.. беритесь и сами готовьте, я лично на эту должность сам не набивался. Вы спросили тогда, кто хоть раз что-то готовил, я честно сказал, что третья жена совсем в этом деле не рубила – не сидеть же мне было голодным всё время.
Оглобля поплямкивая языком во рту, словно пытаясь выковырять из зубов мясо, окинул голодным взглядом стол по периметру, снова повернулся к повару Михею, который стоял в стороне, ожидая окончания завтрака, при этом теребил полу фартука, спросил в его сторону:
– Слушай, поварёшка, ты себе яйка жарил?
– Вон на сковородке ещё лежат я после вас… – потом поем.
– Вот это достойный ответ!.. давай её сюда. Себе ты еще нажаришь, а то и до копчика ни грамма не добежит по пути всё растеряется.
В эту минуту за окнами вагончика послышался шум двигателя автомобиля. Все двенадцать человек, будто по команде вскочили с лавок и, вытянув шеи, уставились в окна. Хлопнули двери Уазика, и тут же в вагончик вломился Дыня. Все присутствующие не успели ни сообразить, ни сесть на место: так в стоячем виде они и встретили своего смотрящего. Дыня взглянул с усмешкой на всех сразу, после чего сказал:
– Вот так и надо встречать старших по званию, а, не лёжа растянувшись на кровати. Но есть сомнение, что это вы не-спроста и тема больная есть. Знает киска, чьё мясо сожрала!..
– О чём ты, Дыня, какое мясо?.. – спросил Бекас.
– Объясню немного позже, доедайте свой чай.
Вприхлёбку, наклонившись над столом, все пили чай, а Оглобля заканчивал вторую порцию яичницы. Дыня в это время, заложив руки в карманы, стал прохаживаться за их спинами взад вперёд по проходу. Оглобля, оторвавшись от тарелки, взглянул на него, недовольно сказал:
– Возьми вон табуретку да присядь, чего ты ходишь над душой, будто надзиратель на зоне, а то присядь чайку с дороги между делом.
Оглобля, тем самым подстегнув словами Дыню, и тот не стал дожидаться, когда допьют все чай, выпалил как из ружья:
– Ну что, волки позорные, каяться будем или как?..
– В чём каяться?.. ты толком объясни, – спросил Бекас.
– Три дня подряд на ростовский мясокомбинат баранов вы грузили?..
– Ну и чего здесь такого не впервой, – сказал Бекас, – что не тех погрузили?.. так не мы их через раскол прогоняли; там всем командовал Филимон бригадир и чабан Кондрат… ещё там Мося Абрамович завхоз всё крутился. Так что всё-таки случилось, скажи?..
– Овечки пропали. Абдулу звонили, и просили разобраться, вот и послал меня он за сто вёрст по гололёду!.. Предстоит выяснить, куда делись бараны. Мне бы очень не хотелось, чтобы сюда менты приехали, сами подумайте вам это надо?.. Говорят, что ваших рук не минуло. С кого начнём… или выставить всех вас за дверь и по одному вызывать?..
– Как прикажешь понимать, Дыня?.. – спросил Бекас, – слушай, не бери ты нас на понт и не гони сюда ишака. Вешать на нас каких-то непонятных овечек не в масть! Дознание тут он устроить хочет, пусть сначала докажут.
– А может, обсчитались, когда грузили?.. – сказал Оглобля, – всякое бывает, притом последние две машины уже по темноте баранов заталкивали.
– Если ты уверен в этом тогда пойди и докажи им это, а они утверждают что на двух точках пересчитывали, – уже спокойным голосом продолжил, – я тут мозгами пошевелил, прикинул кое-что – дело слишком мутное, словно под вас сработано на прощанье, мы то их через пару тройку дней по-кидаем. Вас двенадцать и овечек пропало тоже двенадцать.
Получается, каждый из вас закинул к себе на хребет барана и потащил в степь волкам на продажу. Транспорта у вас нет, продать им тоже не могли: чего бы они спрашивается, сами у себя покупали?.. Съесть столько вы тоже не могли – не влезло бы. Бред какой-то!..
– Я вам так скажу, – подал свой голос Лява, – сами они в натуре эту кашу заварили, рамсы попутали и нам за погрузку баранов платить не хотят. Богадельню у себя устроили, а нас крайними хотят выставить. Последнее время вместо мяса привозят одни мослы: вон сам погляди возле печки куча лежит, и в кастрюлю загляни – одни рога да копыта. Волков в степи и то лучше кормят, те свежее мясо всё время едят. По-дохнет худая или больная овечка, а то гляди и от старости, скорее всего, обдерут, падлы, шкуру и мясо обрежут, а мослы, чтобы не выбрасывать нам втюхивают!..
– Скажу, что веду расследование, – сказал примиряюще Дыня, – волынку потянем, чтобы ментов не позвали. На днях, может даже завтра, трактора придут, перетягивать всё будем в другие края. На родину Абдулы поедем в Калмыкию и там теперь жить будем. Так что на всякий случай соберите все хабари. Переезжать, возможно, и в ночь придётся, а с баранами пусть потом сами разбираются, куда они у них делись. Вот за погрузку вам уж точняк не заплатят. Ну, не отчаивайтесь кал-мыки, как и шеф наш, народ добрый заработаете ещё.
– Так, а за сараи разве лаве не будет?.. – спросил Шурик-Перс из Еревана, – чё даром пахали?..
– Я же вам уже говорил, что деньгу Басмач увёл, но Аб-дула человек добрый кое-что передал. Выдам по месту жительства, когда на точку прибудем, а то отдай вам щас, дорогой всех растеряешь. Чачи баллон в сорок литров привёз… – на зиму хватит?..
– Смотря кому, – сказал Оглобля, – мне бы… так по три литра на два дня… сколько же это будет?.. нет, без счётов не высчитать. Переезжать, так переезжать – даже лучше, здесь всё уже в печёнку въелось, жизнь собачья. Ты хотя бы по пути лахудру зачуханную подцепил и на всех привез…
– Ладно, хватит базарить, пошли инструмент и всё прочее собирать, – сказал Бекас и вышел из вагончика. Вслед за ним нехотя с ленцой стали выходить и все остальные члены бригады. Следом за Оглоблей неотлучно таща ноги по земле, плёлся Толян Прыщь, направились в сторону теперь уже бывшего строительного объекта. Толян, с недовольством в голосе шёл и бубнил:
– Привёз, курва, целую флягу бурды и зажилил, хоть бы голову поправить дал, арбуз несчастный!.. Слушай, Васёк, давай не будем спешить с этим отправлением неизвестно куда… – может, вообще ноги сделаем… а?.. чё молчишь?..
– Однако ты Толян, я сморю, дуб дубом!.. куда тебя хрен понесёт – на зиму глядя?.. По степи поползать на брюхе захотелось? Тюлень ты и выбрось из мозгов свои светлые мечты до поры до времени; тут буржуйка на зиму имеется, жратвы всегда не ложкой отмеряют, а ты хочешь мохнатую задницу у себя в одночасье заиметь. Такого в жизни, Прыщь, не бывает. Забудь дурные мысли и выбрось из головы… пойдём уже по сараям лопаты собирать.
Вскоре Толян, неожиданно совсем другим голосом вос-кликнул:
– Оглобля, как мне раньше не допёрло, и ты не подсказал… – это же получается, что мы отправляемся в ту сторону, где я живу?.. Там гляди через бугор и дома!.. Вот, дела!
Только было дошли до дверей новой кошары, как из неё вышел заведующий овцефермой Филимон, взглянув на них с каким-то подозрением, сказал:
– Здорово, мужики: бандерлоги из африканских джунг-лей!.. с овцами разобрались?.. а то я выведу вас на чистую воду!..
– Чё, ты такой нервный и злобный, Филя?.. бандюгами ещё нас обзываешь, – сказал Оглобля, – какие овцы?.. чё ты тут пургу в глаза порошишь?.. мы их в глаза впритык не ви-дели твоих лохматых! Ты сюда затем и явился, чтобы пронюхать что-то? Так загодя говорю тебе, облом выпадет на кар-ты! Сами сговорились, так сами и банкуйте, зачем с больной головы валить на здоровую…
Не моргнув глазом Филимон открыл рот, собирался что-то сказать в ответ, но Оглобля тут же дополнил свою речь:
– Ты думаешь, мы не догадываемся к чему эта комедия?.. да подавитесь вы теми грошами, что нам за погрузку положены!.. – обошёл заведующего стороной и направился в овчарню.
Вечером следующего дня из Калмыкии прибыли два трактора «Беларусь». После десятичасовой дороги трактористы подкрепившись, отправились до утра спать. Ранним утром следующего дня пока прицепляли, поговорили и чайку на дорогу попили, за окнами совсем рассвело. Первым трак-тор тянул жилой вагончик, в котором сидело братство мастерка, лопаты и лома, следом плёлся второй трактор, который тащил будан со строительным инструментом: растворомешалка, носилки, корыта и всякая другая всячина необходимая в работе. Как сказали трактористы, путь предстоит долгий. Стали голову ломать, как лежать на постелях будут. Двух ярусные кровати были вверху прикручены проволокой к стенкам вагона, но видимо все крепления давно разболтались и сейчас они ходором ходили как холодец. Микстура, сидя на лавке, окинул взглядом стеллажи, на которых спали, сказал:
– На низу ещё как-то и можно прикорнуть, даже если свалишься падать не высоко, а вот за верх можно забыть. Я как-то давно на катере по морю плыть в шторм пришлось и то кажись, лучше было.


                _________________________

– Бекас, смотрю на тебя, ты на ней совсем мозгами двинулся. Калым тут говорят большой за невесту надо отдать: за чабанскую дочь сто овец, а она дочь директора за неё, наверное, всю тысячу. Где возьмёшь?.. Я понимаю, говорят, – сердцу не прикажешь, но сам подумай век жить в этих степях и пасти баранов?.. К тому же я лично сомневаюсь, что они тебя в своё общество примут. Вот Федота, пожалуй, взяли бы он мусульманин, хоть и наполовину. В случай чего, Бекас, шум может большой кругом пойти: хватаешься ты за раскалённый край железяки! Плохо всё это может закончиться для нас – зуб даю! Я уже месяц тебе толкую про свою идею, а ты так ни разу меня и не дослушал…
– Лёвчик, иди, прошу тебя в вагон, дай самому побыть наедине.
Докурив сигарету, Алексей со злостью бросил окурок себе под ноги растёр его и удалился. Бекас думал о Гульфем: перебирая в памяти каждое её слово, слышал её певучий голос, звучащий в ушах, улыбки и смех и даже ржание её лошади и попытка той укусить его за плечо. На что Гульфем тогда рассмеялась по детски и сказала, что Венера ревнует её к нему. В последующие две недели она приезжала ещё два раза, но в очередной раз, когда должна была приехать, степь молчала, не принося звука копыт её лошади. Минуло три дня, а горизонт был пуст. Бекас духом упал, хотя и старался перед всеми не подавать вида, а на душе скребли кошки, и предчувствие было чего-то нехорошего. Беря в расчёт первый её визит, причиной которого была сломанная машина, все эти четыре свидания в сознании Бекаса сейчас были вехами: как своё день рождение, окончание школы, освобождение из колонии. Жизненный багаж был мелок и ничтожен. Когда минул четвёртый день, а её всё не было, вечером после работы ужинать Бекас отказался. Оглобля, помешивая ложкой в свой тарелке лапшу не приступая к еде несколько раз взглянув на своего бригадира, который лежал на кровати, уставив взгляд в нависавшую сетку второго яруса, спросил, обращаясь к нему:
– Бугор, ну и насколько тебя хватит, как думаешь?.. На зоне я не раз наблюдал, как на голодовку садились… и чего добились? Да ничего кроме помутнения разума. Смотря, сколько просидишь, а то и безвозвратную точку минуешь и слабоумием обзаведёшься заодно. Брось от души советую. Это всё у тебя юность в заднем месте ещё играет, но это – же не сарай, что взял грабарку и вычистил за порог никчёмное. Я так думаю, что она ещё приедет, судя по ней, она не из тех, кто пургу в глаза пускает.
Оглобля не успел досказать свою мысль, когда за стена-ми вагончика послышался отчётливо стук конских копыт: все вскочили из-за стола и прилипли к окнам. Владимир тоже вскочил машинально с кровати, но к окнам было уже не подступиться, и он продолжал стоять посреди прохода, ожидая, что скажут наблюдатели. Всё длилось минуту две, а Бекас стоял в растерянности. Неожиданно послышались удивлённые возгласы сразу нескольких человек, из-за чего Бекас пришёл в замешательство, не совсем понимая их удивления: «Вот это да!.. – крикнул Шурик-Перс, – такое я только в кино видал!.. надо – же так вырядиться!.. Принцесса! Нет… – королева! Бекас, мудак, а ты переживал! Погляди в окно это же цирковой номер, мать твою за ногу!..». Владимир, придя в себя, ураганом всего своего тела ударил в дверь и вывалился из вагончика, спрыгнув на землю, минуя ступеньки. Он застыл как столб, в двух метрах от ступеней в вагончик, а Гульфем тем временем по большому кругу, как это вы не раз наблюдали в цирке, словно ветер неслась на своей Венере с развевающимся шлейфом за её плечами двух тонких из изящной шёлковой ткани хвостов. К сожалению, мы не обладаем разнообразием колоритного языка, чтобы достоверно описать и передать вам читатель всё то, что предстало глазам загипнотизированного этим видением несчастного юноши. Постараемся вкратце рассказать, то, что мы увидели, а если кому как говорят, – не терпится: закройте книгу и посмотрите на лицевую сторону обложки и у вас появится возможность посмотреть на нашу героиню красавицу Гульфем, правда в обычной повседневной одежде. Начать видимо лучше всего с её лошади Венеры, ибо она была в не худшем наряде, чем её хозяйка. В гриву и хвост лошади были вплетены блёски, которые в лучах нависшего над горизонтом солнца сияли, переливаясь всеми цветами радуги. Седло, подпруги и стремена, роскошная попона, покрывающая лошадиный круп чуть не до хвоста не говоря о самой уздечке, всё это вместе взятое блестело и представляло вершину произведения тончайшего искусства мастера. А что уж говорить о самой Гульфем, та одежда на ней, которая являлась чем-то мистическим порождением сказки из времён древнего Востока. Она сияла как яркая звезда на небе, как глубина огранённого драгоценного камня, как букет особо подобранных дорогих цветов, как первые лучи утреннего солнца, но самым главным, отчего Владимир не мог оторвать своего взгляда это был её головной убор, а может быть и само её лицо, что ближе к истине. Впервые минуты, когда он выскочил на улицу, Бекас её просто не признал, как это, не стыдно, но это так. Он в оцепенении стоял и смотрел на это цирковое представление и ничему не верил; в сознание закрадывалась мысль, что от тоски по любимой он просто сошёл с ума, а в лучшем случае это всё ему снится. Он с упорством смотрел на развевающийся шлейф ткани на тот не совсем доступный пониманию замысловатый на её голове узел из той же ткани, а если это была косынка, то из неё можно было бы натянуть шатёр. Всё это так умело было переплетено, уложено слоями и подвязано, что казалось, нет тому ни начала, ни конца, а само лицо Гульфем было единым во всём этом по-истине фантастическом наряде. На этот раз, на Гульфем и брюки были совсем другие. В старые времена в таких брюках ходили персиянки и турчанки. Владимир на нах обратил внимание в самый последний момент, только когда она уже стояла перед ним. Вся бригада, подперев спинами вагончик, стояла уже на улице и с замиранием сердца, а многие с завистью смотрели на это представление. Сделав очередной круг, направила лошадь прямо на стоящего Владимира и почти в полтора шага замерла перед ним. Как и в тот первый самостоятельный приезд с весёлой ноткой в голосе сказала:
– А вот и я!.. – на этот раз выскочить по-воробьиному из седла не получилось, да она и не пыталась этого сделать, мешал сам наряд. Не торопясь слезла на землю, встала пе-ред Владимиром, какую-то минуту молчала, вглядываясь в его лицо, после чего немного нахмурилась, вероятно, определив по осунувшейся внешности лица его состояние, сказала, – не сладко, но и не смертельно, пойдём от глаз подальше, а то ненароком сглазят.
Взяла лошадь под уздцы и направилась прямо в степь, явно игнорируя на этот раз, берег реки. На востоке над горизонтом ярко огромным диском горело пурпурное солнце, пред-вещая на завтра солнечный и возможно жаркий день. Бекас так ещё и не пришёл в себя полностью: плёлся следом в той же растеренности, в которой он перед нею и предстал. Она не-сколько раз взглянула на него пытаясь поймать на лету его взгляд, потом женским своим чутьём видимо поняла, что начинать разговор требуется непредвзятый, сказала спокойно непринуждённо и довольно тихим голосом, как бы рассуждая:
– В прошлом году я ездила в Москву поступать в институт на юридический факультет и не прошла по конкурсу… представляешь?.. но я всё равно поступлю, чтобы мне это не стоило.
– Я если бы даже попытался в мечтах представить тебя, такой как ты сейчас выглядишь, этого мне бы не удалось, – сказал Владимир, наконец-то придя в себя, – к чему это всё?.. можно подумать что не я – а ты прибыла за тем чтобы предложить мне свою руку и сердце.
– В этом как раз ты и ошибаешься. Я приехала прощаться и наряд этот он наш традиционный в таких нарядах мои ещё прабабушки перед своими поклонниками представали, которых им наделяли, не спрашивая их согласия. Я потому и начала разговор на тему поступления в институт, что на данный момент этот вопрос является главным в моей дальнейшей жизни.
– Это получается рано или поздно ты станешь тем кто, таких как я, в тюрьму сажает?..
– Кому-то же надо и это делать: как, к примеру, ходить за отарой овец или же строить им кошары, как делаешь это ты со своей бригадой. Но ты насчёт этого сильно не переживай мои взгляды далеки от тех, о которых на каждом углу говорят. Прежде всего, я не религиозна; я комсомолка к тому же по убеждению. В ту темноту, что порождена любой религией, не верю и ярая противница любым их догмам. Впрочем, я ещё не согласна с тем доводом и утверждением, что жена и муж должны соответствовать своему статусу равному обоим. Работа, карьера, служба это одно, но всё это не должно касаться моего внутреннего содержания, как и жизни в моей семье. Так что даже в том случае если я стану когда-то прокурором шансов от этого у тебя не уменьшится, Володя.
– Это ты сейчас так говоришь, потом всё забудешь, ещё и подсмеиваться над собой за эти слова станешь. Поступишь так, как это все делают.
– Во-первых, Владимир, я не все – это раз, во – вторых ты плохо знаешь ещё меня потому и ошибаешься в своих выводах. Если нам посчастливится, ты в этом сможешь не раз убедиться и тогда вспомнишь наш этот разговор.
Обратив внимание, и тщательней разглядев свою возлюбленную, для чего пришлось ему как бы невзначай отойти немного в сторону, кроме всяких серёжек и браслетов, по-видимому, золотых опустив свой взгляд, посмотрел на пальцы рук усеянные кольцами:
– Гульфем, ты явно из той сказки явилась про Шахразаду, которую всё время читает мой друг Алексей, на тебе столько понавешено добра, что прицепить уже, если захочешь некуда, а тем более где-то по городу ходить сходу под нож подставят. К тому же, как я заметил, ни одного пальчика свободного нет.
– Вот видишь, у тебя изначально мысли на криминал настроены, а это учти плохо от этого надо хотя бы постепенно тебе избавляться.
Она подняла правую руку, оттопырив безымянный палец, остальные сжала в кулачок и сказала:
– Вот этот для тебя, видишь пустой?.. – но не радуйся, я же сказала, что прощаться приехала. Этот пальчик тебе предстоит ещё заслужить!.. С тебя бы вышел хороший муж это я чувствую всем своим сердцем, и я бы с большим желанием вышла за тебя замуж, но для этого требуется столько преодолеть преград, о которых ты даже не подозреваешь! Толь-ко я их все знаю. Не знаю… – может быть на этом у нас всё и закончится, чего бы мне очень не хотелось, но учти, больше зависит всё от тебя. Я женщина к тому же ещё и совсем юная девушка и мне мало, что позволено в этой жизни, по крайней мере, пока я не вырвусь из этого адского круга. Вы муж-чины делаете этот мир, каким вы его хотите видеть. Что ты, к примеру, знаешь о нас мусульманских женщинах?.. Я отвечу тебе, как я его вижу этот мир мусульманской женщины. Это амфора из тончайших стенок керамики с длин-н-ы-м, таким узким горлышком как шея у лебедя. Сосуд, который покрыт сверху тончайшим слоем глазури с росписью всяких цветов с завитушками. Внутри он доверху заполнен драгоценными камнями самоцветами и сверкающими бриллиантами, сверху горлышко пробкой плотно забили и сургучом законопатили. Затем её оплели лозой, чтобы случайно никто не разбил, а после этого завернули в мешковину и сверху в грубую дерюгу обмотали, чтобы случайно кто не увидел. Но и этого показалось мало. Отодрали в полу доску и в подпол спрятали, чтобы кто-нибудь не украл, доску на место вставили и сверху тяжёлым сундуком придавили. Вот это участь всей жизни женщины мусульманки и я должна смириться с этим?! Я по-тому и на юридический факультет поступаю, куда как я сказала уже самый большой конкурс, для того чтобы бороться всеми доступными мерами с этим! Бороться с той рогожей, в которую нас заворачивают.
Она остановилась и стала смотреть на закат солнца, где из-за горизонта выглядывал один его краешек. Стояла и молчала. Владимир подошёл к ней со спины, легонько еле прикасаясь, положил свои руки ей сбоку на плечи как бы обняв, склонил свою голову ей на спину и упёрся лбом в её шею. Гульфем вздрогнула, выпрямилась в струнку и замерла. Он впервые к ней прикоснулся руками. Её волоса издавали запах ландыша и ещё не совсем понятого благоухающего аромата возможно настоя трав, которые пьянили сознание, и от чего стала кружиться голова. Так они стояли, не шевельнувшись, боясь вспугнуть своё призрачное счастье не более пяти минут. Наконец, он опустил донизу руки, выпрямил шею, вздохнул тяжко и отступил на шаг, после чего заметил, что Гульфем обмякла, а плечи её, повиснув дали волю рукам, чтобы потеребить украшения на одежде. Она явно испытывала не меньшее волнение, чем Владимир, а он, в эту минуту удовлетворившись прикосновением пусть даже к её одежде, предчувствуя быть брошенным на произвол судьбы и те страдания, которые замаячили на горизонте, тихо сказал:
– Я ещё тогда в первый день сказал, что лучше бы ты тогда не приезжала. Неужели не нашлось никого другого послать за этими машинами?.. Как жить дальше?..
Вероятно, у Гульфем от возбуждения пересохло горло, потому кашлянув два раза, она вдруг сказала:
– Простимся, как добрые друзья: я всегда буду помнить о тебе, и ждать, сколько смогу и сколько на это времени будет отпущено самой жизнью. Лаской твоих рук по моим плечам я даже через одежду услышала, как ты меня любишь, а это и есть самое главное!..
Гульфем снова погрузилась в молчаливые раздумья всё продолжая смотреть на узкую полосу заката; неожиданно она резко повернулась лицом к Владимиру и с пылом жарко-го искреннего откровения стала говорить на грани крика:
– Владимир, тебе надо срочно отсюда уезжать; здесь в этой степи ты пропадёшь! Давай я помогу тебе в этом, я денег дам завтра же Хасан тебе привезёт…
– Нет спасибо, – сказал Бекас, прервав её прощальное напутствие, – ещё раз спасибо, но я как-нибудь сам. Брать деньги у любимой девушки это довольно унизительно и за-ведомо прошу не присылать никакого Хасана, всё равно не возьму!
– Тебе надо поступить учиться, – продолжила она после небольшой заминки, – ты ещё молод, вся жизнь впереди… скажи, зачем они тебе эти люди, которые тебя окружают?.. Здесь гибель и нет будущего, и я думаю, ты сам это понимаешь! Я через день уезжаю в Алма-Ату. Там много наших родственников одних отцовых сестёр только пятеро. Я там по-ступать в институт буду; ко всему прочему я уже давно должна была быть там, ибо мне подготовительные курсы пройти желательно, а вот из-за тебя никак не могу вырваться, словно верблюд по кругу на верёвке хожу. Мне не стоило соваться изначально в Москву, напрасно учебный год потеряла. Так нет же – в столице захотелось учиться!.. престижно, так, по крайней мере, отец сказал не я. Свой адрес Алма-Аты тебе оставлю… – напишешь или нет?..
– Напишу обязательно, если будет о чём, – сказал он и, уходя от темы, спросил то, чего она уже, казалось, не ожидала, – Гульфем, можно я на прощанье тебя поцелую?..
– Зачем Володя?.. – почти крикнула она, – не надо этого делать! Не обижайся, прошу тебя, поверь, так будет лучше. Спелый персик, поднеся к губам, непременно захочется над-кусить, но всё это для меня слишком рано. Я должна вначале выучиться иначе из этой глухомани мне никогда не суждено будет выбраться. Когда придёт время, я сама тебя позову, ты только пиши мне не ленись, но отсюда уезжай немедленно. Здесь всё вокруг не так как должно быть в жизни. Помни, я всегда буду думать о тебе, Владимир!
На степь уже опустилась ночь: оглянувшись, на вдали тускло мерцающую лампочку на жилом вагончике и редкие огоньки овцефермы, которая стояла немного в стороне она сказала:
– О-о-о мы далеко с тобой зашли пора и возвращаться. Тот раз не согласился, давай сейчас не Венере тебя подвезу…
– Да ну, ещё свалюсь, не к лицу будет кавалеру перед девушкой на земле растянуться. Я то, за свою жизнь и в седле ни разу не сидел к чему рисковать.
– Но мне тоже пора: отец нервничать будет. Я же ему сказала, что еду к тебе в последний раз – проститься. Он меня любит потому и укротил свой нрав.
– Гульфем, почему в жизни так всё складывается, что искренне любишь, отнимают в последнюю минуту, когда у тебя радость кипит в душе?..
– Глупый ты, потому что ещё молодой. Меня у тебя не отнимают, помни это! И если ты и впрямь меня любишь, значит, добьёшься своего, но не моего тела, а то о чём я раньше тебе говорила. Прости, но я всё это понимаю по-своему. Мгновения счастья в объятьях друг друга не смогут ни оправдать, тем более сделать в будущем жизнь счастливой, ибо для счастья ещё требуется упорный каждодневный труд и в какой-то степени работа над собой. К примеру, что касается непосредственно тебя как личности. С чего начать?.. – спросишь, ну хотя бы для начала избавиться от того тюремного жаргона в своей речи и это будет маленьким шагом в том числе и как это звучит не банально, но и ко мне и моему телу, куда вы мужчины больше всего и стремитесь. Сделаешь один шаг, захочется сделать и второй. Желания и слабости, Владимир, надо подавлять в себе – хотя бы некоторые из них, которые сильно выпячивают наружу. У нас их этих всяких недостатков полно у каждого и их слишком, порой много, как сорняков в среде культурных растений – не вырвал вовремя и заполонили они собой всё вокруг, а от культурных растений одни будылья остались. Вы русские не такие как мы – мы немного другие, но в тебе есть тот стержень, я это чувствую, который может сделать из тебя человека, а не что-то такое, которое люди называют: «Оно!».
Она вдруг резко остановилась, протянула руку вперёд, в которой держала повод уздечки: при этом лошадь сделала два шага, и только стремя поравнялось с ней, несмотря на, казалось громоздкий наряд, словно птица в долю секунды вскочила в седло.
– Ну, вот и всё!.. Владимир, мне пора. Может быть, больше и не увидимся, но я буду помнить о тебе. Не знаю, как ты… вы же мужчины всегда хотите по несколько жён иметь… я противница этого! Надо как у лебедей – одна и на всю жизнь!
– Гульфем, ты же адрес обещала дать…
– Он у тебя в куртке в правом кармане… потом прочтёшь; там ещё и коротенькое письмо тебе: вот на него в Казахстан и ответишь. Только писать не торопись, мне ещё предстоит прижиться там к тому же вступительные экзамены не за горами, а к ним готовиться надо.
Бекас стоял, плечом прижавшись к её ноге вдетой в стремя; она погладила ладонью его по голове, как это делает часто мать со своим маленьким сыном, потом нагнулась и, прижавшись к макушке, сделала долгий поцелуй, после чего распрямилась в седле и резко, словно бросила камень ему на сердце сказала:
– Будь счастлив, Владимир, вспоминай хотя бы изредка обо мне!..
Лошадь с места рванула в карьер и спустя минуту она растаяла в ночи; какое-то время ещё виднелось тёмное пят-но на фоне безлунного горизонта, но вскоре и оно растаяло по мере затухания звука конских копыт. Минуты спустя справа в степи послышался свежий звук копыт, это вслед поскакал за Гульфем её охранник. Гульфем стрелой ушла в глубину ночи, оставив ему на память в подарок печаль и страдания. В эту минуту ему жить не хотелось, и лишь отсутствие средств поквитаться с этой опостылевшей жизнью, возможно, удерживало его от отчаянного шага. Он долго стоял печальный и потерянный, словно ребёнок брошенный матерью посреди незнакомого места и когда почувствовал на своих губах солёность слёз своих, то вдруг понял, что он и впрямь ещё ребёнок и плачет как когда-то в детстве. Сжав до боли кулаки, тихо завыл, застонал: стыдясь своих слёз и испытывая желание зареветь в полный голос, упал коленями на землю и стал кулаками бить её. Наконец поник лбом в землю, как это де-лают мусульмане во время молитвы долго так лежал, словно провожая сам след впервые любимой девушки, которая ещё минуты назад присутствовала на этом месте. Спустя время со стоном встал на ноги, и ещё раз взглянув в темноту, будто надеясь ещё раз увидеть её, обернулся и словно побитая хозяином собака побрёл в сторону мерцающей вдали электрической лампочки.
Войдя в вагончик, Бекас окинул взглядом лежащих на кроватях сотоварищей, которые молчаливым взором уставились на него, посмотрел на верхний ярус, где Лява как всегда лежал с книжкой в руках, хриплым голосом обращаясь к нему сказал:
– Лёвчик, не в тяжесть спрыгни с кровати, накинь куртку и выйди – базар имеется. Я на улице тебя подожду.
Вскоре за спиной Бекаса уже стоял Лёвчик, не задавая вопросов – ждал; он знал, что торопить Бекаса не стоит, его друг сам всё скажет.
– Пошли дальше в степь от ушей любопытных, – сказал Бекас, – будут много знать, быстро состарятся, а там есть такие, которые даже по губам умеют слова читать, – когда отошли подальше продолжил, – давай Лява рассказывай свой план до конца видно время припёрло!..
– Вот так бы давно!.. а то заткнись, закрой пасть. Значит так… с чего же начать, чтобы ты сразу въехал?..
– Давай коротко, ясно и конкретно по ходу дела всё равно не стыковки будут, а значит и планы на ходу придётся менять. Рассказывай.
– Самый безопасный путь для нас это прорваться к Волге, а там мы уже и дома…
Алексей в подробностях рассказал свой план и когда он умолк Бекас воодушевлённый простотой и доступностью его плана сказал:
– Ты, Лёвчик, всё-таки голова недаром ты свою библию читаешь хоть что-то оттуда подчерпнул. Значит, говоришь до Волги в компании с баранами, а потом на барже до Чебоксар. Нормально. Мне нравится. И этих лохов заодно Дыню и Джафара, которые нас в быдло записали мы сделаем как шведа под Полтавой. Мы же не дурнее чем Федот, вначале казалось полоумный и то смог слинять. Прыщь и тот ноги сделал, в своём ставрополье сейчас самогон лакает. Как только кто из них прибудет на объект, так и приступаем к делу. Всё, Лява, пошли в свой сарай, я морально так устал, что, наверное, спать сегодня буду до потери пульса, если к утру ноги не протяну. Вся эта собачья жизнь на нервах – скоро в дурдом попадёшь! Была, не была, а если помирать так с музыкой я им покажу ещё, чего Бекас стоит!..

                _____________________________


А тогда в тот вечер, который оказался прощальным, она ждала своего возлюбленного Славика с особым нетерпением. Причина этого нетерпения была щекотливая, ибо на повестке дня стоял вопрос дальнейщей Натальиной судьбы. Славику предстоял перевод по службе для последующего её прохождения за пределы страны, а это Германия, Польша или Венгрия, а возможно и Чехословакия. С такими мечтательными перспективами в голове по станице ходила каждая вторая девушка – мечтая выйти за военного и отправиться жить за границу. Поджидая Славика, Наташа сидела в глубоком раздумье: «Токо бы не в Монголию!..». Совсем недавно она получила письмо от подруги Людки, которая со своим мужем капитаном-инженером почти на двадцать лет старше её отправились на службу в далёкую Монголию, где стояла опасность большого военного конфликта с китайцами. Поднявшись с дивана, На-талья подошла к столику, на котором стояла радиола с проигрывателем, подняла крышку и взяла оттуда конверт весь обклеенный непонятными марками. Подошла к дивану, уселась как можно удобнее, достала листки из конверта и принялась читать в который уже раз. Подруга писала:
«Привет вам кущёвцы из далёкой Монголии. Здравствуй дорогая, Наташенька, я приветствую твоих сестрёнок и целую вас всех! Пишу письмо тебе, Наташа, уже по третьему разу переписывая заново – слёзы капают и бегут ручьём, отчего всё размазывается на бумаге. Права ты была, подруга, когда говорила, что надо было выходить замуж за молодого парня. Моему мужу уже дали майора и теперь он какой-то там инженер эскадрильи. Дома не живёт и всё время на службе: делает ка-кой-то там диагноз на самолётах, которые как я поняла – тоже болеют. Летают день и ночь напролёт, будто бы им больше делать нечего. Боятся, что скоро китайцы на них нападут. Монголы так те и язык проглотили – китайцев боятся как чёрт ладана, а те им не могут ихнего Чингиз Хана простить. А так-то всё почти нормально. Сижу днями, в окно уставившись. Гляжу непонятно куда – глядеть тут не на что – кругом нет ничего – хоть удавись или волком вой как на Луну. Надумаешь повеситься и то не на чем, я ещё тут ни одного дерева не видела. Смотришь в окно, слёзы текут, как на чистую стенку уставился. Выйти некуда хоть караул кричи. Воды тут нет, и её возят в бочках за тридевять земель почти из Гималаев. Выйдешь во-круг барака нашего прогуляться – пусто кругом: одни верблюды вокруг бродят. Монголы за ними не присматривают и счёту им не знают – это как у нас граки на полях и по станице. Барак, правда, кирпичный и тоже «досом» называют как у нас в военном городке в Кущёвке, только он больше похож на коровник, что на ферме в колхозе Кирова. Мы давно от такой собачей жизни между собой перегрызлись и не разговариваем, потому и сижу как ненормальная в психушке, я одна в квартире. В тюрьме, наверное, и то лучше: там хоть народу больше. Выйду за порог, а куда идти – пустыня кругом и за шо тут можно не то что воевать, а и по нужде сходить! Токо голову высунул за порог – тебя верблюд встречает или рядом стоит, тебя ожидаючи. Смотрит на тебя сверху вниз – как будто ты привидение. Не знаю, чем они у них тут питаются, но всё время жуют что-то. Только и знай, смотри, что ему ты не понравишься: может и плюнуть в лицо, а то и укусить. Цветное на себя хоть не надевай: увяжется, прицепится, гад, за тобой и думает, что ты растение и на вкус решил попробовать тебя. Их бы в наши бурьяны в станице в раз бы справились с нашей бедой. Но есть и хорошее, чем могу порадовать вас. Каждый выходной в воскресенье двумя автобусами ездим в Улан-Батор – столица так у них называется. Кущёвка наша в сто раз красивше будет, зато магазины у них завалены зарубежным тряпьём, которое монголы не покупают – ходят в своём. Женщины, может быть, и носили, но мужья не разрешают. Ходят так, что у нас, когда лезут в катух у свиней почистить и то одеваются лучше. Тряпки в
магазинах дешёвые, а то и нипочём. Я с дуру натаскала их полную квартиру, а оно блестит, пока не постираешь – потом хоть выбрось. Теперь я поняла свою ошибку и всю эту бижутерию не беру. Скупаю щас меха: тут песец или не знаю, что за зверь такой, но на него похожий – стоит как у нас крашеная крольчатина. Приеду, привезу тебе шубу и одеяло верблюжье. Скоко утяну, стоко всего и привезу, чтобы всем по немного досталось. Если бы можно было приехать сюда бричкой – на пол станицы приволокла бы этого барахла, иначе в квартире из-за него уже ничего не найдёшь и выбросить жалко. Деньги совсем больной вопрос, в котором я всё время путаюсь и мне так кажется, что меня всё время дурят. У монголов какие-то тугрики и за наш рубль непонятно как считают: один раз он у них стоит четыреста тугриков, а вчера был по пятьсот. А ещё, Наташа, тут, если кто и надумает мужу изменить так не с кем, разве что с верблюдом. Мужики все сутками на аэродроме: то у них предварительная, то предполётная, то боевая, то вообще непонятно какая подготовка, а тут хоть шаром покати, только ветер воет и скоро всё нутро выдует. У нас в станице ветры тоже частое явление, но в сравнении с этими ветрами – то тишина. Одно радует, что скоро мужу отпуск дадут, приедем в Кущёвку, а там погляжу, может насовсем и останусь, пусть едет сам добывать себе полковничьи звёздочки, а я не дура какая, чтобы в этой пустыни старость встречать. На том прощаюсь, обнимаю вас всех и целую. Про Кущёвку хоть не вспоминай, сразу рыдать начинаю. Пишите на тот же адрес. Аэродром никуда не делся и китайцы, судя по всему, воевать и не думают. Вот только непонятно, чего мы здесь забыли. Твоя подруга Людка».
Дочитав письмо, Наталья вслух сказала: «Нет!.. Монголия нам явно не подходит!.. не может такого быть, чтобы Славика дядя, который под Москвой генералом служит, своего родного племянника отослал неизвестно куда – к чёрту на кулички – в такую дикую страну, где как сказала Людка, до сих пор каменный век стоит…».