ЛИЦО

ЛИЦО

- Помню лицо одного из них. До сих пор помню. Представляете? – продолжил он начавшийся вроде бы нейтрально разговор.
- А сколько Вам лет было? Какого Вы года рождения?
- Тридцать седьмого. Было мне что-то в районе шести. Мы с моим приятелем, таким же голодранцем, как и я, ходили к ним на задний двор - собирали очистки.
- К ним?
Передо мной сидел весьма пожилой человек и улыбался той улыбкой, которой, похоже, умеют улыбаться только они – поколение, видевшее огни и ночи, помнящее звуки и запахи Большой Войны.
- Да, к немцам. 
- Как же вы там очутились, у немцев?
- В то время мы с мамой и сестрой на два года старше меня жили в Новороссийске - на оккупированной территории. Когда становилось невмоготу, мы с приятелем лазили к немцам за очистками. Потом я приносил их домой, мама всё это дело отмывала и варила нам что-то вроде похлёбки.
Однажды нас засёк один из них. Крупный такой мужичина, схватил двоих одной рукой за шивороты, а весили мы от силы килограммов по двенадцать - одни кости торчали, и поволок за собой. Тащусь за ним, даже не сопротивляюсь, а сам про мамку думаю. Мол, расстреляют меня сейчас, а она даже не узнает, так и буду числиться без вести пропавшим, а она – ждать зазря. Нехорошо, предупредить бы как-то её. Да как? Уже поздно. Вот и стенка.
Стена серого здания тянулась вдоль пыльной дороги. Барак бараком. Он нас затащил в его полутемень, посадил за стол и поставил перед каждым по большой тарелке картошки с мясом. Оказалось – повар.
Мы не то, что глазам поверить не могли, мы сообразить ничего не успели, как начали запихивать в себя всё это ложками, не жуя. Просто глотали и всё, как собаки.
Ложке на десятой или двенадцатой  я, наконец, сообразил, что сижу тут, наедаюсь от пуза, а дома - мама и сестра, голодные. Тогда я отвернул рубаху и давай  - ложку в себя, ложку в образовавшийся карман, ложку в себя, ложку в карман.
Он посмотрел на меня исподлобья, строго, и вот тут-то я, наконец, осмелился на него взглянуть. В этот самый миг его лицо и запомнил.
Подошёл, заставил вывалить всё из рубахи обратно в тарелку, доесть.
Когда мы с приятелем отвалились - руки-ноги тонюсенькие, животы из-под рёбер торчат, дышим тяжело - он вручил каждому из нас по небольшому бидону, и всё так же, молча, взял за руки и развёл по домам, чтобы нас вдогонку не расстреляли. Оказывается, давно засёк, шастающих по их помойке мальчишек, знал, откуда приходим.   
- А отец? – осторожно спросила я.
- Отец погиб на фронте, когда мне было семь. Его лица даже не помню. А вот лицо этого немца… Снится до сих пор.

19.07.2018