Однажды вечером. Часть 2. 17. Лидия. Воспоминания

Лидия. Восточный гороскоп. Из Интернет-ресурсов.

Тигры - большие фантазеры. К тому же у них обычно есть талант к живописи или литературе. В общении Тигр очень интересен, он не скрывает яркой индивидуальности и отличается оригинальным взглядом на вещи. К тому же он предпочитает говорить правду, предан друзьям и очень щедр, когда им требуется помощь.
Самые сложные периоды в жизни Тигра - те, когда он должен по какой-то причине совладать со своими эмоциями, контролировать их. Человеку, вовсе не склонному лицемерить и притворяться, это далеко не всегда по плечу.
Рассерженный Тигр может быть по-настоящему опасен. Охваченный гневом, он забывает о последствиях своих поступков, и способен поставить на карту даже жизнь и благополучие дорогих ему людей. Тигр не признает за собой никаких слабостей и не допускает мысли, что может ошибаться. Соответственно, дождаться от Тигра извинений или заставить его первым сделать шаг к примирению практически невозможно.
Страстная натура Тигров делает их поистине выдающимися любовниками, к тому же склонными к романтике. Единственное, что способно отравить их личную жизнь - бесконечная ревность, порой провоцирующая вспышки ярости.


Лидия. Неотправленные письма к Алеше. Письмо десятое.
1995 год, 7 апреля. Seattle

Мы едем в Глазово. Ты не мог, не хотел расставаться со мной. Мы едем вместе. Глазово! Путь был неблизкий. Это был настоящий поход: сначала поезд, затем попутная машина, а несколько последних километров с вещами и крошечной Дарьей мы прошли пешком. Глазово: заброшенная деревня из трех несгоревших домов, в которых никто не живет, на берегу огромного, прекрасного озера с романтичным названием Атальское. Это лето было жарким.

Бревенчатая изба-пятистенка, просто сколоченный стол и лавки. Полати вместо кроватей. Так выглядел островок моего счастья. Здесь я впервые ударила тебя по лицу. В этой пощечине была многовековая обида женщины, преданной мужчиной. А всего-то – взгляд, твой пристыженный взгляд на вопрос Тони, как твоя жена. Я не могла простить тебе этого двойного обмана, который ты и сам себе не прощал. И я мстила тебе за себя и за нее. Я не смогла стать твоим другом, и я стала твоим врагом. Ненависть раскрепощает больше любви. Больше нет страха: что он подумает обо мне? Понравится ли ему это? Остается желание доказать себе, что ты чего-то стоишь и можешь делать все, что хочешь, без оглядки. Это было началом моей свободы – свободы от тебя.

Твое  Глазово на берегу Атальского озера было изумительное, мистическое место. Три избы на расстоянии крика одна от другой. Все серые, покосившиеся, чудом избежавшие пожаров – этого бича заброшенных деревень. В одной жили мы, в другой семья москвичей, не нуждавшихся в общении с нами, третья стояла пустой. Весь день я ходила между домом и озером в куске шелка, служившего мне юбкой, который я обматывала вокруг бедер – я всегда была готова скинуть ее и нырнуть в прохладную сладкую воду озера. Озеро было моим другом, утешителем, помощником. Иногда, чтобы проверить твою верность, я заплывала так далеко, что, казалось, вернуться не хватит сил. Но я знала: ты следишь за мной и сможешь доплыть вовремя,  делая сильные, широкие захваты. Мне хотелось, чтобы ты спас меня – но не хватало смелости, чтобы заплыть так далеко, чтобы и в самом деле нельзя было вернуться назад.

Совсем у воды стояла банька – крохотная бревенчатая избенка с большой облупившейся печью. Ты топил её по четвергам, и я впервые парилась по-черному. Я всегда любила баню: в Москве, когда могла, ходила по два раза на неделе. Ритуал был серьезный и требовал большой подготовки. Снадобья и средства готовились загодя: мед с солью, чтобы пропотеть лучше, мед с солью и дробленой кукурузой, чтобы отшелушить кожу, кофейная гуща для умасливания кожи, травяные чаи опять-таки с медом, всего не перечислишь. Конечно, здесь было не до того. Да и непозволительный это расход – вымазывать мед и соль, которые на себе нужно тащить из города, если не купить в обитаемой деревне за озером. А ведь до ближайшего серьезного поселка – ни много ни мало десять километров пёхом. Но были в нашем ритуале здесь и свои удовольствия, и основное – твои руки, которыми ты хлестал меня свежесорванной крапивой и массировал моё тело от  пальцев на ногах и до макушки. Двух твоих рук было достаточно, чтобы закрыть половину моей спины, и от этого я чувствовала себя беспомощной и защищенной одновременно. Другим удовольствием было озеро, куда мы кидались после каждого захода в горячую парилку. И наша любовь на лугу у бани, в молодой жгучей крапиве, куда мы, разгоряченные, кидались, отпарившись до озноба. И опять в озеро погружались наши бедные, обожженные паром, крапивой и страстью тела.

Там, в Глазово, я, наконец, исполнила свою мечту: научилась ездить на лошади. Конечно, Астра не подходила и близко к разряду рысаков, но меня это устраивало. Я контролировала ситуацию. Астра медленно трусила со мной на спине к островку-рощице посреди поля в двух-трёх километрах от нашего двора, куда я  ездила за сладкой сочной земляникой для Дарьи. Позже Астра довозила меня на опушку леса подальше, за черникой. Иногда я принуждала Астру перейти на рысь, и она неохотно уступала мне. Я ощущала восторг – я скакала!
 
Воду для стирки и мытья полов в доме я брала из озера. Готовила и  мыла посуду водой из колодца. Нашей основной едой были каши и творог, который я делала из молока. Натурального, жирного молока, который приносила Тоня. Я томила гречку в печи, а манку варила особым способом, бросая ее в холодное молоко и постоянно помешивая. Ты прозвал ее «каша нежность». И еще я варила борщ из свекольной ботвы и крапивы и сладкой деревенской картошки.

Ты не работал над своей книгой. Ты слишком уставал, гоняя на пастбище бычков. Ты вставал до рассвета и возвращался только к заходу солнца. Я писала стихи. Так же, как в прошлые годы Стелла писала здесь этюды.

Иногда мы ходили в лес за грибами. Я впервые увидела чащу с огромными поваленными деревьями. Их было так много, что порой невозможно было пройти по траве и приходилось взбираться на стволы деревьев, лежавших иногда и на два метра над землей. Под нами была болотная хлябь. Я так и не поняла, то ли эти деревья были свалены специально, чтобы сделать проход над болотом, то ли болото образовалось оттого, что были свалены эти огромные стволы. Ты сказал, что это заброшенные лесоповалы, на которых работали все из близлежащих деревень. Еще ты рассказывал, что все, кого я встретила здесь, включая и безответную труженицу Тонечку, отсидели после войны лет по восемь-десять за то, что самовольно вернулись домой из эвакуации, из Сибири, где работали на оборонных заводах. Ты ненавидел меня каждый раз, когда мы говорили о политике. Я была для тебя представителем  Советской власти, представителем эксплуататоров и подонков, твоим кровным врагом. 
Даже в деревне мы не могли забыть о наших разных политических лагерях, и меня ты помещал по ту сторону барьера, где уже давно было определено место твоей матери. Эта стена росла, и каждый мой довод, противоречивший твоей позиции, укладывал еще один камень в росшую между нами стену. Твои слова пугали меня. Для меня слово всегда было делом, и как ты поступишь со своей и моей жизнью, если ты видишь во мне своего врага? Какую роль ты выберешь для себя? В чем ты захочешь себя реализовать, да и захочешь ли? Меня пугали воспоминания о твоих страшных, глухих запоях, куда ты прятался всегда, когда не мог принять решения.

Иногда мы с тобой катались в лодке или ездили на другой берег за продуктами в обитаемую деревню. Я ложилась на дно, и мы плыли, тихо покачиваясь на волнах. Ты тихо гладил мою руку – этот ласковый жест примирял меня с моей тоской по тебе. Я ощущала твои пальцы всей кожей, всем нутром, которое отзывалось на твою ласку и ползло к тебе, как побитая собака, пережившая смерть своей гордости.

Это была та жизнь, которую ты обещал мне, и она не радовала тебя.

Мы вернулись в Москву.

http://www.proza.ru/