Возвращание улыбки

НАТАЛЬЯ ЦИТРОНОВА,
bottegarussa@libero.it
3287143922,    3294234261 (Италия)
Адрес: г. Воркута, ул.Чернова, 5-б, кв.6


    ВОЗВРАЩЕНИЕ УЛЫБКИ
   Кто-то деньги теряет, кто-то любовь, здоровье, честь, а вот Саша потеряла свою улыбку. Нельзя сказать, что трагедия, но жить стало неинтересно.  Она как бы выцвела, полиняла вся – так линяет со временем нелюбимое платье в шкафу, потускнела, как зеркало, в которое никто уже не смотрится. Моль белесая, да и только… На работе не допекали, ну и ладушки. Не все, кстати, и заметили, что улыбки у нее, того, уже и нет, а настроение ниже плинтуса.  А кто заметил, поглядывал жалостливо, но деликатно помалкивал, даже вкрадчивых «шу-шу-шу» за своей спиной она не слышала.  Впрочем, какие могут быть претензии? К ней, трудоголику, члену профкома, парткома и даже городского методсовета по партийной учебе?   
   Детки, Коля и Оля, быстро свыклись с неулыбчивой мамой, не кричит и ладно, но игры у них стали странными. На днях вот Оленька с куклой играла, пеленала ее, баюкала и вдруг как расплачется! Слезы, всамделишные, кап-кап-кап... Брат всполошился: что случилось, дурочка? Малышка, всхлипывая, по-взрослому ему в о8твет: «Так ведь мужа на фронте убили, одна осталась с грудным дитем».
   Это она телевизионных передач про Афган насмотрелась. А еще – про  Чернобыль и Новороссийск. Как-то разом на страну столько горя обрушилось, столько скорби и слез...
   Но Саша не только улыбаться, но и плакать разучилась.  Ну как вам это: здоровая на вид, успешная женщина в расцвете лет, а не полено бесчувственное, не в состоянии при удобном случае ни посмеяться, ни порыдать?! А тут еще лень старой, продырявленной шубенкой навалилась, по вечерам в заледеневшее окошко косматая тревога заухала. Саша запаниковала, пошла к врачу, но участковый терапевт, естественно, ничего серьезного в организме сравнительно молодой, в меру упитанной пациентки не нашел. Обозвал ее состояние странной аббревиатурой СХУ (синдром хронической усталости – это она уже дома с помощью медицинского словаря расшифровала), посоветовал отпуск и положительные эмоции. Да, еще настойку пустырника выписал, а вот валериану пить отсоветовал – сонливость от нее.
   Ну что ж, в отпуск так в отпуск…
   Вот так у ней все с бухты-барахты и получается. Адекватные граждане, проживающие в экстремальной арктической зоне, для отпуска июль-август предпочитают, а тут май еще. Зато сослуживцы в библиотеке обрадовались: конечно, поезжай, оздоравливайся! Вернешься, когда затишье в отделе будет, летом некому «пахать и доброе, вечное сеять». Бухгалтерша Вера для нее даже отпускные собрала полностью, а не по частям, как обычно. Правда, самыми мелкими купюрами, а в придачу увесистый пакет с монетами дала. Деньги едва удалось в сумку запихнуть.
   Отпуск у северян большой, профсоюз раз в два года билеты не только сотруднику, но и двум членам семьи оплачивает. Иногда и путевки перепадают, но их ждать приходится, а Саше приспичило. Короче, сели да поехали. На поезде, в плацкартном вагоне – две нижние полки и одна верхняя боковая. Вот такая красота, только жаль, что без кота! Мейсона (в честь героя из «Санта Барбары») они на соседку оставили. Можно было и в купейный билеты взять или на самолете куда-нибудь помчаться, но уж как вышло. А выходило у Саши всегда так: экономно очень, даже как-то убогонько.
   Лишь поезд тронулся, залезла на свою боковушку, глаза прикрыла и поплыла... Грезилось ей море: теплое и очень спокойное, какое-то умиротворенное даже. Навстречу солнцу идешь-идешь, уже и нырнуть хочется, а вода все по колено...  Захотелось вдруг вяленых подлещиков с капельками жира внутри, а еще сильнее маринованных баклажан с рынка, фаршированных непонятно чем, и настоящих, а не водянистых привозных, помидор с зеленым луком.  Тут же в видениях и «кровавая Мэри» всплыла – так называется в Ейске томатный коктейль (не с водкой – что вы, что вы! – а с солью и сметаной).  И холодная, посыпанная душистой зеленью, окрошка в дешевых кафешках на набережной. 
   Чудесно, конечно, и в Анапу бы махнуть, на золотом песочке поваляться, в горячих прибрежных волнах побарахтаться. Отпускные, зашитые в потайной карманчик и славно греющие бок, позволяют это, но на Азове-то дешевле. На сэкономленное можно одежку детям прикупить… Только сначала – к матери на Урал.  Совсем не по пути, но это свято.
   Мать, конечно, заметит, что Саша без улыбки приехала, суетиться начнет, нервничать. Так неприятно... Но ведь можно сразу, на второй же день, и уехать. Подарки вручить и гуд бай, мама! Подарки она тоже в последнюю минуту выбирала. Матери решила цветастый платок отвезти. Очень яркий платок: на бежевом фоне сиренево-розовые узоры.  Его Саше муж купил, вроде бы на бумажную свадьбу, но ее цыганистые цвета раздражали. У нее на все случаи жизни – три классических костюма (да им, кримпленовым-то, износу нет!) и три нейлоновые блузки. А вот мать среди сельчан модницей слыла: значит, обрадуется обновке.  Брату Саша солдатский бинокль в «Военторге» приглядела, но Коля заупрямился: бинокль нужен бабушке! А Степе теперь что?
   Дети быстро притомились, угомонились, наскучило им в окошко таращиться. В тундре-то еще и подтаивать не начинало. Снег да снег кругом, не белый, а какой-то буро-серо-фиолетовый, усталый, слежавшийся. Промелькнул унылый полустанок с неактуальным уже лозунгом на ветхом фасаде: «Вперед к победе коммунизма!» То ли снять забыли, то ли дырку какую лозунгом прикрыли?.. Словно на экране проплыли добродушные, смуглые оленеводы с выводком детишек, розовощеких, похожих в тяжелых малахаях на заблудившихся пингвинят. Шарахнулись в сторону запряженные в нарты грациозные, не больше теленка, перепуганные олешки.
   - Подумаешь, невидаль, - снисходительно изрек Коля. – Да я бы сейчас и пришельцам из космоса не удивился!
    Зато утром Сашу разбудил его восторженный ор:
   - Мама, ты только посмотри: на лугу пасется кто? Правильно: ко-ро-ва!..  А деревья-то какие высокие, листочки зеленые уже... Гляди, мама, гляди: девушка в туфельках!
   Пока спали, скорый поезд в весну ворвался. Бабульки на перроне торговали жареными семечками, горячей картошкой и капустными пирожками.  «Указ о нетрудовых доходах вроде не для них писан», - угрюмо подумала Саша и принципиально ничего не стала покупать. Но другие пассажиры выскакивали из вагонов и, словно их год не кормили, хватали исходящие ароматом картофелины, любезно завернутые в старые газеты. Саша провизией дома запаслась, ребятишки в дороге ели без конца. Ели и спали, спали и ели. Да и сама она отсутствием аппетита не страдала. Вот ведь как несправедливо получается: и улыбка исчезла, и плакать разучилась, а поесть вкусненько всегда горазда. Горестно вздохнув и убрав со стола жалкие остатки жареной курочки, она вновь неуклюже вскарабкалась на свою боковушку. Дети внизу заспорили.
   - Мама, - пищала, жалуясь, Оленька, - а Коля меня дразнит, говорит, что в космос с собой не возьмет. В космос, говорит, даже невест не берут, а то что-нибудь там еще нажмут или открутят. Это правда?
   Малышка вся в мать: восторженная, тонкая-звонкая, как и та в детстве. Ей про дочку часто говорят: не ребенок, а солнышко. Саша радостно удивляется: неужели? Тепло вглядывается в простодушную мордашку. А шестилетний Коля копия отца: сбитый колобок, правда без усов пока.   
   ...Семь лет назад, еще до перестройки, Александру Александровну Капустину утвердили членом городского методсовета. Это считалось очень важным поручением! Она ездила по шахтам и проверяла, как пропагандисты доносят до своих слушателей идеи марксизма-ленинизма и какова явка на занятия. Обычно горняков собирали в кабинете начальника участка после смены. У шахтеров (особенно добычников, но и у проходчиков тоже) глаза словно у Нефертити, угольная пыль въедается в кожу модной несмываемой подводкой. С такими глазищами даже плюгавенький мужичок может показаться Аленом Делоном!
   Виктор плюгавеньким не был. Он был молодым специалистом, подающим большие надежды, и даже стоял в резерве на должность главного инженера. А еще его, как молодого коммуниста, пропагандистом назначили. К занятиям он, конечно же, не готовился. Поднявшись на-гора, злой, голодный и рассеянный, брал в руки первую попавшуюся газету и бу-бу-бу... Бубнил что-то себе под нос. Слушатели похрапывали.
   Виктор увлекся Сашей с первого же занятия. Точнее, не увлекся, а влюбился – и очень даже отчаянно. Нет, не так… Не влюбился, а словно с цепи сорвался! Ее же коллеги подзуживали: «Не ломайся, все-таки 25 уже! Да такой парень только свиснет – более юные девы штабелями лягут у его ног. Завидный жених, одни усы чего стоят». 
   А вот Саше «песняровские усы» почему-то не нравились, хотя от песни «Снег кружится, летает и тает...» она сама так и таяла, так и таяла.  Не в усах, конечно, суть, хотя...  Короче, девушка решила не спешить, но парень оказался настойчив. У нее была комната в общежитии, куда после 21.00 вход посторонним запрещен. Однажды настырный Ромео полез на третий этаж по водосточной трубе. Ну что, скажите, оставалось делать, увидев в окне его довольную физиономию? Столкнуть – разобьется, шум на весь город поднимется. Еще в газете напишут: член методсовета такая-то не протянула руку помощи...  Молодой человек сорвался, упал на грязный асфальт... Вот к чему приводит душевная черствость… А про то, что девушка как бы честь свою берегла, не напишут ведь ни словечка.
   Обычно в загс девушка парня тянет, но тут случай нестандартный. Виктор настаивал, умолял, грозил и даже плакал, приходя навеселе, однажды чуть дверь не вышиб. Короче, изрядно подпортил ей репутацию.  Но неожиданно наша Саша смирилась с ситуацией, и они подали заявление. И все-таки еще целый месяц она надеялась на чудо, ждала, не случится ли нечто такое (не трагическое, конечно, все-таки жалко человека), что не придется ей замуж-то выходить. Ну вот совсем не хотелось… Но ничего ни такого, ни эдакого не произошло. В конце мая, придя на работу, Саша не утерпела и покрутила ручкой перед коллегами: обручальное колечко поблескивало солидно и многообещающе.
   - Мама, ну вставай же! Сейчас чай будут разносить, - тормошил ее хозяйственный Коля. – Поужинаем и собираться пора. Рано утром  Москва, уже всех пассажиров предупредили.
   …Вот что непривычно, так это сумерки за окном. На севере-то весной круглые сутки светло, солнышко всю ночь светит, хотя повсюду еще снег, минус пятнадцать порой, ветры с Карского моря ледяным дыханием побережье обдувают. А тут, в средней полосе, теплынь, буйство зелени и душные темные ночи... Дети уже рюкзачки свои приготовили, сидели рядком, утомленные дорогой, такие послушные, родные. Саша напротив пристроилась.  Тут Оленька не выдержала, полезла со своими нежностями к матери на колени, прижалась, обняла. Коля презрительно фыркнул.
   Проводница торжественно внесла поднос с позвякивающими в железных подстаканниках стаканами, над которыми клубился пар, водрузила на краешек стола. В этот самый момент поезд тяжело вздохнул, дернулся, заскрежетал рессорами. Поднос накренился и пополз...  Саша действовала неосознанно, интуитивно как-то: успела отпихнуть ребенка куда-то вбок и стаканы с крутым кипятком обрушились (слава тебе, Господи!) только на нее, на Сашу.  Ей (и только ей!) залило всю грудь, живот и все, что ниже, - до самых колен.
   Это был шок, ступор какой-то. Она даже боли не почувствовала. Бесстыже задрав кофточку, наблюдала, как стремительно разбегаются по ее бледной коже алые пузыри. Проводница не заойкала, не извинилась даже. Осталась недовольна, что столько стаканов – вдребезги.
   Утром, перебираясь с Ярославского на Казанский вокзал, в первом же аптечном киоске Саша купила спрей с каким-то мощным антибиотиком. Решила зайти в женский туалет и побрызгать себя во всех местах, где уже нестерпимо жгло и зудело.  Очередь из жаждущих проникнуть за вожделенную дверцу была длиннющей и извивалась словно анаконда. А ведь еще три года назад (Саша прекрасно это помнит!) попасть в «Ж» не являлось километровой проблемой.  Пришлось терпеть до отхода поезда... Да, с такими ужасными волдырями на золотистом анапском песочке не поваляешься. Да и на скромном азовском не останешься без внимания.
   От столицы до уральской станции со смешным названием (то ли татарским, то ли удмуртским, а может чувашским, башкирским или даже коми...) пилить да пилить. Более суток, точно. У Саши голова раскалывалась от духоты, перестука колес и пережитого стресса, а детям хоть бы хны.  К счастью, когда от Москвы отъехали, жара спала. Природа нахохлилась, насторожилась, прислушиваясь сама к себе. А потом вдруг засверкало, загрохотало да как ливанет!  Поезд мчался сквозь хляби небесные, разбушевавшаяся стихия ломилась в окна, капли сливались воедино и неслись вниз по стеклу яростным косым потоком. А в вагоне – покой, уют, даже благость какая-то.   
   Гроза прекратилась так же мгновенно, как и началась. А может просто отстала от поезда, устав с ним состязаться.  Железная махина легко, ласточкой, выпорхнула из грозовой зоны и понеслась дальше вдоль смиренных, непостижимо изумрудных полей.  Пассажиры зачарованно припали к окнам.  Там, в километре от железнодорожного полотна на фоне начинающего темнеть горизонта бежал, как бы спеша за поездом, еловый лес.  А над острыми верхушками деревьев, примерно на такой же скорости, что и поезд, мчался, то ускоряя, то замедляя свое движение, ослепительно яркий шар, похожий на маленькое солнышко.  Казалось, шар этот просто не успел вовремя остановиться, вынырнул из грозы вместе с поездом и по инерции помчался вдаль. Потом все-таки затормозил, как бы призадумался, и вдруг погас, исчез, растворился.  Но ощущение чуда осталось.
   - Мама, что это было? – Спросил изумленный Колюшка.
   - Шаровая молния, - неуверенно, с легкой тревогой ответила Саша.
   - Ух ты!.. А она опасная?
   - Конечно, нет! Успокойся.
   ...Они вышли из поезда не слишком поздно, но автобусы уже не ходили. Пришлось на станции ночевать.  Им еще крупно повезло: отыскалась свободная скамейка. Дети тут же пристроились на ней и засопели, сунув под головы рюкзачки. Саша рядом кое-как примостилась, но уснуть, конечно же, не смогла. Дурацкие мысли опять полезли в голову. Ну, например, что она скажет матери? Та ведь сразу заметит, что случилось нехорошее, что Саша ее того...  Грустная какая-то, без улыбки.
   С Виктором она приезжала на Урал дважды. Мать светилась от счастья, довольна была, что у дочки «все как у людей». Обычно в это же время приезжала из Нижневартовска соседская Танька со своим мужем-нефтяником. Машину они недавно купили новую - «Жигули»   малинового цвета. В Танькиных ушах благородно посверкивали сапфиры; Саша в этом не разбиралась, но все так говорили. Мальчик у них на скрипочке играл. Танькин Ванька, худющий, неказистый какой-то, в отпуске крышу и фасад дома ремонтировал, картошку окучивал, в лес за березовыми вениками тещу возил.
   Виктор, хоть и стал уже начальником участка, машину покупать не спешил.  Хозяйственными делами себя тоже не утруждал. Да и мать Саши твердила: «В отпуске положено не мозоли натирать, а отдыхать».  Зять ходил по селу вальяжный, в шортах, смущая литыми мускулистыми икрами сельских бабенок. Теща им гордилась, специально к приезду хмельную бражку варила. 
   «Если мать возникать начнет, сразу уеду, - уговаривала  себя Саша. – Ну  что поделаешь, если я у нее такая вот никудышная получилась».
   ...Сначала-то они ладно жили. Колюшка, можно сказать, в любви родился. Ей, как молодому специалисту и активному члену методсовета, квартирку дали. По путевкам они с Виктором в разные страны ездили. В Дубровнике загорали, в болгарской таверне мясо акулы пробовали, а в Турции даже дубленки себе купили. Виктор ей кольца и серьги дарил, хотя Саша золото не любила. Никаких не любила украшений. А он как выпьет, тут же подарок жене несет.
    Знакомые Саше завидовали. Да порой она и сама себе завидовала, даже с тихой радостью на второго ребеночка решилась. Но тут началось что-то непонятное… Шахту, где муж работал, неожиданно закрыли, хотя запасов угля было еще о-го-го! Свыше директива пришла: признать неперспективной и баста! На другой даже не взглянули на его красный диплом горного инженера, спросили только: «Пойдешь в грозы?» То есть горнорабочим очистного забоя… А что такое угольный забой? Это прежде всего пласт земли над головой в тысячу метров, риск обвалов и взрывы метана. Членам методсовета однажды познавательную экскурсию в шахту организовали. Саше показалось, что она побывала в аду.
   Рядовым Виктор два месяца отпахал, потом его на другую шахту начальником смены взяли. Но там стали зарплату замораживать, месяцами не выдавали. Короче, как горько шутили мужики, в угольную отрасль пожаловал настоящий песец! У строителей и энергетиков и того хуже: абзац, кранты, труба и прочее. Тогда-то в их доме и поселился крепкий, устойчивый, тошнотворный запах беды. Ой, даже вспоминать об этом не хочется! В перестройку многие именно такие вот, крепкие с виду, мужики ломались, как некачественные спички, вспыхивали и сгорали. Только как все это матери объяснишь?  Что она может понять, сознание-то деревенское...
   Им посчастливилось втиснуться в самый ранний автобус. Пассажиров набилось полно, витали запахи чеснока, махорки, пота. Детей стало тошнить, а Саша даже пакеты для такого случая не приготовила.  Водитель, заметив их страдания, остановился у густой лесополосы: девочки, говорит, направо, мальчики налево. Ждал, пока пассажиры проветрятся. На Сашу с детьми все поглядывали заинтересованно, улыбались, но она никого не узнавала. Переживала: может, смешно выгляжу, потому и пялятся?..
   Родное село встретило их свежей грязью по колено, видимо, ночью и здесь славно поливало. Неожиданно чистюле Саше грязь эта показалась какой-то ... феерической, что ли! Даже не жаль было вмиг промокших туфелек и изгвазданной чем-то дорожной сумки. Лето пришло на Урал грозовое, но теплое, степенное, многообещающее в плане ягод и грибов. 
   Дети хоть и подустали (четверо суток в дороге), но к дому бабушки летели стрекозками, легко и весело. Ну а Саша по щербатым деревянным тротуарам, да с багажом уточкой ковыляла, осторожно, не торопясь.   
   Мать стояла за воротами, будто ждала их, будто знала, что приедут. В какой-то фасонистой голубой юбке, в светлом платочке, повязанном по здешней моде на узелок под подбородком. Рука – козырьком  ко лбу. Щурясь от солнца, вглядывалась, не верила своим близоруким глазам.  Потом заохала, заахала, запричитала: «Шура, радость-то какая!.. И опять без предупреждения. Да что ж это такое, хоть телеграмму бы отбила, я бы встретила… А это что за девица-красавица? Это Лялька уже такая большая?»
   - Это я, бабушка, большой, а Ольга лилипутка еще, - начал растолковывать ей Колюшка.
   Мать, оказывается, собралась в сельпо, вышла за ворота, а тут нежданно-негаданно – гости дорогие!
   - Отдыхайте, а я за хлебом схожу. Хлеб-то стали не каждый день давать и всего по две буханки в руки.  А может, Шура, все вместе сходим, запасемся впрок? Восемь буханок сразу...
   - Устали, отдохнуть хочется. Да и зачем, мама, столько хлеба-то?
   - Ну как же, дочка, зачем? Есть будем, нас сейчас такая орава. Не съедим, так сухарей насушим. Глянь, у меня в чулане целый мешок сухарей, специально повыше пристроила, чтоб мыши не прогрызли.
    - Не пойду! – Ответила Саша, стараясь скрыть раздражение. – Я после дороги как селедка копченая. Грязная вся…
    - А я не грязный и не устал. И вообще стареньким нужно помогать. - Гнул свою линию Коля. – И Ольга с нами пойдет, она всего лишь на половинку, точнее, на четвертинку грязная.
   Дети увязались за бабушкой. Саша хотела чемодан распаковать, новое платье с рукавами «летучая мышь» в шифоньер на плечики повесить, да раздумала. Если вечером начнется: что, как и почему, а затем оханьки-аханьки, делать тут, право, нечего. На море, только на море! Правда, как на пляже-то загорать с такими страшными волдырями?
   Налила в старинный облупившийся рукомойник студеной воды, ополоснула соленое лицо. Сразу же и в баню воды из колодца натаскала. Потом лишь на минутку в огороде под березой прилегла, в небо уставилась. Облака там, как живые, с боку на бок переваливались и вздыхали; то в косы девичьи сплетались, то в гривы конские и неслись куда-то, неслись... Если долго всматриваться в высь, все на свете путается и непонятно становится: на земле ты лежишь, на зеленой травушке-муравушке, или уже там, в небесах, витаешь.
   Тяжело на душе, ой как тяжело...
   Инициатива расставания принадлежала ей, Саше. Она понимала, что двух маленьких деток сможет и прокормить, и одеть. Еще как сможет! Конечно, зарплата у бюджетницы мизерная, но стабильная, хотя в последнее время тоже с задержками. Рассуждала так: если в связи с новыми веяниями их библиотеку закроют, она устроится вахтером в общежитие, что напротив дома, воспитателем или даже нянечкой в детский садик. Да она туалеты мыть пойдет, но еда в доме для детей будет! А вот на Виктора, который неожиданно превратился в обузу, силенок уже не хватит. Осознавать это было не только горько, но и очень стыдно.
   Однажды муж собрался то ли по грибы, то ли на рыбалку и забрал с собой все деньги, что нашел в доме. Это были декретные, полученные женой накануне и доверчиво оставленные в хрустальной вазочке. Вернулся через неделю без грибов и улова, перепуганный и трясущийся, с рассказом о напавшем на него медведе. Саша в историю про медведя поверила, но не могла понять, зачем в тундре деньги? Обидно: она эти декретные к отпуску берегла. Да и поесть грибной жарехи мечтала...
   Когда малышке исполнилось 3 месяца, она нашла для нее няню и вышла на работу. Ее тут же избрали в городскую комиссию по борьбе с пьянством; перестройка в стране начиналась круто, «с завинчивания гаек» по всем фронтам. Саша отнекивалась, но ее пристыдили, мол, не по партийному отлынивать от общественных нагрузок. Ну не могла же она признаться, что с этой бедой даже в собственной семье не в силах справиться.
   Развод оказался изматывающим, так как Виктор не хотел возвращаться к родителям в их просторные пенаты, а «однушка», где они вчетвером жили, размену не подлежала. И тогда Саша поступила принципиально и жестко. Однажды, когда муж был невменяем, позвонила его родителям: «Приезжайте и забирайте своего сына!» Те приехали на такси. Свекровь негодовала и упрекала Сашу, мол, негуманно поступаешь с человеком, могла бы и потерпеть, как другие женщины.
   Постепенно запах беды из дома выветрился, но запах уныния остался. Иногда по ночам она просыпалась в смятении, с тяжестью на сердце и чувством вины. Ей казалось, что кто-то плачет, зовет ее: «Саша!»
   - Саша! Шура! Александра! Да куда ж ваша мать сгинула? – Услышала она сквозь дрему расстроенный, даже сердитый голос. Ну вот, начинается!
   - Я чего, Шур, переживаю-то так? Вот ответь матери: ты квас мой почему не пьешь, брезгуешь что ли? Такой густой ядреный квасок получился, а ты нос воротишь...  А еще мы сливки купили, полный бидон. Тебе под березку принести али к столу выйдешь? Обедать ведь пора!   
   Саша вышла к столу, но есть не стала, только сливки и попила. А дети с аппетитом похлебали бабушкиных щей. Щи Катерина готовила без затей. Бросала в чугунок кусок сала, картошку брусочками, отжатую квашеную капусту да жменьку любой крупы, заливала все водой и в печке томила. Варева обычно дня на два хватало. Саше другое ее блюдо нравилось: тертая редька с холодным квасом, но полагалось сначала щи доесть.
   - У нас поросят нет, оставлять некому, - приговаривала бабуся, подливая детям добавку. – Я ж не знала, что приедете, даже не снилось ничего. Вечером на плитке блинчиков напеку.  Ой, чуть не забыла, бестолковая: у меня опят маринованных полно! Ты, Шура, знаю, грибочки-то уважаешь. И варенье малиновое есть. Мигом в погреб спущусь, достану.
   Матери – 55, а все ягодка опять. С дочкой они словно сестры. У Катерины талия как у Гурченко и этот феномен она объясняет просто, но с достоинством:      
   - Я утро с поклонов  Господу начинаю. Поклонами да молитвой и день завершаю. Ты, Шура, хоть и партийная, но не гордись, кланяйся Богу-то...   
    И свои внуки, и соседские дети и даже сама Саша – все называют ее бабушкой. Катерина не обижается.
    После жирных сливок Сашу совсем разморило.  Даже не стала ждать, когда баня протопится, залезла на сеновал, где мать для нее уже и постельку приготовила, развернула «Аргументы и Факты». Это была новая, очень смелая газета «не для всех». Ее небольшим тиражом для лекторов и пропагандистов выпускали.  У Саши в городском обществе «Знание» подруга Вера работала, подписными изданиями ее снабжала, ну и газету эту, почти секретную, стала оставлять. Начала читать, пытаясь вникнуть в смысл: «Мы должны помочь социализму лучше двигаться, придать ему второе дыхание…», но тут же и вырубилась.
   А под утро с ней приключилось нечто такое, чему она потом не могла придумать толкового объяснения. Саша проснулась неожиданно: не кричали петухи, соловьи не посвистывали. По своим биологическим часам она являлась типичной совой, сплюшкой; такой ранний подъем был странным до чрезвычайности. Лишь однажды она соскочила с постели в ночь-полночь: когда приспичило рожать Оленьку и у нее во сне воды отошли.
   Позже, анализируя ситуацию, Саша не могла ни вспомнить, ни понять: какая невероятная сила заставила ее, ужасную трусиху, спуститься с душного сеновала по скрипучей, сколоченной из старых досок стремянке в абсолютную темень.  Босиком, не напоровшись ни на гвоздь, ни на осколок стекла, проскользнуть через соседский огород, склизкий от росы, вниз к окутанному туманом, замершему пруду. Здесь она разделась до трусиков и нырнула в изумленную мрачную глубину. Вода оказалась обжигающе холодна. Купальный сезон на Урале наступает не в мае, а гораздо позднее, но она поплыла, поплыла...  В какой-то удивительной светлой прострации, не думая о мерзких пиявках, русалках и водяных. И даже о том, что плавать-то она в принципе не умеет. Когда замерзла, зуб на зуб не попадал, выкарабкалась на качающиеся мостки, оделась и обратно домой потопала. Спать уже, конечно, расхотелось, а дочитывать «АиФ» - темно. Просто лежала и о жизни думала.
    Потом дети проснулись и занялись своими важными делами: выслеживать, куда побежал ежик, и наблюдать за жабой, затаившейся в опрокинутом ведре. А Саша решила прогуляться. Вы, наверное, уже поняли, что она не из тех тетенек, что несутся спозаранку за буxанкой хлеба. У нее к бытовым вопросам неторопливый, так сказать, творческий подход. Зайдя в сельповский магазинчик, увидела вдоль прилавка стайку возбужденных женщин. В продажу выбросали сахарный песок, на полках еще калачи притулились да несколько банок кильки в томате. Решила уточнить: 
   - Песок даете по два килограмма в руки?
   Продавщица усмехнулась:
   - Да хоть мешок бери, коль богатая! Только что завезли, а хранить негде, в подсобке-то плесень от сырости завелась. Десять килограмм в мешке-то, потащишь как?
   И Саша купила целый мешок. Бабы посмотрели на нее с уважением. Около магазина она еще раньше заметила мужика на телеге. Грязная лошаденка смешно фыркала, мотала гривой, отгоняя от рыжей морды кусачих оводов.
   - Послушайте, я Вам заплачу! Не могли бы доставить мешок по адресу: улица Ленина, 16? Там одна бабушка живет...
   Возница залыбился, стал похожим на сказочного Иванушку:
   - Да знаю я, к кому вчера гости приехали. А платить мне зачем? Все равно мимо Катерининой избы поеду.
   В двухэтажном универмаге, на горке, ничего интересного не нашла, только шапку из черного искусственного каракуля примеряла.  Шапка как раз по периметру ее головы, удобная, да вот напасть: в ней Саша походила на пожилого члена Политбюро. К власти она относилась уважительно (да разве можно иначе?), но покупать шапку раздумала. Вообще-то она сюда в поисках шампуня зашла. Не нашла, расстроилась. Еще три года назад, в свой последний приезд, она в этом универмаге веселенькие шторы прикупила, шелк цвета морской волны на подарок свекрови, спортивный костюм Виктору. На первом этаже, помнится, все было завалено детскими велосипедами, мячами, куклами. Сейчас и посмотреть не на что.
    Зато в скобяной лавке задержалась. Скобяная – это старое название, никаких скоб тут не было, продавалось «все для дома».  Здесь ее одноклассница Тоня работала. Саше требовалось порошок стиральный купить, но ни порошка, ни даже хозяйственного мыла не оказалось.
   - А что хорошего есть?
   - Эмаль импортная румынская, в небольших баночках. Ужасно вонючая, но сохнет моментально. Я вот дома сундук старый покрасила, из говна конфетка получилась.
   Саше тут же вспомнился облупившийся, словно в струпьях после ожога, старый рукомойник. Краски она взяла три банки разного цвета. У матери всякой всячины полно, из чего конфетку-то можно сделать. А еще ей понравился электрический самовар, ну и его купила – пригодится в хозяйстве!
   Напоследок заглянула на мини-рынок, что в самом центре села, рядом с автобусной остановкой. Здесь тосковали, щелкая семечки и уже не надеясь расстаться с «излишками сельхозпродукции», две молодушки из соседней деревни. У одной взяла ведро яиц. Деваха так обрадовалась, что старое ведро в придачу к яйцам бесплатно отдала. А у другой аж два килограмма парного мяса сторговала! По местным меркам все было чрезвычайно дорого, но она-то (знай наших!) с севера. Саша не то что шикануть решила, просто родных захотела побаловать, да и самой с детьми нормально питаться надо. У них на севере-то в магазинах словно корова языком все слизала. А раньше так славно снабжались…
   Поспешила домой, но по дороге учительницу истории встретила. Анна Васильевна остановила свою бывшую ученицу и с пристрастием выспрашивать начала, а правда ли, что горняки бастовать собираются, в Москву ехать, касками стучать?.. Да по какой системе Саша с детьми занимается: Монтессори или Никитиных?..  Катерине привет передала, просила узнать, сошьет ли она ей модную юбку к началу учебного года. И за Степана волновалась, наказывала, чтоб осторожно в лесу-то, клещ нынче, как предупреждают по радио, супер агрессивный. А вот про Виктора не вспомнила даже. И одноклассница Тоня из скобяной лавки не спросила о нем. Даже брат, придя вечером с работы, ничуть не удивился, что сестра и племяши одни пожаловали, без хозяина.
   Коля за своим дядюшкой хвостиком бегал, все объяснить пытался:
   - Тут, понимаешь, какая проблема... Мама тебе бинокль генеральский купила, но я решил его бабушке подарить.  А ты как считаешь?
   - Справедливо! Она ведь близорукая, а в огород то куры заберутся, то соседская коза Билька. Генеральский бинокль бабушке просто необходим.
   - А ты не сердишься на меня, что без подарка остался?
   - Так вы и есть для меня самый главный подарок.
   Степа неторопливо развязал рюкзак. Там оказались «гостинцы от зайчика»: скромный букетик с первыми земляничками да еще пихтушки - сочные сладковатые почки, собранные в газетный кулек. Саша у него этот кулек выхватила, развернула. Так и есть: «Маяк коммунизма» - любимая районка, в которой когда-то напечатали ее детские стихи!
   Несмотря на тяжелые кирзовые сапоги, старую брезентовую куртку и недельную небритость, брат был удивительно, душевно, деликатно красив, молчалив и даже застенчив. Помнится, когда Степе исполнилось полтора года, он гонялся за старшей сестрицей словно хвостик, плакал, если она уходила. Вечерами Саша укладывала братика спать, вглядывалась в его огромные серые глазищи, осторожно дотрагивалась до мохнатых «девчачьих» ресниц, прикасалась губами к пухлым щечкам. Но малыш вырос и превратился в высоченного бородатого мужика, пропаxшего соснами и грибным дождем.
    Степа в школе учился легко, на «хорошо» и «отлично» по всем предметам, но никуда не стал поступать. После армии в лесники подался. В дебрях соснового бора у него даже заимка имеется, сам срубил. Живет там неделями, придет домой на день, запасется сухарями и снова в лес. Саша этого не понимает! Все пытается увлечь брата заполярной романтикой, с собой зовет. Парень работящий, без амбиций. Она бы помогла ему на шахту устроиться, на вечернее в горный институт поступить.  Но Степу лес заворожил. Отец-то у них тоже в лесничестве работал. Тоже зачарованный лесом был, пока не сгорел от менингита. Клещ его укусил, такая вот энцефалитная зараза. Думали, у отца страшный грипп, когда он чуть не рычал от боли.
   ...Саша приготовила королевский обед. Нажарила полную миску пышных, ароматных котлет, взбила картофельное пюре с кусочком сливочного масла, салат из редиски и зеленого лука покрошила: ешь, Степа, на здоровье! Детки, налетайте!.. Но Катерина ее опередила, пододвинула сыну подогретые уже не раз щи: доедать же надо. Брат осторожно, чтоб не обидеть мать, сдвинул на край тарелки айсберг прогорклого сала, уважительно выхлебал щи и только потом, не торопясь, с достоинством принялся за второе.  К вечеру баню затопил, воды натаскал, щелок из березовыx углей для мытья головы приготовил, а то сеструха все из-за шампуня переживала.
   Утром, когда проснулись, Степа уже в лес ушел. По дому и даже во дворе витал теплый запах сметанных шанежек.
   После завтрака возникла идея: в горы пойти. Ну, до настоящих гор этим еще расти да расти, скорее холмы, уральское предгорье.  Начиналось оно сразу за прудом, в котором прошлой странной ночью искупалась, словно крещение приняла, наша Саша.
   - Пусть малышка дома останется, - всполошилась бабушка, услышав о странных Сашиных намерениях. – Нечего ее по горам да оврагам таскать. Мошкара проклятая искусает ребенка.
   Но Олюшка закапризничала, следом увязалась. Оделись по-спортивному, но легко, рюкзачок один на троих.  Еще взяли игрушечное ведерко для ягод, если попадутся, конечно; рано еще, не сезон. И Саша потащила детей на Фенин мыс – так называется самая высокая горушка, на которую она в детстве с классом хаживала.  Солнце в этот день мягко светило. Неторопливо, вальяжно проплывали кучерявые облака. Наши туристы сначала бодро по улице протопали, к пруду свернули, фейерверком брызг у плотины полюбовались. На пути еще попался лесок с оврагом, на дне которого обмелевшая речушка журчала. Вода в ней быстрая, прозрачная, хотя берега все коровьими копытами изгвазданы. Через водопой – хлипкий мостик...
    Вот так, шаг за шагом, и вышли к холму, внизу овсом засеянному, и по тропинке, уже утомленные немного, все выше и выше – до самой вершины добрались. Остановились, огляделись: село как на ладони! Даже улицу свою нашли, сиренью да черемухами укутанную.  На север от нее – бескрайнее поле, которое (издалека, конечно, не видно) вздыхает и колышется. В поле том нет ничего примечательного, кроме васильков да взлетающих ввысь мелких птах, зато тут, на холмах – ах!  Кроме сочного изумрудного щавеля и ранней клубники, здесь еще манящая, кружащая голову высота и вовсю шурующий, проникающий, казалось бы, даже в душу свежий ветер. Глянешь вдаль – недосягаемые горизонты, окутанные даже в самый жаркий день задумчивой туманной дымкой. А еще, с холма на холм – туда, где чернеет Степин бор, летят столбы высоковольтных линий.  Даже песня про них сложена: «Сквозь таежные зори мглистые тянем к людям мы солнце чистое...»
   Саша курточку на траву бросила. Передохнули, по шанежке слопали, квасом охладились и стали ягоды искать.  На солнцепеке, где низкая трава, клубника начала уже поспевать, правда мелковатая очень. Перешли на другую сторону холма, где заросли травы густые, прохладные, но ягод совсем мало. Да еще  испугались: полезли в дебри-то, а там на них нечто страшное таращится. Ростом, пожалуй, с Колюшку, серое, в перьях. Глазищи круглые, белесые как перламутровые пуговицы. То ли зверь какой, то ли птица.
   А тут еще громыхать начало. К холмам, столбы на которых загудели как потревоженные осы, тучи потянулись. Решили удирать, но не через поле и лес, а другим путем – по тракту, что проходит мимо их села и по которому изредка попутки шмыгают.  Вниз, с горки, легко бежать, у ребятишек аж пятки сверкали, а Саша быстро выдохлась. Воздух перед грозой стал тяжелым, вязким, липким каким-то. «Эх, старость – не радость, - подумала она с горечью, - да и худеть пора...»  Хорошо, легковушка тормознула, водитель улепетывающую троицу пожалел, до развилки за дружное «спасибо!» добросил, а там еще километр – и дома. 
   Гроза их лишь своим краешком задела, но капли оказались такими упругими и сильными, что вмиг вся одежда промокла. Зато пыль на дороге осела, легче стало дышать. К дому решили огородами пробираться, так как чумазыми стали, «небаскими» (бабушкино словечко). А перед огородами крошечное болотце затаилось, неопасное, заросшее по краям кувшинками. И здесь их ожидало новое приключение. Над болотцем творилось нечто невообразимое. Такое впечатление, что с неба под углом к зеркальной поверхности огромные градины летят.  Падают, отскакивают рикошетом и вновь резво взлетают ввысь. Не сразу и поняли, что это такое. Пригляделись: так бурно радовались жизни вылупившиеся из икринок головастики.  И было их множество превеликое, и так неистово они взлетали, и так грациозно падали, что казались ... ливнем из крошечных лягушат. 
   Дети тоже радовались, прыгали вокруг болотца, разбрызгивая грязь. А с Сашей неприятность случилась. Даже несколько неприятностей разом. Она поскользнулась, тяжело шмякнулась, рассыпала драгоценную клубнику, да еще и ногу о стекляшку поранила. Дети бросились ее поднимать и тоже с ног до головы в болотной жиже вывозились. Когда наконец-то с трудом выползли на сухое местечко, Саша заплакала и стала похожей на обиженную, наивную, деревенскую девчушку. Слез накопилось чрезвычайно много, ведь она так давно не плакала! Они текли и текли по ее грязным зардевшимся щекам, а вытереть – нечем. И больно было, и обидно, и ягод, что собирали дети, жаль. Так хотелось бабушку порадовать. Катерина обожала клубнику с холодным молоком, хлебала будто суп из миски.
   Колюшка с Олюшкой перепугались, увидев безутешно рыдающую маму. Начали утешать, схватили с обеих сторон за руки:
   - Если больно, крепче держись за нас. Представь, что мы – твои крылышки...
   Слезы у Саши мигом высохли. Прихрамывая, доковыляла до огорода. Там уже метров сто до дома оставалось.
   - Смотрите, какая волшебная птица на крыше сидит! – Вдруг удивленно закричал мальчик. – Какая прелестная птица, на кого-то очень похожая.
   Конечно же, это была она, их бабушка, напряженно рассматривающая в бинокль холмы, над которыми клубились тучи.  Катерина панически боялась грозы, раскатов грома. Подростком, когда мужики ушли на фронт, она работала на тракторе, допотопная махина грохотала и лязгала гусеницами словно танк. С тех пор не выносит повышенных децибел, они ей напоминают о войне.  Вот почему страшно заволновалась за непутевых туристов, занервничала, когда над высоковольтными столбами засверкало да забабахало. Молясь, покряхтывая, рискуя сорваться, полезла на крышу. И ведь, действительно, в ярком платке с розовыми узорами походила она сейчас на огромную всклокоченную сказочную птицу.
    Дети засмеялись, рванули вперед.
    Саша заулыбалась тоже.
    Нет, она не над матерью смеялась, боже упаси! Ничего смешного в ситуации не было. Наоборот, надо же додуматься до такого... Чтобы пожилой и не очень здоровой женщине по лестнице, хлипкой и мокрой, влезть на козырек крыльца – ветхий, склизкий, готовый обрушиться… Да еще с тяжелым биноклем в руках! Затея была сумасбродной и рискованной. Веселиться тут абсолютно нечего, просто...
   Просто в этот самый момент к Саше вернулась ее улыбка.