Букле

               
   А кепочка-то была всем кепкам кепка. Не в магазине  купленная, но на заказ шитая. Первая в моей жизни!  Обрёл я её не где-нибудь, а на Сретенке, рядом с церковью, переиначенной в морской музей. Там же благоуханная табачная лавочка, где  впервые сподобился приобрести сигареты «Друг» с овчаркиной мордой на крышке красной коробочки. Приобрёл, закурил, раскашлялся и решил, что пора продолжать взросление по полной программе. А за табачным расположена была как раз мастерская по пошиву мужских головных уборов. Приобрести «взрослую» кепку было заветной мечтой. Такую, например, как у игроков «Спартака». Так я оказался у прилавка, за которым меня, как будто только меня, поджидал Мастер.
- Что вам будет угодно заказать, молодой человек?
Вот так: сходу подкупающее обращение на «Вы», приветливое выражение лица,   мгновенный обмер в уме моей вихрастой «тыковки», а так же проникающее насквозь видение моих невеликих финансовых возможностей и неистребимое еврейское интонирование, но не окарикатуренное, как в рассказываемых анекдотах, а лёгкое, словно июльский ветерок, пошевеливающий листья Сретенского бульвара.
-  Кепку, - Сказал я.
- Такую? – И Мастер извлёк из прилавка  «осьмиклинку» с маленьким козырьком, пуговичкой на макушке, сшитую из тонкого синего габардина. В таких тогда любили щеголять скверные ребята по Сокольническому парку. Мгновенно поняв по  глазам, что недооценил мои запросы, достал фуражку военного фасона из тёмного сукна и тут же смахнул её с прилавка, понимая всю степень своей бестактности.  Следом явилась на свет тяжёлая, драповая, с ушами, застёгнутым на фасонную пуговицу. А затем на прилавок легли сразу две. Одна – заветного «спартаковского»  облика  из очень дорогой, ласковой на ощупь ткани. А другая – серо-чёрная кепка. Я потянулся к «спартаковке».
- Да! – Сказал Мастер. – У вас таки  врождённый вкус. Но это ещё ленд-лизовское сукно. Недешёвоё. И  модЭль  чуть-чуть не по возрасту. Чуть-чуть. Ещё пару-тройку лет придётся подождать. А эта – «Букле» - новинка. Рекомендую. Исключительно для вас!. Несминаемый козырёк. Сейчас все молодые люди хотят такие.
- Несминаемый?
- Я вас умоляю! Польский товар. Только что из Варшавы! По секрету – контрабанда. И по цене значительно… - А сам уже снял с шеи сантиметр и приступил к обмеру головы. – И через три дня будет вам хорошо.
   Так я стал обладателем кепки из невиданной мною прежде буклированной ткани. На ощупь -  бугристая из-за своеобразного переплетения двухцветных нитей. А главный козырь – козырёк, также обтянутый тканью,  который можно  согнуть как угодно и он не ломался. Я сразу представил, как 1-го сентября заявлюсь в школу в новой кепке и всем ребятам стану демонстрировать необыкновенное свойство козырька. А ещё – и об этом думал тоже; Тоня из параллельного класса оценит наконец-то меня в моднющей кепке по достоинству.
  Но сентябрь выдался жарким. В кепке по жаре не походишь. Октябрь оказался дождливым, и новую кепку жалко было мочить. Ходил в старой. Наконец, наступил ноябрь. Дожди прекратились, как ножом  отрезало. Но взамен жахнули морозы. В первых числах - так себе. И, тем не менее, мама полезла в шкаф и достала зимнюю шапку из обтёрханной каракульчи с кожаным коричневым верхом. Никто в классе такого уродства не носил. Такую вот, с  «колхозным» верхом?!  Ну, нет! За лето она насквозь провоняла нафталином. А что может быть омерзительнее нафталина?  Представьте: прихожу в школу и в дверях сталкиваюсь с Тоней – девочкой  с вечно задумчивыми большими карими глазами,  одетой в стандартное школьное платьице, однако с изящнейшим фартучком, отороченным лёгкими кружавчиками и таким же кружевным гипюровым воротничком по горловине, пахнущую духами «Ландыш серебристый»,  а тут я, весь пронафталиненный. Как будто тоже  моль! Но против мамы устоять не смог. Тем более, что при разговоре в качестве молчаливого, убеждающего аргумента присутствовал отец.  Однако, я затаился. Впереди  праздничные дни, когда родительский контроль  ослабевал. И я был прав! Седьмого ноября у нас в доме собрались врачи - друзья и коллеги родителей на праздничную «складчину». Шум, гам, тарарам, варка и поедание винегрета и совместно налепленных пельменей, самодельные настоечки на лимонных корочках, папиного изготовления кофейный ликёр для дам, танцы под патефон – самое время.
В тот вечер по случаю праздника и в связи с наступившими морозами в парке залили каток. Туда я и направился. На мне были штаны-шаровары - так себе, но сойдёт. Верх – лыжная байковая кофта, а под ней домашней вязки свитер. А на голове!!! Конечно же, конечно же, кепка-букле с несминаемым козырьком. Мама, колдовавшая над кипящей кастрюлей с пельменями, не уследила. Градусник за окном показывал всего-навсего восемь градусов. Но разве это мороз для добра молодца! Однако, пока я шёл до парка, вдруг задул сиверко. Стало заметно холоднее. В парке играла музыка, светились гирлянды, и катающихся было много. Около меня притормозил Толян-одноклассник, лихо резанув лёд коньками, и позвал гонять вместе, но я плохо стоял на своих дутышах и потому был ему не пара. А сиверко продолжал наддавать холод. Через некоторое время Толян подъехал снова, а с ним ещё ребята и девчонки и среди них Тоня в умопомрачительной вязаной шапочке с помпоном. Настал час моего торжества. Сейчас я всем продемонстрирую, как свободно гнётся козырек моей моднючей кепки-букле. И тут Толян  как топором рубанул:
- Уши у тебя белые. Отморозил.
И все заговорили про мои уши и начали советы давать. Кто-то советовал тереть варежками. И я тёр. Витяня велел тереть снегом и даже сам набрал снега в руку и потёр от всей души. Звероватый с виду, но добрейшей души Кира Никитенко сказал, что лучше всего гусиный жир.  На  него зашикали. Однако,  уши так и не покраснели. И тогда Тоня – век ей этого не забуду – принялась дышать мне на уши! Чудеснее не было и, по сей день нет, минут в моей жизни. Но и ЭТО не помогло. И тогда Толян – сам в вязаной «чемпионке» посоветовал  идти домой. И я пошёл, по дороге продолжая тереть уши  колючей варежкой из овечьей шерсти, с тоской вспоминая ту кепку, что с ушами.
   Мама открыла мне дверь и спросила:
- Накатался?
И тут я почувствовал, как мои, и без того оттопыренные от рождения, уши мгновенно обвисли. Я взглянул в зеркало: уши сделались пунцовыми и огромными.
- Ах! – всплеснула руками мама. – На улице же 28! - И позвала отца.
Отец явился не один, а с друзьями, посмотрел и выдал приговор:
- Допижонился, - имея ввиду кепку с контрабандным козырьком, гнущимся несмотря на мороз, которую я даже забыл снять с головы.
- Что же делать? – спросила мама, членов стихийно образовавшегося консилиума.
Тётя Люда – терапевт тут же предложила дать ребёнку таблетку, а лучше две, от боли.
- Ампутация? – робко предположил добрейший Илья Григорьевич.
Папин друг и охотник Самойлыч – зав. хирургическим отделением, худой, как скелет - пособие по анатомии, проглотил один за другим три пельменя, бывшие у него во рту, и все услышали, как они с плеском упали  в желудок. Молча, посмотрел на уши и вынес вердикт:
- Никакой ампутации. Отпадут сами. А культи ушьём.
И только дядя Боря – тоже хирург, увидев мои глаза, сказал: завтра утром приходи в больницу, я дежурю. Посмотрим.
Как я спал – не помню. Проснувшись раненько, часов в семь обнаружил на подушке мокрые пятна от прорвавшихся пузырей. Уши болели. Побрёл к зеркалу – жуть с кошмаром пополам. Неужели ампутация? О, кепочка-букле! О, гнущийся козырёк! А вдруг обойдётся? В комнате, где вчера был накрыт праздничный стол, стоял недоопорожненный графинчик с настойкой на лимонных корках. Я решил, что можно попробовать подлечиться самому. Нашёл вату, смочил настойкой и протёр уши:
- Ооооооо!
Проснувшийся отец осмотрел уши и поинтересовался, почему от них пахнет водкой и лимоном. Услышав мои объяснения, постучал пальцем мне по лбу и сказал: «Голова садовая»!
  Через полчаса я был в больнице. Борис Дмитриевич, а уже не дядя Боря, как вчера вечером, в колпаке, маске и ослепительно-белом халате, ожидал меня в перевязочной. Что делали он и Мария Петровна - Сестра Милосердия – именно так, поскольку сестринским делом начала заниматься во фронтовом госпитале –  я не видел, хотя норовил углядеть отражение в куполе бестеневой лампы на головой. Но главное!!! Уши остались при мне!!! Из перевязочной я вышел забинтованный с узлом на макушке,  на манер заячьих ушей.
- И сколько мне так ходить? - спросил я Бориса Дмитриевича.
- С неделю будешь ходить на перевязки. А там посмотрим.
Это было пострашнее отмороженных ушей! Дело в том, что в портфеле лежали два билета на концерт Эдиты Пьехи. Один – мне. Второй я хотел предложить Тоне, которая так нежно дышала на мои отмороженные уши. Но о концерте и речи быть не могло, когда на макушке бантик.
   Эх, Эдита Станиславовна! Эх, ансамбль «Дружба»! Эх, Александр Броневицкий!  Эх, английская песенка про десять шаловливых пальчиков!
Эх, кепочка-букле с несминаемым козырьком!
Эх…