Старики-2

                11.

Парфентий со своей старухой сажает на огороде картофель. Урымцы, как один, работают на огородах. Все дела в сторону. Картофель для них – основной продукт питания. На дальних полях они, крадучись, сеют пшеницу, ячмень, но засевают мало: основное тагло у них коровы, а на корове много ли вспашешь?
Летом промышляют рыбу, собирают черёмуху, смородину, клюкву, грибы. Тайком ловят петлёй лосишек. Так и кормятся помаленьку.
Парфентий ржавой лопатой не спеша делает лунки, а бабка Маланья кладёт в них резаные клубни.
Парфентию перевалило за шестьдесят, но у него нет стариковской степенности, и соседи зовут его не Парфентий Герасимович, а просто Парфентий.
Всю свою жизнь Парфентий бродил с ружьём по лесу. Он поэт в душе и бродяга по призванию, и поэтому немного ленив. Старуха частенько на него ворчит: «Всё лежишь, старик, на печи! Уходи, лежебока, не хочу с тобой жить». Парфентий ничего ей не отвечает на это, берёт ружьё, берестяной кузовок, и отправляется промышлять глухарей. Добудет зазевавшегося глухаришку, наложит в кузов моху, а сверху птицу, и идёт по деревне с достоинством, как будто у него полный кузов глухарей. А Маланья уже и кричит из окна: «Заходи, старик! Чего не заходишь?»
Парфентий еле ковыряет лопатой, волнуют и тревожат старого бродягу лесные голоса и запахи.
- Ну, старик, заснул что ли?
- Однако, старуха, сбегаю я в таёжку, стрелю к ужину рябка.
- Лучше бы землю присмотрел где, огород-то наполовину водой залило…
- Будет нам и этой земли, старуха. Садов-то у нас не густо. Ткнём десяток вёдер. Хватит нам двоим, зиму прокормимся.
- Работать ты мал, зато есть удал…
- Зря ты, старуха… Ты гляди, что получается:  первое – пойдёт скоро рыбка. Лето будет – ягоду только таскай. Опять же осенью… глухаря промышлять начну. По приметам, глухаришка нынче должен быть.
- Да ну тебя…
- Ну а там бельчёнка пойдёт, - не унимался Парфентий. – По зиме колонка добывать стану, зайчишек петлями промышлять. Да и орех должен быть,  озимь-то на кедраче есть. И глядишь – живём.
Парфентий говорит не спеша, смакуя каждой слово, и выходит у него убедительно. Бабка не первый год слышит эти речи, но мечта о сытной жизни увлекает, глаза её добреют. Она разгибает натруженную спину, из-под высохшей руки смотрит в солнечную даль.
-  А небо-то сегодня как матерчатое…
Уловив перемену в настроении старухи, Парфентий решительно втыкает лопату в землю и идёт в избу за ружьём.
Всего сотня шагов, и вот уже Парфентий, со старым, залатанным жестью и перевязанным проволокой ружьишком, бредёт по лесу. Его интересует решительно всё: склонённое ветром дерево, обломленный сучок, примятая прошлогодняя трава, следы, шорохи, запахи. Вот свежий отпечаток копыта лося, трёхгодовалого быка.
- Ай-я-яй! Гляди-ка, возле самого дома у лосишек было стойло, а я, дурень, на печи пролежал, - бормотал Парфентий, разглядывая следы.
Где-то неподалёку свистнул рябчик. Парфентий уселся на удобную колодину и посвистел в манок, сделанный из косточки глухариной ноги. Рябчика будто ниточкой притянуло: он уселся на осинку в десяти шагах от охотника. Парфентий выстрелил. Этот выстрел слышала Маланья. Подумала: «Ну слава Богу, старик рябчиков валит. Пойду-ка, почищу к ужину картошки…»
Гибким корешком кедра Парфентий привязал рябчика к поясу, испытывая при этом удовлетворённость собой.
- Славный выстрел, - по таёжной привычке, вслух рассуждал охотник. – Ладно, одного добыл, а у меня двенадцать зарядов. Выходит, двенадцать рябчиков. А ежели подфартит, и двух с выстрела возьму. Глядишь, голов пятнадцать добуду. Сдам в сельпо по два рубля. Это куда выходит? Тридцать рублей за полдня! А?
Парфентий самодовольно засмеялся.
- Опять же припас дадут. Одно слово, заработок, доход! Нет, старуха, милее да прибыльнее охотничьего дела нет ничего на свете…
С этими приятными думами охотник всё дальше углублялся в тайгу. Долго он хлюпал по болотинам, перебирался через валежины, и, до головной боли, свистел в манок, но рябчики почему-то больше не отзывались и не прилетали на свист манка…
- Скажи на милость, рябка в тайге как метлой вымело, - удивлялся Парфентий.
Зашёл он в тайгу далеко, и страшно удивился, когда увидел свои старые полусгнившие ловушки.
- Однако я до Круторечки добрался, - присвистнул он.
На сухом высоком берегу речки, густо усыпанном сухими сосновыми шишками и пожухлой хвоей, уставший охотник развёл костёр. Он снял раскисшие от воды бродни, раскурил трубочку, и, привалясь к дереву, стал ждать, когда нагорят угли, чтобы ими просушить бродни.
Тёплые лучи солнца, потрескивание костра, барабанная дробь дятла где-то неподалёку, кряканье утки на речке, запах подогретой смолы и речного ила. Парфентий блаженно щурился, наслаждаясь этой незримой связью с матерью-природой, ощущая себя её малой частицей, и это чувство слияния с природой незаметно перевело его в состояние сна.