Оборотень

(Современная быль с фантастическим эпилогом)
    Самое шумное и многолюдное место в этом маленьком и тихом городке – пятачок нового промышленно-продовольственного рынка. Ежедневно, с выходным на понедельник, шумит, бурлит «купи-продай», чем-то напоминая большой муравейник. Люди, кто торопливо, кто медленно, проходят от палатки к палатке, одни что-то покупают, другие просто присматриваются к товарам, сопоставляют цены, третьи бесцельно снуют между торговых рядов.
   Среди этого человеческого муравейника бродят и бездомные собаки. Они жалобно глядят на продукты и ждут подачки. Каким-то чужаком среди них выглядит белый пёс. Хотя он давно уже постоянный обитатель рынка, другие собаки как будто его сторонятся. Сейчас он робко стоит у мясного павильона, где несколько мужиков «соображают» то ли на двоих, то ли на пятерых. Убедившись, что от бедной братвы ничего не перепадёт, собака медленно побрела по территории рынка. Слонялась в поисках съестного между рядов, попадала под чьи-то ноги, вздрагивала от злого окрика и всё бродила, бродила.
   Мальчик, не дожевав невкусный пирожок, бросил остатки собаке. Голодный пёс не схватил подарок на лету, а степенно обнюхал и только потом проглотил. Пёс не был стар на вид, но в его облике было что-то безмерно тоскливое. Казалось, сама безысходность бродит между торговых рядов.
                Деревенька умирала. Остался небольшой домик в старом саду и сарай. Бабка Катя жила здесь одна, заброшенная людьми, да и богом, как видно, забытая.  Мужа своего   похоронила давным-давно. Детей было двое. Сын служил где-то в армии. Майор. Не довелось матери побывать у него в городе.  А невестку видела только один раз после свадьбы. Невзлюбила горожанка свекровь, да и деревня её тяготила. Сын под влиянием молодой жены очень изменился, стал надменным, равнодушным к матери.
               Дочь была поздним ребенком. Уже стала забывать Екатерина счастье материнства, но оно, словно   бабье лето, вернулось к ней. Лена росла красавицей, умницей. Ой, много парней увивалось за ней!  Ой, многих чьих-то мечтаний не сбылось!  Поздний   ребёнок   был окружён материнской лаской и вниманием    даже с избытком. Катерина отгоняла женихов от дочери и всё говорила: «Не торопись, родная, выбери себе достойного». Елена – то ли по совету матери, то ли по велению собственного рассудка – не спешила. Жениха выбрала, когда подруги своих первенцев почти к школе готовили.
  Павел был малость моложе невесты, красивый, статный. Светлые, как выбеленный лён, волосы нежными кудрями обрамляли его голубоглазое лицо. До знакомства с Леной он пил, дебоширил, озорничал, но свадьба резко оборвала его холостяцкие привычки.  Однако, трезвость и степенность оказались временными гостями в его неспокойной биографии. Молодые ждали ребёнка. Лена всё внимание   уделяла его скорому рождению. Павел чувствовал себя в это время ущемлённым, обиженным, обойдённым. Хотелось кому-то излить душу и забыться, залить своё «горе» водкой. Всё чаще стал приходить домой пьяным. Холостяцкие   компании опять окружили его.
                В один из вечеров парни доставили Павла совсем «тёпленьким». Молодая жена подхватила его, повела к кровати. Екатерина из-за шторы молча наблюдала за этой сценой. Увидев тёщу, Павел решил пойти сам и резко оттолкнул жену. Лена, не ожидавшая этого движения, споткнулась и, падая, ударилась виском о край металлического молочного бидона. Похмелье Павла было горьким…
   У следователя Екатерина отмалчивалась. Похоронив дочку, она стала замкнутой, душевно опустошённой, на вопросы иногда отвечала невпопад. Люди говорили: видно, чокнулась от горя. Очень быстро она осунулась, превратилась в дряхлую старушку. Павел в её доме не появлялся. Все свои мысли и слёзы бабка Екатерина изливала единственному (кроме её) живому существу в опустевшей деревушке – псу Паку. Кличка у пса была странной. Обнаружили его маленьким-маленьким в соседских кустах. Он так странно был похож на выпавшую из гнезда птичку. Казалось, он и пищал по-птичьи. Вот и назвали его тогда Шпак, что на белорусском языке обозначает –скворец. Кто так странно назвал собаку, старушка уже и   не помнила. Впрочем, какая разница…Со временем упростилось кличка. Пак-удобно и быстро
   Позванивая цепью, чёрный огромный пёс ласкался к хозяйке, словно утешал её в горе. Екатерина гладила собаку, ладонь то и дело натыкалась на ошейник, и в голове, убитой   горем матери, всё более отчётливо вызревала страшная мысль.
  - Так и сделаю, так и сделаю, - твердила она всё увереннее.
                Сын всё-таки решился съездить   в деревню. Нет, не ради матери. На службе появилась возможность получить квартиру более просторную, но для этого в ордер нужно было записать ещё одного человека. Жена подсказала выход: «Съезди, поговори с матерью. Пропишем её у нас, а живёт пусть в деревне. Кто там будет спрашивать паспортный режим». Идея показалась стоящей, и поездку решили не откладывать в долгий ящик…
                Пьяный Павел забрёл-таки однажды в опустевшую деревню, в дом бывшей жены. Что-то словно магнитом потянуло его сюда. Екатерина молча встретила заблудившегося зятя-убийцу, с каменным выражением лица, поставила выпивку и закуску на стол.  Вышла в другую комнатку, торопливо перекрестилась перед иконой и вернулась к гостю.  Сколько пил, Павел не мог вспомнить. Смутно припомнил только, что тёща, кажется, вела его куда-то. Было ли это в самом деле или пригрезилось в пьяном угаре, он сказать не мог. Голова раскалывалась от боли, ночной холод пронизывал тело, и Павел, выругавшись, хотел повернуться на другой бок. В ответ услышал злобное рычание. Раскрыв глаза, он резко отстранился от увиденного: большой чёрный пес, оскалив пасть, стоял над ним и злобно рычал. Пак, Пак постоянно облаивал его, но сейчас пёс совсем остервенел. Павел стал тихонько отодвигаться, пёс – за ним. Но, что такое?  Что-то удавкой держало за шею и не давало дальше двигаться. От страха Павел не сразу сообразил, что он, как и этот чёрный пёс, - на цепи.    Цепь     и    ошейник были добротными. Замок-защёлку, как видно, изготовили по заказу.
                Павел в ужасе закричал. Пёс от крика вообще взбесился. Цепь натянулась, как струна. Страх, что это чудовище может сорваться и наброситься на него, заставил Павла умолкнуть.
                А в старой хате бесцельно ходила полубезумная старушка. «Сделала, все-таки сделала», - шептала она, но не чувствовала ни радости, ни торжества. На миг Катерине показалось, что в   её груди уже вообще нет никаких   чувств, нет сердца – только боль и бездонная пустота. И вот уже боль вонзилась в её грудь миллионами тоненьких иголочек, и невидимый ошейник сдавил её горло. Старушка ещё сделала несколько шагов и стала оседать на диван. «Леночка, доченька, я иду к тебе», - в потухшем сознании мелькнула последняя мысль…
                Машина резко подкатила к единственному в деревушке дому, затормозила возле колодца. Из неё вышел майор, потянулся, степенно открыл дверцу, помогая выйти жене. Когда-то красивая женщина брезгливо   ступила на деревенскую землю и сказала мужу:
  - Ты там долго не сюсюкай, бери бумаги – и обратно. Оформим и без неё, деньги всё сделают.
 - Понял, понял. В дом пойдёшь?
- Ещё чего! Деревней пропахнуть?
                Через несколько минут он выскочил из хатки с испугом на лице. Жена давно не видела своего бравого майора таким потрясённым. Такой испуг был, когда его чуть не отправили в Афганистан.
 - Бабка умерла. Вот тебе и прописали…
                Набрались смелости загрузить покойную в машину и рванули в город. Похоронили Екатерину подчинённые майора в мгновение ока. Дисциплина у командира была на высоте.
                Месяца через полтора стайка мальчишек заскочила в безлюдную деревню. Миновал яблочный Спас, и пробежаться по бесхозным садам было делом чести каждого деревенского пацана. Но бегать по одному боялись, так как совсем недавно где-то тут пропал, словно сквозь землю провалился, молодой ещё мужик Пашка. Особо его никто не искал, но слухи в округе поползли разные. Побегав по саду, мальчуганы решили порыться в доме.  Знали, что подворье заброшено, бабка умерла.
  - Гринька, ребята, идите сюда, - позвал друзей смуглый парнишка. Пацаны с опаской приблизились к сараю. Страх страхом, а любопытство сильнее.
     Они открыли дверь – странная картина предстала перед их взором. К стене сарая были прикреплены две цепи. Одна из них с ошейником валялась на земле. Вокруг были разбросаны клочья чёрной шерсти. На второй цепи сидел худой-худой белый пёс, возле которого валялось несколько костей. Не обращая внимания на ребят, он мусолил, видно, одну из них, вяло двигая головой.
                У ребят нашёлся хлеб. Кинули собаке корочку. Не поверив, что это еда, пёс обнюхал брошенное и жадно заглотил горбушку. Двигаться он совершенно не мог.
  На следующий день ребята вернулись на подворье бабы Катерины. Отстегнули   ошейник, покормили собаку.
 - Сразу много нельзя давать: дед Степан говорил, что от этого голодная собака может умереть, - посоветовал Гринька.
                Через пару недель проезжал мимо дома бабки Катерины мужик, вёз свинину на рынок. Было ещё темно, лошадка шла медленно, да и не гнал её никто. Запах мяса и хлеба, что взял с собой крестьянин на обед, притянул к возу белую собаку. Так вместе и дошли до рынка.
  С той поры и появился на местной толкучке худой белый пёс. Кажется, ничего необычного в нём нет, только выглядит он таким   одиноким, таким покинутым…  Глаза его порою становятся отрешёнными, будто пёс силится что-то вспомнить.
                Собачья будка больших размеров, изготовленная для него Екатериной, располагалась так, что злобный чёрный пёс Пак не доставал до неё каких-то полметра. Жуткое соседство.  Шло время…Сегодня Пак целый день выл так, что страх пронизывал всё тело насквозь. К вечеру он затих. Два дня цепной мужчина был в страшном отчаянье. Голод, голод и, ещё раз, голод измотали всё его существо. Он не помнит, как подтянул труп собаки к будке и долго не решался начать первобытную трапезу. Не помнит, как его выворачивало наизнанку от попавшей в горло шерсти. Но, наверняка помнит, как в страхе обнаружил, что с каждым глотком пищи его тело изменяется, превращаясь в тело собаки. Голос давно пропал, слёзы непроизвольно струились при мысли о дальнейшем… Вот и сейчас на рынке он никогда не лает ни от радости, ни от обиды. Лишь иногда, где-то в сторонке от людей приляжет, положив морду на тёплые лапы, и слёзы как- то сами по себе потекут из приоткрытых глаз.