Агата

***
Труп Агаты нашли в воскресенье. Ее тело висело на молодой березке, выросшей рядом с озером примерно шестнадцать лет назад. Шея девушки находилась в петле, щедро смазанной хозяйственным мылом. Ни у кого не хватило бы слов, чтобы  описать ужасную гримасу, отразившуюся на лице Агаты. Седые старики, прошедшие войну – и те падали в обморок при виде ее лица.

Итак, это случилось в воскресенье, десять лет назад в середине июня. Тогда я приезжал из города погостить к бабушке с дедушкой. Наше село до сих пор не отмечают на картах, но при въезде можно всегда увидеть ржавую табличку с названием «Смеловка». Я плохо знал Агату, так как она была старше меня на целых пять лет: все-таки между одиннадцатилетним мальчишкой и шестнадцатилетней девушкой мало чего общего. Тем не менее, она иногда приходила со мной играть – обычно, по воскресеньям, пока бабушка полола огород, а дед гнал самогон. Моей излюбленной игрой были прятки, потому что всякий раз, когда Агата не могла меня найти, я сам вылезал из своих укрытий и пугал бедную девочку. Обычно я подкрадывался сзади и говорил полушепотом что-то вроде:

– Твое последнее слово? Смерть пришла за тобой…

Каждый раз, несмотря на то, что Агата узнавала мой голос, она пугалась до чертиков.

Однажды от моей выходки девушка свалилась в припадке, а из ее рта пошла пена. Мне стало страшно – и прежде всего, за то, что мне влетит, поэтому немедля я стал звать взрослых. На мой крик прибежала ее мать с деревянной ложкой и сунула между зубов в рот дочери, после чего – не сразу, но приступ прекратился. Позднее от нашего фельдшера я узнал, что у Агаты была падучая или, как сейчас принято говорить, эпилепсия. После приступа девочка пролежала неделю в постели в сильном жару и время от времени бредила: просила чертей не забирать ее к себе. Больше с Агатой мы в прятки не играли.

Спустя еще пару недель, оправившись и, наконец, встав с постели, она вновь стала приходить в наш дом. Помню, тогда я очень боялся смотреть ей в глаза, дабы не увидеть там обиды, ненависти или осуждения. Но подняв голову, я замечал лишь теплую улыбку полную доброты. В такие моменты мне становилось легче на душе, от того что я понимал: Агата не держит на меня зла. Мы снова стали вместе проводить время. Она читала мне сказки и помогала со школьными задачками. Несмотря на свой противный возраст, я обожал Агату: для меня она была что-то сродни старшей сестре. Если бы я только знал, что творилось в этой чистой душе…

Прежде чем я перейду к дальнейшему повествованию, мне хотелось бы сказать несколько слов о родителях этой девушки – точнее, об их отсутствии. Дело в том, что отец Агаты умер, когда ей было шесть-семь лет: то ли его пьяного раздавил грузовик, то ли он сорвался вниз, работая на стройке, а, может, еще что – никто доподлинно так и не знал, хотя версии ходили разные. Никто, кроме, вероятно, самой Агаты. Мать, о которой я упомянул выше, у девушки действительно была, но, скорее, формально. Обычно она покупала самогон у моего деда и напивалась в драбадан, а если кончались деньги, уезжала в город и возвращалась спустя несколько дней уже с деньгами. Так что девочка с малолетства росла одна – сама училась готовить, стирать свои немногочисленные платьица и белье, вести маленькое хозяйство, шить и еще много чему. Просто, чтобы выжить. Вряд ли ее мать хоть немного прикладывала руку к этим трудам. Как вы могли догадаться, других родственников у Агаты не было – от слова совсем: собственные бабушки и дедушки еще до ее рождения уже лежали на деревенском кладбище, поэтому девочке старались помогать мои. Это, собственно, и было одной из причин того, что Агата к нам ходила.

Был солнечный летний денек. Я бегал по лужайке с сачком и ловил бабочек – тогда передо мной стояла цель: за лето собрать коллекцию самых редких, засушить и привезти в школу, чтобы было чем похвастаться (каким же я был глупым и жестоким ребенком). Вдруг я увидел, как на пенек села лимонница. Я подобрался к ней сзади, аки шпион, взмахнул сачком – и, вот, она уже в банке.
 
Закончив с лимонницей, я краем глаза заметил яркую бабочку с бархатным рисунком на крыльях. Только я потянулся за сачком, как вдруг со стороны озера раздался пронзительный крик. Почти тут же банка вылетела из рук и разбилась об булыжник под ногами, освободив бабочку. Битое стекло считалось у нас плохой приметой.

Со всех ног я побежал на крик, по пути падая и сбивая коленки.

Вдалеке, на берегу озера, встав на колени, рыдала мать Агаты. Я подошел ближе и спросил:

– Что случилось?

Женщина не отвечала, а только истошно заливалась слезами.

– Вам, должно быть, нужна помощь... Я приведу, не плачьте! Только ждите – одна нога здесь, другая там.

Не догадавшись оглядеться по сторонам, я побежал в сторону деревни за помощью. Когда добрался до дома, я застал дедушку за чтением недельной газеты.

– Дед, там, у озера, тетя Глаша плачет. У нее что-то случилось, и я пообещал ей, что приведу помощь!

– Эх, старая шельма... Опять нахрюкалась. Надо скорее домой ее тащить, а то не дай бог утопится спьяну. Я за фельдшером схожу. Ты дома сиди, жди бабку…

– Она в город поехала?

– Ага.

– За гостинцем?

– Сегодня ведь воскресенье.

И дедушка ушел.

На следующий день вся деревня была в трауре. Мне долго не хотели говорить, что же все-таки случилось с тетей Глашей, и почему Агата не пришла в этот раз со мной играть. Когда сказали (а это было на третий день), я долго не мог поверить в ее смерть, как это свойственно детям. Много плакал, а подчас даже рыдал, забившись на печь – но не так как тетя Глаша: с этими рыданиями ничего не могло сравниться.
 
Похороны пришлись на пятницу. Так как гроб был открыт, мне ни за что не позволяли подходить к нему близко, дабы ни в коем случае не увидеть лица покойницы (и это несмотря на то, что тело накрыли белой непрозрачной тканью). В тот момент я клял себя и всех окружающих за то, что меня не пускали к Агате – теперь я благодарю свою детскую наивность и невнимательность за то, что не догадался взглянуть в тот день вверх, на березку, от которой падала еще одна неестественная тень.
 
О покойниках принято говорить либо хорошо, либо никак – и промолчать у меня, конечно, не получится.

Агата была красавицей. До сих пор я намерено не описывал ее внешности, потому как мне больно вспоминать ее худенькое, бледное личико и румяные щеки; алые губы и слегка вздернутый носик; несчастные, но мирно светившиеся голубым глаза; русую косу, достававшую до лопаток и ее простенькие наряды…

У Агаты могло быть хорошее будущее – я до сих пор в это верю. Она могла подождать еще пару лет и уехать от запойной матери в город или жить у нас. Спустя еще пару лет встретить своего мужа и благополучно прожить в счастье до старости. Впрочем, это только мои грезы: Агата выбрала для себя другой путь, и я не осуждаю ее поступок.

Церковь не отпевает самоубийц, и я считаю, что это несправедливо. По крайней мере, по отношению к этой девушке. Более того, я верю, что она была большей святой, чем их древнерусские князья-головорезы и насильники. Большей, чем их добренькие старцы, которые этих головорезов благословляли.

Через день после похорон родители забрали меня из деревни, и за десять лет я ни разу туда не возвращался. Бабушка с дедушкой сами приезжали несколько раз навещать меня в город.

Эти десять лет унесли еще несколько жизней.

Первой умерла мать Агаты, тетя Глаша: фатальная доза алкоголя стала ее концом на сорок шестом году жизни. Она скончалась через полгода после смерти своей дочери. Не знаю, как она прожила даже такой срок. Никто не знает.

Затем ушла из жизни бабушка. Это случилось, когда я окончил восьмой класс. Меня сильно огорчила ее потеря, но на похороны я ехать отказался.Спустя еще год умер мой дед. На похоронах также были только родители.

И вот спустя ровно десять лет я возвращаюсь в это место. Подо мной стучат рельсы. Легкий гул теплого ветерка доносится до моего окна. Он звенит у меня в ушах. Скоро моя станция...

Обветшалые скамейки и покосившееся здание вокзала; все та же ржавая табличка: «Смеловка». Красивый летний пейзаж, и дышится так легко...

Я иду в направлении безымянного сельского кладбища, и мне в спину поддувает все тот же теплый ветерок. Еле слышно он завывает, как мое сердце – должно быть, от воспоминаний.
 
«Николай Семеныч Рысаков 1936-2011».

«Людмила Васильевна Рысакова 1937-2010».

Отчетливо видны портреты. Я меняю цветы на могилах и иду дальше, с трудом сдерживая слезы.

Передо мной сгнивший деревянный крест, на котором никогда не было таблички. Но я знаю, что там лежит мать Агаты. Я бросаю недолгий взгляд в сторону могилы и иду дальше.

«Агафья Семеновна Сломова 1991-2007».

Тебя звали Агатой. И я пришел, чтобы припасть губами к твоей могиле на прощание...