Осенняя премьера. Часть 2. Глава 15

Глава пятнадцатая.


И все же я сдался, и принял приглашение самого знаменитого лондонского театра, сыграть роль в пьесе французкого драматурга, написанной в 60-70 годы двадцатого века. Как это принято у французов, сюжет изящен и непритязателен на вид, но таит в себе драматические коллизии и полон психологических подтекстов. Мне самому странно, отчего я запомнил именно эту пьесу, и почему вдруг пересказываю ее сюжет так подробно. Возможно, причина в том, что это она начала новую страницу моей изменившейся жизни. Или потому, что ее фабула неуловимо напомнила мне про Ч. Герой, вернувшийся туда, где его не ждали. Вот почему я не хочу возвращаться в Москву. Меня там никто по-настоящему не ждет. Даже одной из этих причин достаточно, чтобы пьеса заслужила право на память.
В одном из предместий Парижа, в доме, оставшемся от мужа, живет одинокая женщина. Когда-то она мечтала стать актрисой, и даже участвовала в нескольких успешных постановках, но потом поняла, что степень ее актерского дарования никогда не позволит ей сыграть Медею или леди Макбет, и она покинула сцену. Так как ничего другого она делать не умела, то ей следовало найти мужчину, желательно состоятельного, который принял бы на себя заботу о ней и обеспечил хлебом насущным. При ее внешности это не составило труда. Такой мужчина нашелся. Выходец из состоятельной буржуазной семьи, он был хорош собой, воспитан, порядочен, и к тому же имел собственную небольшую фирму. Через три года после женитьбы на Франсуазе (так звали героиню), у него умер отец, что позволило ему стать наследником неплохого состояния.
Еще через год у них родился сын, а когда мальчику исполнилось десять лет, муж погибает в автокатастрофе, и Франсуаза остается обеспеченной вдовой. У нее появляются любовники, но ни один из них не задерживается надолго. Пока не появляются двое: богатый и занудливый делец, и отпрыск старинного дворянского рода. Первый всерьез мечтал жениться на Франсуазе, а второй, будучи ловеласом и прожигателем жизни, просто проводил время в обществе неплохо сохранившейся вдовы, к тому же по-матерински заботящейся о нем, так как его собственная мать больше уделяла внимание светским приемам и сплетням. Молодой человек относился к жизни со свойственным его возрасту цинизмом, будучи при этом не глупым и в меру обаятельным.
Действие в пьесе начинается в тот момент, когда вся троица отмечает день рождения Франсуазы. Именно в этот день внезапно возвращается сын Франсуазы, участвовавший в одной из тех бессмысленных воин, коими был насыщен ушедший век. Это было грязным жульничеством, отмыванием денег, прикрытым фиговым листом пафосных лозунгов о защите прав человека и демократии
Мать и сын не виделись несколько лет, и она давно не получала известий о нем. В тайне от себя самой она считала его погибшим. Только выписавшись из госпиталя, еще не вполне оправившись после тяжелого ранения, он решает узнать, как живет его мать, потому что кроме нее у него никого нет. Он приходит в дом и видит, что мать, подобно римской матроне, возлежит на диване в гостиной, явно утомленная после приема гостей, и пьет шампанское в окружении двух разновозрастных кавалеров. Появление Эрика (так зовут сына) вносит смятение. Так завязывается драматический конфликт между всеми героями пьесы, но в основном между матерью и сыном. На протяжении трех действий они умудряются вывернуть друг друга наизнанку, как это умеют делать мало знакомые люди, уверенные, что больше никогда не увидятся.
Как не трудно догадаться, я и играл этого самого Эрика. По традиции, мне достаются роли людей с изломанными душами и непростыми судьбами. Видимо это я уже не смогу изменить. Без ложной скромности могу сказать, что мне, как мало какому другому актеру удается передать малейшие оттенки надрывов и прозрений человеческой души. Моя филигранная способность передавать нюансы внутреннего перехода человека от стойкости к отчаянью и обратно, происходящего за считанные доли секунды, позволяет мне любую роль превратить в настоящее откровение. И роль Эрика не стала исключением. Тем более, что я отлично представлял, как должен чувствовать себя парень, вторгшийся в чуждую ему жизнь.
Постановка имела большой успех. Но, так как больше трех-пяти раз я не в состоянии играть никакую роль, к огорчению публики спектакль пришлось закрыть. В этом я по-прежнему был верен себе.
Я продолжал участвовать в разовых антрепризах, сниматься в кино, ездить на фестивали и с искренней улыбкой получать награды. Никому не приходило в голову, что дома я складываю все эти статуэтки в одну большую пыльную коробку, которая уже не закрывается, и свидетельства моего успеха вываливаются наружу, как старая вата из рваного матраса. А грамоты и дипломы, которые другие вставляют в резные рамки, свалены бесформенной кучей прямо на пол.
И в этом пренебрежении нет ничего нарочитого. В этом протесте нет ни капли позерства. Я действительно смеюсь над этим хламом, которому так безответственно посвятил жизнь. Когда-нибудь все это окажется на помойке, и известие о моем поступке шокирует общественность. Со мной перестанут здороваться как честные обыватели, так и сильные мира искусства. Это событие несколько дней не будет сходить с первых полос газет, и с него будут начинаться выпуски новостей. Тот, кто первым обнаружит ценный груз, какой-нибудь бродяга, получит известность не хуже моей собственной. И я не позавидую тому бродяге. Ибо популярность, пусть даже пятиминутная, способна навредить не хуже атомной бомбы. Узнавание на улице может казаться пределом мечтаний лишь для наивных абитуриентов театральных вузов, для которых все знаменитости – небожители. И только спустя много лет, пережив не одно разочарование, они понимают, как бывает больно, когда летишь с Олимпа в пропасть. И это во сто крат сильнее, если ты по-настоящему успешен. Тогда тебе не простят ничего: ни поражений, ни побед. Сия горькая истина открылась мне однажды осенним вечером…. А впрочем, я уже повторяюсь….
А чем-то, о чем я рассказываю, не похоже на пьесу? Та же незамысловатость сюжета и скрытый драматизм. Я, как и тот парень, Эрик, вернулся из «горячей точки». Да, там не стреляли настоящими пулями, но порой одного слова было достаточно для смерти. Не столь героической и почетной, как на поле брани, но все же не такой уж позорной. Пуля, конечно, не так двусмысленна, в ней есть своя суровая правда, которая заставляет ее уважать. Со словом их роднит неумолимость. И результат. Монологи той пьесы лишь в начале представлялись мне незамысловатыми. Но с каждым разом становилось очевидным, что за внешней легкостью стоит куда больше, чем хотелось бы самому автору, заставившему моего героя быть скупым на слова и говорить сухо и односложно. Английский язык здесь оказался как никогда кстати. Аскетичный и принципиальный по своей грамматической сути, лишенный музыкальности, он очень точно дозирует попытки добавить в речь сентиментальные нотки. Ни на одном другом языке реплики Эрика не звучали бы так отчужденно. В дополнении к этому, он держит в руках стакан с неразбавленным виски, словно выпивка убережет его от сентиментальности и эмоций, не позволит голосу дать слабину. И играя его, я представлял, как этот домашний мальчик, сын доброй, но непутевой матери, оказался в самом пекле бессмысленной войны. Непонятно, кто с кем воюет, но загорелые грубоватые парни, его сослуживцы, покорно погибают, одурманенные хриплыми проповедями сержантов о воинском долге. И он учиться быть таким же грубым и циничным, чтобы скрыть душу, учиться сдирать с себя кожу, пытаясь выжить. Вернувшись домой, он понимает, что выпал из жизни и стал чужим среди людей, умирающих от скуки на вечеринках и не находящих себе места от надоевших любовных связей, которые не в силах разорвать, ибо одиночество сведет их с ума.
Раньше я не задумывался об этом так глубоко, хотя, безусловно, жалел таких искусителей жизни. Но никогда мое сочувствие не оправдывало их. Но Эрик, парень моложе меня годами, но превосходящий жизненным опытом, заставил иначе взглянуть на играющих в «бомонд». Выстраивая рисунок роли, я невольно представлял самого себя на московских «великосветских» вечеринках, пропитанных лживыми улыбками и сочащихся от сахарно-ядовитых комплементов. Я все это пережил, и видел собственными глазами, как мои товарищи «гибли», безоглядно веря в правдоподобность происходящего. Это было как в детской книжке: королевство кривых зеркал, когда все уродливое превращается в красивое, вранье становиться правдой, а за отказ смотреться в такое зеркало ты расплачиваешься жизнью…
И все равно это было похоже на повесть, или новеллу. Я все равно был его героем, с виду удачливым, но разочарованным в самом себе. Эдакий карандашный набросок силуэта человека, скрывающегося в тумане. Никогда, никогда этот набросок не станет большой картиной.