Язык Пугачевой

     …Мои родители чрезвычайно удивились, узнав, что у нас с Журбиным настоящий  серьезный роман, ведь наши отношения я держала ото всех в секрете, пока не стало ясно, что мы будем вместе.
     «Слушай, Журбин, – сказал папа в своей вечной шутливой  манере, – оказывается, ты действительно известный. Я тут подошел к театральному киоску и спросил у кассирши, знает ли она такого композитора, а она говорит: «Ну как же, он «Мольбу» написал». Я вот всю жизнь перевожу, с «Парцифалем» сколько намучился, а ты раз-два, «Орфей», «Мольба», и весь народ тебя знает. Несправедливо…»
     …«Красная стрела» приходила в Москву рано, пока я еще спала, и я, сова, за это терпеть ее не могла.
     Однажды, через несколько дней после журбинского возвращения, потянувшись за шапкой на верхней полке вешалки в коридоре, я случайно обнаружила завядший букет моих любимых гвоздик. Оказалось, что это Журбин их туда положил, чтобы мне подарить, когда я проснусь, но так про них и забыл… С тех пор я периодичес-ки туда заглядывала, и, как ни странно, еще не раз мне доставались такие же «уловы».
     …Едва Журбин приезжал из Ленинграда, он тут же начинал планировать свой день. Хватался за телефон и кому-то названивал, а кто-то, зная, что он в Москве, уже звонил ему. Не случайно мой отец прозвал Журбина «человеком-конторой»…
     – Сегодня пойдем к Пугачевой, – удовлетворенно кладя трубку, сказал он мне.
     Незадолго до этого Пугачева записала его песню «Не привыкай ко мне». К тому же в то время он приятельствовал с ее неофициальным мужем, режиссером Сашей Стефановичем, перекочевавшим за Пугачевой из Ленинграда в столицу.
     Познакомиться с праматерью «Арлекино» я была совсем не прочь.
     Но вот смущало одно – я еще окончательно не рассталась с Володей. Именно поэтому я пока ни разу не выходила с Журбиным, так сказать, в свет, на люди. Боялась – еще засекут, доложат… Мир тесен.
     И в целях конспирации в качестве «девушки Журбина» я решила взять с собой свою школьную подружку Таню.
     Пугачева жила тогда на самой окраине Москвы, в понурой белесой хрущобе. Дверь открыл Стефанович. Аллa появилась чуть позже, выйдя из кухни так, по-простому, в банном халате, но с лицом почти как на сцене. Было видно, что она не дура поесть.
     – Ой, я такое вам приготовила, – она расцеловала Журбина, а он, как мы и условились, сначала в качестве своей пассии представил Таньку, а потом и меня как сбоку припека.
     Квартира была крохотной, тесной, но в ней недавно сделали ремонт, а главное, заставили новой мебелью.
     Ее-то там нам сейчас и собирались показать.
     – Погодите, – остановила нас Пугачева и первой вошла в комнату.
     Мы как вкопанные послушно застыли на пороге, а она чиркнула спичкой и подняла ее вверх, словно бенгальский огонь.
     – Такую мебель днем с огнем не найдешь! Поняли?
     «Образно мыслит», – подумала я. Мебель по тем временам была и вправду роскошной – наверное, финской.
     На узкой полке – ряд книг, среди которых мне сразу бросился в глаза томик Мандельштама. На стене портрет примадонны – в алых тонах, с кровоточащим сердцем, по-моему, кисти дочери Юлиана Семенова.
     Но главным в этой комнате было старинное зеркало в золотых виньетках тяжелой резной оправы, которое Стефанович за копейки выцыганил в ленинградской коммуналке у дышащей на ладан старушки.
     Хозяева ворковали друг с другом как голубки, явно гордились своим уютным гнездышком и водили нас по нему как по музею. Вернее, не нас троих, а Журбина с Танькой. Ей был особый почет. Все знали: Журбин недавно разошелся с женой и раз уж привел с собой девушку, значит, это не просто шуры-муры. Танька, как ни странно, легко вошла в роль – к хорошему привыкают быстро. А на меня вообще никто не обращал внимания, мол, тебя мы не звали, не ждали, я уже не рада была, что такое придумала. И после первой рюмки решила – пропади все пропадом, и раскрыла карты.
     Пугачева мне потом сказала, что сразу все раскумекала, ее на мякине не проведешь.
     – Да ясно было, кто ему ты, кто она.
     – И все равно ты должна была обращаться со мной вежливо, раз уж я пришла к тебе в дом, – заступалась я за себя, еще непризнанную.
     И Пугачева не спорила.
     Видно было, что она счастлива, что Стефанович ей дорог.
     В то время она целиком и полностью отдала себя ему в руки, и он творил из нее звезду мирового класса. Над кухонным столиком висел долгий перечень необходимых для этого условий. Мне запомнилось – меньше пить, меньше курить, и последний номер, по-видимому, самый главный – «любить Сашу». Журбин, тезка Стефановича, взял этот постулат на вооружение и не раз мне его потом повторял.
     Мы ели горячий отварной прочесноченный язык и пили холодную водку. А потом мы, две москвички, потешались над нашими питерскими мальчиками, над их «булками» вместо белого хлеба, «лестницами» вместо подъездов и какими-то уж совсем идиотскими «поребриками», которые на московский язык никак не переводились: «И они еще хотят на нас жениться! Ленинградская блокада какая-то!»
     Это было смешно.
     Договорились мы до того, что распишемся в один день, наденем зеленые подвенечные платья и поедем возлагать цветы на могилу Неизвестного солдата.
     За июньским окном светлело утро. Жизнь впереди казалась прекрасной.
Внеплановый концерт
     …По пугачевскому отварному языку я решила вдарить своей запеченной курицей. И когда Пугачева вместе со Стефановичем пришли в дом к моим родителям, в духовке уже все шкворчало. Банный халат я решила не надевать. В ту пору я не вылезала из джинсов, впрочем, как и сейчас.
     Пугачева была наслышана о моем отце. Все тогда пели тухмановскую песню  про бедного студента «Во французской стороне», написанную на папины переводы из лирики средневековых вагантов. Да и Стефанович, невероятный знаток поэзии, наверняка объяснил ей, кто есть кто. Как я понимаю, Стефанович вообще всерьез занимался тогда пугачевским «просветительством» и «облагораживанием» и старался привить ей вкус к хорошим стихам. Думаю, не было бы его – не было бы ни песни об Александре Герцевиче, ни превращенного из «Петербурга» «Ленинграда»: ведь Мандельштама, одного из любимых своих поэтов, Стефанович мог шпарить наизусть часами, взад и вперед. И еще он любил повторять один довольно смелый на ту пору стишок. Букву «р» он не выговаривал, поэтому в его исполнении звучал он так:
     – Что все чаще год от году снится нашему народу? – тут он плутовски прищуривался и продолжал, – показательный прооцесс над цэка капээсэс.
     Наверное, вся эта смесь начитанности с душком антисоветчики  выделяла его из многочисленного окружения лабухов, циркачей и эстрадников, с которыми Пугачеву раньше связывала судьба. К тому же Стефанович был прирожденным менеджером, вникавшим во все перипетии, тонкости и проблемы ее карьеры. Но шло это, как мне виделось, не от сердца.
     – Как ты думаешь, он меня любит или использует? – неожиданно спросила меня Алла, когда мы с Журбиным через несколько месяцев пришли к ним на корабль «Леонид Собинов». Он стоял на приколе в Сухуми, где мы отдыхали в композиторском Доме творчества. Вопрос этот застал меня врасплох в финской бане, где мы с ней вместе сидели и парились, обе – голые как правда, которую я ей высказать не решилась.
     …Перед моими родителями и Стефанович, и Пугачева вели себя как притихшие школьники, да и папа мой был насторожен и будто не в своей тарелке.
     С такой «публикой» раньше встречаться ему не доводилось. И хотя имя Пугачевой было у всех на слуху, он слышал о ней краем уха. К телевизору он подходил редко, и если смотрел, так только новости.
     Выражение папиного лица можно было бы обозначить словом «ну-у-с-с» с вопросительным знаком.
     Я пыталась растопить обстановку.
     – Пап, да она же вторая  Шульженко.
     Папа всегда верил мне на слово и посмотрел на Пугачеву с некоторым интересом. Шульженко он обожал, да и чуткая Пугачева тут же подхватила тему и рассказала, что Клавдия Ивановна вроде как благословила ее и передала ей свою корону. И разговор пошел, завертелся вокруг Козина и Вертинского, Изабеллы Юрьевой и Утесова. За столом явно потеплело.
     – А хотите, я вам спою? – предложила Алла и тут же порхнула к пианино, но едва пропела пару куплетов, как зазвонил телефон.
     – Это Катька, – вздохнул папа и показал рукой, мол, ничего теперь не попишешь.
     Екатерина Шевелева, автор слов многих известных песен вроде «Серебряной свадьбы», была нашей соседкой по лестничной площадке, и хотя нас разделял длинный коридор, она, как мощный локатор, улавливала все звуки, доносившиеся из нашей квартиры. Ложилась она рано, и если, не дай Бог, после десяти вечера мы включали стиральную машину или пылесос, тут же раздавался ее звонок, и все дела перекладывались на завтра…
     Пугачева, заведенная на всю катушку, смотрела на папу. А он, прикрывая рукой трубку, стал объяснять – мол, это поэтесса Шевелева звонит, просит кончать.
     – Ше-ве-ле-ва? – по слогам переспросила Пугачева. – Да скажите ей, что это сама Пугачева поет, тогда она сразу прикусит язык, – отмахнулась Алла.
     – Вы думаете, на нее это подействует?
     – А то нет. Смешной вы какой, Лев Владимирович.
     Катька примчалась ровно через секунду – взъерошенная, в накинутом на ночную рубашку плаще. Пугачева, как удав кролика, обвела ее взглядом, снова обернулась к пианино и на всю Ивановскую заголосила о том, как она не хочет умирать… ( песня на музыку Аллы Пугачевой  " Ленинград -  Петербург  " -  стихи Осипа  Мандельштама)

Александр Журбин и Ирина Гинзбург. /(1978)
--------------------------------------
Александр Борисович Журбин (род. 7 августа 1945, Ташкент) — советский и российский композитор, заслуженный деятель искусств РФ (2003). Является участником общественной организации "Союза композиторов России", а также: "Союза кинематографистов России", "Союза театральных деятелей РФ" и "Союза писателей России". С 2007 года — ведущий телепередачи «Мелодии на память» на НТВ

Екатерина Васильевна  Шевелёва — советская и российская писательница, поэтесса, общественный деятель (1917—1998),Автор сборников стихов: «Земля родная» (1942), «Подруги» (1950), «Встречи на этой планете» (1962), «В радуге — восемь цветов» (1971), «Все зависит от вас!» (1972) и др.; сб-ков рассказов: «Спор о счастье. Невыдуманные рассказы» (1964), «Будни в Индии» (1965), «Улыбнется ли Бентен? Рассказ об артистах и художниках разных стран» (1969). Одна из авторов книги «Разбуженный Восток», отмеченной премией им. Воровского (1960). Для произведений Шевелёвой характерна постановка актуальных политических и гражданских проблем, задушевность тона.Самые известные песни  : Уголок России (В. Шаинский) Серебрянные свадьбы   (П. Аедоницкий)