Зачем тебе лошадь?

В детстве Лёнька не рисовал шариковой ручкой тонконогих лошадей. Не мечтал скакать по прериям. Не снились ему маслиновые внимательные глаза и горячий сап. И не было дерзких планов про коняшку на балконе. Параллельно шли две вселенные – его и лошадиная. И вдруг соединились.
– Нафига нам ещё эта кобыла? Ухаживать, лечить... До города на автобусе – не проблема. А сколько она сена жрать будет – машину можно купить на эти деньги. У тебя же права есть… – Катя угрожающе покачивала поварёшкой, торопилась убедить неразумного братца-фанатика. Но не успевала. Из ведёрной кастрюли сбегало молоко на закопчённую плиту. Лёнька бочком просачивался вон из дымных сеней.
– Да я это... В тутошнем хозяйстве пастухом был, – рассказывал дед с другого конца деревни. Серебрилась щетина над воротом овечьего тулупа. – Коровы. Стадо. Пятьдесят голов. Выдали лошадь. На ней и пас. А потом хозяйство – банкрот. Лошадь списали – куда её. Оставили мне в счёт зарплатного долга и вообще...       А зачем она? На что содержать?
Тяжёлая, приземистая кобылка цвета сахара-рафинада, упавшего в чай, помахивала томно сосульками хвоста. Копытом доски не скребла – лень.
Теплота ложбинки её широкого лба, ткнувшегося в руку, проникла глубже сердца, дальше боли, ниже щемящей мечты – и осталась там навсегда:
– Дед, а как ей ладнее всё обустроить?
– А шут её ведает, чай, не барышня, не балованная у меня.
– Я её через месяц заберу. Пока место подготовлю, корма закуплю...
– Как знаешь, парень.
– А имя у неё есть?
Дед вытащил из-за пазухи смятый листок, прочитал, водя скрюченным дрожащим пальцем с чёрным ногтем:
– Эсмеральда. Тьфу ты ж, господи. Миркой зову.
Эсмеральда... Волшебная лёгкость бытия. Игра и смех. Жизнь и радость.
Лёнька обшивал новыми ладными досочками стойло на дворе, под сеновалом.
Эсмеральда... Привозил с лесопилки тюки свежей ароматной стружки. В одиночку разгружал с тракторной телеги, увязшей в месиве снега и глины, кипы прессованного сена. Сыпалась травяная труха, и жёсткие стебли с запахом летнего луга тянулись, развеивались, трепались на ветру.
Лис попросился волонтёром в конно-спортивную школу – благо, она на том же берегу, совсем недалеко. Учился трудолюбиво и внимательно, аккуратно окунался в неизвестный ему прежде лошадиный мир. Эсмеральда – бились под горлом цыганско-скандинавские ассоциации – бубны с разноцветными ленточками, Собор Парижской Богоматери, белая козочка, любовь и свобода, скальды на туманных скалистых берегах. И всё увеличивалась, росла внутри шерстяная теплота, обволакивала душу чайно-рафинадным ворсом, залечивала раны.
– Ты верхом-то умеешь? Не сломаешь ей спину? – беспокоился, суетился дед, провожавший свою Мирку.
– Умею, дедко, научили. Да тут просто чуять надо.
Эсмеральда косилась и похрапывала. Лёнька задержал дыхание, чтобы не сбилось, не скрутило кашлем, не подвело – и одним махом запрыгнул. Лихой спецназовец. Дед одобрительно хмыкнул, отпустил повод.
Эсмеральда тяжело потопала по примятому, укатанному снегу, неся Лёньку вдоль деревенской улицы. И тепло её боков, согревающее внутреннюю сторону ног Лиса – делало бессмысленным и глупым вопрос «Зачем тебе лошадь?». Чтобы жить.
Единое существо – мифический кентавр – два тела, слитые в одно теплом жизни, – они шли по подтаявшему снегу к домашнему уюту и благополучию. Там начинали задрёмывать угли в печи, и томилась на них пшённая каша в гулком чугунке, там во дворе стояла ладная телега – ребятишек в школу возить.