О них

«Дань восхищения»

Ее кружевное белье было нежно-розового цвета, каким бывает только ранний восход солнца весенним днем. Оно украшало тело, придавая упругим ягодицам и четко очерченным квадратным линиям доселе невиданную легкость и свежесть. Я был так влюблён в силуэт мирно спящей и абсолютно невинной девушки, что мне едва ли хватило стойкости не поцеловать ее. Элизабет, так, кажется, она мне представилась в первый день нашего знакомства. Она сидела в знаменитом Флориане за соседним столиком и читала «Собор Парижской Богоматери». Лучи света падали на ее волосы, шею, и правую сторону лица. Она не была безупречна - в ней хранилась природная красота, которой, кажется, нет равных: острые черты лица, придающие женственность и аристократизм, и удивительно большие карие глаза, которые стали для меня воплощением радости и грусти, счастья и печали, ненависти и всепоглощающей привязанности ко всему вокруг и не к чему-то конкретному. Я смотрел, не отрывая взгляд, словно боясь что-то упустить и не заметить малейшее движение ее пальцев. Помню, спустя десять минут она подошла и села рядом, не говоря ни слова, стала читать вслух. Когда пальцы переворачивали страницу, в те секунды я вдруг просыпался, как это обычно бывает, когда видишь приятный сон и не хочешь, чтобы он заканчивался. В том мире я мог освободить свое тело и разум, стать невесомым. Там не существовало времени и пространства, была только хрупкая, утонченная женщина, ставшая всем. Когда я возвращался в реальность, пусть и не надолго, то мог слышать, как бьется сердце, видеть свет за окном, людей нервно оборачивающихся на нас, болтливого ребёнка и его уставшую мать. Потом, когда новая страница была открыта, я опять погружался в сон. Я снова где-то далеко и уже ничего не мешает слушать ее, разглядывать острые ключицы,  длинную бархатную шею, на которой висит серебряная цепочка со знаком бесконечности. Ее глаза опущены вниз, руки едва касаются книги, кажется, что это не она ее держит, а какая-то неведомая сила пришла на помощь этим утонченным пальцам профессиональной пианистки. Во мне было болезненное убеждение, что эта женщина прекрасно играет, потому что все казалось таким очевидным, но потом выяснилось, что она никогда и близко не подходила к музыкальному  инструменту.

«Что было потом»

Потом мы пошли ко мне. Без слов, держась за руки. Она несла книгу, я нёс себя. Я уже не был прежним человеком, мое тело совершало физическую деятельность, но мне было все равно. Даже если бы я был не способен передвигаться, я бы так же пошёл за ней. Эта связь гораздо сильнее той, что все привыкли называть любовью с первого взгляда, любовью на всю жизнь, пошлой влюбленностью, страстью и прочими словами, которым человечество до сих пор не может дать определения. Я не знаю что это, потому что у этого нет слов, это вечность нашедшая себя и воскресшая в реальности. Кстати, как я потом узнал, Элизабет - ненастоящее имя. А настоящее она мне так и не назвала: решила навсегда выкинуть его из памяти в тот день, когда мы встретились.

«Зови меня Мэг».

Мэг лежала рядом со мной, расправив плечи и выпрямив спину. Ее взгляд был направлен в потолок, руки выпрямлены вдоль туловища. Я лежал так же, только повернув голову в сторону, чтобы смотреть на неё. Нам было хорошо. Потом она включила музыку и начала медленно танцевать, подпевая Селин Дион. На ней был короткий шёлковый халат, открывавший худые белоснежные ноги. Ее кожа казалась мне недопустимо нежной. Мэг каждый раз ловила мой взгляд и каждый раз смущенно улыбалась. Когда песня начала играть уже третий раз, Мэг запрыгнула на кровать и снова легла рядом со мной, продолжая подпевать и смотреть в потолок.

«К слову, о потолке»

Когда-то он был белым и чистым, как раз после ремонта в 2005. Целых два года он хранил белизну, что безусловно было для меня великой гордостью, ведь ремонт я делал сам. Но потом с каждым годом откуда ни возьмись начали появляться желтые пятна. Все-таки ничто не вечно. И вот сейчас в 1996, спустя девять лет мой потолок стал практически горчичного цвета, в некоторых местах образовались трещины и отвалилась грунтовка. Мэг это ничуть не смутило, ей казалось, что потолок похож на состарившийся мрамор. Я раньше этого совсем не замечал, но после ее слов стал чаще обращать внимание на свой потолок. Однажды я так долго смотрел на эти узоры, что смог отыскать трафареты двух животных: рыси и белки. Я показал их Мэг, а она сказала, что нашла их еще в первый день нашего знакомства и ждала, когда и я смогу это увидеть.

«Вслух»

«Любовь долготерпима и милосердна. Любовь не ропщет. Любовь не завидует, не превозносится, не гордится...»

Честно говоря, мы с Мэг думаем, что любовь может делать, что хочет. Она иррациональна, она не требует размышлений. Она существует внутри каждого и одновременно ее нет нигде. Любовь -  порывообразование. Это не что-то постоянное. Любовь приходит и уходит, она делает так, как ей хочется. Любовь живет своей жизнью, а мы своей. И только перестав думать о себе, мы приближаемся к настоящим нам. Мы с Мэг не думаем, где наша любовь, мы ее не ищем -  я есть у неё, а она у меня.

Мы ничего не анализируем, не стараемся менять друг друга, потому что тогда наша связь потеряет смысл, она будет рваться, как сильно натянутая с двух сторон нить. Каждый будет пытаться перетянуть ее на себя, чтобы что-то доказать или выйти победителем. И с каждым разом нить будет надрываться все сильнее и в итоге разорвется окончательно.

Однажды услышав это, мой брат сказал, что мы поступаем мудро, а Мэг, заливаясь смехом, ответила: «Нам всего двадцать, мы просто дети».