Би-жутерия свободы 196

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 196
 
На улице под вкрадчивый шёпот листьев Диззи показалось, что душная ночь спустилась с небоскрёбов исполина Конфеттэна на лимитоэтажный Брюквин первым в мире негром-афронавтом, прошмыгнувшим мимо и не снявшим перед ней шляпы, потому что посчитал, что многослойная поговорка «Капусту по одёжке встречают...» к блондинкам не относится.
Город засыпал, закутавшись в мышиную пелену тумана.
Обложные тучи, шушукаясь, несли небесную лобуду в  эвкалиптовой роще из баскетболистов, сгрудившихся по обеим сторонам улицы и подозрительно поглядывавших на проезжую часть размазни-дороги. Волны, ласково отлизавшие подошвы ног прогуливающихся (гидротерапия гидролиза?), прилежно отмели песчаные отмели, в волнительном процессе перистальтики вздутого океанского живота, подготавливаемого к операции. То они мерно расчёсывали водоросли, то набрасывались на прибитый песок, просачиваясь в него и оставляя пузырьки пены, как в фужерах с пивом в прибрежной пивной «Огрызки и всё облизки(х)».
Отяжелевшие веки Диззи Губнушки смежались от усталости в бледной затее. Её средства защиты и обнаружения – женский нюх и интуиция – ослабли. Спроси её сейчас, можно ли измерить женатого на старой плоской шутке Леонардо, да ещё и в инчах, и она не поняла бы в чём дело, мысленно обвивая руками Расплющенко, раскатывающего виртуозный номер носом по льду перед исполнением обязательной программы во Дворце спорта. 
Почувствовав на правой ягодице здоровенную мужскую лапу, она сузила, подведённые углем предвечерние глазки, глубоко утопленные в глазницы, и вздрогнула, не соображая с кем она, но правильно сориентировалась, догадавшись, что в стране продолжается экономическая анарексия, сопровождаемая финансовой булемией, и какой-то будёновец спать не даст.
За неимением малышни Губнушка убаюкивала бдительность сожителей, нанося внушительный ущерб сберегательным счетам Габриэля де Тантова, Нахапета Ввернулли, Иоахима Пострадал и в настоящее время деспота-таксиста Виктора Примулы-Мышцы, который был нацелен на естественный отбор нажитого ею с другими и ни разу не соизволил подарочно её отТиффанить.
– Ты меня заколебал! Просто свихнуться можно. Что за гнилая привычка хватать незнакомок сзади! Не видишь, что я в плохом расположении духа, после критической заметки о распродаже рубашек на Сорочинской ярмарке», – взвилась бывшая заведующая магазина Самообсуживания Диззи и, приходя в себя, отстойно рыгнула в поисках новых дыхательных путей в жизни.
– Протри плафоны! На тебя что затмение нашло? Мужа не узнаёшь что ли?! И не занимайся попустительством (тут Витёк вспомнил, как восемь лет назад какая-то циркачка шпагатом обернула его шею). Интересно было бы узнать, дорогуша, где оно у тебя, это расположение духа, находится? Классная тёлка, как усваиваемая пища, не отрыгивается, – елейно упрекнул её Виктор Примула – парубок родом из не сдающейся в аренду «Хэнде хох»-ляндии, как выразился бы пьяный матрос с легендарной «Досады».
– Я требую к себе стабильного вежливого обращения! Ты не в Лапландии, чтоб лапать всех подряд. Я не из тех девиц, кому четвертинка заменяет молельный образок в углу. Ты тот ещё фрукт с аттестатом зрелости, только и мечтаешь кому-нибудь набить оскомину, так чтобы в душе закровило. Я наелась тобой досыта, – Диззи дёрнулась, пытаясь вырваться из зоны его супружеского внимания и уйти от предупредительного выстрела посеревших глаз, не предвещающих ничего хорошего. Было уже поздно, хотя в её голове на другой половине планеты на Кремлёвских курантах пробило четыре часа дня. Она вспомнила, как заботливый самарский папка купил ей в придачу к квартире красный сарафан, готически вздымающийся кокошник и сафьяновые сапожки на износ, отрядив дочурку за кордон.
На борту Боинга 747 Губнушка ощутила себя обделённой лишенкой с завивкой не по моде, а с появлением в иллюминаторе Статуи Свободы у неё вообще развилась клаустрофобия. Вдоволь настоявшись у ленточного червя багажного эскалатора в аэропорту, а потом попав в объятия Примулы, она испугалась, что Гомерика в лице Витька разденет её догола.
В течение последующих семи лет эта идея успешно имплантировалась ею в легкомысленные головки подружек и в свою очередь передавалась ими из уст в уста, не считая того, что знакомым до чёртиков надоело по три раза на дню выслушивать по телефону  женщину-подростка, душные разговоры которой предвещали грозу со слезами. Надвигающаяся туча прожорливой саранчи казалась Диззи ничем по сравнению с испорченным настроением Витька:
– Ну и припозднилась же ты, Губнуха. Опять надрызгалась у тухлых стариков с их доводами-оводами. Часы бы мои на тебя, неулыбу, не глядели. Ну что, едем домой? – задал продолговатый риторический вопрос фрондёр и гуляка Витёк, поглаживая свой разудалый отросток и приготовившийся отшлёпать проказницу губами в надушенную шейку в лифте.
– Ты бездушный сноб в тельняшке, выданный мне беспощадной жизнью в виде утешительного приза, – продолжала чехвостить Примулу Губнушка, мобилизуя все назидательные силы.
– Такое за мной водится, не зря же я родился со следами пагубной помады на рубашке, которую не окликнешь, не одернёшь. Но знакомые врачи Тыберий Гуревичукус и Горджес Озверян, которых я пичкаю консультациями по поводу и без него, считают, что в моём организме вырабатывается слишком много женского полового гормона эстрогена и поэтому я чуточку рецидивист. А гинеколог Озверян, безумно гордящийся корнями перекрашенных волос и щеголяющий на маскараде в отглагольной форме, как-то заметил, заправляя ремень, чтобы не напороться: «То, что ты не стал кровельщиком, неблагоприятно отразилась на профессиональной карьере. Ведь работа на крыше, где главное не лишить себя жулья над головой, даёт возможность пользоваться стремянкой, взбираясь по которой, хоть в Рай и не заберёшься, но коптить небо будешь. Человек не парнокопытное, если он только не чёрт его побери».
Учитывая, что Диззи от рождения индифферентно относилась к хроническим жалобщицам на нестерпимую головную боль, её глаза слегка увлажнились, и с ресниц закапали синие затушёванные слёзы. Это навело догадливого Витька на мысль, что в Индии наступает сезон дождей и крайне необходимо направить потомкам Джавахарлала Неру телеграмму с соболезнованием, благо природа не обделила Примулу сноровкой в овладении наработанными приёмами санскрита. В бытность пионервожатым он замедленно мерил паузы между словами пионерской линейкой, хотя к эстонцам никакого отношения и территориальных претензий не имел. Наряду с этим за ним числилась пустяшная слабость – его обедом не корми, дай пополемизировать, потому что иногда приходилось жить с Диззи врозь, если больше некуда.
Витёк приводил бездоказательные аргументы и неподтверждённые факты, когда они не оказывали ему сопротивления, думая, что это и есть его предназначение свыше. Но подходящая аудитория редко подбиралась крадучись, не считая пассажирок с уличных углов, с намерениями, не всегда совпадавшими с его.
Вечно спешащие пассажиры никого кроме шофёра такси  в нём не видели. Дома же в непрестанных боях он уступал здравому смыслу выживания ото дня ко дню, переступая с ноги на ногу, морщащейся от боли Губнушки. Одного он правда простить никак не мог, когда Диззи пригласила к себе надень рождения поэта Опа-наса Непонашему без любовницы, и тот преподнёс ему двусмысленный «подарочек», который говорил сам за себя.

Раскрыть пытаюсь тайну, расскажу, боюсь, расплачется,
то не заболевание, а умопомешательство.
Мой друг не пребывает в тиши и благоденствии,
но изредка догадывается – женат на совершенстве.

Она (поэтов муза) преисполнена величия.
В устах у почитателей век остаётся притчею
не воязыцех вроде бы (не сказано в обиду ей).
С толпой разностороннею и я Витьку завидую.

Он не подозревает, что ухожен и облизанный.
Он выгодно пристроился к красавице неписанной –
не ведает расходов по кремам и макияжу.
На коврик у входной двери и я смиренно ляжу.

Как лучший друг всегда готов внимание окешить,
ведь выбор жалкий у неё меж Витей, мной и Кешей.
И каждый лезет со своей – не с одою, так с песней:
коты, украинцы, евреи, сидящие на пенсии.

Я призываю наш бомонд с его разноголосицей
(притом, что я возглавлю фонд) на зубы Диззи сброситься.
Инициативных привлечём, включая даже Борьку, и
на оставшийся лимон в «Ле Монти» справим норку ей.

И всё же нет её милей, покладистей, уживчевей.
Лет сорок оставаться бы, как говорится, живчиком.
Желаем искренне красе добра нажить к здоровью,
а кот хвост положил на всех в ногах и в изголовье.

К счастью, прочтение хвалебной оды обошлось без мордобоя. Витя сложил листок вчетверо и с месяц геройски носил его во внутреннем кармане у самого сердца, отказавшись от валидола.
Вот и сейчас произошло почти то же самое – Витёк непреднамеренно наступил Диззи на туфлю (в моменты переругивания он часто раздевал её глазами, не снимая с себя ответственности).
– Тьфу на тебя, изыди дьявол! Не досаждай! – наконец узнала она его, выдернув ножку непонятного музыкального размера из-под его лапотной ступни. – Что ты завис надо мной как Дамоклов меч? – рассвирепела она после принятия у Амброзия на приподнятую девичьим номером грудь и зачтения им отрывка из старой новеллы «Ветчина на хуторе близ дикарки», которую написал Садюга в ответ на отказ властей  в командировке в Новую Гименею.
Близость в атмосфере натянутости отношений, навязанная кружевами или в принудительном порядке вызывала у Диззи отвращение. – Тебе только подавай женщину, которую ты в глаза не видел! Когда корабль и айсберг сближает общность интересов – это более чем опасно, – всё больше расходилась она.
– Я не из тех, кто мечется между Красными Фонарями Амстердама и недоступной женой в Брюквине, хотя не однажды был отстранён твоей правой рукой от должности супруга со всеми вытекающими из этого последствиями! – проревел Витя, не соизмеряя участки огрубевшего сознания собственного достоинства. – Лучше не поджигай фитиль моего долготерпения! Канули в лета времена, когда я увивался за тобой, как виноградная лоза, как плющ вокруг избранного им сандалового дерева, – теперь я раскусил тебя! Амплуа с цианистым калием убивает на месте, – язвительно выпалил размазанные мысли довольный своим лирическим отступлением таксист, в душе мечтавший о вождении рейсового автобуса, чтобы быть со всеми остановками накоротке.
– Главное, не поперхнись, грызун науки, – Губнушка почувствовала себя  изобличённой во лжи с пропастью солдат и перешла в наступление, – Ты бесчувственный обалдуй, и высказывания твои наскрозь анемичные. А я тебе, дура, на день рождения запасные яйца в подарочек приготовила – в каждой ячейке по яичку.
– Всё свой интерес гнёшь – будет чего разбивать.
– Догадливый ты! Вечно вырываешь подходящие слова изо рта и норовишь самолюбие задеть. Мне надоело падать духом и подниматься с петухами, чтобы готовить тебе завтраки на работу.
– Это обрыв нити на прядильном станке интриг, где с катушек того и гляди, съедешь, – приуныл Витёк, – вижу, не заправившись в баре, душевного разговора не заведёшь. Ты, любого слопаешь с потрохами. Ты фурия, налетевший тайфун, с гнущимся камышом. Мой статус хуже евнуха после обязательного удаления гланд. Предупреждали же меня кореша, не женись на бельевой прищепке, когда есть стиральные машины с надёжными трансмиссиями.
Со стороны казалось, что Витюня отдалялся от действительности, и ему только стоит заглянуть в будущее, чтобы ужаснуться. В детстве его часто ставили в угол, когда подрос – трижды к стенке, но он с поразительным упорством сползал по ней, не выходя из состояния опьянения, чтобы потом её не приходилось отмывать.
– Только попробуй! – оборвала его Диззи, ощутив в себе обострение звёздной болезни, – запамятовал, что ты за рулём?
Затянутая частоколом поверхностных знаний и обидных воспоминаний, она посмотрела на Примулу как на пасынка. Диззи Губнушка потянулась к минутной стрелке часов и незаметно перевалилась вслед за ней за полночь, напрочь забыв имя адвоката, оправдывавшего надежды подголовников – его порекомендовала ей Лотташа Добже. Часы оказались дрессированными. Они знали, что одиночество даме не угрожает – у неё имелись: мобильник, лэп-топ, iPod и записная книжечка-кондуит с телефонами ненужных людей, среди которых не было ни одного лишнего человечка. Книжечка – здравохранительница тайн, была посвящена в историю пронумерованных сердец подонков, в разное время клеившихся к её хозяйке. С Диззи это случалось. Её, развращённую цивилизацией наперсницу (денежного) возврата в модных бутиках, постоянно тянуло на истерическую родину, где ни одной паршивой покупки возвратить не удалось. Но некоторые свободолюбивые выпады Витька раздражали Диззи, и однажды, набравшись... и смелости тоже, она выплеснула всё накопившееся на душе на бумагу.

Талдычат люди – ты антисемитка...
Ну, посудите, как ею не стать,
когда с утра бурлит во мне подпитка –
муж беззаботно принялся гулять.

Нехватка в доме однозначно баксов,
а он не замечая время-тайм,
шныряет, паря, в парфюмерном Саксе,
и это в наш любимый Валентайн?!

Семь магазинных пятниц на неделе
проводит мужичонка (ё-моё),
часами пропадая в Блумингдейле,
рассматривает нижнее бельё.

Не сводит в Гугенхайм меня, хушь смейтесь,
тосклива жизнь – совсем не Голливуд.
Сам в одиночку посещает Мейсис,
Где кастомерс не курять и не пьють.

Колюч мужик, как аризонский кактус,
когда ору, не хватит ли ужо
слоняться цельный день по Нейман-Маркус,
не по зубам он нам – не Трейдер Джо.

Куда не ткнись, повсюду фарисеи
развили экономику и прыть.
Конечно, я б вернулася в Россею,
но говорять, они галантерею
свою и там успели пооткрыть.

– Мало того, что ты с полицейскими мигалками заигрываешь в поддатом состоянии, ты ещё и со стариканами, макушки которых напоминают заснеженные остроконечные вершины Гималаев с проплешинами, не нагулялась – вскользь заметил Витёк (в ледовом танце он считал себя выдающимся постановщиком, возможно даже третьим после Игоря Моисеева, второго имени Витёк не знал).
– Не усугубляй! – цыкнула на него Диззи. – Мало я тебе варила промокашки на завтрак, а ты всё по магазинам шастал Относишься ко мне как к какой-то принадлежности! А у меня свой сумеречный взгляд на носильные вещи, которые ты притаскиваешь, как вору шоколадный набор ключей. Я бы предпочитала, чтобы на завтрак заглянули зелёный чай с корнем женьшеня. Как никак индус с китайцем приятнее лимона с пустырником. – Неожиданно ей захотелось оказаться у себя в постели, а не кататься по его леденящему взгляду, не находя успокоение в прикроватном царстве пилюль и притираний к окружающей среде. Диззи не столько пользовалась ими, сколько наслаждалась безучастным созерцанием коробочек, ампул, и преамбул к амбулаторному лечению тюбиков. Они составляли её бесценную художественную галерею, из которой она периодически выбрасывала произведения фармацевтического искусства с истекшими сроками.
– Кончай дрыхнуть, приободрись, – попытался Витёк вернуть  её к шофёрской действительности, – ты же знаешь, что я  ценю тебя, испражняющуюся в колкостях, за трезвые взгляды и уважаю, складирующую скрытные мысли почётного круга докторской и профессорской колбасы. Но не сегодня, хотя с тряпьём ты попала в точку, что для тебя носильное, для меня – непосильно.
– Вот ты какой, всё на этикетки с ценниками втихаря посматриваешь, не воздавая им должное в денежном выражении.
– За мной не заржавеет! Но не превращай меня в разъярённого быка, – ляпнул Витёк примирительно... для ответного удара.
– Ты бы в горящую душу мою заглянул, без нотаций. Может Амброзий хотел почерпнуть сюжет из моих злоключений для иранского террористического детектива. Неухоженного Садюгу пожалеть некому. Его интриговала расправа помятого платья, ведь до него было рукой подать. Сегодня за рюмашкой коньяка он  намекнул, что я, напоминаю ему персонаж княжны – славной героини его аппетитной террористической э’попеи. Не доверять Амику нельзя, он широко признанный писатель-эпилептик живёт в доме, где безвыездно третий год снимает квартиру. А заказанный ему следующий роман «Мой протекторат», повествующий обо всём расположенном ниже Чёрного пояса, уже собрал сотни подписчиков.
      – Тебе, моя бесподобная, когда-нибудь приходилось чистить зубы сапожной щёткой? – пряно протянул ручищу Примула.
      – Нет. Но портные отмеряли мои шаги в похищенное будущее.   
      – Вот и у меня наступает точно такое же ощущение при чтении умственных завихрений в предосудительной полемике с собой.
– Как тебе не стыдно, мужлан! Садюга – разносторонний поэт с сейсмологическим уклоном, доказывающий, что подземные толчки не прихоть слепых кротов и не вонючие туалеты метрополитена. Он не в пример тебе – чеканщику-выбивателю супружеского долга, уверенному, что лишение невинности – естественный надрыв, интересуется количеством атомов железа заложенных в дверном наличнике. Если хочешь знать правду, я ради тебя пошла на компромисс с собой. А некоторые, в том числе художники из кафе «Кошерная Мурлыка», считают, что я пожертвовала карьерой актрисы.
– Кто эти некоторые? – встрепенулся Витёк, обретая привычный тонус, – я не позволю тебе Мулен Руж с чаепитиями здесь устраивать. Как-нибудь обойдусь без участниц кордебалета в чулках телесного цвета жительниц Центральной Африки и пересменки эмоций провинциальной модистки. Приведи себя в немецкий орднунг, не то мне придётся прибегнуть к помощи доберман пинчера Допинга и «настегайчиков». Твоя тяга к еледышащим Star(пёрам) смахивает на растление многолетних растений.
– Это ты о ком? – нервно вздрогнула Губнушка. – О своём дружке, доисторическом животном Арике Энтерлинке, который до боли в ушах жалуется на то, что  дни волочатся за ним по квартире из спальни в ванную и из кухни в гостиную без изменения в анализах? Так он сам придерживается разноречивого мнения, что я отказалась на фестивале Любви от многих и многого, потрафляя несусветным желаниям воспалённого мозга, потому и отвергла предложения публичного дома «Всем лежать, не двигаться!»
– Я и Арику, милка моя, ни на йоту не верю. Он больше других склонен всячески поддерживать измышления коллективного характера. Ну а от чего ты отказалась, к примеру?
– От ресторанов, в которые ты меня не водишь!
От других пацанов Витька отличала настойчивость в достижении золотых цепей в ювелирных магазинах, и поэтому бестактные Диззины замечания-выпады, касающиеся его патологической жадности при раздаче чаевых, Витю раздражали, особенно когда он, как дешёвый пульверизатор, распылялся в любви к ней.
– Кабаки способствуют похудению кошелька. Пополняя жировые отложения на впалом животе и ниспадающем подбородке откажись от ношения закрытого кремплинового платья в пользу оголённого пупка. Это у Снежной бабы талия с проталинами. Не убивай меня дороговизной своих несоизмеримых претензий и удобрением желаний. Не для того я сюда из Носорожья бежал, чтобы ловиться на стеснительной мысли. Люди обращают внимание на мою харизму и тянутся к ней со сжатыми кулаками, – в метких высказываниях Витёк был больше непревзойдённым чем предсказуемым.
– А знаешь ли ты, что наш кардиолог, ютящийся во дворе во флигеле, подарил жене на день рождения тонометр на шею, а ты всё своим стекляшным ожерельем кичишься.
– Жалею, что я тебе его притаранил, видно, перепил тогда. Ты ведь в курсе, что домашних настоек я не признаю, и вообще я не махинатор и хочу спать спокойно с женой товарища».
– А я-то вовсю старалась понравиться тебе, дурачок, – содрогнулась до основания Губнушка. – До сих пор не пойму, в какой валюте с тобой живу, но точно знаю, что старания мои стоят разболтанных нервов. У нас как у папки с мамкой, когда им выдали крошечную комнатёнку, в которой они никак не могли в разные стороны разойтись. Так носом к носу прожили четвертак в годовом исчислении. На чём только семья держалась? Это уже потом они по блату получили однокомнатную квартирку и сразу разъехались по несносным хибарам, с по-китайски косящимися туалетами во дворе. Я считаю, что в браке должен быть испытательный срок – не сошлись и, глядишь, разъехались без каких-либо претензий.
– Прибереги для себя эластичные бинты утешительных фраз и воспоминаний. Но ты-то, Диззичка, хоть приблизительно осознаёшь, что значит семья, привязанности? Настоящая семья – это тебе не мафиозная структура, а подчиняющаяся финансовым взаимообвязанностям и приготовлению пищи ячейка, где каждый факинг пфенниг находится на счету и складывается в копилку-свинью.
К слову сказать, психотерапевт Пфердинанд Улика прописал Витюне антидепрессант. Тот купил дротик, содрал со стены копию «Сикстинской мадонны» и развесил таблетки. Но ему никак не удавалось попасть в Прозак, и тогда он сдал документы на поступление на трёхнедельные «Курсы без житья». После их прохождения Витёк пожизненно отказался от посещения врачей, и больше не брал ни с кого пример, считая его скрытой дачей взятки, он решил покориться своей судьбе – пить, есть, гулять и развлекаться.
Всё разнюхав, обделённый привилегиями Улика – человек мягкий не закосневший покинул пределы бесправия и, миновав гору Синай занялся освоением Мёртвого моря, языка и новых секретарш-прелестниц наверх, не повторяя ошибки толпы, испытавшей сезонное недомогание – исход слюной из Египта. И тогда у него, человека с незапятнанной совестью и не замусоленными руками, в голосе которого проскальзывала издёвка, ползущая позёмкой, растаяла вера в Зимбабве и замаячила другая – в Гаити, выразившаяся в опубликовании строчек, напоминавших ВудиАлленовские изыски «Моллюски в Парламенте 100 – лёгкие»:

Что там не говорите –
Зомбировали злыдни.
На острове Гаити
С утра звонил Вудильник.

Не рассажу подробно,
Но в танце «Рио Рите»
Поверил в мир загробный
На острове Гаити

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #197)