Золотая рыбка

Очередь за счастьем

Сижу в аэропорту: неужели наконец я полечу в Штаты. Пройдены все инстанции, получена виза с третьего захода, собраны тщательно вещи… в ушах «Гудбай, Америка» Наутилуса, и я-то буду в ней, этой Америке. Другие, такие же девочки встали в очередь на посадку. Сколько их едет, чтобы остаться, влюбленных в свою мечту, в страну розовых жвачек и голливудских фильмов. Сколько их будут восторженно фоткаться на фоне статуи Свободы, небоскребов и дорогих машин, с зубастой американской улыбкой и чувством, что ты на вершине мира. Сколько их тут в очереди, зубривших неправильные глаголы, просиживавших в библиотеках все выходные, выработавших неприязнь к «дачным проблемам» родителей и нарисовавшим себе картинку другой, лучшей жизни. Эх, девочки, девочки. И какой-то сосед по даче никогда уже не подбросит одну из вас, бегущую с электрички под теплым июльским дождем. Не обернется в очереди за конфетами, когда произнесете сакральное: «Взвесьте мне немного «Мечты»». Теперь начнется все иное: и лет через пять, устав мыкаться по свету, вы загрустите, открыв трофейную банку соленых огурчиков или просто услышав русскую речь. «Объявляется посадка на рейс номер 205 Москва — Вашингтон». Помните, всегда должен оставаться обратный билет и возможность вернуться в родной дом…

Утро нового дня

Настёна вставала рано: как можно было спать, когда горланил петух и кудахтали куры. Но даже не столько шум, сколько солнечный свет. Он проникал через тяжелые шторы тоненьким лучиком, и ноги сами несли к роднику за водой или на пригорок, посмотреть с высоты на Волгу. Можно было так же выкатить велосипед и доехать до пляжа, но не сегодня. В это утро Настена тщательно умылась и заплела две тугих косички. Потом побежала к курам с пригоршней зерна: рассыпав по полу лакомство, она забрала у приветливых несушек два яйца и приготовила яичницу.
— Вот, возьми зелень добавь, — с огорода раздался голос мамы, когда масло зашипело на сковородке и по кухни разнесся аромат готовой еды.
Из пучка пряных трав Настёна съела базилик и кинзу.
— Ну, все, я собралась, — крикнула девушка в окно маме.
Ольга Дмитриевна, мама Насти, подошла к калитке и оправила фартук.
— Посидим на дорожку, — предложила она Настёне, указав на завалинку. — Вроде, все собрала, паспорт, билет, деньги, телефон. Звони каждый день, — давала она последние напутствия дочери.
Вышли на дорогу, Настя весело пошла к вокзалу, мама стояла и провожала дочь долгим взглядом, смахивая слезу в щеки.
— Куда это Настька ни свет ни заря? — Спросила проходившая мимо соседка.
— Поступать поехала, в Москве хочет учиться, — ответила мама с гордостью. Ее дочь, лучшая ученица в классе, закончившая с красным дипломом, теперь подала документы в Университет, на факультет журналистики.
— Да что ты, — закудахтала соседка, — как же там она одна-то будет?
Ольга Дмитриевна махнула рукой: «справится!», и пошла вновь полоть огород. Она желала своей дочери самого лучшего: жизнь в большом городе, с горячей водой и отоплением, работа на какой-нибудь фирме, где можно делать маникюр и носить кольца. Она машинально посмотрела на свои, пожелтевшие от трав пальцы с ногтями, испачканными землей. Сегодня собрать и перебрать клубнику на варенье, куда уж тут простаивать.
А тем временем автобус набирал скорость, отъезжая от вокзала. Вот и последний холм, Настёна обернулась и запечатлела вид на город, маковки церквей, базарная площадь, избёнки и магазины. «Вон и моя школа, тут мы читали на переменах»,  — приметила она раскидистую иву с ветками-скамейками. Девушка закрыла глаза и стала мечтать: вот она в белой юбке-футляре и пиджаке, на высоких каблуках идет по Москве, где-нибудь по набережной, в руках кожаная папка и аромат Флёр д’оранж. Она распустила свои косы и собрала волосы в высокий пучок на макушке, пальму, как она называла. На первой же остановке купила розовый лак и аккуратно накрасила ногти. — Эх, вот она, городская жизнь, — подмигнула она своему отражению в окне автобуса.

Универ

— Настька, не проспишь экзамен-то? — В дверях позвала Света.
— Да у меня будильник поставлен, — лениво потягиваясь ответила Настёна и укрылась с головой одеялом.
Они уже несколько лет снимали вдвоем комнату у пожилой москвички, и бегали на учёбу, посещали библиотеки, ходили на галёрку в Большой и в остальном вели настоящую студенческую жизнь. Настя подрабатывала переводами и сама оплачивала проживание, мама лишь передавала варенья да соленые огурцы. Столько всего хотелось успеть: прочесть всего Диккенса в оригинале, посетить все музеи, не пропустить концерты любимой исполнительницы, и на все хватало сил. По ночам, преодолевая сон, писать переводы, чтобы накопить на поездку в Лондон. Несколько раз летом она устраивалась на работу, купила белую юбку-футляр и туфли на высоком каблуке. Как-то, добираясь с работы домой в переполненном троллейбусе, Настёна поймала своё отражение в оконном стекле и представила себя в английском черном такси, сидящую на заднем сиденье и рассматривающую витрины магазинов Пикадилли. — Stop here, please, — говорит она вежливому таксисту, и он открывает ей дверь у входа в Гайд-парк. И вот она выплывает из машины, как цветочное облако, в соломенной аккуратной шляпе и струящемся длинном платье в мелкий цветочек. Мечты прервала неуёмная бабка, пытающаяся протиснуться к выходу с сумкой-тележкой. Какой-то вежливый москвич вынес ей сумку и вернулся в троллейбус, смущенно улыбаясь Настёне.
— Давайте с Вами познакомимся, — сказал он, зацепившись за поручень рядом с ней.
— А зачем? — Спросила Настя машинально.
Она вышла на ближайшей остановке, и чудной москвич долго провожал её взглядом.

Англия

По окончании университета Настёна поехала в Англию, сначала с туром, а потом на работу. Работа, конечно, так себе, няней у русской, точнее ново-русской, семьи. Но, зато теперь она каждое утро шла на работу по Гайд-парку, мимо плавающих лебедей, по извилистым дорожкам, и каждая реплика возвращала в мир Диккенса и Бронте. Излюбленным местом Анастейши, так теперь звучало её имя, стала маленькая кафешка на улице Пикадилли, откуда можно было бесконечно смотреть на восторженных туристов и шопоголиков, и пить классический английский чай с горячим печеньем. Дождь стучал по оконному стеклу и бежал тоненькими струйками вниз, Настёна сфотографировала чудно украшенный десерт, который собиралась съесть, и отправила фото маме. Последнее время они редко созванивались: несколько фотографий в месяц и обычное — «у меня всё норм». Листая интернетные картинки, она наткнулась на описание греческих островов. Многовековая история, мраморные колонны, голубое море, фрукты, осьминожки, все это сейчас. В дождливый день рисовалось сказкой. Официант, явно славянской внешности, заметил на Настёне кольцо с крестиком и обратился по-чешски. Он предложил проводить Анастейшу домой, и принес бесплатно еще один десерт в подарок. — No, thanks a lot. — Отказалась Настёна и пошла под проливным дождем к дому. А в глазах все мерещились мраморные колонны и набегающие голубые волны.

Острова

— Я нашла работу на Кипре, — рассказывала Настёна в самолете пожилой соседке, — буду в штате сотрудников русскоязычного журнала.
— А я лечу к дочке, которая вышла за муж за киприота.
— Ну и как ей жизнь с мужем-иностранцем?
— С переменным успехом, — вздохнула женщина, — они дети разных культур. Воспитывались на разных сказках и песнях, ну, может, кроме диснеевских. Читали разные книги и смеялись разным шуткам. То, что в одной культуре может быть пристойно, в другой считается вульгарно… Кроме того, она оказалась в окружении чужих людей. Я-то могу приехать всего раз в году.
В аэропорту женщину встречал зять-киприот с букетом цветов. Настёна проводила их долгим взглядом, рисуя в уме, как бы она себя чувствовала с мужем - иностранцем.
Через несколько месяцев она обустроилась в Никосии, сняла комнату не далеко от редакции, а на выходные ездила к морю в голубом развивающемся платье с золотым меандром по подолу. Она носила солнцезащитные очки, как и все гречанки, и совершенно стала походить на местных, уверенных в себе и самостоятельных женщин. Однажды сослуживец пригласил ее на вечеринку, потом на день рожденья и, наконец, сделал предложение.
Жизнь с мужем-иностранцем сразу не склеилась. Они действительно смеялись разным шуткам и смотрели разные фильмы, но их объединяла работа, где в хлопотах проходила большая часть дня, а по выходным Настёна выезжала с мужем на острова. Они повидали Керкиру, Крит, Эгину, Патмос, Кос, и отовсюду она привозила тарелочку с изображением острова. Когда на стене кухни набралось более тридцати декоративных тарелочек, они решили развестись.
— Вероятно, слишком нужно любить и быть готовым жертвовать своими интересами, чтобы прожить с тобой, — сказал он ей.
— Лучше и не скажешь, — отозвалась она и закрыла глаза. Неудержимая фантазия уже рисовала новые горизонты — теперь, пожалуй, Индия, с ее экзотичностью и медитациями. Она устроилась гидом на Гоа, и посещала древности Индии с толпами восторженных туристов. В одном индуистском ашраме Настёна услышала обращенные к ней слова:
— Ищи внутри себя, все сокровища там.
Она закрыла глаза: впервые перестали мелькать картинки с манящими местами, и из внутренней тишины она услышала голос мамы, читающей ей перед сном сказку про Золотую рыбку.

Новая тарелочка

Настёна проснулась от кудахтанья кур. В родном доме, где на потолке был в малейших деталях изученный узор древесины и те две кривые, так напоминавшие крылья бабочки. Она встала с кровати и подошла к зеркалу: через потускневшее стекло на нее смотрела женщина средних лет с выкрашенными в ярко-рыжий цвет волосами и первыми мимическими морщинками на лице.  Мама полола клубнику на огороде, совершенно такая же, как прежде, только седина предательски подтверждала, что прошли года. На кухне стояла банка с парным молоком, Настёна поискала глазами кружку и уткнулась взглядом в тарелочки с греческих островов, из Индии, Италии, Англии и США. Она достала белоснежную тарелку из шкафа, акриловые краски и кисть. На костяном глянцевом фарфоре она выводила знакомые с детства холм, церквушки, петуха на заборе, реку, грядки и любимый лес. Каждый штрих удавался сразу и метко, ведь она не срисовывала чужое, а писала из глубины души, со скрижалей памяти. «Моя родина», — подписала она тарелочку и разместила в центре между всех остальных. Потом набросила сарафан и пошла помогать маме полоть огород, кормить кур, собирать грибы, варить варенье, и делать все то, где она не рисовалась, не фантазировала, а жила сама собой, собственной, идущей из глубины подсознания жизнью.