Истинная история Родиона Романовича Раскольникова

В Петербурге жарким летом 1866 года в большом многоквартирном и многоэтажном доме в крошечной, честно сказать, на редкость гнусной и грязной каморке лежал на каком-то жутком топчане отчисленный за неуплату студент университета Родион, или, как его звали родственники и приятели, Родя Раскольников, лет двадцати с чем-то, из обедневших не то дворян, не то купцов. Раскольников в этот жаркий день пытался сообразить, что нужно сделать, чтобы ему, Роде, поесть. Мама денег ещё не прислала, да и нет у мамы денег. За эту жуткую каморку не плачено – того гляди хозяйка выставит на улицу. Приятели его были такие же не очень-то удачливые студенты или бывшие студенты. Ни работать, ни учиться никто из их компании не умел, да и не хотел. 

 

В комнату, не постучав, степенно зашла служанка хозяйки нестарая ещё Аграфена. А, всё валяешься, запросто обратилась она к Роде. Не платишь, хозяйка баит, смотри, ох, смотри, паря. Да ты, никак, голоден? Не надо ли тебе чего? Надо, с двусмысленной улыбкой протянул Родя. Ах, охальник, захохотала молодушка, шутливо замахиваясь на Родю. Оба, однако, понимали, что Роде сейчас не до молодушек и не до неприличных намёков. Вдруг Родя спросил, а что, мол, Груша, у хозяйки-то дрова во дворе всё не переколоты? Да, нет, откликнулась Груша, работника какого надо сыскать, чтоб переколол. Вот и работа, решил Родя. Только надо топор где сыскать, да поскорее, чтоб никто эту работу у него не перенял. 

 

Грушенька ещё повертелась в каморке и разочарованно ушла, не дождавшись обычных родиных шлепков по её полной попке. Совсем мальчик задумался, лениво раздумывала про себя эта простая, милая девушка, спускаясь по большой лестнице дома. Родя был из образованных, следовательно, людей для неё не совсем понятных и странных. Он не приставал к ней, как другие жильцы, так только – иногда по попе погладит, да пошутит. Совсем задумался паря, видать ни есть нечего, ни работы нет. Не жалеют их в ихних университетах. Родя интересовал Грушу, но всерьёз думать о нём было ей невозможно – не того полёта птица. Уж больно умён. Иногда войдёшь к нему, а он чего-то пишет. Писарь! 

 

Родион Романович, между тем, о Груше совсем не думал. Мысль о еде, которую он может купить, переколов валявшиеся во дворе хозяйкины чураки на дрова, несколько подбодрила его. Как, однако, с топором? Где топор-то взять? У студента отродясь никаких топоров не бывало, и купить было не на что. Приятели родины мало в этом от него отличались – бестопорные. Родион вышел на улицу и пошёл, куда глаза глядят, лихорадочно соображая, как решить эту трудность. Нечаянно в каком-то дворе увидел работников – то ли сарай чинят, то ли те же сараи сносят. Работники, не стесняясь его присутствием, бросили инструмент и работу, и пошли куда-то, небось, пообедать в трактир. Инструмент был разбросан на полу сарая – подходи, бери. 

 

Родион Романович никогда вором не был. Да и какое воровство – топор на время позаимствовать. Ну, переколет он дровишки хозяйке, получит рубля три за работу, и быстро вернёт «струмент» на место. Раскольников был порядочный, ранее никогда чужое и не подумал бы взять. Да и жили в этой округе Петербурга хорошо – работники запросто оставляли свои инструменты чуть ни на глазах у всех, никто ничего не брал, народ всё степенный, без склонности зариться на чужое. Да что тут думать, подбадривал себя Родя. Быстро всё сделаю, а потом мужикам объясню, простите, мол, нужно было очень. Раскольников поймал себя на мысли, что уже несколько минут стоит и как-то с недоумением смотрит на лежащий на полу сарая обыкновенный топор. 

 

Потом он быстро пошёл, нет, даже слегка побежал, пряча под потрёпанной студенческой тужуркой холодную стал топора. Чёрт-те что, бегу как преступник, каторжник какой! Ну не убить же я этим топором кого хочу, мелькало в голове у опустившегося студента. Раскольников, наконец, замедлил шаг, пошёл спокойно. Всё кругом было, как обычно – улица, фонарь, аптека. Родя посмотрел вокруг – ах, как же он не подумал! Вот здесь, в этом, то есть, доме живёт старуха-процентщица, может в долг дать! Что же он об этом давеча-то не вспомнил? Ну конечно, можно сейчас войти и попросить у неё денег. Родион деньги у неё уже занимал, может и снова даст. Да ведь и сколько-то надо ему – на обед всего-то, не уж-то, не даст? 

 

Старуха, то есть какая же, помилуйте, старуха, женщина лет за пятьдесят, чистенькая, несколько строгая, всей округе давала в долг денег. И то сказать, чем же ещё прокормиться ей было возможно – в прачки тяжело для её лет, в весёлые девицы тоже тяжело, да и мало желающих мужчин на весёлую девицу её годов. Прислугу тоже господа подбирают себе по моложе. Процентщица жила тяжело, заёмщики люди резкие, часто просто голодные да пьяные. Впрочем, дела шли неплохо. Конечно, иной человек поморщится, как это, мол, людей мучать процентами, не гуманно, мол. Да ведь живот-то есть каждый день просит, тут уж не до гуманности! Со старухой, в помощницах, жила вместе с ней её сводная сестра чуть моложе её, женщина тихая и покорная. 

 

Раскольников вошёл в комнаты процентщицы. А, господин студент, улыбаясь беззубым ртом, поздоровалась женщина. Из задней комнаты слышно было, как сестра процентщицы что-то зло выговаривала. Кажется, сёстры поссорились. Родион Романович совсем уже было хотел попросить денег взаймы у столь доброй к нему банкирши, но вдруг случилось непредвиденное – топор, который Раскольников придерживал под тужуркой, выскользнул и со стуком упал на пол, прямо перед процентщицей. На стук вошла в комнату рассерженная сестра хозяйки. Родя совсем уже хотел извиниться за шум, но тут свершилось непредвиденное. Уже потом, в течение многих лет эта потрясающая сцена стояла у Раскольникова перед глазами и мучала его ночными кошмарами. 

 

Старуха-процентщица вдруг вся исказилась немыслимой злобой, кажется, даже затряслась он ненависти. Что такое, мелькнуло у Родиона в мозгу, зачем? Старуха, несмотря на свой возраст, малый, согбенный рост и очевидное слабосилие, совершенно неожиданно для всех, и даже, скорее всего, для себя самой, очень проворно и ловко схватила упавший на пол топор и в абсолютной тишине, двумя руками, обрушила инструмент на голову сестре! Было ощущение, что она всю жизнь рубила дрова и никакой трудности для неё не было в таком самом обыкновенном разрубании чего бы то ни было – дерева, деревянного чурака при рубке дров, а то и человеческой головы. 

 

Что-то громко хрястнуло в несчастной голове сестры, подвергнувшейся этому смертельному, как потом выяснилось, нападению. Сестра как-то даже аккуратно осела на пол. Хлещет кровь из порубленной головы, старуха с озлобленным, каким-то ведьминым взглядом и донельзя изумлённый Родя, совершенно потерявшийся в этой обстановке. Топор выскользнул из рук процентщицы и со стуком повалился прямо возле сидящей в крови сестры. Вдруг вся окровавленная умирающая сестра потянулась за топором и уже совсем как в страшном, невозможном сне схватила его. Как могла эта почти разрубленная, истекающая кровью и мозгами несчастная в последние не то, что минуты, но мгновения своей несчастной жизни это сделать… 

 

Сестра взмахнула топором не менее проворно, чем только что это сделала сама процентщица. Хрясь, громко хрустнула голова старухи-процентщицы! Если бы Родион Романович мог подумать, что сестра, умирая, найдёт в себе силы на такое, то он, может быть, бросился бы спасать процентщицу. Хотя нет, может быть, и не бросился бы. Да и кто не растеряется от таких невозможных сцен, какое сердце не содрогнётся от ужасов окровавленных, разрубленных голов, залитых кровью тел, пола, топора, с прилипшими к нему волосами и ниточками, тоже истекающего кровью? Как хрупка человеческая жизнь! Как непредвиденно может ждать нас в любой момент какое-нибудь страшное событие! И с кем же – с тихими старушками, живущими в тихом квартале! 

 

Когда Раскольников немного пришёл в себя от страшной сцены, всё было кончено – обе женщины бездыханными лежали на полу в каких-то немыслимых лужах крови. Топор-то, топор-то било в мозг Роди! Топор-то я взял. Ну, казалось бы, да брось ты топор, да чёрт с ним с топором-то! Чего несчастному голодному студенту думать о какой-то железке в такой момент? Но Родион Романович в каком-то ослеплении зачем-то схватил украденный им топор, догадался вытереть его от крови какой-то попавшейся под руку тряпкой, спрятал его на груди и побежал вон из залитой кровью квартиры. Невозможно, невозможно, била только одна мысль в мозг. Если бы он смог, то побежал бы, но от бессилия он едва плёлся, а страшный топор, казалось, жёг его тело своим ужасом. 

 

Как он догадался прийти на какой-то пустырь, как догадался найти какой-то валун, которых там валялось много и забросить топор под этот камень, помнилось ему плохо. Вне себя от пережитого Раскольников вернулся в свою каморку. Самое удивительное, что топор тряпицей он вытер очень тщательно, никаких следов крови на его одежде не было. Никто не обратил внимания и не остановил бывшего студента, когда он метался по городу сам не свой. Всё оказалось шито-крыто. Родя свернулся калачиком на постели. Груша по доброте душевной и, может быть, по тайной страсти к нему, принесла поесть. Раскольников лихорадочно поел, Груша сидела рядом, а потом очень медленно, дрожжащей рукой неожиданно погладила его по голове. 

 

Убийство потрясло всю округу. Долго работали следователи. Свидетелей почти не оказалось. Как выяснилось, процентщицу не любили очень многие в округе, а её тихая с виду сестра регулярно цапалась с ней. Цапалась, впрочем, не так уж сильно – никто никогда не видел и не слышал, чтобы они, к примеру, били друг друга или таскали друг друга за волосы. Осталось только загадкой, куда девался топор, которым были убиты обе женщины. Подозревали многих. Таскали на допрос и Родю, но ничего ни от кого не добились. Через много лет, Родион Романович Раскольников, сделавший блестящую карьеру, генерал, с возмущением думал, как этот писака Достоевский умудрился так наклеветать на него, тихого студента в романе об этом необычайном происшествии.