Горы
Снег блестит рафинадным блеском.
В поднебесье не надо визы.
Поднебесье- свободное место.
Заходи. Только мало желающих.
Холод. Дали. И воздух разряженный.
Ни друзей тебе, ни товарищей,
Только Облака белая пряжа.\
В саду теперь ни к чему часы
Яблоки падают через интервалы равные.
Сверху посматривает созвездие Весы:
Красные пятна на газоне плавают.
К старости сами собой уходят заботы.
Все плохое, что могло случиться- уже случилось.
Осталось самое лучшее. Вот и-
Солнце, вот и- небесные светила.
Гость.
Никто ко мне в гости не ходит.
Ну, разве что пьяный сосед.
Берет табурет и проводит
Обзор сокрушений и бед.
И я его слышу вполуха,
как слушают ветер и дождь.
Но мне недостаточно духа
Чтоб выгнать товарища прочь.
И так мы сидим с ним бок о бок.
И каждый в мечтах о своем.
Но всё ж, средь кирпичных коробок
Нам лучше бывает вдвоем.
Злой ветер швыряет горсти
Мелких золотых монет.
Уже не заходит в гости
Мой стародавний сосед.
Уже одиночества царство
Вступает в свои права.
Но яд ли оно иль лекарство
Никак не могу понять.
Сливаясь с печальной природой,
В мечтаньях своих кружу.
Но пост одиночества строгий
Спасательным кругом держу.
И низкими облаками
Закрытый от внешних дел,
Я медленно отступаю…
Я, будто бы, заболел
Болезнью ночного неба.
Напастью пожухлой листвы.
Недугом засохшего хлеба.
Синдромом сиротской любви.
И шатко, как ветхий мостик
В туман, у ночной реки
Ко мне подступает осень
На расстоянье руки.
Душа рождается одновременно с телом.
И, поначалу, в море плещется, как лодка.
Порхает бабочкой, стрижом взмывает смело,
А то вдруг улыбается. Застенчиво и кротко
Мы в детстве радостно живем. И без опаски.
Недолговечны наши горести и редки.
Взрослеем мы. Темнеют мира краски.
И глаз настраивается, как бинокль на резкость.
Теперь круг нас шероховатости, изъяны.
( А честолюбие нам заменяет нежность)
Под старость набиваем мы карманы
И получаем вожделенную известность.
Но строгий у ворот стоит охранник.
В ходу опять не медь, а наши души.
И не берут того, что раньше брали.
Хоть говори- никто не будет слушать!
....И хочется от такой жизни слинять.
Потому как не жизнь, а мышиная возня.
Запутаешься, когда врать, а когда воровать.
И серость, серость среди бела дня.
А называется- нормальная жизнь.
И хвалят. Только и звучит одна похвала.
Но подушку хочется грызть,
Когда слышишь их бесконечное "халва".
Если слово едкое, как натр или редька,
То услышишь его между прочим. И редко.
А если слово правдивое, как вода,
То говорят его, разве что не открывая рта.
А если и встречается еще благородство
То смотрят на него, как на уродца.
Опасаются, обходят стороной.
Говорят- не наш человек. Ой-ой-ой!
Если слово едкое, как натр или редька,
То услышишь его между прочим. И редко.
А если слово правдивое, как осень
Говорить его тебя никто не просит.
*
А если и встречается еще благородство
То смотрят на него косо, как на уродца.
Опасаются, обходят стороной.
Говорят- не наш человек. Иной.
*
Если бы благородного человека искали,
Как грибник белый гриб в лесу!
Если бы его лелеяли, холили, привечали,
Строили для него взлетную полосу!
*
А называется- нормальная жизнь.
И хвалят. Только и звучит одна похвала.
Но подушку хочется грызть,
Когда слышишь слово "халва".
*
И хочется от такой жизни слинять.
Потому как не жизнь, а мышиная возня.
Решают, когда врать, а когда воровать.
И серость, серость среди бела дня.
А хочется, чтобы хорошего человека искали,
Как опытный грибник ищет белый гриб в лесу.
Чтобы его лелеяли, холили, привечали,
Строили для него взлетную полосу.
Борису Рыжему, поэту.
Приезжий.
Когда бы мне дневать и ночевать
Под небом не таким глубоким!
Я был бы рад, одевшись в смокинг
С друзьями день перетирать
И радоваться радостям убогим.
Но лишь рассеяно гляжу
На молодящихся придурков.
Я сам поди недалеко от дурки
По тем же спискам прохожу.
Но небо по руке скользит,
Когда сижу я на грунтовке
В селе, как будто Ваня Бровкин
Или задумчивый Шукшин.
Калина красная округ шуршит
И я к друзьям не припадаю.
Пусть пьют, девчонок поражая
Я тут побуду в северной глуши.
Переночую в глубине сарая.
Свидетельство о публикации №218072301288