Собаки и волки. Рассказы. Часть 1

   
                Первая собака.



"...Людям трудно даётся счастье. Они замыкаются в себе, попадают впросак. Они сами не знают, что им нужно, и грустят, грустят… У собак таких сложностей нет. Они знают, что счастье – это когда что-то делаешь для других. Собаки делают всё, что в силах, лишь бы угодить своему двуногому другу, и счастливы, если это им удаётся..."
Джон Ричард Стивенс



…Андрей познакомился с егерем через своего друга Петра, который учился тогда в университете, на биофаке. Андрей к тому времени уже был опытным лесовиком, но хотел стать ещё и опытным охотником. И захотел научиться этому ремеслу…
Только много лет спустя, Андрей понял, что учиться надо у тех, кто может и хочет научить тебя чему-нибудь, вровень с собой.
Но главное в обучение - доверие к учителю и наоборот. И конечно, всё осваиваешь только через свой опыт – через ошибки и заблуждения, хотя бывают и открытия…

Егеря звали Лёша. Роста он был чуть выше среднего, худощавый с тонким лицом и голубыми глазами
В обычной жизни он был весел и заливисто смеялся по любому поводу, но когда волновался, выглядел потерянным и тёр левый глаз, непроизвольно покашливая...
В Сибирь, он приехал с Украины, уже после армии.
Там, живя в Киеве и благодаря дяде - опытному охотнику и собаководу, он с детских лет пристрастился к охоте, имел гончих собак, ходил стрелять на траншейный стенд и зачитывался охотничьими книгами и журналами.
Придя из армии, где пережил многое, включая несколько месяцев дисциплинарного батальона, на гражданке заскучал и списавшись с Иркутским областным обществом охотников, получил приглашение на егерскую должность в одном из охотничьих хозяйств, недалеко от города…
Когда Андрей Чистов познакомился с ним, егерь уже жил в Сибири два года и неплохо устроился.
С разрешения поселковой администрации, егерь поставил маленький деревянный, домок на бугре, в котором и поселился.
Дом стоял на окраине посёлка, на берегу водохранилища, в полу километре от шоссе ведущего на Байкал, вдали от любопытных глаз и поселковых сплетен...
Домик был совсем маленький, состоящий из жилой комнаты с двумя окнами и холодной прихожей, где развешены и расставлены охотничье снаряжение и различный инвентарь для моторной лодки, которую ему выделило охотхозяйство.
А в начале, он жил на квартире у дяди Васи – «Леншкого» Бурундука, - как он рекомендовал себя в подпитии с каким - то местным акцентом, произнося так слово - «ленского».
В первый же месяц, егерь, взял себе у знакомого охотника щенка лайки и назвал его на английский манер – Греем.
Чуть позже, познакомившись со своей будущей женой, студенткой биофака, проходившей университетскую практику на рыбозаводе в Посёлке, и взял у неё на время молодую овчарку, Рифа...
Незадолго до первого приезда Андрея в Посёлок, егерю подарили на день рождения ещё одного щенка лайки, которого он назвал Саяном…
Чистов познакомился с егерем неожиданно.
Как – то, приятель Чистова Пётр, привел его в университет, где работал Андрей и познакомившись, они заговорили о тайге, об охоте, о собаках.
Прощаясь, Лёша - так звали егеря, пригласил Андрея к себе в Посёлок, в гости...
Чистову сразу понравилась Лешина избушка одиноко стоявшая на лесном бугре. Понравилось, что никого вокруг не бывало, а ближний дом, был домом дяди Васи, тоже далеко отстоявший от остальных строений Посёлка.
Хорошо было и то, что к заливу и в тайгу, можно было уходить и приходить не привлекая ничьего внимания…
А как замечательно было на егерской моторной лодке под подвесным мощным мотором - «Вихрь», лететь по неподвижной глади водохранилища, в десять минут переправляясь в глухие таёжные места, на другой стороне огромной реки…
Иногда Андрей помогал Лёше разбираться с браконьерами и скоро, по всей округе пошла молва о неумолимо непьющем и строгом егере и его помощнике, то есть об Андрее…

Однако, моё предисловие затянулось и хочется поскорее перейти к собакам.
…Саяну было около четырёх месяцев. Он был чёрной с подпалинами масти, с необычно растянутым туловищем не характерным для лайки, почему и напоминал щенка овчарки.
Невысокие лапы, лобастая голова и жёлтые пятнышки над глазами, только дополняли сходство.
Живя у егеря, он много ел, был спокоен и даже ленив, а присутствие быстрого, строгого Грея, которому было уже два года, полностью лишали Саяна самостоятельности и инициативы.
Лёша подсмеивался над Саяном, говорил, что охотничьей собаки из него не получится, а Андрей, вдруг решил взять его себе.
Не обращая внимания на едкие насмешки егеря, он перевёз щенка на такси в город и водворил в свою кладовку, находившуюся во дворе восьми квартирного дома.
Потом, выпилил отверстие в задней стенке сарая, сделав для Саяна выход в длинный прогулочный проход между строениями.
С этого времени, каждый день придя с работы, Андрей надевал спортивную одежду, брал собаку на поводок и отправлялся с Саяном гулять в загородные, березово-осиновые рощи, километров за пять от дома.
Туда, Андрей и Саян обычно шли одним и тем же путём.
…Когда выходили из пригорода, новый хозяин отпускал собаку с поводка, и Саян не спеша, валкой трусцой убегал в кусты, изредка появляясь то справа, то слева, от идущего по лесной дороге хозяина.
Кормил его Андрей специально приготовленной кашей с рыбой, или тем, что оставалось от семейной трапезы.
Саян рос и постепенно превратился в складную собачку, которая в лесу уже знала многое, но особыми талантами в охоте, как и скоростью бега не блистал. Благодаря далеким ежедневным прогулкам, он узнал запах тетеревов, рябчиков и даже глухарей, чей последний в округе выводок, они однажды вспугнули поблизости от Ершовского садоводства, в сосновой долинке на другой стороне заливчика.
Гонялся Саян, правда безуспешно, и за лисами, которых было много на бывших колхозных полях за городом.
Но главное, он сопутствовал Андрею в одиночных походах по глухим лесам в сторону Байкала и, человек был признателен собаке за компанию и разделённый охотничий энтузиазм.
И первая большая добыча не заставила себя ждать. Это случилось следующей весной, то есть тогда, когда Саяну исполнился год…
Солнце в эти дни беспрепятственно сияло с безоблачного, тёмно – синего неба. Снег начал таять, проседать, уплотняться и под вечер, когда влага скапливалась под казалось нетронутой солнцем белой поверхностью, снег на югах, вдруг, с глухим вздохом обваливался целыми полянами, почти до земли.
Ходить по лесу, с каждым днём становилось всё легче.
Толстый слой снега, уплотняясь уменьшался, а морозными утрами смерзался, особенно на южных склонах и устанавливался наст, который держал не только человека, но и зверя.
По крепости, наст, ранним утром на багровом солнцевосходе, напоминал асфальтовое покрытие.
Утром, идти по нему было легко и приятно, как по прибрежному морскому пляжу. А ведь ещё совсем недавно, в этих сугробах можно было даже в коротком походе выбиться из сил, проваливаясь выше колена и буровя ногами снежные наносы.
Особенно тяжело было ходить в сиверах, где и по сию пору передвигаться в лесу было подлинным мучением. Человек ставил ногу на заледенелую поверхность, шагая, поднимался на одной ноге и пробивая под собственным весом неокрепшую корочку, проваливался почти до земли!
И так, с каждым шагом, раз за разом всё приходилось проделывать вновь и вновь…
Однажды случилось так, что Андрей даже собирался заночевать среди занесённого снегом сивера, потому что силы ему изменили – он, опрометчиво зашёл слишком далеко от дороги и на обратный путь, уже не оставалось ни сил ни энергии!
Всё конечно обошлось, но в тот раз, когда он, изнемогая вылез на дорогу, то отдыхал около получаса, чтобы восстановить дыхание...
Саяна, такой снег держал лучше, но иногда и он, пристроившись в кильватер к хозяину, уныло брёл позади…
Андрей, благодаря своим походам уже очень неплохо знал тайгу в радиусе сорока километров от города и освоил несколько приличных зимовеек, в которых время от времени оставался ночевать…

…В тот раз, придя из университета поздно вечером, он собрал рюкзак, взял ружьё и пошёл в знакомое зимовье, в вершине таёжной реки Олы.
Было более чем прохладно и потому, Андрей стараясь согреться шёл быстро. Собака, тёмным пятном на белом снеговом фоне, изредка мелькал то слева, то справа от тропинки, а точнее торной лыжни, которая подмёрзла и не проваливалась под ногами охотника.
Андрей, напевая вполголоса песенку из детского мультфильма о собаках: «Лишнего не спросит, никогда не бросит, вот что значит настоящий верный друг…» - посмеивался и думал о Саяне.
«Он со мной в моих лесных скитаниях так же устаёт, недоедает, недосыпает и главное, остаётся молчаливым и преданным верным другом. С ним, в походах, я уже не одинок…»
В это время Саян подбежал, послушал, что там мурлычет хозяин, вильнул хвостом убедившись, что Андрей разговаривает сам с собой, и убежал вперёд, попеременно мелькая сивыми «штанишками» на задних лапах…
Андрей привык к Саяну, в лесу твёрдо знал, что он «не один на свете» и чувствовал себя намного уверенней…
Как — то, в дальнем зимовье, в морозную полночь он взялся насаживать слетевший с топорища топор и поранил себя так, что кровь потекла на пол струйкойВ этот момент он подумал, что перерубил вену!
Не будь тогда Саяна, он бы наверняка запаниковал и бросился добираться в город, несмотря на пятьдесят километров пути.
Присутствие собаки всегда успокаивало хозяина и помогало справляться с невзгодами походной жизни. Иногда, глядя в немигающие, карие глаза своего преданного четвероногого друга, он ощущал в нём живую душу и радовался...
А то, что эта живая душа не умеет говорить, так ведь человек тоже не умеет лаять и понимать собачий лай. Вот и собаки не могут научится говорить по человечески, хотя, живя рядом с человеком, научаются его понимать…
«Тут вопрос неправильного образования – про себя посмеивался Андрей.
- Ведь и человек, живя в чужой стране и не зная языка, молчит, но чувствует, как и все остальные люди, вокруг. Ведь нельзя же про такого говорить, что он души не имеет…»
Саян, в такие минуты, понимая, что хозяин шутит и в хорошем настроении, начинал одобрительно стучать хвостом по полу, словно аплодируя на собачий момент. «Ай да хозяин, ай да умник! – прочитывалось на его «улыбающейся» морде…
В ту ночь, к счастью для Андрея, кровь вскоре перестала идти и обмыв рану, он увидел, что топор разрубил только кожу над веной, не задев её…
В этот раз, охотник, придя в зимовье уже далеко после полуночи, осторожно вырубил дверь вмёрзшую в ледяную лужу, растопил печь и лёг спать натощак, так как очень устал и не захотел готовить поздний ужин…
Проснувшись пораньше, вскипятил чай, поел и отправился в лес, где уже давно рассвело хотя было всего восемь часов утра.
Перейдя небольшой распадок, Андрей увидел на снегу вчерашние следы молодого лося и пошёл по ним вперёд, распутывая повороты и даже петли кормившегося в молодом осиннике, зверя.
Саян, в начале не обращал внимания на следы, но потом принюхался и убежал вперед. Через час ходьбы, его хозяин, услышал лай своей собаки, где - то впереди за горкой.
- Неужели? - бормотал Андрей стараясь идти неслышно, но быстро… Ведь Саян убежал по лосиному следу… Неужели собачка лося лает?!
Как позже выяснилось, Саян прошел по следу на южный склон, где был наст, поднял зверя с лёжки, погнал его, а потом, когда лось обрезался об острые ледяные кромки, - остановил его, продолжая призывно лаять, звать хозяина!
Андрей не спеша подкрался, увидев спокойно лежащего лося - бычка, с небольшими рожками, отмахивающегося головой от «вежливо» лаявшего Саяна, решился стрелять и с первого выстрела добыл справного зверя. Следующей ночью, они с приятелем вынесли мясо к дороге и вывезли его в город.
Сохатины хватило на несколько месяцев.
А времена были голодные и в магазинах мясо давали по талонам по килограмму на человека, ежемесячно…
Так Саян оправдал звание охотничьего пса!
Благодаря трудам Андрея, по воспитанию собаки, Саян «вспомнил» все охотничьи навыки своих предков. Постепенно он научился многому: доставал стреляных уток из воды, облаивал глухарей и пушных зверей: белку, горностая и колонка, показывал норы ондатры в берегах таёжных речек…
Зимой, Саян даже пытался догонять по глубокому снегу косуль, но отставал, и несколько раз приходил к хозяйскому костру поздно вечером, усталый до изнеможения.
И всё-таки один раз, Андрей добыл из под него косулю, которая дремала на большой вырубке не подозревая о приближении охотника.
А после того, как Саян её поднял и погнал, понеслась параллельно целившемуся в неё Андрею, которому осталось только нажать на курок!

…Пришло время, и Андрей привёз себе из таёжной командировке второго щенка лайки, Кучума. Когда Кучум подрос, то они с Саяном стали драться из-за пищи и из ревности к хозяину. И скоро меньший по размерам и по силе Саян, стал проигрывать в этих драках.
Мало того, Кучум, которому в январе исполнилось год, стал высокой на ногах, сильной собакой и начал третировать Саяна, даже в лесу.
Собаки очень ревнивы и потому, Кучум, как более сильный и крупный, отгонял Саяна от хозяина, не подпуская к нему более чем на пять метров.
Саян своё подчинённое положение очень переживал, погрустнел и стал плохо есть. Андрей начал опасаться за жизнь Саяна.
Но тут, друзья, жившие по соседству, в своем доме, попросили у Андрея Саяна, чтобы он жил у них и охранял дом. Андрей согласился и Саян стал сторожевым псом. Так было лучше для собаки, считал хозяин.
И всё - таки Андрея мучили угрызения совести. Получилось, что он невольно предпочёл более сильного и более перспективного Кучума, своему старому другу Саяну.
И только десятки лет спустя, Андрей, вспоминая своих собак, начал понимать, что Саян был очень хорошей охотничьей собакой. – преданной, спокойной и послушной и что он сам тогда, был никудышным охотником и потому, не поверил в достоинства своей первой собаки…

…Недолгая дружба Андрея и Саяна, закончилась трагически.
У новых хозяев Саян прожил год…
Кучум вскоре потерялся, но Андрей стеснялся просить собаку назад и Саян всё больше привыкал к роли цепного пса.
Как - то, вечером, Маша, новая хозяйка собаки, выпустила Саяна на ночь, побегать. Юры, её мужа, тогда не было в городе - он где-то работал на халтурах и она жила одна.
Маша в тот год родила и жила с малышом в своем доме, нисколько не боясь – собака то была рядом.
Саян, отпущенный на волю, бегал где – то почти сутки, но придя домой был вновь водворён на цепь…
С тех пор, прошло около двух недель и вдруг, вечером, к Андрею в дом прибежала испуганная Маша с малышом на руках.
- Андрей! Что делать? Саян взбесился – чуть не плача повторяла Маша:
- Грызёт цепь, все зубы себе выломал, смотрит дикими глазами, мокрый весь от пота аж парит и судорогами его перекашивает!..
Андрей по описанию Маши понял, что Саян заразился собачьим бешенством или водобоязнью, как говорят в народе. Он, в своих ночных бегах, был где - то искусан бешеной собакой или крысой – они тоже переносчики заразы, а теперь, после инкубационного периода и сам заболел…
У Андрея от этих предположений пробежали холодные мурашки по спине. Ведь собаки в таком состоянии себя не контролируют, бросаются на всё живое, кусают даже своих хозяев…
Он представил, что будет, если Саян укусит Машу - вылечить от бешенства человека очень тяжело и часто бывают смертельные исходы. А Ваньке у Маши было всего полтора месяца отроду…
Андрей помрачнел, достал со шкафа чехол с ружьём, собрал его, взял с собой несколько дробовых патронов и попросив Машу оставаться у них дома пока он вернётся, направился к её дому, один.
Отворив калитку Машиного двора, Андрей увидел неподвижно стоявшего около будки, Саяна. Он был по-прежнему на цепи…
Опасливо озираясь, бывший хозяин подошёл к собаке на несколько шагов приговаривая: - Ну что Саян, что старик? Заболел? Трагедия случилась!..
Андрей чуть не заплакал, от тревожащего его сознание чувства вины, зная, что собаку уже не спасти…
Внутри себя, он понимал, что предательски покинул своего верного друга в неловкую минуту – не отдай он его тогда, - может быть ничего этого бы не случилось…
Саян при звуке человеческого голоса, тяжело поднял голову и пристально посмотрел на бывшего хозяина. Его била мелкая дрожь, и бока словно от воды, намокли от пота.
На Нахаловку, где жил тогда Андрей с семьей и Юра с Машей, спускались летние сумерки и Человек уже не мог различить взгляда Саяна.
Но ему показалось, что собака смотрит на него с укоризной.
Прости друг, - проговорил Андрей, вскинул двустволку и прицелился!
…Через мгновение раздался выстрел и, брошенный сильным зарядом дроби на землю, Саян куснул себя за грудь, и тут, Андрей выстрелил второй раз в голову собаки.
Саян повалился на землю, судорожно, несколько раз дёрнулся и затих!
Матерясь сквозь крепко сжатые зубы, Андрей одел рукавицы, не отрывая взгляда от умершей собаки, взял за окровавленную голову, отстегнул ошейник, снял цепь с проволоки, продольно висевшей во дворе от калитки до входной двери, обмотав цепь вокруг мёртвого тела, оттащил Саяна в дальний угол огорода и повесив ружьё на плечо, вернулся к себе в дом…
Мрачный и грустный, вспоминая дрожащего, неподвижно стоящего Саяна, он тщательно помыл руки под умывальником, потом объяснил Маше, к чему нельзя во дворе прикасаться и сказал, что придёт завтра утром похоронить собаку. Попросил, у ворот оставить лопату…

Ночью, он несколько раз просыпался – ему казалось, что он слышит знакомый лай Саяна…
Рано утром, только рассвело, Андрей проснулся, оделся, умылся и пошёл к Маше во двор…
Там, взяв лопату и стал копать глубокую яму в углу огорода…
Пока копал – вспоминал перипетии совместных походов и охот, ночёвки у костра, собачью верность и преданность…
Горько вздыхая, он думал о судьбе Саяна: «Так незаметно, в суете и толкотне бытия, многообразия целей и задач, мы теряем лучших друзей, а новых уже нет или не хотим заводить и воспитывать…
Так приходят в жизнь одиночество, разочарование и потерянность…»
Он старался не смотреть на окоченевший труп своего верного, но мёртвого Саяна…
Выкопав яму, Андрей сбросил туда одеревеневшее тело собаки, сверху засыпал известью, а потом, не торопясь, старательно закопал…
Когда Андрей закрыл за собой калитку, Маша сквозь сон услышала её стук, пододвинула маленького Ваньку к груди, и снова заснула успев подумать: «Хорошо, что есть такие мужики как Андрей. Всё сделал и молчит. Только хмурится…
А Саяна жалко…
Но что бы я без Андрея делала одна?! Ведь если объявить врачам, то они сразу заставят делать уколы. А я ведь Ваньку – сыночка кормлю грудью. Как тогда-то быть?»
В тишине мерно тикал будильник, и стрелки показывали только шесть часов утра…



Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
или на страницах журнала “Что есть Истина?»: www.Istina.russian-albion.com
Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion



Лето 2002 года. Лондон. Владимир Кабаков








                Собаки и Волки.

«Дикая природа живет по своим законам. И это законы выживания»



   
…Волки шли на охоту…
Отлежавшись днём на окраине мохового болота, на бугре, заросшем молодым сосняком, полные сил, они, уже в сумерках поднялись, долго отряхивались, потягивались, топтались в мягком снегу чувствуя лапами острые краешки подмёрзших уже утренних следов.
   Наконец, волчица вышла на опушку долго принюхивалась, осматривалась, а четыре волка стояли позади и тоже нюхали воздух...
   Днём, когда ярко светило солнце, сквозь дрёму волчица слышала далеко справа, в болотах, лай собак и два выстрела.
   Сейчас, она решила пойти в ту сторону - может быть, после людей что-нибудь осталось. Иногда, после дневных выстрелов, ночью, волки находили остатки от человеческой охоты: большую лосинную голову, ещё незамёрзшую; ноги с ободранными камасами и вывернутые на снег внутренности - было чем перекусить вначале перехода...
   Волки выстроились гуськом и размеренной рысью, ровно и точно ступая след в след, тронулись туда, где совсем недавно красное солнце село в холодные тёмные тучи.
   Изредка, из строя выходил один из волков, привлеченный кучкой тёмных перьев рассыпанных на снегу, или услышавший выпорхнувшего из под снега, не обсидевшегося, не задремавшего ещё рябчика.
Сумерки пока не стали тьмой и рябчик, сидя на высокой берёзе, испуганно тренькал видя серые тени, неслышно проходящие внизу под деревьями...
   След тут удваивался утраивался, чтобы через некоторое время, вновь сойтись в один...
Делалось это инстинктивно…
В стае всегда есть волк, который слышит лучше всех, есть и тот кто видит в темноте лучше и потому неудивительно, что стая имела уши, глаза, обоняние которые принадлежат не только волчице, идущей во главе.
Она по праву главенства только ведёт, направляет собратьев, но каждый член стаи имеет свой характер, свою волю, свои приметы и особенности. Конечно, объединившись легче выживать, но в случае если стая распадётся, по каким- либо причинам, природа даёт шанс каждому волку выжить в одиночку...
   Волки дойдя до густого, высокого сосняка свернула направо, пересекли зарастающее молодым березняком болото и вышли на широкую прогалину, раньше бывшую озером, а сегодня, превратившуюся в заросшую трясину, с кочками поросшими клюквой и морошкой...
   Кочки, промёрзшие ещё в декабрьские морозы, были засыпаны снегом и ямы между ними заметены недавними метелями...
 Волки постояли немного, послушали свистящий в метёлках камыша, студёный ветер, потом повернули налево и пошли по краю болота между редкими, уродливыми сосёнками и торчащими то тут то там, сгнившими изнутри, обломанными стволами берёз.
   Стараясь спрятаться от пронзительного ледяного ветра, волчица увела стаю чуть в сторону и пошла кромкой молодого сосняка, подступающего к кочковатому, заметённому снегом открытому пространству...
   Здесь, в темноватой чаще, волки натолкнулись на следы двух собак!
   Волчица остановилась, рыкнула сквозь сжатые челюсти, шерсть на её загривке поднялась дыбом...
Это был запах извечных врагов волков - собак, зверей прислуживающих человеку...
   Пройдя немного по следу, опустив голову и принюхиваясь, она прибавила ходу и за ней послушно тронулись с места галопом, остальные...
   Загибая чуть вправо, волки, мелькая серыми тенями между запорошенными снегом елями прошли низинку, держась всё время по краю собачьих следов.
Потом укоротили рысь, а один раз даже остановились перед небольшим спуском к таёжной речке...
   Волчица хорошо знала эти места, потому что её первое логово было здесь, неподалёку, на другой стороне речки, в крутом берегу мелкого ручейка.
Там она родила первых своих волчат и выкармливая их охотилась здесь, ловила зайцев и глухарей на гриве - в крупно-ствольном сосновом бору был глухариный ток.
   Иногда, мимо её логова проходили люди и она слышала их беспечные голоса, а далеко на дороге - урчали моторами машины и мотоциклы...
Но все это, казалось ей событиями совсем из другой жизни. Ведь с того времени прошло четыре года...
   Было тихо… Мороз крепчал…
Начинали трещать - "стрелять" рвущейся от холода корой промерзшие стволы берёз, стоявших на берегу. Речка зимой тоже перемерзала, вода почти исчезала в русле и крутые, обрывистые берега, сдавливали ледяной панцирь остановившейся воды...
   Волчица помнила речную стрелку, где эта речка впадала в большую реку - там была дорога и мост....
   Раз в году, к этому мосту, размытому весенним половодьем, приезжали люди на большом, урчащем совсем по медвежьи, грузовике, и настилали его вновь...
   До ближайшей деревни было километров восемь. Зимой, машины почти не появлялись здесь, а если проходили, то днём. Ночью все люди жили в домах неприятно пахнущих дымом. Это волчица тоже знала...
 
   Прослушав речную долину, волки, развернувшись, по дуге стали обходить речные изгибы и зигзаги, стараясь не отдаляться от собачьих следов...
   Через несколько километров они вышли к крупно-ствольному сосняку, в котором собаки, несколько времени назад, облаивали глухарей...
 
   ...Глухари сидели на большой, раскидистой сосне и кормились, когда их услышали пробегавшие мимо собаки. Они прискакали сюда, увидели крупных, чёрных птиц и залаяли звонко с подвывом, перебегая с места на место подняв головы, не отводя глаз от глухарей, в прыжке царапали когтями лап сосновую кору...
   Птицы, чувствуя себя в безопасности там наверху, крякали и скрипели, сердито поворачивая ало - бровастые головы то вправо, то влево...
 
   ... За собаками пришёл человек. Он долго подкрадывался, прячась за толстыми стволами, высматривая беспечных птиц в зелёной хвое...
   Вместе с ним пришла третья, молодая собака, которая ещё ничего не понимала в охоте...
Потом человек стрелял - вначале один раз, потом второй. Две птицы упали, а третья, громко хлопоча крыльями сорвалась и улетела, в сторону реки. За ней убежали старшие собаки задирая головы и стараясь не потерять из виду, мелькающую в чаще птицу...
   Молодая крутилась у ног хозяина, потом увидев упавших птиц, кинулась к ним, стала мять их, кусая безжизненные уже тушки.
   Хозяин, улыбаясь, довольный удачей, гладил собаку повторяя: - Молодец, Молодец! Умница! Будешь рабочей собакой!..
   Потом, отогнав молодую лайку, поднял птиц, взвешивая на руке аккуратно сложил крылья, подвернув головы под крыло: одну запихал в маленький рюкзак, а у второй обрезал лапки и кинул прибежавшим взрослым собакам...
   Белка - собака с серыми пятнами на белом фоне, с маленькой головкой и остро торчащими ушками, схватила лапку на лету, два раза хрустнула косточками, проглотила и виляя хвостом стала ожидать ещё.
Кучум - крупная чёрная лайка, не спеша пережёвывал и нехотя глотал хозяйский "подарок".
Он был хорошо откормлен и выглядел довольным и ленивым, хвост на его широкой спине лежал красиво загибаясь кренделем...
   Молодой собаке тоже досталась часть лапки, но она поваляла её в снегу и бросила...
   Перед уходом, человек потрепал собак по загривкам и проговорил: - Ну теперь, давайте, лося ищите... Если найдёте - всем мяса хватит...
   Он закинул двустволку за круглые, жирные плечи, поправил старую, искусственного меха шапку чёрного цвета и, с хрустом продавливая наст ногами обутыми в большие резиновые сапоги - ботфорты, тяжело зашагал к дороге, к оставленной там машине...
   Собаки ободрённые успехом, убежали снова в лес и с ними увязался молодой Загря. Они, мелькая вдалеке, скоро скрылись в чаще...
 
   ...Волки принюхиваясь, обошли место под сосной, куда падали убитые глухари.
Волчица, наморщив нос и обнажив клыки, рыкнула, учуяв кисловатый запах пороха идущий от красных папковых стреляных гильз лежащих на снегу и брезгливо отошла в сторону. Глядя на неё, отшатнулись и молодые волки...
   Через минуту, стая, вновь выстроившись цепочкой, по дуге, обходила сосняк, направляясь в сторону речной стрелки. Волчица вела их туда, где обычно останавливались машины охотников и где, эти нелепые, неловкие двуногие обедали, закусывая пили водку в конце дня, уже перед отъездом...
 
   ...Собаки, выпугнули крупного лося, из - за большой, поваленной давним ураганом, осины. Зверь поднялся не спеша, издали заслышав хруст снега под лапами бегущих собак.
Поднявшись, он осмотрелся переступая светло - серыми голенастыми ногами, легко несущими чёрно - коричневое крупное туловище, большую, ушастую голову, с болтающейся на шее длинной волосяной серьгой.
Увидев собак, зверь двинулся с места рысью широко переставляя ноги, сохраняя на бегу спокойствие и деловитость.
   Собаки услышали стук копыт о пеньки, спрятанные под снегом, хруст сломанных сухих веток, метнулись вперёд и быстрая Белка первой увидела лося, поддала, затявкала, заголосила и скоро ей стал вторить басистый лай Кучума, и иногда добавлялся жиденький баритон Загри...
   Лось, под холодным зимним солнцем, чуть пригрелся в лёжке, отошёл от ночного мороза, и потому бежал неспешно, разминая мышцы, разгоняя кровь по большому, тяжелому телу. Но разогревшись стал прибавлять ходу, по временам переходя в галоп...
   Собаки, вскоре отстали, но возглавляемые азартной Белкой, бежали изо всех сил по хорошо заметному, "парному" следу...
   Лось набрал ход и постепенно стал уходить от собак. Поскальзываясь, большой зверь выворачивал копытами сухой валежник, и куски смёрзшегося снега...
   Охотник услышав лай Белки, а потом и Кучума, остановился. Он подождал, послушал, определяя направление удаляющегося, прерывающегося лая, потоптался, решая, что делать, но потом лай замолк и охотник, ещё послушав, начинающую замерзать тишину, тронулся дальше, в сторону дороги.
Там его ожидали товарищи, услышавшие два выстрела и на всякий случай, надеясь на удачу, пораньше вернувшиеся к машине...
   Солнце уже опускалось за зубчатую, еловую кромку горизонта справа, за рекой, когда к машине подошёл Толстый. Он, распарившись от ходьбы вспотел, расстегнул ватник, тяжело отдувался и готов был скинуть и толстый шерстяной водолазный свитер, который ему по блату, достали ребята из районного сельпо...
   Напарники его - Худой и Молодой, давно уже были у машины…
Они натаскали дров, разожгли костёр прямо на дороге, и жарили на ивовых прутиках сало, сидя на коротко отпиленных чурбаках оставшихся здесь ещё с прежних времён...
   Заметив выходившего из леса Толстого, они, по его неспешной походке, определили, что он стрелял что - то по мелочи и успокоившись, вновь присели к костру.
Подойдя, Толстый бросил прямо на дорогу, глухо стукнувшего о землю глухаря и показал через пройму рюкзака, второго. Напарники, немножко завидуя удачливому приятелю, стали рассматривать птицу, цокая языками и взвешивая на руке распустившего мёртвые крылья, глухаря.
   Толстый, скинул пропотевший ватник, хлопнув дверцей, достал оттуда свой мешок с продуктами и подсел к костру. Он улыбался, глядя на приятелей, зевающих, осунувшихся и усталых. С непривычки и недосыпу (проснулись рано и долго ехали по лесным дорогам), они заморились ходить по лесу и хотя снегу было немного - прилично наломали ноги...
   Толстый достал из холщёвого мешка кусок копчёной свинины, хлеб, лук, бутылку самогонки. Подбросив в костёр дров, охотники разлили самогон в эмалированные кружки, чокнулись за удачную охоту и крякая выпили, поглядывая в сторону лежащих на белом, чёрных глухарей. Потом, хрумкая луком и чавкая, пережевывая хлеб с поджаренным салом, закусили и стали рассказывать, кто где побывал и что видел...
   Но главным рассказчиком был конечно Толстый.
Он начал свой рассказ с того, как услышал собак в сосняке, понял, что это на глухарей; как крался; как прицеливался в двух сидевших рядом птиц...
Потом, как выстрелил - в начале по первому, затем по второму и как третий улетел в ужасе.
   - Они упали даже не мявкнув - заключил Толстый и его приятели засмеялись. Самогонка разогрела и разохотила мужиков. Уже не чувствуя горечи и сивушного запаха, выпили по второй. На душе стало светло и свободно. Замаслившимися глазами они смотрели на солнечный закат, вяло закусывали, потирали зябнущие руки. Но Толстый, одел ватник, устроился поудобней и стал есть: хлеб, копчёную свинину, солёные огурцы, лук...
   За разговорами не заметили, как где - то далеко, несколько раз тявкнула Белка.
   Сумерки опустились на лес, на реку, на поля вдоль речной долинки. Заметно похолодало. Костёр поменял цвет пламени - жёлтое стало красным и заалело яркими оттенками. Темнота неслышно подкралась к машине, которая чёрным жуком, горбилась на обочине...
   Разговоры смолкли... Стали прислушиваться...
   Мороз прибавлял, и охотники начали застёгиваться на все пуговицы и поправлять шапки, натягивая их на подмерзающие уши...
   День прошёл и после выпитой самогонки захотелось спать...
   Толстый собрал оставшуюся еду, уложил всё в мешок, отнёс в машину, сел за руль, воткнул ключ зажигания и нажал на стартёр. Машина не заводилась...
   Вместе с темнотой, пришёл мороз. Метал машины "накалился", набрался холода и казалось, что снаружи было теплее, чем в машине...
   Толстый, морща круглое лицо, лазил в мотор, смотрел "свечи", ставил их на место, пытался заводиться - всё безрезультатно...
   Худой замерз, его била крупная дрожь и он, то и дело монотонно спрашивал Толстого: - Ну как? - словно от этого вопроса, что-то могло измениться.
   Молодой поддерживал костёр и без конца кипятил чай, хотя пить его больше никто не хотел...
   В семь часов вечера, решили идти в деревню, ночевать, а утром по свету прийти назад и пытаться заводить снова...
Но собак не было...
   Толстый матерился, свистел несколько раз, потом махнул рукой и стал собираться. Закинув рюкзаки за спину, они, оглядываясь на машину, поскрипывая снегом побрели по дороге.
Впереди уверенно топал Толстый.
   - Никуда они не денутся... Придут сюда, покрутятся и рванут за нами - говорил он приятелям и те на ходу поддакивали. Все промёрзли до костей и хотели скорее в тепло, к людям...
   ...Через час после их ухода, вернулись собаки…
Последним, жалобно подвывая, притащился уставший за день беготни - Загря. Белка, несмотря на трудный день, была по прежнему активна - она отыскивала мёрзлые корочки хлеба, кусочки оброненного сала, колбасные шкурки и съела, пока озабоченный Кучум обнюхивал машину...
   Белка поняла, что хозяин ушёл, но была уверена, что он вернётся и потому, обтоптавшись, легла в снег, на обочине.
Вслед за ней, на утрамбованной колее, легли Кучум и Загря. Там было жёстко, морозило снизу, но от усталости они не хотели двигаться...
 
   ... Волки, обошли машину по большому кругу. Волчица поняла, что люди от машины ушли, но когда они вернуться - не знала.
   Зайдя под ветер, она учуяла запах собак, неслышно оскалилась, сверкнув в полутьме, вспыхнувшими яростью глазами...
   Потоптавшись и ещё раз понюхав воздух, она легла и вместе с ней улеглись поодаль остальные. Длинная, зимняя ночь, только начиналась...
   Через два часа, волчица, всё это время внимательно прослушивавшая тишину, встала, облизнулась и неспешной рысью, ещё раз повела волков делать проверочный круг.
Диаметр круга сократился и в какой-то момент Белка учуяла волков!
Она мгновенно вскочила, шерсть на ней поднялась дыбом. Всматриваясь в темноту, опытная собака залаяла гулким напряженным басом, как лаяла только на крупного зверя или на незнакомого человека.
   Загря и Кучум всполошились, повскакали с лёжек, загавкали ничего не понимая со сна. Но им сразу передался страх и злоба Белки и они заголосили - при этом Загря бухал редко, а Кучум лаял тоже басом с подвывов в конце.
   Лаяли долго, стараясь громкими звуками отогнать страшную опасную тишину вокруг.
   Волки стояли и слушали…
Волчица высоко подняла голову, понюхала струйки вымерзшего воздуха, перешла с одного места на другое, и когда собаки на время затихли, она вытянув голову вперёд и вверх завыла: - У- У - У - начала она низко, потом тон возвысился до визгливо – злобного и опускаясь перешёл в пронзительное: - О - О - О - и оборвался...
Собаки вновь испуганно и яростно залаяли, но в ответ, подхватили вой волчицы остальные волки...
   Это был страшный концерт! Кто слышал песню волка зимой, морозной ночью в безмерном, застывшем лесу, тот поймёт меня.
   Казалось вся страсть, злоба, тоска и жажда крови говорили языком этих диких кровожадных «певцов», основным природным предназначением которых, было убийство...
   Собаки под напором воющих голосов, замолкли, сбились в кучу и лязгали зубами от страха.
Они почувствовали, что это звучит песня их смерти, что уже не уйти, не убежать, не пробиться и остаётся только ждать развязки - может быть люди ещё вернуться...
   А волки уже ничего не боялись - для них и этот мороз и эта ночь были одной из множества зимних ночей, а собаки их законной добычей, отданной им на растерзание равнодушной природой...
И потому, они не спешили...
Волки знали - это был их мир: леса, болота, поляны, перелески - всё необъятное пространство тайги заваленное снегом, прибитым к заледенелой земле морозом. И зимний холод, и эта насторожённая тьма кругом - тоже были частью их жизни...
 
   ... А собаки издавна служили человеку и были частью того мира, который принадлежал человеку. Эти островки человеческого мира, были разбросаны по земле, гудели моторами на дорогах, стучали металлом на стыках железнодорожных путей, когда по блестящим стальным рельсам проносились мимо дремучих, тёмных, лесных урочищ, вагоны с ярко освещёнными окнами и мелькающими тенями за ними.
   Эти человеческие островки грязно и опасно пахли: горьким ядовитым дымом, помойками и бензиновым перегаром.
Люди и животные служившие им, спали, когда волки и другие лесные обитатели кормились, дрались за жизнь и охотились.
И наоборот, обитатели человеческого мира жили, бегали, суетились только тогда, когда над землёй вставал день и над горизонтом появлялось позднее солнце.
Ночами, для своей безопасности, от страха и неумения видеть в темноте, люди зажигали на улицах этих островов и островков, маленькие электрические солнца...
От страха же, люди сбивались в большие стаи и жили в многоэтажных норах, покрывая землю между этими норами толстой коркой асфальта...
   Они были врагами земли, чистой воды, травы. Они валили деревья, сжигали леса, расширяли беспредельно свои городища, уничтожали птиц, рыб, и животных.
И хорошо, если бы они всё это ели. Но они, часто, просто травили всё живое вокруг себя...
Ели они тех животных и птиц, которых держали рядом - выращивали, "заботились" о них, а потом убивали и ели беззащитных, обманутых "лаской и уходом"...
Хищники!!!
   Собаки были послушными рабами этих двуногих существ, и потому, волки ненавидели их как предателей, некогда вышедших из их рода, но променявших свободную дикую жизнь на конуру и миску жидкой похлёбки. Собаки, живя с человеком, утратили боевой дух, стали трусливы, и потому, их надо беспощадно уничтожать, без жалости и сочувствия...
 
   ... В это время, Толстый с приятелями, сидели в избе, одиноко живущего, старого лесника дяди Семёна...
   Тот, услышав уже в темноте, стук в калитку и крики: - Хозяин! Отвори?! - испуганно закричал в ответ, через закрытую дверь: - Кто такие?
   Потом со скрипом дверь отворилась и он продолжил: - Кого там черти носят? Кого надо?
   - Отец - проговорил в ответ Толстый - пусти Христа ради переночевать. Машина в лесу заглохла. Охотники мы - потом помолчав, добавил: - Я Лёшка Петров, из Заболотья. Да ты меня знаешь. Я в прошлом годе, лес мимо возил с лесосеки, на нижний склад...
   Дядя Семён помолчал, соображая - какой такой Лёшка, потом вспомнил, подумал, что в жизни такой человек с машиной пригодится и нехотя пошёл отворять калитку...
   Через час, в доме топилась печка, осмелевшие гости развешивали на верёвках за печью влажные портянки и Толстый, почёсывая жирную волосатую грудь, рассказывал, как осенью, из кабины застрелил кабана, переходившего лесную дорогу, в темноте попавшего в свет фар...
   Он варил глухаря в большой эмалированной кастрюле, а Молодой уже начистил картошки, и облокотившись о стол слушал с восхищением, как его старший товарищ живописал ситуацию...
   - У меня всегда под сиденьем, в кабине, старенький дробовик валяется - распространялся Толстый...
- Мало ли чего? - глухаришка на дорогу сядет или тот же кабанчик на поле выскочит из леса. Они ведь машин почти не боятся.
- Вот и в этот раз. Стоит кабанишка в двадцати метрах от машины, смотрит, и в свете фар глаза зеленью отдают.
- Я не люблю спешить... Тихонько окно открыл, приложился прицелился и бахнул картечью - один, а потом и второй раз. Он и сковырнулся!
- Я выскочил подошёл осторожно, вижу, мёртвый уже... Тут же вывернул потроха, шкуру срезал, на куски кабанчика "разобрал", и в мешок сложил...
- Славный был кабанчик, сладкий - и Толстый довольно рассмеялся...
   Он поднялся подошёл к пышущей жаром печке, помешал варево алюминиевым черпаком, попробовал на соль и тут же, грязными руками ссыпал картошку в кипяток и снова помешал...
   В доме было жарко натоплено, пахло сладковатым запахом варившегося глухариного мяса - чуть ягодами и перепрелой хвоей...
   За слезящимися, отпотевшими, грязными, кое - где треснувшими стёклами окон, стояла тёмная морозная зимняя ночь...
 
   ... Волки постепенно сжимали круг. Собаки уже не лаяли; они залезли под машину, жались друг к другу и повизгивая дрожали...
   Волки, боясь запах железа и бензина медлили, стояли кругом вздыбив загривки и на одной ноте прерывисто рычали, сморщив нос и губы, обнажив белые острые клыки: - Р - Р - Р - Р - слышалось в темноте и из под чернеющей на белом снегу машины, в ответ, доносилось испуганное дрожание и лязганье зубов...
   Луна серебряным полумесяцем, поднялась над чёрным зубчатым горизонтом, осветив мрачный застывший под снегом лес и прогал дороги, убегающей в темноту...
 
   …Когда незадачливые охотники, в избушке дяди Семёна, уже храпели на разные голоса, когда мороз достиг апогея, волчица решилась!
Она как - то боком вышла на дорогу, на полусогнутых, напружиненных лапах, оскалившись подошла к машине, вначале на метр ближе, потом передвинулась ещё... ещё, и вдруг бросилась, и схватила Загрю, потерявшего от ужаса способность двигаться и сопротивляться! Выдернула его из под машины, полоснула клыками по гривастой шее. Собака повалилась на бок и тут же второй волк мощной хваткой вырвал часть собачьего бока, на мгновение обнажив белые рёбра...
   С отчаянным визгом, Белка, на своих длинных ногах рванулась от волчицы, часто - часто толкаясь задними лапами, понеслась по дороге...
А - А - А - залился её тонкий визг и смолк - ближний волк в прыжке настиг её, ударом груди сбил и повалив, вцепился в глотку тренированной хваткой...
   Кучум пытался убегать молча, несколько секунд, грызся с двумя волками, схватившими его с двух сторон, но вскоре с клокотаньем, захлебнулся собственной кровью...
Всё было кончено!
   Волки оттащили трупы собак чуть в поле, подальше от пугающего силуэта машины и разорвав их на части долго насыщались, хрустя перекушенными костями и с треском разгрызая крупные...
 
   ...Утром, на рассвете, выпал морозный, блестящий кристаллами, иней, прикрыл следы ночного кошмара, присыпал кровавые пятна на дороге, и на восходе солнца, всё вокруг, празднично играло разноцветными искрам...


Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
или на страницах журнала “Что есть Истина?»: www.Istina.russian-albion.com
Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
   
   
   Август. 1999г. Лондон. Владимир Кабаков.








                Убийство страха.




Эпиграф: «Охота – символ стремления к Цели, так как единственная альтернатива жизни – это неподвижность». Уильям Фолкнер.


…В большом городе, постоянно присутствует какой-нибудь шум, а точнее гамма шумов, которые наслаиваясь один на другой, создают шумовой фон.
Шум немного стихает к полуночи, а в четыре часа утра почти совсем тихо и тогда, особенно резко и нервно звучат работающие двигатели автомобилей, скрип тормозов, откуда – то доносятся непонятные щелчки, хлопки похожие на выстрелы…
В начале шестого, скрипя снегом на морозе, изредка, пробегают первые проснувшиеся и спешащие куда-то горожане…
В девять часов утра, не умолкая, воздух беспрерывно гудит от звуков: где – то работает трактор, воют моторы автомобилей, лают собаки, слышны обрывки человеческой речи. И особенно усиливается этот гул в тёплую, сырую погоду – кажется, что звуки, стиснутые со всех сторон серым, близким горизонтом сгущаются, подобно густотёртым краскам, забиваются во все щели и щёлочки и давят неотступно – на слух, на нервы, на мозг…

Человек открыл глаза…

Белизна хилых сумерек наполняла комнату.
Не поднимая головы, он скосил глаза направо и увидел голую, белёную стену в серых пятнах.
Взгляд скользнув по стене, задержался на трещине, пересекавшей потолок, и продолжая движение глаз, спустился на уровень стола, на углу которого стояли часы – будильник - было семь часов.
За окном, под чьими - то ногами скрипел снег; издали раздалось приближающееся хрюканье и шаги пронесли мимо окна трескучий захлёбывающийся кашель похмельного пропойцы…

Начинался очередной городской день.
Быстро откинув одеяло, он спустил ноги на пол, не глядя пошарил ими по полу и найдя шлёпанцы, не одеваясь прошмыгнул в туалет, где зашуршал бумагой; потом зашумела спущенная вода в унитазе, вновь раздались шаркающие шаги – теперь на кухню…
Включив свет, он, глядя на газовую печку подумал, - надо бы вызвать мастера и устранить утечку – с утра здесь было тяжело дышать от просочившегося сквозь неплотные сочленения труб, газа.
Налив воды в эмалированный, покрытый копотью чайник, чиркнул спичкой, зажёг синевато – фиолетовый венчик пламени, поставил чайник, вновь чиркнув спичкой прикурил сигарету и выпустив дым сел у стола, положив худые, волосатые ноги одна на другую.
После первых затяжек голова неприятно закружилась и появилось чувство лёгкой тошноты…
Перебарывая себя, докурил сигарету до конца, с ожесточением затушил, смял окурок в самодельной пепельнице.
Чайник забулькал и зашипел закипая…
Выпив горячего чаю, он направился в спальню и сняв брюки, а потом рубашку и свитер с дверцы книжного шкафа, не спеша оделся. Сон окончательно прошёл…
Разглядывая в зеркало, опухшее после сна лицо, недовольно морща лоб, человек долго брился старой электробритвой, щупая левой рукой оставшуюся под подбородком, в морщинках на шее упрямую, жёсткую щетину.
Десять раз водя бритвой по одному и тому же месту он думал, разглядывая своё страдальческое лицо, что пора идти в лес и отдохнуть там от этой длящейся муки никчемности – вчера жена, в очередной раз забрала детей и ушла к подруге, обвинив его во всём неустройстве и абсурдности их бытия…

… Солнечный свет проникал в зимовье через окно в южной стене, освещая нары протянувшиеся во всю ширину помещения с кучей какого – то пыльного тряпья в левом углу; стол, покрытый невесть как оказавшимся здесь красным пластиком; металлическую печь на высоких ножках; фанерные полочки над столом…
Едко пахло резанным луком и этот запах говорил о том, что совсем недавно в зимовье кто – то был.
Выходя на улицу через дощатые сени, он краем глаза заметил на верстаке слева, пакеты из - под соли, полиэтиленовый порванный мешок с остатками ломаной в крупу вермишели и мышиные катыши...
Его собака лежала неподалеку от зимовья, поодаль от кострища, греясь под лучами полуденного, осеннего солнца. День был замечательно солнечный, яркий и тёплый, но в воздухе, в атмосфере, было разлито ожидание грядущих перемен…
Собаке явно нравилась погода и она отдыхала наслаждаясь теплом и солнцем.
Чёрная шерсть на Жучке отливала коричневым блеском, а карие глаза, как два рубина светились на умной морде…
Надрав бересты и запалив костёр, охотник придвинул поближе к огню полуобгоревшие брёвна, сходил за водой на подтаявшее болото, повесил котелок над высоким пламенем костра, подстелив под себя полиэтилен и сверху меховую душегрейку сел, скрестив ноги в медитационной позе…
Он долго сидел так, сосредоточенно рассматривая противоположную сторону широкого болота. Там, сквозь белизну стройных берёзовых стволов, высоко над молодыми осинами, выше зелёных хвойных шапок сосновых деревьев, взметнулись вверх сильные, причудливо искривлённые временем и ветром вершины мощных, старых лиственниц…
Прозрачное, оранжевое пламя лизало края закопчённого до черноты солдатского котелка. Вода нагрелась, кипела, касаясь раскаленных стенок. Пузырьки воздуха, вначале несмело, потом всё чаще и быстрее поднимались со дна и наконец, переходя в лавину, ключом взрывали водную поверхность изнутри…
Глядя на лес, на костёр, на заходящее солнце, человек на время забыл зачем, почему он здесь и погружаясь в собственную память, видел другие картины, другой лес, другое солнце – солнце его свободной и беззаботной молодости…
Человек, очень долго сидел так, неподвижный и сосредоточенный… казалось, что он заснул, но глаза его были открыты…
Костёр прогорел, угольки покрылись пеплом и едкий дым забивал дыхание…
Слёзы текли из глаз и было непонятно – то ли дым был причиной, то ли нахлынувшие воспоминания…
Не замечая, он начал разговаривать сам с собой, длинно вздыхая и многозначительно повторяя, односложное: - Д - а – а – а…
А потом, как бы подводя черту, произносил: - Вот так!..
Собака привычная к таким разговорам хозяина с самим собой, лежала растянувшись на боку, изредка приподнимая голову и навострив уши, смотрела в сторону другого берега болота…
Видимо не считая достойными внимания шумы, доносившиеся оттуда, она снова опускала голову на хвойную подстилку и засыпая, нервно подёргивая лапами
видела сны, утробно взлаивала и силилась во сне то ли кого-то догнать, то ли убежать от чего-то страшного…
Солнце опускалось всё ниже к горизонту – в начале тень накрыла спину хозяина, потом передвинулась к собаке и всё быстрее стала укрывать замерзшее болото…
Заметно похолодало и человек у костра, словно избавляясь от тяжелого, тревожного сна встрепенулся, зябко повёл плечами и с удивлением увидел потухающий костёр, остывший чай в котелке, потемневший лес вокруг…
Собрав продукты, человек вошёл в зимовье, затопил печь, прибрал на столе и навёл порядок на нарах…
Потом, когда в зимовье нагрелось, он вышел на улицу…
Жучка около избушки не было.
«Пошёл размяться куда-нибудь по соседству» - подумал хозяин и войдя в зимовье прикрыл скрипнувшие двери. Потом лёг на нары и забылся тяжёлым сном…
Проснулся от того, что стало трудно дышать.
Перевернувшись на спину, сквозь дрёму всплывая на поверхность тревожного сна, вдруг услышал очень издалека яростный лай Жучка!
Охотник знал, что надо окончательно проснуться, выйти на улицу и послушать, что происходит, но сил не было и он, вновь погрузился в тягучее забытье…
Иногда, открыв глаза, он вглядывался в тёмный прямоугольник окна и слышал лай – собака лаяла то часто и зло, то с перемолчками, но с одного места и все-таки не так далеко от зимовья…
Жучок пришёл под утро и тихо поскребся в двери.
Хозяин впустил его в зимовье. Собака сильно хромала, а на правом боку, была длинная рваная рана. Шерсть, залитая кровью, смёрзлась в осклизлый колтун…
Встревоженный охотник засуетился, долго промывал рану оставшимся в котелке чаем, смачивая её влажным тампоном, сделанным из старого нечистого полотенца и гадая, кто мог напасть и поранить его собаку...
Жучок позволил себя перевязать, но вскоре, сбил повязку и стал зализывать рану…
Хозяин, уставший и возбуждённый, долго не мог заснуть и неотвязно решал, что же ему делать, как ответить на очередной удар агрессивной жизни?!
Казалось, весь мир, восстал против него. Ни в городе, ни в тайге, он уже не мог почувствовать себя спокойным. Всюду на него нападали и незаслуженные обвинения или нелепые обиды находили его…
Часам к семи, перед рассветом, когда на улице мороз достиг апогея человек, закутавшись в тряпьё, скорчившись, сжавшись в комочек согрелся и наконец заснул…
Пришёл странный и тревожный сон, похожий на явь…
Его кто – то долго и страшно резал ножом…
Он как мог отбивался…
Одного из преследователей убил, метнув нож. Лезвие вонзилось в грудь противника и как в масло, глубоко вошло в человеческую плоть.
С безысходным ужасом сознавая, что убил человека, он пошёл сдаваться в милицию… Сам он, был тоже ранен, но неглубоко – была дырка в груди и рана задела лёгкое – поэтому трудно дышать…

…Охотник открыл глаза, перевернулся на спину - оказывается, спал вниз лицом и потому, было тяжело дышать…
Оглядевшись и приходя в себя от увиденного кошмара, почувствовал холод.
Соскочив с нар, увидел Жучка лежавшего в углу. Вспомнил все, что произошло ночью, а так же увиденное во сне и содрогнулся от накатившего чувства тоски и безысходности.
Жучок, заметив, что хозяин проснулся, тихо заскулил и попытался подняться, но видимо ему было очень больно и плохо и потому, собака осталась лежать, сверкая в полутьме зеленоватым, фосфорическим светом глаз…
Рассвет едва проникал внутрь избушки – полумрак, холод, чувство боли пропитавшие это пространство, нагоняли на человека неизбывную тоску…
Но надо было жить и двигаться…
Он нехотя оделся, дрожа всем телом обул холодные тапки-башмаки, размахивая руками несколько раз присел согреваясь, схватил топор стоявший около печки и вышел на воздух.
На улице, дул резкий, холодный ветер и изредка с невидимого, забитого тучами неба, сыпала жёсткая, колючая снежная крупа…
Наколов и наносив дров внутрь, растопил печь, поставил варить кашу и стал готовиться: проверил и протёр промасленной тряпочкой, намотав её на прутик – шомпол, стволы своей старенькой двустволки. Достал из рюкзака патроны в картонной пачке и осматривая, пересчитал их: всего было четыре пули круглых и два патрона заряженных крупной картечью.
Перебирая, ощупывая пальцами заряды, всё тщательно осматривая, он думал, что ему наверняка придётся сегодня пойти по следу Жучка в «пяту» и разобраться в происшедшем. Он почему – то вполне был уверен, что собаку помял медведь!
Несмотря на страх сосущий под ложечкой неприятным беспокойством, на тоску и неуверенность преследующие его всё последнее время, он-таки решил постоять за себя - и была не была, - рискнуть, убить этого настырного зверя, как казалось посланного ему судьбой в наказание за слабость и ошибки в никчемной жизни…

…Вся жизнь в последнее время ему опостылела: и эти домашние дрязги, и это длящееся годами унижение и неопределённость, а тут единственный друг и утешение – Жучок, тоже в опасности…
И со всем этим надо было как – то покончить, отмстить и доказать обидчикам, что он тоже чего-то стоит!
Зимовье нагрелось, Жучок, успокоившись закрыл глаза, задремал, и его передние лапы конвульсивно подёргивались - во сне, он за кем-то продолжил гнаться…
Охотник тяжело вздохнул, убрал с печи под нары, сварившуюся кашу остывать, брякнув полуобгоревшей деревянной ручкой поставил чайник на плиту и пролитые капли воды, на раскалённой поверхности печки зашипели и мгновенно испарились.
Сменив стоптанные тапки – башмаки, на сапоги, прокашлявшись вышел из зимовья на мороз.
Жучок открыл глаза и внимательно посмотрел вслед хозяину…
Солнце, на минуту пробившись наконец сквозь тяжёлые облака, осветило коричнево – чёрную, срубленную из круглых брёвен избушку, поставленную на взгорке; зелёную чащу молодого ельника в распадке рядом; склон, заросший сосняком вперемежку с берёзой и осиной, снизу у земли переплетённых зарослями ольхового кустарника; болото, покрытое снегом, с торчащими верхушками густой, щетинистой осоки.
Осматривая всё это, он послушал одну, а потом другую стороны болота, прикинул, сколько времени ещё осталось до вечера…
Прошёл за избушку, похрустывая подмёрзшим снегом…
Новых следов не было, но под изогнутой берёзой видны были алые точечки – ночные следы крови, оставленной здесь при возвращении Жучка в зимовье.
Осмотрев место, он нашёл следы собаки пришедшей справа, со стороны начала большой пади, где сквозь графику голых ольховых веток, в проёме широкой долины, виднелся щетинящийся тёмный, почти чёрный сосняк на водораздельном хребте.
Охотник подумал: «Это наверное произошло где-то там, в той стороне и туда мне придётся сегодня идти… Уже не отвертеться!».
Перед тем как сесть есть, он вынес наружу приготовленный рюкзак, в котором был топор, длинная верёвка, маленький восьмисотграммовый котелок для чая, кусок хлеба, луковица, полпачки сахара – рафинада, чайная заварка завёрнутая в газетный листок…
Рядом поставил ружьё, почищенное и матово поблескивающее лаком светло – коричневого приклада. Всё это делалось для того, чтобы запутать и не беспокоить собаку, которая всё время порывалась пойти за хозяином.
Перед завтраком, охотник зажёг огарок свечи, и внутри стало заметно светлее и Жучок был этим удивлён – обычно хозяин экономил свечку для экстренных случаев и зажигал её на короткое время, только в темноте – вечером или утром.
Жучок тоже получил свою долю пшённой каши, но есть отказался, равнодушно отвернув морду из - под руки хозяина. И от случайного прикосновения, человек почувствовал, как шершав и горяч нос собаки.
- Н-да – произнёс он – видно тяжело тебе сейчас приходится… Ну потерпи старик, немножко. Это у тебя болевой кризис начался. Потерпи малыш, всё будет в порядке…
Ему самому было нехорошо, есть расхотелось и буквально через силу, он тщательно пережёвывая проглотил несколько ложек каши запивая вдогонку, крепким, сладким чаем…
Прошло ещё полчаса...
Закончив есть, охотник убрал котелок с кашей на подоконник, подальше от мышей, накрыл его прокопчённой алюминиевой тарелкой, ещё похлебал чаю и съел пару сухарей.
Немного придя в себя, потянулся с хрустом в позвоночнике взбодрившись после крепкого чая, схватил телогрейку и не одеваясь вышел, и прежде чем затворить дверь, несколько мгновений смотрел на Жучка.
Тот лежал и в очередной раз пытался зализывать воспалившуюся рану на боку…

…Человек шёл по следу Жучка в пяту уже второй час, пересёк три поперечных распадка и начал подниматься на водораздел.
Болото, постепенно суживаясь закончилось и вместо него, в мелком березняке начался овраг, на дне которого скопился сдутый с боков снег.
Метров через триста, овраг стал «мелеть» превращаясь в широкую впадину, в которой то тут, то там стояли толстые высокие лиственницы.
Цепочка собачьих следов, раздвоилась, расстроилась, разбежалась во все стороны, видимо собака металась, увёртывалась и лаяла, лаяла. Тут же, он увидел медвежьи следы…
Чуть дальше, следопыт увидел круг метров десять в диаметре, с вытоптанным до земли снегом.
Было понятно, что звери – медведь и собака кружились здесь, угрожая и нанося друг другу в бросках – выпадах удары - укусы.
То тут, то там видны были клочки тёмно-коричневой, длинной шерсти и затоптанные капельки крови…
Долго и тщательно, нервно озираясь по сторонам, охотник осматривал это место, внезапно замирая, слушал поводя головой направо и налево…
Солнце спустилось к горизонту и в воздухе потемнело.
– Да, надо спешить - проворчал охотник и заторопился вперёд и вверх к недалёкому уже лесному гребню.
Следы собаки пропали и на белом снегу отпечатались крупные медвежьи, широкой тропой уходящие вверх по ложбинке. На ходу зверь буровил наметённые сугробы, загребая лапы чуть с боков и внутрь, вперёд.
Иногда ритм шагов нарушался – медведь останавливался, озирался и слушал, а затем продолжал движение…
Охотник шёл медленно, останавливался и всматривался до рези в глазах вперёд, в подозрительно чернеющие крупные пеньки и в серые колдобины – промоины.
В какой-то момент, он задержался на месте, подбросил щепотку сухой травы вверх, определяя направление ветра. Потом развернулся под прямым углом и направился влево от следов, так же тщательно осматривая деревья и пни впереди.
Он решил сделать проверочный круг и определить – далеко ли зверь ушёл и не залёг ли где в засаду…
Фигура охотника напряглась, глаза на бледном лице сосредоточенно смотрели из под бровей, шаги сделались мягкими и почти неслышными.
Вдруг над головой, возникая откуда – то из – за горы, загудели моторы тяжелого самолёта и среди облаков мелькнул серебристый силуэт пассажирского лайнера. Человек остановился и глядя вверх подумал, что в самолёте сейчас, наверное многие пассажиры дремлют, утомлённые долгим перелётом. По салону ходят стройные стюардессы в красивой синей униформе и разносят в маленьких, пластмассовых аэрофлотовских чашечках минеральную и фруктовую воду…
- Н - да – протянул он вновь в полголоса…
Звук затих в дальнем углу неба – самолёт и его беспечные пассажиры продолжили свой далекий путь…
Когда охотник замкнул километровое кольцо, солнце уже коснулось горизонта и вот – вот должно было сойти с небосвода за границы леса и земли…
Медвежьих следов, кроме входных, охотник больше не пересёк - зверь остался в круге!
Осознав это, человек, заторопился вниз, к зимовью, стараясь успеть туда ещё засветло. И пока шёл, повторял про себя: «Ну, зверюга! Я знаю, знаю, где ты сейчас. У тебя, скорее всего здесь берлога выкопана. А Жучок помешал тебе залечь дремать в нору…»
До зимовья добрался уже в глубоких сумерках. Пока шёл, разогрелся, повеселел, и быстро растопив печь, поставил подогревать кашу, а сам, зажёг свечку и подошёл к Жучку, неподвижно лежавшему на своей подстилке.
Дыхание собаки сделалось тяжёлым и хриплым, бока часто – часто вздымались и опадали. Нос был шершавый как тёрка и по - прежнему горячий. Рану на боку пёс непрестанно зализывал и снова сбил белую повязку.
Хозяин осторожно развязал и снял её, а потом, накинул на дрожащую в ознобе собаку, старую телогрейку.
- Ну, согревайся, выздоравливай, - ворчливым, хриплым голосом говорил он, подвигая поближе к голове чашку с нетронутой вчерашней кашей…
Жучок, вновь отказался есть и хозяин, с кряхтением распрямившись, прошёл к столу, сел и начал есть сам, памятуя, что завтра надо быть сильным и уверенным в себе… Перед едой, словно чего – то, опасаясь, он, закрыл двери на металлический крючок…
Несмотря на трудный день, он ел без аппетита и вспоминая сегодняшний поход, повторял: «Да… Медведь где – то там, в вершине пади, и наверняка у него там берлога. Не будет же он ложиться на зиму, на снег… И поэтому, завтра с утра, я пойду туда, к берлоге, и постараюсь его добыть. Он даже в мыслях старался избегать слова – убить. Сегодня, я уже был рядом с ним и может быть, он даже учуял меня, а если не напал, то значит тоже боится и это уже уравнивает шансы».
Доев кашу он ещё долго отдувался, вытирая пот пил чай в жарко натопленном зимовье. Свеча, оплывая потрескивала, дрова в накаленной печке гудели, как в паровозной топке, за окном тускло белел снег, вобравший в себя крохи звёздного и лунного света. Серпик нарождающегося месяца появился в углу оконного прямоугольника и пустился в еженощный поход по тёмному небу…
Надо было ложиться спать…
Охотник расстелил старое ватное одеяло, подложил под голову свёрнутую куртку, покряхтывая влез на нары, лёг на спину, вытянулся так, что в спине хрустнули расправляясь позвонки, потом вспомнив сел, наклонившись вперёд издали задул свечу, глянул в наступившей темноте на печку, увидел сквозь отверстия в дверке, алые отблески затухающих углей, придвинул поближе к правой руке лежавшее на нарах ружьё, выдохнул и лёг на лежанку, заложив за голову согнутые в локтях руки…
Он долго не мог заснуть, ворочаясь вспоминал предыдущие встречи с медведями и чем больше думал об этом, тем ярче в его душе разгорался страх.
Скрипнула половица, пробежала по подоконнику мышь и он вздрагивал, а сердце начинало часто – часто колотится в груди.
«Неужели, я так его боюсь? – в который уже раз спрашивал он себя.
- Или у меня от усталости и жизненных неудач истерика началась? Ведь я раньше в лесу ничего не боялся и один ходил в тайгу не имея оружия и даже охотничьего ножа. Почему это, сегодня со мной происходит?..»
Он перевернулся с боку на бок, поудобнее устроился на жёстких нарах и продолжил свои размышления…
«Воистину познание умножает скорбь, а значит и страх последствий поступков…
Страх возник только после того, как я узнал множество историй, когда медведь нападал и убивал человека. И особенно запомнился рассказ о том, как медведь растерзал трёх охотников, ночующих под навесом у костра. И страшное в этом было то, что в это время, рядом с ними были собаки, которые ничего не почуяли до самого последнего момента, - так осторожно подкрался сумасшедший зверь…
Возможно это охотничьи легенды. Но теперь, когда ты это знаешь, - это уже не имеет значения. Важно, что тобой владеет страх, который ты должен преодолеть или убить – всё равно…».
Так он внутренне разговаривал сам с собой, анализируя ситуацию…
Ему вспомнился Бамовской приятель, который со слезами на глазах говорил, что боится зимой медведей – шатунов и потому, не ходит в тайгу даже на белку.
Тогда, слёзно уговаривая брать его с собой, приятель повторял: - Вдвоём нам ничего не страшно…

… Среди ночи охотник просыпался почти в ужасе - ему казалось, что кто – то ходит вокруг зимовья. Но это деревья скрипели неподалёку от зимовья, которые раскачивал ветер, порывами толкаясь в дверь, скребся в окно и гудел в трубе…
Обессиленный, охотник засыпал ненадолго и вновь в страхе просыпался...
Окончательно проснувшись часов в семь утра, он уже больше не ложился.
Ещё в темноте развёл огонь в печке, напился чаю, осмотрел Жучка. Тот наконец встал, пошатываясь поскуливая, попросился на улицу и через какое – то время возвратился и постанывая как человек, лёг на прежнее место.
– Ничего браток! – уговаривал собаку хозяин – потерпи и пойдёшь на поправку. Вот видишь – ты уже и пить захотел…
Действительно, Жучок не отрываясь вылакал чашку воды и после этого облизнув морду снова лёг…

…Как только солнце показалось из – за горы, охотник вышел из зимовья и направился вверх по пади навстречу ветру, дующему с северо-запада.
«Мне это на руку – подумал он – не будут ни лишних запахов с моей стороны, ни звуков…»
Ветер гнал по небу зимние, низкие тучи, просыпая на землю мелкую снежную крупу, то поштучно, то горстями…
Охотник шёл к берлоге и уже точно знал, что медведь лежит там, в норе и ждёт его прихода.
Но человек, был так утомлён ночными кошмарами, так устал от раздумий о будущем, что с облегчением шёл туда, где может быть, его ждала внезапная смерть…
Подойдя к тому месту, откуда вчера он начал делать проверочный круг, охотник постоял, подумал, и не торопясь, пошёл напрямик, в сторону издалека видимой вершины огромной лиственницы, стараясь держаться северо-восточного склона. Пройдя метров двести, он вдруг заметил впереди себя, цепочку следов и понял, что это следы медведя.
Ступая ещё осторожнее, он свернул чуть в сторону от медвежьей тропы, поднялся повыше по склону и держа в поле зрения следы, озирая окрестности, медленно пошёл вперёд…
В какой – то момент, он наконец увидел берлогу, сердце его стукнуло и бешено заколотилось, разгоняя кровь по телу.
«Ага, вот она где! Надо же, совсем на виду!» - прокомментировал он для себя и быстро скинул рюкзак. Достав топор и держа ружьё наизготовку, он отступил за бугор прикрывающий вид на берлогу…
- Вот так! - разговаривал он сам с собой. - Теперь, как учил Александр Владимирович, надо срубить подходящую ёлку, обрубить ветки покороче, в форме ерша и приготовится к встрече – он шепотом проговаривал это, по привычке, вслух.
Потом, охотник почти бегом возвратился назад, в ложбинку, где раньше заметил островок молодых елей. Срубил одну, толщиной в руку, и высотой метра в три. Обрубив ветки сантиметров на тридцать от ствола, он закинул елочку на плечо и двинулся к берлоге.
Шёл и сожалел, что рядом нет любимого и надёжного друга, Жучка и думал, что ему надо этого медведя добыть в одиночку, тем самым на все последующие времена победить в себе страх перед единственной опасностью, которая отравляла его жизнь в тайге. И этот страх рождала нерешительность, захватившая его в последнее время с головой.
Нельзя сказать, что он был неопытным охотником. Он один раз уже участвовал в охоте на берлоге, но тогда рядом с ним были люди, был опытный медвежатник, у которого на счету было около двадцати добытых медведей.
Но сейчас он боялся и волновался и чем ближе подходил к берлоге, тем больше сомневался в своих силах.
«А стоит ли рисковать? Ведь если, что случится, ему из этих мест попросту не выбраться. До города около пятидесяти километров, а это день пути в хорошем темпе».
Если честно, то он не верил в эту ёлку, что она сможет задержать разъяренного зверя, но так писали в книгах, так говорил опытный медвежатник.
«Ну что же, посмотрим – думал охотник. - Это всё равно лучше, чем шурудить внутри берлоги простой палкой…»
Последние пятьдесят шагов он шёл уже очень медленно. Слух был так напряжён, что на мгновение у него закладывало уши, и больно вибрировала перепонка…
Тогда он останавливался, переводил дух, до галлюцинаций вглядываясь в чело берлоги, находившееся от него под острым углом…
… До берлоги оставалось не более десяти шагов, когда оттуда с рёвом, взметнулась, громадная медвежья голова, с торчащими ушами, которые в обычное время, почти не видны…
От неожиданности охотник выпустил из рук еловый ствол себе под ноги, крутанул ружьё с плеча, и оно, как влитое застыло на уровне глаз.
Охотник и ружьё слились в одну линию, в одну пружину, способную ударить или уклониться – как потребует обстановка!
В следующий момент, зверь выскочил из норы и развернувшись вправо, всплыл на задние лапы, вырастая многократно…
И увидел матёрый медведище, проживший на земле более десяти зим, в последний раз: необъятную тайгу, белую заснеженную землю, склон, уходящий и теряющийся в крупном сосняке, шумящую под ветром зелено-серую чащу в вершине, чёрную фигуру стреляющего человека, сноп огня из левого ствола…
И почувствовав громовой удар в голову - словно тяжёлое бревно упало - зверь не успел уже услышать гулкий звук выстрела, раскатившийся мелкими осколками эха по окрестностям,– всё на земле уже кончилось для него и в нём…

…Охотник увидел, как после выстрела зверь дёрнулся, словно по чудесному заговору проглотив отравленную пулю, сгорбился на миг, расслабленно заколыхался опадая всем громадным, сильным телом, студенистой массой одетой в меховую, чёрную шубу! Повалился на снег, затрясся мелкой дрожью, раскрылся медленно, подставляя незащищённый живот следующему выстрелу…

…Человек не поверил случившемуся, долго ещё стоял выцеливая правым стволом туловище зверя расстелившегося перед ним, вмявшегося в снег мгновенно уменьшившись в размерах.
Так, простоял он секунд десять длившихся для него почти вечность, ожидая возможного нападения, привыкая к происходящему - к уже произошедшему!
…Затем, чуть опустив ружьё, всё ещё в полной готовности сделал вначале пол шага, потом шаг, потом ещё и ещё, по дуге подходя к медведю все ближе и ближе…
Наконец, человек понял, что медведь мёртв, но держа ружьё наизготовку, вытянул ногу в резиновом сапоге, ткнул носком округлый, мягкий, мохнатый бок.
И уже косной, мёртвой материей отозвалась неподвижная, черная на белом, медвежья туша!
Охотник увидел в короткой шерсти крутого лба, точно между глаз, темно – алый, заполненный блестяще жидким черно – красным крошевом кружок пулевого отверстия, чёрные струйки крови вытекающие из влажно – парных ноздрей, застывшие навсегда в неподвижности маленькие глазки с тёмными зрачками, невыразительно отражающие утраченный навсегда мир…
Охотник, вдруг почувствовал слабость в ногах, волной начавшейся в животе и скатившуюся вниз. Пот выступил на его лице, судорога тошноты тряхнула грудь и горло и он, отступив на два шага, отвернувшись, опершись на ружьё двумя руками, согнулся.
Волна отвращения заставила его широко раскрыть рот и глаза – его вырвало и мгновенно ослабев, вытирая слёзы выступившие на глазах, он повалился ничком на снег, уронив ружьё обхватил голову руками и растягивая, повторял фразы: - Ну, вот и всё! С этим покончено… И слава Богу!..
… Минут через десять, успокоившись, он вспомнил, что ему говорил Александр Владимирович: - В берлоге могут быть ещё медвежата, поэтому не спеши, обязательно проверь…
Он принёс брошенную ель, сунул её в чело метра на полтора вглубь, уперся в противоположную стенку, повращал внутри налево и направо и успокоенный вытащил – берлога была пуста…
Любопытство в нём разгорелось и тогда он, вынув из ножен острый как бритва, длинный охотничий нож, держа его наизготовку сполз по песчаному грунту внутрь норы.
Убедившись, что там пусто, развернулся вверх головой удивляясь размерам медвежьего жилища, с хриплым рёвом, как мог быстро высунул голову наружу и вновь спрятался.
– Да – разговаривая сам с собой, резюмировал он свои наблюдения – медведь меня увидел и понял, что я один и меня бояться нечего…
Потом поджав под себя ноги, полежал на животе положив голову на руки, представляя, как это делал медведь ещё полчаса назад. И вдыхая запах мёрзлой земли, добавил: - Это его и подвело!..
Потом заулыбался и подумал: «Однако! Как быстро ты стал таким смелым!»
Он ещё чуть посидел внутри, поглядывая на кусочек неба и голые вершины лиственных деревьев, видимых в отверстие берлоги…
…Через полчаса ветер стих, снег кончился, костёр весело трещал высоким пламенем, а охотник с ножом в руках свежевал тушу и сняв шкуру срезал сало толстым в ладонь слоем, покрывающее бока и загривок зверя.
Солнце то скрывалось за тучи, то вновь победоносно, длинными прямыми лучами упиралось в землю.
Сосны шумели и поскрипывали под ветром, вспугнув кормившегося неподалёку глухаря. Пролетая над берлогой, он увидел маленькую, тёмную фигуру в шапке – ушанке, двигающую руками с окровавленным ножом, склонившуюся над большой, бело – красной тушей…

…Охотник вернулся в зимовье в темноте. Тяжело дыша, сбросил полный рюкзак под навесом, постанывая распрямил затекшую спину, отбил от снега сапоги, отрыл двери и в его грязную ладошку ткнулся нос Жучка – он давно уже ждал хозяина и в середине дня слышал далёкий выстрел.
Поджимая заднюю лапу, не ступая на неё, собака проковыляла к рюкзаку, обнюхала его и шерсть на собачьем загривке поднялась дыбом.
Хозяин заметил это, погладил собаку и успокаивая, стал выговаривать: - Жучок! Жучок! Успокойся… Его уже нет! Его больше нет… Никогда не будет!..
Нарезав сало пластиками, охотник часть скормил оживающему Жучку, а часть, макая в соль и заедая чёрствой, вкусной горбушкой, съел сам.
Потом привычно быстро и ловко растопил печь, поставил чайник со льдом на плиту, а сам прилёг на нары, потирая отяжелевшие веки и горячие, лоснящиеся жиром щетинистые щёки – съеденное лечебное сало напитывало организм теплом…

…Проснулся он в первом часу ночи. Печь давно погасла, чайник выкипел почти до дна, в зимовье стало прохладно.
Широко зевая и прикрывая рот ладонью охотник расправил рваное одеяло, укрылся второй половиной, накинув сверху ещё телогрейку.
Засыпая, он сквозь приятную истому дремоты, вспомнил море, резиновый плотик, на котором так радостно качаться на тёплых волнах подставляя солнцу лёгкое, загорелое тело, омытое солёной водой и солнечными лучами. Как приятно смотреть на высокое чистое небо, слышать гул прибоя и звонкие голоса, приносимые порывами ветра с песчаного пляжа!

… Охотник уходил из зимовья через неделю. Сало и мясо убитого медведя, он по частям перенёс от берлоги к зимовью и спрятал его в лёд, выдолбив в болоте, полуметровой глубины яму.
Жучок отъелся медвежьим салом, ожил, рана его затянулась розовой плёнкой новой кожи. Лапа по-прежнему болела, но он стал опускать её на снег и передвигался прихрамывая…
В ночь перед уходом, крупными хлопьями пошёл снег и под утро уже много навалило кругом, утопив все лесные звуки в перинно-пуховом одеянии.
…Идти было трудно, и пока охотник дошёл до гребневой дороги, то порядочно вспотел. Жучок вперёд не совался, но и не отставал лишь изредка останавливаясь на время, слушал шуршание снежинок о стволы деревьев и ветки кустарников.
Выйдя на дорогу, охотник стряхнул с себя влажный снег липнущий к одежде, и только тронулся дальше, как за спиной, вывернув из – за поворота, послышался низкий звук сильного мотора, а вскоре показался и грузовик.
Чуть посторонившись, охотник уступил дорогу, но грузовик остановился и из кабины, молодой, широколицый шофёр, приоткрыв дверцу и став на подножку, крикнул: - Садись земляк, подвезу!.. – на что охотник поклонился, заулыбался приложив руки в рукавицах к груди и ответил звучным голосом, перекрывая гул мотора: - Спасибо друг! Я сам дойду. Тут недалеко – и ещё раз поклонился, благодаря за предложение…
Шофер, увидев улыбку на его лице, что – то понял, улыбнулся в ответ и захлопнул дверцу.
Двигатель взревел преодолевая инерцию остановки и грузовик, чуть пробуксовывая набрал скорость и вскоре скрылся за поворотом.
И тотчас звук затих укрытый снежной пеленой повисшей в воздухе, ослаб, растворился в звуках метели и охотник с собакой пошли дальше…



Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/glavnaya/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal/ Е-майл: russianalbion@narod



1980 - е годы. Ленинград. Владимир Кабаков









МОРОЗ



Мороз медленно приходил в стылую тайгу.
Из серой тьмы как на фотоснимке, вначале проявились отдельно стоящие большие деревья от подножия до вершины покрытые инеем. Потом выделились массивы сосняков окружающие старые горелые поляны. Всё, что было за соснами покрывал таинственной пеленой, словно смертным саваном, туман…
Горная речка зажатая между крутых склонов промёрзла до дна и потекла по верху, дымясь застывая на ходу, ползла, превращаясь в жидкое сало и сверху, вновь натекала выдавленная морозом. Пар поднимался над долиной и превращаясь в снежные кристаллы оседал на прибрежных деревьях и кустах. В обморочной тишине замерзающей тайги слышалось шуршание наледи, прорезаемое пистолетно-винтовочными выстрелами трескающихся от мороза стволов лиственницы, тут и там чернеющих на склонах распадков…

…Волки появились неожиданно. Неслышно ступая, они шли друг за другом, оставляя после себя цепочку неглубоких следов. Стая шла обычной мерной рысью, словно плыла по заснеженным пространствам дремучих лесных урочищ. Вожак, идущий впереди, был заметно крупнее остальных: с большой тяжёлой головой, серой густой гривой на короткой шее и сильной широкой грудью. Изредка он останавливался и, точно по команде, останавливались остальные. Вожак вслушивался в тишину холодного утра, поворачивая лобастую голову то влево, то вправо и переждав какое-то время, звери трогались с места, продолжая свой нескончаемый поход…
Пройдя по берегу, стая перешла речку и, зайдя в крутой распадок, чуть растянувшись, поднялась на лесную гриву отделяющую один речной приток от другого. Войдя в осинник, волки остановились. Притаптывая снег лапами крутились на одном месте и потом ложились, поджав их под себя, прикрыв живот сбоку пушистым хвостом. Годовалые волки повизгивали тонко и жалобно, устало вздыхали, прятали влажный нос в подпуш хвоста.
Вожак лёг молча, выбрав для лёжки большую высокую кочку оставшуюся от разоренного медведем муравейника. Волчица долго устраивалась поудобнее. Схватив зубами вырвала из снега промёрзлый острый сучок, потопталась ещё и легла головой к входному следу. Она лежала последней и присматривала за «тылом», откуда обычно и появлялся главный и единственный враг волков – человек…
Совсем рассвело. Солнце, не пробившись сквозь сухой морозный туман, давало мутно-серый холодный свет. Звери попрятались от стужи кто куда: в норы, гнёзда, трещинки в стволах и земле.
Мороз достиг апогея!
Было не меньше минус сорока градусов. Всё живое затаилось, пережидая длинный ледяной рассвет…

…Человек вышел из зимовья и невольно крякнул, задержал дыхание, пытаясь ещё хоть на мгновение сохранить в себе тепло, нагретого за ночь жилого пространства. Снег под ногами зашумел, и каждый шаг отдавался шуршанием рассыпающихся по сторонам кристаллов. Промороженный, он утратил скользкость и подобно крупной белой соли, хорошо держал шаг, не продавливался, лишь осыпался с краёв следа внутрь. Снега было немного, и идти было, особенно в начале, приятно.
Отойдя от зимовья несколько сотен шагов, человек остановился, огляделся, припоминая, откуда он вчера, уже в темноте, пришёл. Потом, выбрав направление, глянул вперёд.
Серая дымка укрывала почти неразличимый дальний край поляны, а горизонта не было видно вообще. Он покрутил головой, проворчал что-то неразборчиво и разминая усталые, за тяжелый многодневный поход ноги, двинулся вперёд.
Пройдя ещё с километр, вышел на дорожную развилку и снова забормотал в пол голоса: - Ну а теперь куда?
Он уже давно, бывая в лесу, разговаривал сам с собой и эти безответные реплики помогали преодолевать одиночество и усталость.
Сегодня, рано утром, проснувшись и готовя себе еду человек уже решил куда пойдёт, а сейчас думал, как это сделать: пойти ли дорогами по лесным долинам, или грянуть напрямик, через холмы, сокращая расстояния, но преодолевая трудные подъемы и спуски.
Он приблизительно знал, где выйдет на волчьи следы, оставленные вчера вечером и только прикидывал, как побыстрее, срезая углы, вновь встать на след волчьей стаи, за которой он шёл уже четыре дня…
Незаметно, бородатый человек согрелся, приободрился, и только чуть ныли, отмороженные когда-то, пальцы на левой ноге. Но это было уже привычно, как шуршание мёрзлого снега под ногами, пот на лбу, тяжёлое усталое дыхание ближе к вечеру, потная, несмотря на холод, спина под тяжёлым рюкзаком…

…Волков с лёжки поднял голод...
Вначале пошевелился вожак: услышав повизгивание во сне молодых волков, насторожился. Вскочив на ноги, он потянулся, расправляя мышцы большого сильного тела, потом, подойдя к пеньку высоко поднял правую заднюю лапу, пометил пенёк пахучей мочой, разгреб снег, энергично швыряя назад смёрзшиеся куски и отойдя в сторону, понюхал воздух. Всё вымерзло в тайге, и кроме запаха подмокшей волчьей шерсти, волк ничего не учуял.
Волчица тоже встала и покрутившись на месте «прожгла» в снегу жёлтую дырочку. Потянувшись, зевнула, широко открывая пасть, потом облизнулась, сверкнув белизной длинных, острых клыков.
Остальные тоже поднялись, разошлись по сторонам, принюхиваясь.
Мороз чуть сдал, но солнце так и не пробилось сквозь туман и в лесу по- прежнему было сумрачно и холодно. Деревья стояли заиндевелые и неподвижные – словно умерли…
Волки, выстроившись походным порядком, пошли вниз, в долину реки, к заброшенным полям, по краям заросших ивняком.
Стая шла, долго не останавливаясь. Пройдя по берегу, волки перешли реку по снежному насту, кое-где подмоченному снизу водой – река промёрзла до дна. Вожак немного намочил лапы и после перехода лёг и стал выгрызать колючие льдинки между пальцами лап.
Волчица, шедшая в этот момент последней что-то почуяла, подняла голову, понюхала воздух и, легко перейдя с места в карьер, ушла в кусты ивняка. Через какое-то время оттуда с шумом взлетел глухарь, и чуть погодя волчица вернулась на след. Волки уже ушли за вожаком и волчица, лёгкими и длинными прыжками, догнала стаю вблизи мостика на старой лесовозной дороге.
Выйдя к полям уже в сумерках, волки пошли вдоль обочины через густые ивовые кусты вслушиваясь и приглядываясь.
Вдруг вожак остановился, насторожившись.
Из темнеющей впереди чащи ивняка раздался треск сломанной ветки. Хищники замерли. Вожак пристально смотрел в одну точку, высоко подняв голову. Его уши улавливали звуки, а нос втягивал воздух, пытаясь разобрать запахи.
Через несколько мгновений, вожак сорвался с места, и стая, разворачиваясь на скаку в линию, помчалась через поле. Волчица, ходко убыстряя скок, понеслась справа, обходя одного за одним молодых волков. Вожак был впереди и вдруг изменив направление подал резко влево.
Атаковали почти беззвучно, однако лоси почуяли, почувствовали опасное движение на поле. Из ивняка вырвались два крупных чёрно-лохматых зверя и мелькая в полутьме сероватым низом ног, стуча копытами по мёрзлой земле побежали к реке.
Там, на другом берегу, щетинились густые заросли молодых ёлок, непроходимые для волков, но спасительные для высоконогих лосей.
Третий лось, поменьше ростом и размерами, объедавший иву на углу поля, заметался в тревоге, услышав дробный стук копыт сородичей.
Но волк - вожак уже развернул стаю в его сторону. Обезумевший от страха лосёнок кинулся догонять лосиху, однако волки опередили его. Их ещё чуть задержали густые кусты ивняка, стоящие стеной по кромке поля. Лосёнок, на галопе, описал дугу, проломился сквозь заросли и ещё успел увидеть за рекой, над тёмным ельником мелькание туловищ и голов взрослых лосей…
Вожак настиг его в броске, вцепился в правую заднюю ногу, повис, распластался, проехал за жертвой по снегу тормозя всеми лапами.
Лосёнок почти остановился, пытаясь сбросить, оторваться от волка, но тот воспользовавшись остановкой движения, мгновенно перехватился, лязгнул клыками и перекусил сухожилие на ноге.
В длинном прыжке, подоспевшая волчица, с коротким рыком, ударила всем телом в шею лосенку и вцепившись снизу, распластала толстую кожу под тяжелой головой.
Подоспели молодые волки и туловище лося почти исчезло под серыми сильными, злыми телами.
Всё было кончено в одну минуту!
Стокилограммовая туша, уже мёртво двигалась под напором рвущих её волков. Кровь обрызгала белый снег. Голова лосёнка с тёмными, широко открытыми глазами, от хищных рывков моталась из стороны в сторону …
Вожак вдруг, как-то по-особому рыкнул и словно от удара бича, остальные волки вздрогнули, вжали головы в плечи и попятились, поджимая под себя хвосты.
Только один не услышал, не захотел услышать и тут же был сбит с ног, покатился по окровавленному снегу пряча лапы, визжа от боли и страха, а вожак ударяя его мощной грудью кусал, рвал за шею, за брюхо, за лапы…
Наконец, с жалким воем, побитый волк вскочил, и что было сил бросился бежать и через мгновение исчез в темноте.
Вожак вернулся к туше, рыча оглядел стаю и волки, пряча глаза, отворачивая головы, показывали вожаку полную покорность…
Победитель вонзил клыки в брюхо лосёнку, распорол толстую кожу, и чёрная длинная шерсть тут же намокла от крови. Горячие ещё внутренности вывалились наружу - над тушей поднялся пар. Вожак вырвал печень и сердце и чуть оттащив в сторону, принялся есть, изредка поднимая голову, осматривался, облизывая пасть окровавленным языком…
Морозная ночь спустилась на землю.
В темноте видны были силуэты хищников копошащихся у туши жертвы. Матёрый оторвал себе ещё большой кусок мяса, оттащив подальше лег и разрывая плоть и перекусывая с треском кости, стал насыщаться.
Следующей, отошла от остатков лосёнка отяжелевшая от съеденного мяса, волчица. Она изредка нервно вздрагивала и сдавленно рычала вглядываясь в темноту ночи.
Остальные, ждавшие своей очереди, кинулись на мёртвое тело, огрызаясь друг на друга, рвали, терзали, хрустели костями, лакали кровь…
Пиршество длилось долго. Незаметно ко всем присоединился побитый волк, но вожак его больше не преследовал…
Через час лосёнка разорвали, растащили по полю и лёжа, уже спокойно доедали свою добычу. От крупной туши осталась голова с большими торчащими ушами, чернеющая на снегу порванная шкура, обглоданные кости ног и толстый желудок с остатками не переваренной лосиной пищи…
Наевшись, волки ушли вниз по реке и войдя в чащу ольховых кустов, легли. Вожак устроился на холмике с хорошим обзором вокруг и главное с хорошей слышимостью. Засыпая, он вздрагивал всем телом и взлаивая подёргивал лапами - ему снилась погоня.
Волчица лежала тихо, но иногда открывала глаза и всматривалась в просветы зарослей, и слушала пространства с той стороны, откуда вошла на лёжку стая…

…Бородатый человек шёл по следу. Морозная полутьма немного рассеялась к полудню и когда он остановился обедать на берегу болотца, мороз уже чуть сдал и левая нога перестала мёрзнуть и болеть.
Обычно он с удовольствием шёл по незнакомым местам, вглядываясь и всматриваясь, запоминая приметы и красивые места, но сегодня, с утра, он то и дело пинал левой ногой стволы деревьев, чтобы восстановить нормальное кровообращение в ступне.
Всё это утомляло, заставляло злиться. Остановиться и переобуться человек не решался, помня тот случай, когда ранним вечером, чуть не замёрз совсем рядом с городом…

...Он возвращался тогда с лыжной прогулки и набрав снегу в ботинки, решил выжать носки. Но мороз, на заходе солнца, резко прибавил, а снятые носки и ботинки мгновенно заледенели. К тому же, пальца на руках закоченели и перестали слушаться.
Обдирая кожу и скрипя зубами от боли он, ничего не чувствующими пальцами, натянул стоящие колом носки, кое-как втиснул ноги в ботинки и побежал, волоча за собой лыжи, крупно дрожа и всхлипывая от напряжения, боли и страха…
Тогда всё обошлось, но он отморозил левую ступню и запомнил этот случай на всю оставшуюся жизнь…

…Остановившись, человек разгрёб снег под большой сосной, сбросил рюкзак, наломал сухих тонких веточек, положил их в намеченное место. Потом достал из нагрудного кармана кусочки бересты и положив их под веточки, чиркнул спичкой.
Затрещав, скручиваясь береста вспыхнула - родила огонь и появились несколько язычков пламени, а над костерком, поднялась прямо вверх струйка ароматного, тёплого дыма, который попав в глаза, выдавил слезу и заставил закашляться. Но это были приятные мгновения.
Человек заранее приготовил несколько больших, сухих веток, сброшенных на землю сильными ветрами с сосен. Мороз выжал из древесины всю влагу и потому, дрова горели хорошо, ярким пламенем. Однако дым крутил, двигаясь то влево, то вправо и человеку приходилось, затаив дыхание и отворачивая лицо, пережидать наплыв едкого дыма.
Вытирая выступающие слёзы, он размазывал грязь по щекам.
- Ничего, ничего - бормотал он поправляя костёр и укрывая лицо от дыма - это приятно...
Вскоре огонь разгорелся, набрал силу, дыму стало меньше и охотник устроился поудобнее, ожидая когда закипит котелок, наполненный снегом. Вообще, он предпочитал родниковую воду и старался даже зимой найти среди льда и снега незамерзающие родниковые ключи, но сегодня было так холодно и так мёрзла нога, что не захотелось тратить время на поиски открытой воды…
Достав из рюкзака мешок с продуктами, человек вынул смёрзшийся хлеб, маргарин в помятой упаковке, консервы с сардинами в масле, луковицу, чай в бумажной пачке, сахар в полиэтиленовом мешке. Всё это разложил на опустевшем рюкзаке.
Потом для тепла, подложил под себя меховые варежки, но чувствовал, как начал подмерзать правый бок и как нагревшись, жгла пальцы ноги резиновая подошва сапога.
Даже в такой мороз, из-за наледей и незамерзающих болот, приходилось ходить по тайге в резине, вкладывая в сапоги войлочные стельки, надевая пару шерстяных носков и обматывая ноги сверху суконными портянками. Но у костра резина нагревалась, ноги потели, носки и портянки становились неприятно влажными…
Наконец котелок зашипел, забурлил кипятком.
Кряхтя, человек встал, бросил в котелок щепотку чая, обжигая пальцы, торопясь, снял котелок с огня и поставил рядом. Поправил костёр, подложив дров, он поплотнее запахнулся полами куртки, сел поудобнее, намазал маргарином отогревшийся, чуть подгоревший хлеб, открыл консервы и поставил на край костра греть.
Налил большую эмалированную кружку паряще-горячим чаем, насыпал несколько ложек сахару, размешал и тогда только первый раз глотнул, - и как всегда обжёг язык и нёбо…
Бок подмерзал. От сапога пахло горелой резиной. Дым ел глаза...
Но человек почти не замечал этих мелочей. Он привык к мелким невзгодам лесной жизни и привыкнув, полюбил. Ведь обедая вот так, можно было немного отдохнуть от утомительной ходьбы, осмотреться, подумать и решить, что делать дальше.
Сладкий горячий чай, вкусная, сытная рыба в масле, горячий, запашистый кусочек хлеба, хрустящие, горьковатые дольки мёрзлого лука, доставляли настоящее удовольствие. Костёр отогревал замерзающие ноги…
В тайге никогда не бывает легко. Человек собираясь в дальние походы, всегда настраивал себя на тяжёлые испытания и потому, был готов к трудностям и не видел ничего особенного в ночёвках на снегу зимой и под дождём летом. «Жизнь наша такая» - шутил он улыбаясь, рассказывая приятелям о своих тяжёлых путешествиях.
Но иногда, случались моменты когда он бывал в своих походах на верху блаженства, почти как в раю…

…Один раз, в начале лета, он долго шёл по густому жаркому, комариному лесу и совсем обессилел. Выйдя к большому болоту, направился к его центру, в поисках морошки.
Тут-то он и попал в первобытный рай: с ярко-синего неба светило ясное солнце, ароматный ветер напористо дул навстречу, зелёный, толстый и сухой ковёр мха пружинил каждый шаг и вокруг отливая золотом, росла крупная и спело-сладкая морошка, тёплая от солнечного света.
Тогда, он с криком ликования упал на спину, смеясь, смотрел в глубокое небо и слушал мелодичный крик маленького сокола, стрелой проносящегося над ним низко-низко.
Так он лежал долго вдыхая полной грудью упругий терпкий, настоянный на лесных ароматах воздух и повторял вслух: - И всё-таки жизнь прекрасна! Волшебна! Удивительна!!! Наверное, таким был рай во времена Адама и Евы! Он был один в этом раю и потому, не стеснялся проявлять своё счастье…

…К вечеру, как обычно, мороз прибавил. Затрещала, лопаясь, кора на деревьях. Вновь поднялся над замерзшей землёй мутно-серый, холодный туман.
Человек в сумерках вышел на дорогу, прошёл до заброшенных полей и там наткнулся на место, где волки задрали лосёнка. -Ну, злодеи - бормотал он себе под нос. - А говорят, что волки - санитары леса, что они убирают из природы больных и увечных. «Это же каким надо быть дураком, чтобы поверить в этот нацистский бред» - думал он, рассматривая следы беспощадной расправы. -Да, санитары! - бубнил он, трогая ногой голову лосёнка, смотрящую стеклянными, промороженными глазами в никуда. «Эти так подсанитарят, что и косточек не соберёшь, чтобы похоронить...
«Будто больным и увечным умирать не больно» - продолжал размышлять он.
«О Фарисеи- Лицемеры!» - человек вспомнил библию и рассердился. «Учёные, мать вашу так! Придумали теорию у себя в тёплых кабинетах и дурачат людей».
Охотник, невольно передёрнул плечами, ещё походил молча, рассматривая следы вокруг. Увидел на снегу, отпечатки копыт двух взрослых лосей, ускакавших через ельник и подумал, что волки могут сюда ещё вернуться, попытаться поймать оставшихся, тех, что успели уйти…
Уже стемнело, и человек, прихрамывая пошёл в сторону ближайшего зимовья. Идти было километров пять и стараясь поднять настроение, криво ухмыляясь, он, хриплым голосом пытался петь Высоцкого: «Товарищи учёные, доценты с кандидатами»…
Охотник внимательно взглядывал в заросли, иногда, на время умолкал, но продолжал идти и запевал на прерванном месте, снова и снова...
«Кончайте поножовщину, едрит ваш ангидрид…»
Человек не помнил все слова песни и потому, повторял эти две строчки много раз. Звук собственного голоса бодрил и успокаивал…
Он знал, что волки опережают его на сутки и что они пройдут недалеко от того зимовья, в которое он шёл ночевать…


…Сивый родился несколько лет назад в широкой речной долине, неподалеку от большого озера.
Весной, когда яркое солнце растопило льды и согнало снег, когда на южных прогретых склонах появились жёлтые цветки подснежников, крупная, шоколадно-коричневая изюбриха родила маленького светло-серого олененка. Она долго возилась на бугре, поросшем бурьяном, перекатывалась с боку на бок, стонала, растопырив ноги, упираясь копытами в мягкую землю выдавливала из себя новорожденного.
Он появился на свет после полудня, шатаясь, встал на дрожащих слабеньких ещё ножках и изюбриха, сама ещё очень усталая, стала его вылизывать новорожденного, стараясь нажимом языка не уронить малыша.
Первый раз покормив оленёнка, изюбриха поднялась на ноги, огляделась и чувствуя сильную жажду тихонько пошла в сторону речки, уходя и уводя малыша подальше от места рождения.
Потом, оставив в зарослях одного Сивого - так в Сибири зовут светло-серых по масти животных – она, на закате сходила к реке, попила водички и по пути, на сосновой опушке пощипала зелёной сочной травки, а вернувшись, нашла Сивого там же, где его оставила - под большим ольховым кустом.
Ещё раз вылизав теленка, оленуха, подталкивая его мордой заставила встать и увела за собой в вершину крутого распадка, заросшего мягкой и пахучей пихтой…
Первые недели изюбриха, уходя кормиться и попить воды, оставляла оленёнка одного в пихтаче.
Но он был так мал, так неподвижно молчалив, что никто не замечал его присутствия в лесу. Несколько раз мимо, совсем близко проходила глухарка, но он - Сивый, не двинулся с места и даже не вздрогнул, а чуткая птица не заметила его присутствия...
...Через месяц, оленёнок уже резво скакал вокруг матери, сопровождая её на кормёжку и на водопой…
В то лето, в окрестную тайгу пришли люди и начали валить лес.
Трещали мотопилы, со стонами и уханьем валились на землю лесные великаны, сосны, лиственницы и ели, урчали моторы тракторов, стаскивая «убитые» деревья в одну кучу.
Но люди для изюбрихи и оленёнка не были страшны, потому что были заняты своей работой с утра до вечера. А звери вокруг, постепенно привыкли к дневному шуму и жили как обычно.
На рассвете, изюбриха и Сивый ходили в молодые осинники, где оленуха кормилась, обдирая с тонких гибких веток нежные пахучие листочки.
А днём, они уходили в дальний распадок и лежали там в тени пихты, слушали шумы летнего леса и дремали.
…Хищники, потревоженные лесорубами, переместились в дремучие соседние урочища, и жизнь Сивого и его матери протекала спокойно и размеренно.
Он всё дальше и дальше уходил от изюбрихи и когда терялся, то начинал тревожно свистеть сквозь вытянутые трубочкой губы. Мать приходила или прибегала на зов малыша, и он тотчас успокаивался…
Наступила пора летнего солнцестояния, когда небесное светило, длинно и долго ходило по небу с востока на запад, когда дни были жаркими, а ночи короткими и прохладными.
Со временем, зверей стали одолевать комары, слепни, оводы и изюбриха увела Сивого на прохладные крутые склоны приозёрного хребта. Там, почти всегда дул ветерок, росла сочная высокая трава, пахло луговыми цветами, жужжали трудолюбивые шмели и шумел горный ручей, прыгающий с камня на камень в узком ущелье, уходящем вниз, к озеру.
Изредка, изюбриха водила оленёнка на солонец, в долину, где в круглом болотце, между двух скальных уступов, торчал, сочащийся желтовато-коричневой водой, бугор. Вода на вкус была горьковато-солёная и можно было полизать, побелевшие от выступившей соли, остатки корней, упавшей и давно сгнившей, сосны.
Как-то, возвращаясь с солонца, они встретили медведя - мохнатое, сердито – пыхтящее, неповоротливое существо. Он погнался за ними, но быстро отстал и от досады рявкнув несколько раз, ушёл по своим делам.
Позже, осенью, они иногда кормились вместе, на больших горных полянах-марях и Сивый, видя медведей уже не пугался, как в первый раз.
Так он учился различать врагов, опасных и не очень…

Вскоре наступила осень...
Горы из зелёных превратились в серо- жёлто-красные. Листва на деревьях, обожженная ночными заморозками, постепенно меняла цвет, проходя поочерёдно гамму от жёлтого к красному и от серо – зелёного, к тёмно-коричневому…
Вода в ручьях и речках стала ледяной и каменистое дно отливало золотом, сквозь серебряный блеск водных струй, отражающих тёмно-синее прозрачное небо…
Ещё позже, на вершины гор лёг белый снег, а в долинах, утром и вечером на зорях, стали звонким эхом отдаваться трубные звуки изюбриного рёва. Изюбриха забеспокоилась, подолгу стояла и слушала этот рёв, а на свист Сивого почему-то не отзывалась…
В начале зимы, Изюбриха и Сивый объединившись с ещё несколькими такими же парами, стали жить стадом…
Когда выпал глубокий снег, они возвратились в долину, где родился Сивый. Люди там продолжали валить лес, корма было много, а хищники по прежнему держались от шуму и людей подальше…

…Прошёл год. Сивый вырастал большим, сильным, красивым оленем, но его отличал от сородичей цвет шерсти. Он был серым, почти белым и потому, заметен летом и почти невидим зимой на фоне снега.
Когда он, неслышно и твердо ступая проходил вслед за изюбрихой по чистым осиновым рощам, казалось, что по воздуху плывёт плохо различимый силуэт - стройный и лёгкий…
К следующей осени у Сивого появились рожки – спички, но он по прежнему ходил в стаде с изюбрихой…
Началась вторая его зима.
В один из ясных солнечных дней, когда стадо после кормёжки лежало на большой поляне- вырубке, страх, словно вихрь, пролетел по округе и все, вскочив, помчались прочь, в ужасе. На дремлющих зверей, напала стая волков. Но, то ли молодые волки были неумелыми охотниками, то ли их, нападавших, рано заметили олени, но бешеная погоня окончилась ничем - волки отстали, а олени разбившись на группы ускакали и оторвавшись от преследователей ушли дальше, прочь из этих мест.
Тогда Сивый впервые испытал страх волчьей погони и осознал опасность исходящую от этих серых хищников, как неслышные тени скользящих по лесу подкрадываясь, а потом, с частым взвизгивающим придыханием, несущихся вслед. И тогда же, он понял, что может уйти, скрыться, ускакать от них! Молодой олень, осознал силу своих ног, крепость своего тела…

… Прошёл ещё год. Сивый незаметно потерял родственные чувства к изюбрихе - он стал взрослым оленем.
И она ушла, незаметно исчезла из его жизни, в один из закатных вечеров когда таким тревожным эхом отдаётся, среди горной тайги, голос трубящего оленя…
Вскоре, и сам Сивый, сжигаемый страстью и вожделением, с раздувшейся от похоти гривастой шеей и остекленевшими блестящими глазами, распустив слюну, рыл землю копытами и ждал, звал соперника на бой…
Той осенью он впервые обладал молодой грациозной, послушной маткой, а потом месяц водил её за собой, удовлетворял свою неистовую страсть и случалось, дрался за неё с соперниками…
Через месяц страсть прошла и он позволил ей уйти, а сам, соединившись с несколькими такими же молодыми быками, стал жить с ними вместе. На стадо самцов боялись нападать одинокие волки – так эти олени были сильны и бесстрашны.
Прошло ещё несколько лет…
Сивый превратился в сильного, опытного, уверенного в своих силах, оленя.
Во время гона, он уже не боялся соперников, легко расправляясь с каждым, кто рисковал с ним схватиться. В его гареме каждый год бывало по несколько маток. Иногда он убегал сражаться с соперниками и часто пригонял в свой табун новых маток, отвоёванных в схватках…
Проходило время и утолив свою страсть, заложив в потомство своё семя, Сивый уходил и жил там, где хотел, одиноко и свободно. Уже многие олени в приозёрном краю были необычного, светло-рыжего цвета, заметно отличаясь от своих кремово-шоколадных сородичей из других урочищ…

...Морозы в эту зиму были необычайно сильными.
Сивый вынужден был спуститься в долину раньше положенного времени, и это его беспокоило. Снегу здесь было ещё очень мало, и волки легко могли выследить и подкрасться. Потому он был всё время настороже…

…Волк-вожак, вёл стаю в долину. Голод вновь подгонял их, заставляя непрестанно двигаться в поисках пищи.
Зазевавшаяся лисица поздно заметила серые тени, мелькающие на опушке. Волчица, шедшая последней, увидела рыжую, юркнувшую в мелкий лог, сорвалась в карьер, легко настигла стелющуюся в смертном беге лису и мощной хваткой, сверху за горло, задушила её. Потом, приподняв над землей несколько раз встряхнула, бросила жертву на снег, обнюхала и фыркнув, неспешной рысью догнала стаю, уходящую все вперёд и вперед.
Она была ещё недостаточно голодна, чтобы есть неприятно пахнущую лису. Волчица настигла и задушила ее, заметив бегство - сработал инстинкт преследования и закон вражды – волки не терпят лис…

… Сивый на рассвете кормился в осиновой роще на южном склоне полого поднимающегося вверх распадка. Он объедал мёрзлые веточки с вершин тонких стволов.
Проходя мимо крупных осин, он поднимал голову и передними зубами – резцами соскребал вкусную кору сверху вниз, чуть стуча при этом, когда вдавливал зубы в мёрзлый ствол.
Этот звук и привлёк внимание вожака.
Сейчас, в сильный мороз он рассчитывал только на слух, потому что запахи в такую погоду были неподвижны и очень нестойки - вымерзали вместе с влагой.
Вожак остановился, и стая замерла позади. Вожак вновь услышал стук, понял что не ошибся, напрягся и мягкой рысью пошёл вправо по склону.
В редеющей тьме он не сразу заметил силуэт неподвижно стоящего оленя, тоже вглядывающегося в их сторону.
И тут хрустнула ветка под ногой одного из молодых волков.
Олень вздрогнул, сорвался с места и набирая скорость, швыряя комья снега из под копыт, поскакал по склону чуть в гору.
Волки словно семь расправившихся пружин рванулись вслед и полетели, коротко взвизгивая, едва касаясь лапами земли. Гонка началась…
Сивый - это был он, мчался по прямой, как таран, пробивая заросли кустарников и мелкий осинник, выскочил на гриву и на миг задержавшись, осмотревшись, повернул к предгорьям.
Олень уже не один раз спасался там, на отстоях - скальных уступах, с узким входом на них и помнил ещё день, когда пять собак, подхватили его по следу и погнали.
И тогда, Сивый скакал, останавливаясь прислушивался к погоне и снова скакал, пока не поднялся по узкому проходу скального уступа, торчащему над долиной, на отстой. Прибежавшие собаки затявкали, засуетились, не решаясь, напасть на свирепого оленя вооружённого толстыми развесистыми рогами с острыми концами, обещающих столкнуть в пропасть всякого, кто рискнёт по узкому уступу прорваться к нему.
Тогда, охотник - хозяин собак, слышал лай, но не успел до ночи подняться на скалу, а под утро проголодавшиеся собаки ушли вслед за ним, в зимовье…
...Погоня продолжалась уже долго. Волки далеко отстали от Сивого, но бросать преследование не хотели. Голод и холод будили в них раздражение и злобу которые заставляли напрягать все силы. И потом, преимущество было на их стороне.
Целью и смыслом жизни хищников является погоня и кровавые схватки. И в этот раз, они делали то, к чему их предназначила природа. Они были тем бичом, которым процесс жизни постоянно ускорялся, подгонялся.
Но Сивый не хотел стать очередной фатальной жертвой этих страшных законов. Он был готов постоять за себя …
Волков было семь. Они, срезая углы сокращали время погони. Неглубокий снег не мешал волкам - бежать было удобно. Сивый же, доставая копытами до земли, часто поскальзывался и тратил силы впустую.
Заметив, что волки срезают углы, когда он круто поворачивал, Сивый старался бежать по прямой, однако часто, то лесная чаща, то непролазный валежник мешали этому.
Олень слышал погоню позади и старался оторваться от преследователей.
Он разгорячился, и струйки пара вылетали из ноздрей. Сивая грива покрылась инеем от горячего дыхания, но сердце билось сильно и ровно, а большое тело, с поджарым задом и крепкими ногами, швыряло километр за километром под острые копыта…
Совсем рассвело, и стали видны склоны широкой долины, заснеженная змейка реки, петляющая между крутых берегов. Но ни олень, ни волки не смотрели по сторонам.
В этот стылый, серый день, под облачным и морозно-туманным небом, на просторах необъятной тайги, разыгрывалась привычная драма жизни, участниками которой были волки, благородный олень Сивый и где-то, ещё далеко, присутствовал человек.
А сценой и зрителем, одновременно, была равнодушная природа, вмещающая в себя всё: и триумф яростной жизни и трагедию неотвратимой смерти…

...Нет! Конечно же мы не забыли о человеке !..
Утром, выйдя из зимовья, охотник поправил шапку на голове, похлопал, рука об руку, закашлялся. Он наверное застудил верхушки лёгких и кашляя иногда, чувствовал пустоту в верху груди…
И ещё, он устал. Ему хотелось поскорее уйти из этой морозной тишины и сумрака, оказаться дома: в начале выйти к асфальтовому шоссе, потом, дождавшись автобуса или попутки уехать в город, к электрическим огням и шуму машин, большим домам и ровному полу в больших квартирах.
Он решил сегодня последний день идти по следу, а завтра выезжать. Да и на работу уже пора, отпуск кончается.
Человек представил себе парную баню, пахнущую берёзовым веником, щиплющий за уши жар и его пробрала дрожь.
- Лучше об этом пока не думать – бормотал он и чуть прихрамывая, двинулся в сторону предгорий. Он знал, что стая, замыкая кольцо перехода, пойдёт где-то там, по верху.
- За сутки они о-го-го, сколько могут отмахать - продолжил он разговор с самим собой и поправил лямки рюкзака, задубевшие от влаги и пота. Брезент, из которого сшит рюкзак, давно потерял первоначальный цвет и был похож на грубую, плохо выделанную шкуру.
«Надо бы постирать» - думал охотник, но знал, что сам никогда этого не сделает. «Рюкзак - это часть моей походной жизни и оттого он так выглядит. Он в лесу таким и должен быть … И в глаза не бросается… Маскировка» – завершил он тему и тихонько засмеялся…
Осторожно балансируя руками, перешёл по упавшему дереву глубокий овраг-русло вымерзшей речки, на минуту остановился и осмотрелся…
Издалека заметил следы на снегу, подойдя потрогал ногой и с удивлением отметил, что они совсем свежие.
Приглядевшись, увидел среди кустов, чуть поодаль, большие следы. «Хм - прокряхтел он наклоняясь и стал разбираться…
Вскоре охотник понял, что большие следы принадлежат оленю, а следы поменьше – волкам или собакам. «Но откуда здесь собаки? В такой холод ни один охотник не рискнет выйти в тайгу».
Человек поправил на плече новое ружье-одностволку и продолжил про себя: «Может быть, сегодня я ружьё очень кстати взял. Ведь волки, - а это могут быть «мои» волки, - кажется гонят оленя на отстой. А здесь отстой один в округе, и я могу туда напрямик пойти».
Он конечно до конца не верил в удачу, но чем чёрт не шутит…
«Могыть быть. Могыть быть» –вспомнил он монолог юмориста Райкина и рассмеялся. На время, даже показалось, что всё вокруг как-то посветлело и потеплело.
«А жисть - то может быть и ничего ещё» - продолжая цитировать юмориста, иронизировал он над своими мрачными недавними мыслями…

…Сивый зигзагами поднимался к отстою.
Наконец, стуча копытами по камню, вскочил на карниз, прошёл по узкому проходу на широкую площадку окружённую обрывом, остановился и посмотрел назад.
Далеко внизу, мелькая среди тёмных стволов серыми точками, двигались, один за другим, его преследователи. Высота скалы была метров сто пятьдесят и вход на неё начинался почти на гребне горы. Основание скалы вырастало из крутого склона, спускающегося к маленькой речке и усыпанного острыми каменными глыбами, оставшимися здесь после давнего страшного землетрясения…

…Вожак знал, что олень идёт на отстой.
Он, однажды уже, будучи молодым волком, участвовал в такой погоне. Тогда они загнали оленя на скалу, просидели сторожа его несколько часов, а когда олень попробовал прорваться, задрали и съели его.
Но и волки начали уставать. Часто и глубоко дыша они хватали на ходу снег – несмотря на мороз хотелось пить …

...Человек перевалил через гребень, спустился в лощину, перешёл наледь замерзшего ручья и остановился. Устало, вздыхая, сбросил рюкзак под высокой с кривым стволом сосной. Развёл костёр, вскипятил чай, быстро поел и продолжил путь.
Он торопился…
До отстоя оставалось километра три. По горам это выходило час - полтора. Волки и олень, теперь, опережали его на полдня, и он боялся опоздать…

...Вперёд стаи, вырвался тот молодой волк, которого искусал вожак во время предыдущей охоты.
Он шёл рысью, слева от стаи и получилось так, что ему не надо было взбираться в крутой подъём – он, по диагонали достиг отстоя первым, взобрался на карниз и при виде так близко стоящего оленя, забыл осторожность…
Сивый ждал нападения. Олень шагнул навстречу прыгнувшему волку и молниеносным ударом, опущенных навстречу хищнику рогов, скинул нападавшего в обрыв. Волк с визгом полетел, вниз переворачиваясь в воздухе и упав на острый гранитный гребень, сломал себе спину и мгновенно умер…
Стая поднялась к отстою через минуту, видела падающего сородича и потому была осторожна.
Волки расположились полукругом перед входом на узкий карниз, скалили зубы, видя перед собой, всего в пяти шагах, такую желанную, но недостижимую добычу.
Сивый же, глядя на преследователей, разъярился: его глаза налились кровью, шерсть на хребте поднялась торчком, голова с остро отполированными рогами, то угрожающе опускалась, то резко поднималась. Острые копыта рыли снег, стуча по мерзлому плитняку.
А волки нетерпеливо топтались перед входом на карниз, но атаковать боялись.
Вожак первым успокоился, облизываясь, неотрывно смотрел на Сивого, беспокойно переступая с лапы на лапу. Потом сел и подняв голову к небу, завыл.
Морозный воздух плохо резонировал, но получалось всё-таки страшно и тоскливо.
- О – О – О – выводил он толсто и басисто… И в конце гнусаво запел: -У – У – У – и резко оборвал.
Голод злоба, жажда крови – всё слилось в этом ужасном вопле негодования и ярости!
Сивый сильнее застучал копытами и сделал резкое движение навстречу волкам. Стая встрепенулась, но олень благоразумно остался на площадке, злобно раздувая ноздри пышущие паром, угрожающе поводя тяжелыми рогами…

Прошло два часа…
День клонился к вечеру. Мороз крепчал. Серая муть, наползающая из-за гор, казалось, несла с собой обжигающий ледяной воздух.
Волки, свернувшись калачиком лежали рядом со входом на отстой, олень же, по - прежнему стоял.
Отчаянная гонка, голод, неистовый холод отняли у него много сил. Сивый, утратив ярость, крупно дрожал переминаясь с ноги на ногу стуча копытами по камню. Он истоптал весь снег на площадке и гранит скалы, проглядывал сквозь белизну снега чёрными полосами…
Иногда усталый зверь оступался споткнувшись и волки вскакивали, готовые напасть.
Но Сивый выправлялся, и хищники снова ложились в томительном ожидании, изредка тонко поскуливая.
А Сивый не мог лечь, не мог стоять на одном месте и потому, от долгого, бессмысленно долгого движения, начал уставать.
Изредка он заглядывал вниз, в пропасть, как бы примериваясь…
Время тянулось медленней и медленней. Неподвижно замерли вокруг отстоя заснеженные склоны кое- где покрытые серой щетиной кустарников и островами сосновых рощ…

...Человек вышел из-за заснеженного ельника и увидел впереди: отстой, белеющую кромку гребня на горизонте, редкие гнутые ветрами сосны с примороженной к хвое снежной пылью. Он остановился тяжело дыша, сел на поваленное весенней бурей дерево и сбросил рюкзак, а потом отдыхиваясь стал вглядываться в даль, стараясь увидеть зверей.
И действительно, вскоре заметил на вершине скалы, что-то серое и движущееся.
- Чёрт - выругался он.
– Если это изюбрь, то он должен быть коричневым, почти чёрным…
Охотник щурился, крутил головой и в какой- то момент различил голову и крупные рога.
- Ого, - воскликнул он - а ведь это олень и какой здоровый, да ещё и белый.
Помолчал соображая.
Вспомнил «Охотничьи рассказы» Черкасова.
«Да ведь это «князёк»! Так, их из-за необычного цвета называли. Чудеса! - протянул он.
- Похоже, что это тот самый сивый изюбрь, о котором мне уже рассказывали».
Такое чудо охотник видел впервые, хотя оленей встречал в тайге часто, да иногда и стрелять приходилось.
Однако сколько не вглядывался человек, волков увидеть так и не мог.
«Далеко ещё» - подумал он, но двигаться стал осторожнее, осмотрел ружьё и приготовил патроны с крупной картечью положив их поближе, в нагрудный карман.
Потом несколько раз на пробу прицелился, вскидывая ружье и быстро и привычно вставляя приклад одностволки в плечевую впадину.
Потоптавшись, спрятал рюкзак под дерево, попрыгал, проверяя не гремят ли патроны в карманах и не торопясь, насторожившись тронулся вперёд, стараясь прикрываться от скалы за крупными деревьями. Он по опыту знал, что олени видят очень хорошо.
- Тем более серые разбойники… А они где-то там, поблизости - шептал он, хотя до скалы было ещё далеко…
Человек плохо выговаривал слова, потому что от сильного мороза на его длинных усах под носом, образовались ледяные сосульки величиной с вишнёвые ягоды.
Эти «вишни» касаясь кожи носа, обжигали морозом и человек ругнулся. Оттаять их не было никакой возможности - язык больно прилипал к заиндевелой поверхности. Оторвать же «вишни» можно было только с усами…

…Сивый замерзал…
Он стал суетиться, бил копытами по камню, крутился на пятачке площадки, тяжело дышал, вздымая заиндевелые бока.
Волки тоже оживились. Они вскочили, перебегали с места на место, рычали и не отрывали пронзительных злых глаз от изюбря…
И тут Сивый решился. Он подошёл к краю обрыва, слева от входа на отстой, где, как ему казалось было пониже, потоптался зло взглядывая в сторону волков и вдруг, чуть присев на мощные задние ноги, опустил передние через кромку скалы и выждав мгновение, оттолкнувшись, прыгнул вниз, в неизвестность, привычно надеясь на силу и ловкость своего тела!
До этого, он уже не один раз прыгал на крутых склонах с уступа на уступ с высоты пяти - десяти метров. Но здесь было много выше и только мороз, волки и плохая видимость заставили его это сделать…
Волки такого не ожидали!
Первым среагировал вожак. Он, осторожно ступая прошёл по карнизу на опустевшую площадку, раздувая ноздри втягивал и выдыхал воздух. Но изюбря там уже не было, хотя запах его ещё сохранился.
Волк, опасливо почти подполз к краю пропасти и глянул вниз. И увидел широкую речную долину, заснеженные сосны, каменную осыпь прикрытую снегом и движущуюся фигурку человека…
Через секунду, снизу раздался крик:
- Эй!.. Э-ге-гей! - и хлестнул бич ружейного выстрела.
Волки бросились к выходу с площадки. Вожак ударил замешкавшегося молодого клыками разинутой пасти по загривку, рыкнул и намётом помчался прочь от отстоя, в гору! И за ним в рассыпную понеслись остальные пять.
Через несколько мгновений площадка отстоя опустела…

… Охотник, подойдя поближе, хорошо рассмотрел оленя, но волков не видел – они лежали за уступом, а до отстоя было ещё метров сто пятьдесят.
А когда увидел, что олень, примериваясь опускает передние ноги с обрыва, то глазам своим не поверил…
«Он что, самоубийца?» - мелькнуло в голове. Тут охотник выскочил из-за дерева, но было уже поздно.
Сивого цвета олень, оттолкнулся и прыгнул вниз и падал набирая скорость, в полёте стараясь сохранять равновесие!
И это ему в начале удавалось...
Но метров через восемьдесят полёта-падения, его стало клонить вперёд, переворачивая головой вниз…
Когда изюбрь уже не управлял телом, он первый раз коснулся выступа скалы, «сломался» и ниже, ударившись во второй раз о гранитную глыбу боком, беспорядочно, куском мёртвого мяса упал на заснеженные камни.
Человек негодуя, протестуя всеми чувствами остановился и закричал, а потом вскинув ружьё и словно салютуя храбрецу, выстрелил в воздух. - Неужели олень покончил с собой? - шептал он, тоскливо глядя вверх, на каменную осыпь, будто ожидая, что олень поднимется и выскочит оттуда живой и невредимый… Но вокруг, расстилалось холодное, стыло-молчаливое и неподвижное пространство дремучей тайги…

…Шумно отдуваясь, человек медленно шагал по дороге, то и дело оступаясь, иногда тяжело, не удержавшись на ногах, падал подгибая колени, стараясь их не повредить.
Глаза уже привыкли к темноте, но видели все равно плохо и только хорошее знание местности помогало не сбиться с пути - человек в этих местах бывал уже не один раз…
Наконец, впереди, на краю большой поляны, зачернела односкатная крыша зимовья.
…Неизвестно кто и когда построил эту избушку, но с той поры она не один раз укрывала замерзающего охотника или заблудившегося лесного скитальца. Охотник, ночевал здесь первый раз лет десять назад и тогда, эти леса считались для него чуть ли не краем света.
Сейчас он знал их, как свой огород и поэтому был спокоен.
Однако, сегодня ночью, после многокилометровой ходьбы, да ещё с тяжёлым рюкзаком набитым мясом, он устал зверски и едва добрёл до спасительного домика…
Свалив тяжёлый рюкзак с плеч под навес низкой крыши, он отворил скрипнувшую дверь и с трудом пролез внутрь.
Охлопывая себя и сапоги от налипшего мёрзлого снега, огляделся. Привычным движением, нашарив рукой спички на подоконнике, взял их. Дрожащей рукой чиркнув два раза, зажёг свечку и когда в избушке стало светлее, повалился на нары со вздохом – стоном. Он не мог разогнуть натруженную спину, а ноги гудели от усталости…
Дрожащий огонёк высветил закопченный потолок над деревянным столиком у окна, железную печку на металлических ножках, кучу дров сваленных в углу, невысокие нары во всю ширину домика.
Немного полежав, человек с кряхтением встал, распрямил спину, подошёл к печке, положил внутрь на старую золу бересты, которая большими кусками лежала под печкой.
Потом достал нож из деревянных ножен, в таких походах, всегда висевший на ремне, сбоку; нащипал лучины из приготовленного смолистого полена, им же оставленного в предыдущее посещение избушки.
Снова чиркнув спичкой, зажёг огонь в печке.
Прикрыв дверцу ненадолго, но услышав когда огонь загудел внутри снова открыл, наложил полную печку дров и закрыл её уже на задвижку.
Выйдя наружу, занёс внутрь кусок льда, вырубленного тоже заранее в болотце неподалёку, разбил его топором на чурке и сложив всё в котелок, поставил кипятить воду для чая.
Недолго полежав на нарах, отдышавшись поднялся, занёс внутрь большой кусок мяса, достав его из рюкзака.
Ружьё повесил снаружи, на гвоздь под крышей.
Острым ножом, с трудом нарезал мясо мёрзлыми ломтями и положил на закопченную сковороду.
Взял с подоконника, тоже замёрзшую половинку луковицы и покрошил ее туда же. Потом с полки снял полотняный мешочек с серыми выступившими пятнами жира, достал из него кусок солёного сала, порезал длинными палочками в сковороду.
Печка разгорелась и загудела мерно вздыхая, как паровозная топка; плита в центре заалела раскалённым металлом.
Туда, на самый жар, он поставил сковороду, помешал содержимое и стал ждать…
Чайник закипел, с шипением проливая капли горячей воды на раскаленную печь.
Отлив немного кипятка в кружку, человек бросил туда оставшиеся на чурке льдинки и не выходя на мороз, тут же возле печки помыл руки и лицо, осторожно обрывая с усов остатки ледяных «вишен».
На сковородке зашкворчало и такой вкусный запах разошёлся в согревающемся зимовье, что человеку зверски захотелось есть и он, несколько раз невольно сглотнул слюну.
«О- о, как я их понимаю - подумал он о волках и может быть впервые за весь длинный вечер, улыбнулся.
- Все-е-е, мы дети-и галактики-и…- замурлыкал он популярную песню и стал устраиваться поудобней.
Снял, наконец, суконную куртку на ватном подкладке, душегрейку, расправил плечи, посидел неподвижно вороша волосы и уставившись в яркие точки огня, видимые сквозь круглые дырочки в дверце печки.
Немного погодя. достал с полки мешок с сухарями, протёр нечистым полотенцем алюминиевую гнутую ложку, поставил сковороду с жаренной олениной на стол и принялся есть, аппетитно чавкая и хрустя сухариками. Дожёвывая и проглатывая очередной кусок мяса, нежного и ароматного, он бормотал по привычке: - Так жить можно - и немножко подумав, набив рот очередным куском мяса, прожёвывая, нечленораздельно добавил: - Ради такого момента стоит жить, мёрзнуть и надрываться!
Через час зимовье нагрелось...
Человек наелся, спрятал все припасы на полку, подальше от мышей. Сковороду с оставшимся недоеденным мясом вынес на улицу и прикрыв крышкой оставил под скатом крыши.
Отойдя от избушки, постоял, поглядывая в невидимое небо, потирая свободной рукой зябнущие уши.
Вернувшись в зимовье, достал из под нар толстые берёзовые поленья, положил их на тлеющие угли в печку.
Расстелив на нарах остатки старого ватного одеяла, он разулся, потом развесил на верёвочках над печью влажные портянки и поставил сапоги в тепло, но подальше от раскаленных печных стенок.
Не снимая носков, устало зевая, лёг.
Похрустел суставами раскладываясь поудобнее и под мерное потрескивание разгорающихся дров задремал…
Вскоре, ещё раз открыл глаза, потея, снял свитер, оставшись в несвежей футболке – безрукавке.
Потом, вспомнив приподнялся, задул оплывающую от внешнего жара свечу и вздыхая, бормоча что-то нечленораздельное, уснул…

…Снаружи трещал мороз, и лопалась кора на деревьях. Было тихо и темно, а оттаявшее окошко зимовья чуть светилось изнутри, да из печной трубы домика изредка вылетали искры…

…Вожак увёл стаю от отстоя и давая отдых уставшим телам, волки вскоре легли, голодные и злые.
Перед сном молодые волки грызлись между собой, отбивая место поближе к вожаку.
Тот, как обычно, лёг на возвышении почти не оттаптываясь и беспокойно заснул, вспоминая звук ружейного выстрела и крик человека.
Он уже решил утром идти обратно, к тому месту, где они на днях задрали лосёнка - волк вспомнил об оставшихся в тех местах двух лосях…

…Человеку снился сон…
Он повёл детей, своих и соседских в лес, неподалеку от города, на берег водохранилища. Выйдя к заливу они долго купались в теплой прозрачной воде, загорали и бегали наперегонки.
Потом, одевшись пошли дальше, потому что он обещал им показать ближнее зимовье.
Когда перейдя болотистый ручей вошли в сосновый распадок, то на бугре около родничка, увидели на месте лесного домика чёрные угли.
Кто-то сжёг зимовье ещё ранней весной, может быть ещё по снегу. Сделали это, скорее всего местные лесники, которые не любили, когда в их владениях, в лесном домике ночевали подростки.
…Но увидев пепелище, дети не огорчились, а он, в утешение им и себе быстро развёл костёр, вскипятил чай и вкусно накормил всех бутербродами с колбасой и сыром.
Дети были маленькими и им нравилось просто сидеть у костра, подкладывать в него веточки иногда немного обжигая пальцы.
Они весело и громко визжали от восторга, когда отец, бросив в костёр охапку сосновой хвои, поднял пламя костра высоко вверх…
На обратном пути, он вырезал детям из «медвежьей» дудки трубки, сделал надрез на боку и когда сильно дунешь в открытую сторону, то раздавался громкий гуд-рёв, будто бычок мычит.
Он назвал дудки рогом Олифанта и рассказал детям историю о рыцаре Ланселоте, который долго бился с сарацинами и когда изнемог, то затрубил в волшебный рог Олифанта и воины короля Артура услышали этот рог за много километров…
Его черноглазая дочка Катя, ласкаясь к нему говорила: - Папа, откуда ты всё знаешь? Когда ты в хорошем настроении я тебя просто люблю. Очень, очень! Он рассмеялся………. и проснулся.
Печка прогорела. Было холодно, темно и страшно.
Охотник встал, распрямил затекшую спину, дрожа от холода наложил в печку дров, подул на угли и увидев язычки пламени лизавшие поленья, снова лёг и засыпая, услышал гул разгорающейся печки…
В следующий раз проснулся он рано и потянувшись, вспомнив вчерашний день, проурчал хрипло: - Эх, хорошо!
Поднявшись, оделся и поставив подогревать вчерашнее мясо, выпил кружку крепкого вчерашнего чая.
Когда завтрак был готов - поел с аппетитом. Подогретая оленина была ещё вкуснее, чем вчера.
Силы от свежего мяса прибавилось значительно, и охотник заметно повеселел. Прибрав в зимовье, занёс несколько охапок дров, свалил их в угол, протёр стол старой газетой, кое-как помыл горячей водой сковороду и повесил её на гвоздь над столом.
Потом обулся по настоящему, надел куртку, застегнулся на все пуговицы, ещё раз огляделся, поклонился на два дальних угла, проворчал: - С богом! - и толкнул дверь…
Мороз начинал отступать. Было заметно теплее, чем вчера и в вершинах сосен тревожно гудел ветер…
Подгоняемый попутным ветром, быстро шагая, охотник пошёл вниз, в распадок, выходящий к речке. Скоро он согрелся, размял ноги и мысли по протоптанной, накатанной колее заскользили в голове.
«По пути загляну туда, где волки задавили лосёнка, посмотрю, приходили ли серые туда ещё раз…
- Ну а потом двину на шоссе, а оттуда в город. Вечером смотришь, буду дома…».
Он соскучился по детям и хотелось поскорее попасть в баню, выпарить из себя весь холод, который казалось, проник даже внутрь костей…

…Пройдя полями несколько километров, он нашел место где лежали остатки лосенка, осмотрелся, увидел следы колонка и лисьи строчки вокруг. Охотник подумал, что можно в следующий раз поставить здесь капканы.
Поэтому он старался сильно не следить, снял рюкзак, поднялся на речной берег, присмотрел пушистую сосну и поставив ружье к стволу, стал стаскивать под дерево волчьи объедки: кости, голову, куски шкуры. Потом стал делать небольшую загородку из веток…
Чтобы звери привыкли к незнакомому сооружению и не боялись его, нужно было время для привыкания…
А загородочка нужна, чтобы ветер не заносил снегом капкана и чтобы зверь точно стал лапой на тарелочку капкана…
Закончив приготовления, задумавшись постоял еще какое-то время, а перед тем как уходить, взглянул через речку, на поле.
И ему показалось, что в просвете сосновых веток и густой хвои, там, на краю поля мелькнула серая тень!
- Не может быть! – прошептал он и осторожно взял ружье из под дерева.
Он вновь поднял глаза, отыскал хорошо видимый в просвет кусочек поля и снова, что-то вдруг двинулось там в кустах, на краю поля и охотник, с замиранием сердца разобрал силуэт крупного волка.
«Не может быть!» - снова подумал он, поднимая ружье и прицеливаясь…
Сердце колотилось! Руки дрожали и он, сдерживал дыхание опасаясь, что волк услышит стук сердца.
Почти в истерике, охотник, ещё не веря своим глазам, нажал на спуск!
Грянул гром выстрела, и наступила тишина. Ветер, налетая порывами раскачивал стволы и шумел в ветвях…

…Матерый стоял на краю поля, и вглядывался в противоположный берег реки, заросший сосняком. Он не решался выйти на чистое место. Что-то ему не нравилось здесь, сегодня. Он еще раз глянул в сторону высокой сосны на берегу и собрался уходить, уводить стаю из этого тревожного места.
И тут грянул выстрел и вожак, в последний миг жизни, увидел вспышку выстрела, различил фигуру целившегося в него человека, увидел его прищуренный правый глаз… и умер, убитый казалось случайно попавшей в голову одной картечиной…

…После томительной паузы, время, как показалось человеку, понеслось вскачь. Серые тени на том берегу шарахнулись в сторону и вновь всё замерло.
Так же гудел ветер, скрипела берёза на кромке берега и чуть слышно шуршала позёмка, струящаяся по поверхности реки.
Охотник, перезарядив ружьё пошёл туда, где увидел силуэт волка.
- Померещилось – ворчал он.
Но уже подходя к ивняку знал, что убил волка-вожака…

…Я познакомился с Павловым - героем моего рассказа, в научно-исследовательском институте Земной Коры, где он работал в отделе гидрогеологии и занимался редкой темой: «Водные источники на дне глубоких озёр».
Это был неразговорчивый, одетый в серый костюм с рубашкой без галстука, высокий бородатый человек с худым лицом и внимательными глазами.
Он был в своих кругах известный человек, кандидат наук, сконструировал и сделал своими руками единственный в своём роде прибор для замера температуры придонных слоёв воды.
Имел много публикаций и был приглашаем на важные научные конференции за границу. Жил Павлов в Академгородке, в девятиэтажке, в трёхкомнатной квартире…
Мне поручили написать очерк в газету о светилах академической науки в нашем городе и хотя Павлов отнекивался и смеялся, я настоял на своём и побывав у него на работе, напросился к нему в гости домой, чтобы за чаем послушать рассказы о детстве, молодости и жизни вообще….
Войдя в квартиру, я разделся, скинул башмаки в прихожей и по приглашению хозяина прошёл в гостиную.
Первое, что я там увидел, была большая, необычного цвета, бело-серая голова оленя с крупными коричневыми полированными рогами, висевшая на стене. Один рог был почему-то сломан наполовину, а на втором не хватало двух отростков.
Меня поразил цвет шерсти оленя и я невольно произнёс вслух: - Сивый!
Павлов вскинул голову, внимательно посмотрел на меня и спросил: - А вы откуда знаете?
Я замялся, стал объяснять, что читал Черкасова, что, есть такие светлые, почти белые звери…
Объясняя, я перевёл взгляд на противоположную стену, где висела большая, хорошо выделанная шкура волка с лобастой головой, на которой, как живые, блестели глаза. Переводя взгляд с одной стены на другую, мне показалось даже, что чёрные, зло блестящие огоньками ярости глаза вожака, неотрывно были устремлены на гордую голову Сивого...

… Там, в гостях, я и услышал эту историю и стараясь ничего не забыть пересказал её вам…



Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
или на страницах журнала “Что есть Истина?»: www.Istina.russian-albion.com
Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion




Сентябрь 1999 года. Лондон. Владимир Кабаков









                Рыжик.




У Толи раньше уже было несколько собак: Валет, Волчок, Дружок…
Но все они рано или поздно исчезали – одни убегали и не возвращались, другие заболевали, а третьих попросту крали…
В то время, в очередной уже раз, он остался без собаки и потому, когда представилась возможность, полетел по работе на Север, в посёлок с африканским названием Катанга.
Оттуда он и привёз рыжего, пушистого месячного щенка и назвал его Рыжиком.
Первую ночь в квартире, щенок скучал по «маме», но его уложили на мягкий коврик дали говяжьего фарша и молочка в глубоком блюдце. Щенок с аппетитом поел, поскулил немножко и когда вокруг стало темно – Наташа, жена Толи, выключила свет – уснул…
Утром, Толя проснулся от шуршания газеты на полу и тихого повизгивания. Рыжик уже налил лужу в кухне и собирался сделать ещё что – то там же.
Толя протёр глаза, вскочил с постели, накинул спортивку, схватил Рыжика подмышку и переступая через две ступеньки, сбежал вниз, во двор, а там, отпустил щенка на заснеженное поле, которое начиналось сразу за домом. Рыжик, нюхая воздух, поискал подходящее место, сделал свои дела, и Толя, таким же манером вернул его на место, в квартиру.
За то, что Рыжик налил в кухне Толя наказал его, ткнув мордочкой в лужицу и слегка отшлёпал …
Видя, что щенок выспался и снова начинает скучать, хозяин дал ему поесть и попить, после чего Рыжик успокоился и задремал на своём коврике…
… Через несколько дней такой тренировки, умная собачка всё поняла и в «экстренных» случаях стала проситься во двор…

…Рыжик ел много, но и рос быстро. В четыре месяца, он достиг величины средней собаки, но лапы его были непропорционально велики, по отношению к туловищу и было ясно, что он вырастет ещё…
Толя приучил щенка к ошейнику, и выходя из дому, в гости или по делам, непременно брал Рыжика с собой.
Конечно, вначале это было хлопотно, но Рыжик привык бывать с хозяином подолгу и как всякая умная, породистая собака, старался хозяину угодить и постепенно научился понимать команды…
Приходя к кому-нибудь в гости, Рыжик по команде Толи, ложился у порога на живот, клал голову на вытянутые лапы и внимательно смотрел перед собой. Если в доме была кошка, он вёл себя прилично, делая вид, что она для него не интересна.
Вначале, собачка иногда проявляла суетливое любопытство, но хозяин строгим голосом делал ему выговор, а то и шлёпал несколько раз по заду, показывая своё недовольство плохим поведением щенка.
Рыжик постепенно начал всё понимать с полуслова и потому, у хозяина больших хлопот с ним не было. Щенок быстро научился неторопясь ходить рядом с хозяином на поводке, садится, и ложиться по команде.
Через какое – то время, когда собака подросла, Толя перевёл её в сарай, неподалеку от дома, а когда бывал свободен, то приводил Рыжика в дом и оставлял лежать на коврике, у дверей…
Кто – то из старых собачников – охотников заметил, что чем больше молодая собака проводит времени с человеком, тем умнее она становится во взрослой жизни. Так случилось и с Рыжиком.
Рыжика была замечательная наследственность – результат жёсткого отбора, человеком – охотником. Ведь село Катанга было центром большого охотничьего района и несколько столетий уже, главным занятием поселян была охота.
Каждая усадьба в этом таёжном посёлке имела своё гнездо собак, в котором оставляли всегда самых сильных, умных, с хорошим характером лаек. Драчунов или трусов выбраковывали с самого начала и потому, в Рыжике сочеталось спокойствие с уверенностью и силой…
Можно посоветовать всем охотникам, заводить только породистых собак, вот из таких охотничьих поселений. Тогда труды и заботы по выращиванию и воспитанию вернуться владельцу сторицей…
В лесу, Толя с Рыжиком бывали нечасто, но лес – это уже следующая стадия обучения – считал он, а опыт воспитания у него уже был…
К сожалению во многом негативный опыт.
Первая его собака – Волчок, вырос непослушным, своенравным псом и в конце концов его застрелил турбазовский сторож, когда кобель в очередной раз убежал из дома и рвался к привязанной сторожевой собаке, у которой началась течка…
Толя очень переживал смерть Волчка, грозился наказать сторожа, но поразмыслив, постарался забыть этот грустный эпизод своей охотничьей жизни. Ведь, в конечном счете, он сам был виноват в том, что Волчок вырос таким своенравным и злым к людям.
Рыжик же, был породистой лайкой, его предки столетиями охотились с человеком, и как все таёжники, деревенские охотники в отборе собак руководствовались своими, тоже столетиями, выжитыми принципами: собака должна быть охотницей, но не драчливой, спокойной и послушной.
Методы воспитания и отбора были жестокими, но благодаря этой жесткости, подчеркну – жесткости, человек воспитал для себя настоящего помощника и друга.
Масть, рост, скорость бега у каждой собаки были индивидуальны, но в характере закреплялись из поколения в поколение покладистость, трудолюбие, азарт и сдержанность…
У деревенских охотников, в глухих таёжных деревнях, где посторонних беспородных собак не было, в каждой семье, в каждом доме формировалось своё гнездо собак. У кого – то рыжие и высокие на ногах, у кого – то серые и кряжистые, с широким разворотом груди и шерстистым загривком, у кого то чёрные с белыми пятнами…
Но повторяю – после первого же долгого зимнего выезда на промысел, из многих щенков, до года возрастом, оставалось не более двух – трёх, лучших, удовлетворяющих требованиям и привычкам своих хозяев. Остальные уничтожались, застреливались или умирали сами.
Таков был закон отбора породы. Повторюсь – Рыжик был породистой собакой…
Когда собаке исполнилось восемь месяцев, наступила зима.
Красивая, ярко рыжая, тёплая меховая «шуба» спасала его от морозов. Сильное, сбитое туловище, длинные быстрые ноги, позволяли ему без устали скакать или по волчьи отмерять километр за километром по тайге на рыси, когда задние лапы ставятся ровно в следы передних…
Небольшая голова, красивые, карие глаза видели всё в округе далеко и отчётливо, а острые аккуратные ушки быстро двигаясь, улавливали малейший звук на поле и в лесной чаще.
Естественный отбор не оставляет нежизнеспособных особей и потому, такие собаки всегда красивы и даже элегантны…

…Толин приятель – Андрей, в начале осени, ещё по чернотропу, нашёл медвежью, свежевыкопанную берлогу и рядом видел несколько свежих медвежьих лёжек. Зверь копал берлогу несколько дней, кормился где – то неподалеку, а ночевал рядом с будущей норой.
Когда Андрей, спускаясь по тайге напрямик с горы, случайно заметил кучу жёлтого песка на траве, а потом увидел и берлогу, медведя рядом конечно не было – зверь, наверное, услышал шаги человека и треск веток издалека и где – то спрятавшись, наблюдал за ним из укрытия – медведи умеют это делать…
Андрей пригласил Толю в конце ноября, уже при глубоком снеге, проверить берлогу – лёг ли медведь и предложил сделать это, прихватив с собой собак. Собак обычно не берут с собой на проверку, но тут решили сделать исключение – молодых собак надо приучать к запаху медведя с «молодых ногтей».
Толя, конечно был рад проверить Рыжика…
Был морозный туманный, зимний день. Солнце безуспешно пыталось пробиться сквозь морозную мглу, но утомившись, так и осталось невидимым за серой, туманно – холодной дымкой.
Андрей договорился встретиться с Толей в истоке большого залива водохранилища и направился туда рано утром, захватив с собой Жучка, молодую лайку его приятеля из пригородного садоводства, расположенного километрах в пятнадцати от назначенного места встречи.
Толя с Рыжиком, приехали на водохранилище на автомобиле, по льду. Любители подлёдного рыбного лова, пробили туда неплохую трассу, и он без проблем доехал до «кочевья» рыбаков, под восточным крутым берегом большого залива.
Оставив машину рядом с сидящими на льду рыбаками, Толя, в сопровождении Рыжика, направился в дальний конец залива и прежде чем войти в лес, остановился и в бинокль оглядел ледово-снеговую равнину позади.
Далеко – далеко, он заметил идущего вразвалку Андрея и рядом чёрную точку – его собаку…
Толя свернул в мелкий придорожный соснячок, разжёг костёр и стал кипятить чай…
Минут через сорок, в сосняк вошёл и Андрей, откуда ему навстречу вышагнула знакомая фигура и замахала руками, а потом человек крикнул: - Мужик! Заходи сюда, чай будем пить!
Андрей обрадовался Толе, свернул с дороги и войдя в лесок, увидел костер, котелок висящий на тагане, утоптанную площадку рядом, на которой разложены были хлеб, колбаса, лук, стояли кружки с чаем.
Андрей подсел к костру, сделал бутерброд и кинул по кусочку колбасы Жучку и Рыжику. Молодые собаки были знакомы между собой по прошлым походам, поэтому вели себя миролюбиво.
Проглотив колбаску они легли на снег и затихли, изредка поднимая головы и поглядывая на хозяев. Приятели, не торопясь и посмеиваясь, попили чаю, поели и через время двинулись дальше, по направлению к берлоге.
Теперь, «команду» повёл Андрей…
Берлога была выкопана в юго-западном склоне водораздельного хребта, в вершине одного из небольших распадков. Чуть выше, метрах в ста, по гребню, шла старая полузаросшая лесовозная дорога, по которой никто не ездил уже лет пятнадцать.
Прямо напротив берлоги, на большой лиственнице, для памяти Андрей сделал затесь ещё осенью, чтобы по снегу найти берлогу - зимой под снегом вид местности иногда меняется до неузнаваемости и можно берлогу потерять или в поиске, нечаянно вспугнуть медведя.
Пока дошли до распадка, пока совещались, как и с какой стороны заходить - короткий зимний день угас. Сумерки быстро опустились с невидимого в морозной дымке, неба…
Заметно похолодало…
Приятели, как договаривались, взяли собак на короткие поводки, сбросили рюкзаки на снег, зарядили ружья пулями, проверили ножи и осторожно тронулись вперёд…
По дну заваленного снегом распадка, озираясь и вглядываясь, подошли к берлоге шагов на двадцать пять…
Собаки напряглись, крутили головами, нюхали воздух, ловя струйки текучего запаха…
Андрей прошептал: - Дальше подходить нельзя, можно выпугнуть!..
Толя промолчал и остановился, хотя подумал: «Почему бы сегодня не попробовать добыть зверя? Ведь мы здесь и с нами собаки».
Андрей, словно подслушав его мысли, шепотом возразил: - Пусть медведишко облежится. Сейчас уже темно и если он нас учует, то уйдёт без выстрела…
Толя кивнул соглашаясь.
Тут лёгкий ветерок, от берлоги, чуть дунул в лицо и Рыжик, задвигал носом и уставился в сторону чела берлоги. А потом тревожно и тихо заскулил.
Толя одёрнул его поводком и охотники, так же медленно, осторожно, стали уходить назад - медведь лежал в берлоге…

…Добыли того медведя легко и быстро, через месяц, в канун Нового Года.
Без хлопот подошли к челу, Андрей заломил вход в нору, а Толя увидев, как медведь вцепился зубами в осиновую слегу, пытаясь затащить её внутрь, прицелился, выстрелил и попал в голову, за ухо…
Медведь умер мгновенно…
Когда всё было кончено, и убедились, что других медведей в берлоге нет, спустили собак. Молодые лайки возбуждённо сновали вокруг берлоги и Андрей, улучив момент, забросил Жучка внутрь, прямо на голову лежащему, мёртвому зверю. Жучок с воплем выскочил, отбежал подальше и, озираясь, стал испуганно лаять.
Толя стал травить на медведя Рыжика и тот не испугавшись, в какой - то момент заскочил в берлогу и схватив неподвижного, но страшного хищника за бок вырвал клок шерсти и хотел повторить этот манёвр, однако разъярившуюся собаку оттащили и Андрей похвалил Рыжика: - Будет, будет из него медвежья собака!..
Прошёл ещё год…
Рыжик подрос, возмужал, потяжелел. Ростом он был почти во взрослую овчарку, но более плотный, сильный и быстрый.
Толя ездил с ним в тайгу, в ноябре и добыл несколько соболей и сохатого. Но об этой поездке другой рассказ…
Взрослая, породистая лайка, напоминает машину для бега, для погони, для борьбы со зверем. Я знал собак, которые вдвоём загрызали волка, а когда в одном из походов их было три, они задрали взрослую лосиху: набросились, повалили и умертвили. Весу в той лосихе было более двухсот килограммов…
Охотнику с такими собаками, даже безоружному медведь не страшен.
Но такие собаки страшны даже для человека, когда они разъярены или голодны…
Толя после ноябрьской таёжной поездки, долго отсиживался дома, делал срочную работу, но закончив, решил «проветриться», быстро собрался, посадил Рыжика в машину и поехал по старой лесной, Курминской дороге в сторону, залива…
Оставив машину у знакомого сторожа в садоводстве, он взял Рыжика на поводок, и только войдя в нетронутый лесорубами лес, отпустил его. Места были давно знакомые, и Толя, перейдя Хейское болото, поднялся по малозаметной тропинке, от которой остался только не зарастающий прогал, на водораздел и здесь, увидел след глухаря, который шагал по неглубокому снегу с увала на увал, словно на прогулке.
Рыжик куда – то исчез и Толя начинал беспокоиться. Однако Рыжик, никогда в лесу под ногами хозяина не болтался и наверняка, где-нибудь, наскочив на свежие следочки косули или даже лося, разбирался в них.
Пройдя метров двести по гребню, оторвавши взгляд от следа, охотник поднял голову, огляделся и увидел впереди, среди мелкого осинника припорошённого снежком, взлетающего с земли, вспугнутого им глухаря.
Сдернув с плеча ружьё Толя, навскидку выстрелил, но крупная птица, мелькая между сосновых вершин, улетела вдаль. Чертыхнувшись и обругав себя «мазилой», охотник перезарядился, выбросил стреляную гильзу на снег и на её место, с сухим щелчком опустил в ствол патрон с картечью…
Из-за спины, на махах выскочил Рыжик, пробежал по следу глухаря до места взлёта, понюхал там снег, стал как вкопанный, вращая головой послушал окружающий лес и потом, виляя хвостом подбежал к хозяину.
- Где ты бродишь? – ворчливо проговорил Толя – мог бы этого глухаришку облаять. Все, какая ни есть, но добыча…
Рыжик выслушал хозяина, вильнул хвостом и сорвавшись с места, убежал в ту сторону, откуда и появился на звук выстрела.
Толя заинтересовался такой торопливостью и развернувшись, пошёл теперь уже по следам собаки.
Пройдя через красивый крупный сосняк, охотник спустился в низину, дошёл до широкого болота, и потом, забирая влево, начал по диагонали подниматься на горушку, покрытую некрупным березняком и заросшую кустами ольхи.
На вершине, он огляделся. Погода портилась, начинался небольшой снежок и ветер дул снизу, из пади. И оттуда же, словно из - под земли, раздавался лай Рыжика, чуть слышный, но яростный и непрерывный.
Толя, заволновался и побежал на лай – так Рыжик всегда лаял на крупного зверя…
Спустившись в распадок, охотник остановился, перезарядил ружьё пулями и ещё послушал.
Раздуваемый ветром, колючий, мелкий снежок сёк щёки и норовил попасть в глаза. Вокруг заметно потемнело, и опасливо оглядывая густой ельник впереди, торопливо шагая, Толя двинулся на возобновившийся лай…
Держа ружьё наизготовку, охотник, то и дело наклоняя голову, обходил плотные заросли молодых ёлочек.
Продвинувшись чуть дальше вверх по склону, он, в узкий прогал между кустами, увидел метрах в тридцати под большой, торчащей вверх чёрными корнями выворотня, мелькнувшего Рыжика.
Толя, начиная уже догадываться, но ещё не до конца веря в своё предчувствие, немного испугался.
Идя сегодня в лес, он совсем не рассчитывал на встречу с медведем – у него было всего две пули, а крупной, медвежьей картечи вообще не было. К тому же, он недостаточно опытен, чтобы стрелять в одиночку из под собаки, берложного медведя.
Собака может совершенно неожиданно спровоцировать медведя на нападение. А когда он выскочит из берлоги – очень трудно попасть в убойное место. Медведь же в такой чаще легко может наброситься на человека и заломать его…
Дрожащими от волнения руками, Толя вынул охотничий нож из ножен и спрятал его за голенище сапога…
Чуть обойдя выворотень по кругу, но не приближаясь к нему, он увидел чело, а Рыжик заметив хозяина, ещё яростнее залаял почти в самое отверстие, темнеющее на белом снежном фоне…
«Сейчас он выскочит – подумал Толя и подняв ружьё выцелил в чёрное отверстие, почти круглой формы, под корягой. В этот момент, медведь изнутри зло рявкнул на собаку и у охотника задрожали коленки…
- Чёрт побери! – ругался он шёпотом. Что делать?! Стрелять отсюда в чело не видя медведя – глупо и опасно…
Ждать, пока Рыжик отстанет от зверя, тоже вряд ли умно. Собака меня видит и поэтому лезет почти в берлогу…
Помолчав, он прошептал самому себе: - Надо уходить, но место заметить…
Пятясь задом, не отрывая взгляда от собаки у берлоги, он дошёл до крупной сосны и, остановившись, острым ножом срезал с толстой коры, круг величиной с головной убор, добравшись местами до желтоватой древесины…
«Тут, прямо напротив, метрах в пятидесяти, я увижу берлогу – думал он вглядываясь в окружающий лес и запоминая, - когда приду сюда в следующий раз, не один и без собаки…
Это я запомню! Медведь меня не видел. Я сейчас отзову Рыжика и через несколько дней приду сюда снова…
Погода портится и медведь, я думаю, не уйдёт из этого логова. А я через день – два, сделаю тут проверочный круг, чтобы убедиться и проверить, что медведь остался здесь зимовать…»
Отойдя метров на триста от берлоги, Толя засвистел, отзывая собаку, но тот продолжал размеренно и зло лаять с одного места…
Снег повалил гуще…
Выйдя на свои, полузаметённые следы, охотник старыми покосами, стал подниматься по пади вверх, разговаривая сам с собой.
- Как же так?! Тут недалеко от города… До ближайшего садоводства по
прямой всего километров пять, а он вздумал тут зимовать. Мне просто повезло, что Рыжик такой настырный. Видимо причуял запах медведя, а потом по запаху и берлогу нашёл…
Толя остановился и оглядываясь назад, снова громко засвистел – лай уже был едва слышен…
Пройдя ещё немного, он вдруг увидел, как из снега, метрах в тридцати от тропы слева, взлетела крупная птица, и села на вершину сухостойной ели.
- Хм – отметил про себя Толя – что он здесь делает, почти в темноте?
Сойдя с тропы, охотник подошёл к тому месту, откуда взлетел коршун – он успел рассмотреть сидящую на ели настороженную птицу – и различил лежащего под ней на белом снегу глухаря.
- Вот это подарок! – воскликнул ошеломлённый Толя, поднимая глухаря за шею и чувствуя тяжесть ещё тёплого, незамерзшего тела. Вглядевшись, он различил в наступающих сумерках на голове глухаря, рядом с красной, словно вышитой бровью, кровь и понял, что коршун заклевал упавшую на снег раненную птицу.
Это был тот глухарь, в которого он стрелял несколько времени назад и видимо ранил, а когда глухарь – петух, упал на землю, то его увидел пролетавший неподалёку коршун, спикировал и добил жертву, но вот воспользоваться добычей не успел – помешал человек.
Толя на время отвлёкся, но потом снова стал слушать и заслышав далёкий лай, стал разводить костёр – разгрёб снег до земли, достал из кармана рюкзака кусочек бересты, наломал сухих веток от подножия сухой ели.
Пламя весело пробежало по смолистым веткам и костёр вспыхнул, осветив и близко стоявшие деревья и белый свежевыпавший снег на полянке.
Ароматный дымок, тёмными клубами поднялся вверх и Толя подумал, что через несколько минут, Рыжик, учует запах костра - обычно собака чувствует костровый дым за несколько километров…
Потом, он, перезарядив ружьё дробью, выстрелил в воздух два раза и сел ждать…
Было уже совсем темно. Ночной костёр отблескивал красными сполохами на белом, когда к костру выбежал, Рыжик, взволнованный и усталый.
Толя ласковым голосом, с облегчением вздыхая, похвалил его: - Молодец! Видно, что зверовая собака…
Допив чай, и в последний раз погрев руки над костром, охотник взял Рыжика на поводок, и побрёл к дороге, ведущей к знакомому садоводству…
Рыжик шёл рядом и всё время тревожно оглядывался назад…
Медведя того добыли в конце декабря…
Приехали на берлогу вдвоём, вместе с Александром Владимировичем, опытным медвежатником и давним хорошим знакомым.
Подъехав на вездеходе – «Уазике», поближе, оставив Рыжика в машине, ушли к берлоге.
Брели по глубокому снегу и негромко разговаривали. Не доходя метров двести, стараясь не шуметь, вырубили слегу – мёрзлую осинку толщиной в руку и длиной метра в три.
Шёпотом говорились, кто, что будет делать и где стоять, и пошли к берлоге…
Александр Владимирович, напарник Толи по этой охоте, был опытный охотник и прекрасный стрелок, и добыл уже около двадцати медведей.
- Как - то,- рассказывал он на ходу – выходил я из тайги, с промысла.
- Со мной и ружья то не было, был только пистолет системы Макарова.
Под вечер, мои собаки случайно нашли берлогу.
Я собак привязал, уже почти в темноте подошёл к челу, привязал слегу одним концом к кустам растущим поблизости, а другим заломил вход в берлогу. Было конечно страшновато, но я выдержал, и когда медведь стал хватать за слегу зубами, я изловчился и застрелил его из пистолета в голову…
- Потом заночевал неподалеку, у костра, потому что провозился разделывая крупного зверя, почти до полуночи.
Но я тогда был моложе, сильнее, веселее – закончил Александр Владимирович свой короткий рассказ и улыбнулся…

… Вскоре подошли к зарубке на сосне. Толя показал напарнику берложное чело полузасыпанное снегом и после, они осторожно начали подход к берлоге. Александр Владимирович, шёл следом за Толей, с ружьём наизготовку, а когда приблизились метра на три, он, рукой показал Толе наверх берлоги и тот осторожно, обойдя бугор, под которым расположился зверь, сверху и сбоку воткнул в чело слегу, поперёк.
Тут охотники заговорили в полный голос, и медведь заворочался в берлоге, Александр Владимирович вскинул ружьё к плечу, напрягся, поводил стволами выцеливая медвежью голову, потом, не отрываясь от приклада, буркнул сквозь сжатые зубы: - Вижу его – и выстрелил!
А потом, чуть поведя стволами, ударил во второй раз.
Тут же перезарядишись, старший охотник произнёс заглядывая в темноту берлоги: – Кажется готов!
Осторожно обходя берлогу они не опуская ружья всматривались в тёмную нору и наконец убедившись, что чуть различимая в темноте берлоги косматая голова медведя неподвижна…
Потом вместе на верёвке вытащили обмякшую тушу наружу, и пока Александр Владимирович разводил костёр, Толя сходил к машине и выпустил Рыжика. Собака стремглав устремилась к берлоге, сходу наскочила на медведя и, впившись в горло, стала рвать его бросками – хватками. Подбежавший Толя оттащил Рыжика и довольный Александр Владимирович похвалил: - Да собачка видно неплохая. Я таких только на севере, в тайге видел…
Толя смущённо улыбнулся – ему эта похвала была очень по душе…
Поправив на брусочке ножи, принялись разделывать тушу, изредка отогревая скользкие покрытые плёнкой жира руки у костра. Александр Владимирович, снимал шкуру с головы, аккуратно подрезая дёсны, глаза, уши, а Толя «освобождал» лапы с когтями…
Сняв шкуру, свернули её трубой, чтобы поменьше замерзала, и стали обрезать сало снаружи, квадратными пластами – медведь был жирный. Потом вскрыли тушу и вырезав выбросили внутренности, которых было совсем немного – перед залеганием в берлогу, медведи «чистятся» - освобождают желудок и кишки от остатков пищи.
Разделав зверя, мясо и сало разложили в две кучки и принялись перетаскивать всё это к машине, до которой было километра полтора…
Сходили, тяжело загрузившись раза по два и вынесли всё – Медведь был небольшим.
- Ну, теперь можно и передохнуть – отдуваясь предложил старший охотник, и Толя, вытирая пот со лба согласно кивнул головой.
Развели костёр, поудобней устроились, выпили водочки по маленькой за успешную охоту. Толя закусывая, посмеивался и пережёвывая ароматное, чуть подсоленное медвежье сало, рассказал историю про охоту на берлоге, услышанную им от одного из участников команды шоферов, водивших грузовики с продуктами на Лену,
- Узнали шофера, от местных про найденную берлогу, и купили её за
недорого. Собралось их человек шесть, все с ружьями.
Заехали на машинах к тунгусу, местному охотнику, который промышлял неподалеку и жил в зимовье.
С вечера крепко выпили, напоили тунгуса, выпросили у него собак на завтра, на берлогу.
- Тунгус утром не смог на ноги подняться с перепою, а водилы, мужики
тёртые, им хоть бы что. Кто – то с утра уже крепко опохмелился.
Все на взводе, взяли собак тунгуса и пошли к берлоге, чуть песни не поют…
- Подошли, выпустили собак, а сами стали веером поодаль, бояться близко
подходить. А собаки хорошие, чуть в берлогу не залезают…
Медведь не выдержал и выпрыгнул с рёвом – собаки на него… Шофера открыли стрельбу, одну собаку убили сразу, другую ранили, а медведю хоть бы что, только озлился и бросился на мужиков.
- Те разбежались: кто на дерево от страха полез, а кто просто убежал! А тот медведь легко, на махах в тайгу ушёл.
Вернулись мужики к зимовью ни с чем, а следом, окровавленная собака
приползла...
Тунгус – охотник с горя заплакал, а мужики друг на друга не смотрят, сели в грузовики и уехали…

…Толя, рассказывая историю, попивал чаёк и посмеивался.
Александр Владимирович дослушал рассказ, поулыбался и налил себе ещё рюмочку, а Толя отказался. Выпив, старший охотник, закусил корочкой, покрякал и словно отвечая Толе на его рассказ, продолжил разговор.
- Хорошо сидим! За что я люблю охоту, так это за то, что после трудов и
даже опасностей, можно вот так посидеть у костра, выпить, поболтать, расслабиться и вспомнить многое, что уже позади…
Отклоняясь от разгоревшегося костра, он щурился, грел ладони. Протягивая их поближе к огню…
- Толя, ты ещё молодой, а я охочусь уже лет тридцать пять и люблю это
дело, как основную, самую интересную часть моей жизни. Я и на стенде начал стрелять, чтобы на охоте меньше мазать про стрельбе и тем самым меньше шума производить и с большим толком. В молодости я стрелок был аховый, в летящую утку нечасто умел попасть. Зато потом, когда стал мастером спорта, я уже стеснялся бить по сидячей птице. И только вспугнув, нажимал на курки…
Он помолчал, потер рука об руку разгоняя кровь, нагнувшись, налил себе остывшего чаю и вздыхая стал отпивать маленькими глоточками…
- Я и оглох то наверное от сильных и частых выстрелов. Ведь на стенде
приходится помногу стрелять. Всё казалось, что ничего не случится, если наушники – глушители не одену. Ан, нет!..
Толя сидел поодаль и поглаживал мягкий пушистый мех на загривке дремлющего Рыжика…
- Настоящего охотника – продолжил Александр Владимирович – отличают от любителя три вещи: - Любовь и понимание законов природы; умение терпеть и приспосабливаться к тяжелой жизни в лесу и умение хорошо стрелять. Это как бы профессиональные черты охотника…
Толя слушал и незаметно любовался старым охотником.
Александру Владимировичу было уже за шестьдесят, но он выглядел молодо, всегда бывал весел и дружелюбен и главное, несмотря на трудную судьбу, сохранил в себе доброту и любовь к природе и к людям…
«Вот бы и мне в его лета, быть таким же бодрым и сильным – подумал он и в это время, Александр Владимирович допил свой чай, встал, разминая мышцы крепкого, кряжистого тела и предложил: - Ну что, будем собираться по домам?
Так и закончилась та охота…

… Но пришла пора рассказать и о печальном.
Это было в конце зимы.
Толя выехал в лес прогуляться самому и выгулять собаку. Сезон охоты закончился, но в лес, на свежий воздух очень хотелось...
Рыжик засиделся дома, потолстел и стал очень крупной, внушительной собакой. Ему перевалило на третий год, и начался возраст собачьей зрелости...
Машину, как обычно оставили у знакомого сторожа, на садоводстве и проведя Рыжика на поводке, до угла садоводческого забора, Толя отпустил его…
Сделав пару стремительных кругов по снегу, на длинных махах Рыжик стал валяться в снегу. Потом вскочил, отряхнулся и крупной рысью, деловито ушёл вперёд в лес, по пробитой среди полей чистого снега, тракторной дороге.
«Наверное, мужики сено вывозили недавно, с дальних покосов» – заключил про себя Толя и пройдя с километр по колее, свернул налево в чистый снег и побрёл по окраине болотца, осматривая старые и свежие следы зайцев и лисиц.
Светило солнце, искрился первозданной чистоты снег, зелёная сосновая хвоя контрастно выделялась на сине – голубом чистом небе…
«В городе снег серый от сажи и копоти, а здесь всё как в раю – настоящее раздолье - подумал он и глубоко вздохнул, набрав в лёгкие морозного, свежего воздуха.
Побродив по соснякам, Толя слегка подустал и возвратился к дороге.
Рыжика всё не было…
Толя скинул рюкзак, привычно и быстро развёл костёр, прямо на дороге и поставил котелок, чай кипятить.
После полудня задул ветер, и на синем глубоком небе появились белые облачка. Начиная, беспокоится, он несколько раз вставал и внимательно вслушивался в гудение ветра, надеясь услышать издалека знакомый лай Рыжика.
Но слышен был только шум раскачиваемых под ветром сосновых хвойных крон, да скрип движимого упругими порывами воздуха полу упавшего осинового ствола, опирающегося на сухостойную сосну.
Дым от костра тянулся в ту сторону, куда мог уйти Рыжик и Толя нервничал всё сильнее. Обычно собака, учуяв костер, приходила издалека, даже за несколько километров. Сегодня всё было не так…
Наконец, он увидел Рыжика вывернувшего из – за поворота и понял, что случилась беда. Собака часто останавливалась, ложилась, а когда вставала, то видно было, что её шатало. Толя бросился навстречу.
Рыжик, заметив подбегающего хозяина, заскулил и неловко сел на снег - вся задняя часть его тела была в крови, а левая лапа, болтаясь, волочилась по снегу. Когда хозяин подбежал к нему, Рыжик лёг и, не отрываясь, глядел на него и тихо скулил, словно прося извинения за хлопоты.
Толя взволнованно и часто задышал, осмотрел тело собаки, не прикасаясь к окровавленным местам.
В Рыжика стреляли, наверное дробью, с близкого расстояния, раздробили кость левой лапы и перебили сухожилия.
Оставив Рыжика лежать на дороге, Толя вернулся к костру, сбросал в рюкзак чайные принадлежности, вынул поролоновую подстилку, и возвратился к собаке.
Рыжик уже не мог двигаться и тяжело дыша, зализывал рану…
Переложив собаку на подстилку, хозяин осторожно поднял его на руки и торопясь понёс в сторону садоводства, к машине.
Задыхаясь и потея, Толя, наконец, донёс тяжёлую собаку до машины, уложил его на переднее сиденье рядом с собой и заведя мотор, на большой скорости, придерживая левой рукой сползающую с сиденья собаку, помчался в город.
Подъехав к дому, он оставил машину у входа, вбежал в квартиру и не раздеваясь, позвонил знакомому хирургу, тоже охотнику – он решил делать Рыжику операцию…
Подъехав к дому в котором жил хирург, он вызвал его и они вместе осмотрели собаку. Необходимо было срочно оперировать.
Держа собаку на руках, спустились в подвал, установили посередине, под большой, яркой лампой, старый стол, и положив на него Рыжика, приступили к операции….
Для начала, хирург сделал укол анестезии и сбегал в дом за инструментом. Толя держал одной рукой сильный фонарь, а другой поглаживал стонущую, как человек собаку…
Операция длилась долго, часа два наверное. Хирург, резал, промывал и очищал рану, собирал разбитую кость, связывал сухожилия, потом зашивал и даже сделал гипсовую повязку.
Для хирурга, это, наверное, была одна из самых сложных операций…
В двенадцатом часу ночи закончили, и Толя горячо поблагодарив приятеля, отвёз собаку домой, уложил его на кусок оленей шкуры, в кухне, под столом…
Рыжик всю ночь не спал и при любом движении, чувствуя боль повизгивал. Утром, Наташа, Толина жена, дала ему снотворное, разведя в водичке и после, спустя какое – то время Рыжик уснул…

…Через два месяца, Рыжик был почти здоров, но левая задняя нога, при отталкивании действуя нормально, в расслабленном состоянии болталась из стороны в сторону. Были безвозвратно повреждены сухожилия, отвечающие за координацию бокового движения лапы…

…Рыжика украли из сарая на улице, ветреной сентябрьской и дождливой ночью, когда из – за шквального ветра ничего не было слышно, а из – за сильного дождя, почти ничего не было видно…




Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
или на страницах журнала “Что есть Истина?»: www.Istina.russian-albion.com
Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion


2005 г. Сентябрь. Лондон. Владимир Кабаков.









                Преданность.



Рассказ собаки.

«Благоговение – чувство, испытываемое человеком к Богу и собакой к человеку…»

…Я безмерно привязан к нему, одиноко и обречённо…
Но Он этого не замечает и даже не подозревает…
Однако, когда он меня погладит и начнёт растягивая слова, своим волшебным голосом хвалить меня: - Фома хороший… Умный - я готов завыть от счастья. Но моё воспитание не дает этого делать, не позволяет даже просто ему улыбнуться. Я делаю вид что мне всё равно…
И поэтому Он думает, что у меня плохой, мрачный характер, о чём Он, иногда почему то, с незаметной другим гордостью, рассказывает своим приятелям.
Но мне абсолютно всё равно, что они обо мне думают…
Когда я смотрю на него исподтишка, то не могу унять в себе чувства восхищения, перед его умением казаться окружающим простым человеком. Ему кажется, что когда он разговаривает, молча сидит или идёт по тайге, то Он это делает, как все другие. И тут, Он, как всегда скромничает…
Ни у кого больше я не слышал такие волшебно мелодичные, мягко – переливчатые, бархатистые нотки в голосе…
А его, всегдашнее спокойствие, доброжелательность, умение вести за собой других, даже не замечая этого?
Но зато, когда он сердится, то такой металл звенит в его коротких словах, что мороз пробегает по коже.
Походка у него тоже необычная – развалистая и широкая. Кажется, что Он никуда не спешит. Но сколько раз было, что мы, этой походочкой проходили по сорок – пятьдесят километров и при этом ни жалоб на усталость, ни стёртых ног.
Идёт, да ещё и посмеивается сам над собой и напевает шутливую песенку: - На палубе даосы курили папиросы, а бедный Чарли Чаплин, окурки собирал…
Я не знаю кто такие даосы и кто такой Чарли Чаплин, но наверное это смешные люди, потому что даже такой серьёзный человек, как мой Хозяин, сдержанно хихикает и фыркает…
Для меня очевидно, что Он, человек с воображением.
Один раз остановились уже под вечер, на берегу небольшой таёжной речки и решили перекусить. Я так набегался, что прилёг под кустиком и задремал, а Он вскипятил чай поел чего-то и вдруг засобирался. Я на него удивлённо глянул, а он мне и говорит:
- Ну что, Фома – это меня так зовут… Пойдём-ка братец домой. Тут каких -нибудь километров двадцать и мы их часа за четыре сделаем… Так, что к одиннадцати вечера будем уже дома…
Я конечно не стал возражать, улыбнулся и уши прижал. А Он погладил меня, вздохнул, закинул за спину рюкзак и пошёл вразвалочку вперёд, на закатное солнце…
Расскажу немножко о его наружности…
Он крепкого сложения, хоть невысокий, но стройный. У него сильные мускулистые руки и широкая, высокая грудь. Наверное поэтому, Он дышит всегда ровно и незаметно. Лицо продолговатое, с правильными, гармонично сочетающимися чертами. Глаза небольшие, серого цвета и на солнце отливают голубым. Его очень красит улыбка – широкая, добродушная. Даже борода на его лице очень уместна. Он говорит, что так легче выглядеть прилично, даже после недели проведенной в тайге…
Но зато когда Он злится, то глаза становятся как колючки и руки невольно сжимаются в кулаки. Я его гнев на своей шкуре испытал!
Как-то раз, в начале осени, был в тайге переход белки и Хозяин, загнал на дерево одну из них.
Когда мы с Ритой, - о ней я расскажу позже - набежали под дерево и зашумели, Он стряхнул её на землю и в суете и азарте я подхватил зверька и немного помял. И всё не хотел Ему отдавать - ведь я же её поймал, а не Он...
Тогда, Хозяин ласковым таким голосом стал звать меня поближе и я конечно не выдержал и подошёл…
Тут, Он своей железной рукой схватил меня за гриву со спины, так чтобы я не мог сопротивляться, сорвал ивовый куст и стал меня этим прутом стегать по спине и бокам. Конечно было не так больно, как обидно, но видимо Хозяин на это и рассчитывал. Он хлестал меня и приговаривал:
- Это тебе, чтобы ты не баловал, и слушал, что я тебе говорю…
Потом он меня отпустил и я отбежал, а он ушёл и не разговаривал со мной несколько дней…
Я уж и так, и эдак, а он молчит и делает вид, что со мной незнаком…
Да – а –а – а…
Натерпелся я тоски тогда. Хорошо, Он отходчивый…
Как в лес засобирался, то дал мне корочку хлеба и даже погладил… Тут я понял, что его гнев прошёл и мне стало так легко и радостно на душе…

Ну а теперь, я немного расскажу о том, как мы встретились…
Я тогда был совсем ещё молодой и жил при молодой девушке-хозяйке в большом городе. Она во мне души не чаяла… Романтическая натура.
Я постепенно перезнакомился со всеми её подружками и был о них не самого лучшего мнения.
Идём гулять встретившись, они начинают болтать о всякой чепухе. Рассказывать о школе или институте, а ещё чаще о своих несносных приятелях. Это были такие манерные хлыщи, слабосильные и слабохарактерные. Вполне может быть, что кто-то из них был «голубым»!
Но я отвлёкся…
Однажды мы выехали на трёх машинах на пикник. Загрузились и поехали… Приехали в какой-то дальний лес, моя подружка выскочила из легковушки заохала, заахала, задышала…
- Ах, как тут хорошо! Ах, как тут просторно!
Не слушая её, я побежал нюхать разные травки и цветочки. Забежал за деревья и тут увидел лисичку. Ну конечно я обо всём забыл - друг как молнией меня ударило. И когда я прихватил её несносный запашок, у мен внутри словно цепь какая-то оборвалась и я понял, что что это охотничья страсть…
Одним словом меня охотничий угар охватил. Я кинулся за лисой со всех ног и даже казалось, что вот-вот её прихвачу за рыжую «шубу».
Но она юркнула в один овраг, потом перескочила во второй, потом каким-то густым ельником пошла петлять. Одним словом, через два часа я очнулся и не могу понять где я?
Лиса убежала, солнце за лес садится. Холодно стало, тоскливо. А где наш бивуак я и не помню вовсе…
Побежал в одну сторону, в другую, а тут и сумерки, туман над травой стал подниматься…
Мне стало страшно!
Промучился я всю ночь мотаясь по чащам, умаялся и от огорчения, прилёг под утро уже и задремал – и вдруг слышу – кто то идёт по тайге.
Ну я туда. Какой-то мужик в резиновых сапогах и с ружьём шагает. Я к нему. Он мне и говорит.
- Ну что приятель, заблудился, хозяев потерял? А я ему ответить не могу, меня дрожь после бессонной ночи колотит…
Взял он меня с собой в машину, которая стояла неподалёку, на просёлочной дороге, посадил на переднее сиденье и увёз в город.
А назавтра отдал меня Ему, и стал я у Него жить. Мой новый Хозяин, был брат этого мужика…
Вскоре я понял, что мой Хозяин человек боевой - по лесам, по тайгам неделями бродит с ружьём. А я ведь романтик. Для меня лучше леса ничего в жизни нет… Так и зажили вместе…
Было одно приключение в начале зимы…
Мой Хозяин, вместе с братцем по первому снегу всегда ходил на Курминский залив, на охоту.
Вот и в тот раз, выступили из города рано утром, ещё по темну. Водохранилище и первый лес, был в километре от пригорода, где мы жили…
Кстати, мой новый Хозяин, держал меня как аскета, в кладовке, во дворе дома и я успел подготовиться к морозам, потому что условия были спартанские, не то что у той юной девушки, где я жил в душной квартире…
Но я продолжу…
Только мы подошли к заливу, который по берегам уже покрылся тонким прозрачным льдом, как мой Хозяин решил по этому льду зайти подальше от берега.
Идёт осторожно, охает и ахает, прозрачностью воды подо льдом восхищается и вдруг лёд как ухнет, и провалился под ним.
Хозяин крякнул, охнул и загребая ружьём как веслом, лёд перед собой грудью ломает и упорно идёт к берегу…
А было холодно, градусов эдак двадцать, минус!
Я, спервоначалу думал, что Он балуется и давай по берегу бегать и шуметь, а Он на меня рявкнул: - Заткнись дурак! – а как на берег вылез, почему-то стал бегать, а братец евонный, в это время костёр разводил…
Только потом, я понял, что Он боялся замерзнуть до смерти!
Тогда Хозяин переоделся в запасные штаны братовы, портянки выжал, у костра просушил, чаю горячего попил и как ни в чём не бывало, отправился с братцем дальше.
Пришли мы в Курму, уже под вечер…
Там, стояли на мысу, на берегу широкого залива, несколько домиков и в один из них мы внедрились. Рядом ночевали, какие-то мужики деревенские, которые наутро ушли назад, в свою деревню…
А мы, рано утром, с Хозяином, который одел белый маскхалат, пошли в долину Олы, где пересекли запашистый ещё, лосиный след.
Я конечно, тогда был ещё «чайником», засуетился и полез в высокий кочкарник. Ноги посбивал, пока пытался след выправить и умаялся сильно. Хозяин целый день за мной проходил, и один раз мы этого чёрного, гривастого, горбоносого лося даже видели.
Но и он нас заметил, да так припустил в вершину большого распадка, что мы запарились его догонять. Наконец Хозяин повернул в сторону зимовья и меня свистнул. Я честно сказать, даже рад был этому – так с непривычки набегался по болотным, высоким кочкам…
Пришли в зимовье, Хозяин в зимовье скоро стал кашу варить, слышу сладкие аппетитные ароматы из избушки доносятся. Ну думаю, скоро будем харчится…
Луна, к тому времени взошла, снег кругом белый, белый и морозик прибавляет…
Вдруг слышу, где-то за мысом, вроде как санные полозья по снегу скрипят. Потом вдруг появляется вдалеке лошадка в санях и какие-то мужики в белых полушубках сидят в них. Я конечно зашумел, и Хозяин на шум вышел…
Подъехали Мужики, а оказалось, что это целая карательная экспедиция! Мужики-то в полушубках, да с пистолетами на поясных ремнях и в шапках заиндевелых…
Хозяин пригласил их в избушку, а я слушаю…
Долго там какие-то разговоры были. Потом вышли мужики эти, несут Хозяйское и братово ружьё, бросают их в сани и говорят Хозяину: - За ружьями придёте в охот надзор…
Вижу Хозяин сердитый, но молчит, а возница который мужиков привёз, в сторонке, перед Ним, как бы оправдывается, говорит: - Пришли к нам на кордон мужики, которые здесь ночевали, и заложили вас. А эти, меня заставили, их сюда везти…
Хозяин молчит и только головой кивает, а как уехали мужики в санях, говорит братцу: - У нас с тобой документы в порядке, только путёвки в эти места нет. Вот они и придрались, оружие забрали, чтобы мы их охоте не помешали… Вздыхает, лицо ладонями трёт: – Ну мы как-нибудь с ними сочтёмся… Одного мужика я знаю… Он в тюрьме несколько месяцев отсидел, за то, что какого-то охотника, нечаянно застрелил из пистолета, когда по убегающему «браконьеру» стрелял, в его ГАЗик. Говорит, хотел в колёса, а попал прямо в голову…
У хозяина, в это время, глаза недобро заблестели и я, в этот вечер, старался ему на глаза не попадаться…
Назавтра, мы не солоно хлебавши, с утра домой выступили, а хозяин идёт и ворчит: - В следующий раз буду ружьё под корягу прятать, а охотится не брошу…

…Однако, вскоре мой Хозяин собрался в дальние края и меня с собой прихватил. Правда сам решил лететь самолётом, а меня попутной машиной отправил. Я конечно не роптал, потому что не мог уже без него прожить и нескольких дней и потому, подчинялся как Богу, чуть не молился на него… Характер у меня привязчивый…
Он меня с рук на руки сдал какому-то мужику с редкой рыжей бородкой и хитрыми глазами. Тот помог мне взобраться в кузов, под самый верх брезентового тента, устроив некое подобие тёплого гнезда на груде вещей и багажа для сейсмостанций на БАМе.
Мороз был нешуточный и мы доехали до посёлка Ангаракан за пять дней, по пути объехав весь Байкал, с южной его стороны…
Дорога шла горами, через дремучую тайгу. И лёжа у себя наверху, я иногда чуял диких зверей, которых там, в этом лесу было не меряно…
Хотя сторона была южная, но мороз был изрядный, да и трясло не слабо. Однако я всё выдержал и в итоге, через пять дней «высадился» в посёлке, в вершине Малой Ангары, на базе сейсмологов.
Только я спрыгнул с самого верха кузова, как на меня налетел какой-то Шурик, местный хулиган и драчун. У меня голова ещё кругом идёт, а он этим и воспользовался…
Хорошо, Хозяин подоспел на выручку. Вдвоём мы отогнали Шурика и я водворился на базе.
Но как только увидел своего любезного Хозяина, так с души ком свалился. Ведь я хотел, если что, пуститься его разыскивать. Он ведь меня никогда не бросит…
А так, место там ничего. Горы кругом, тайга северная, глухая и снегу под два метра. Люди ходят в туалет по какому-то тоннелю снежному, сверху для меня виден только кусок синего неба…
Хозяину там спервоначалу не понравилось. Он ведь привык сам собой распоряжаться и не от кого не зависеть. А тут соработники, да ещё и начальник отряда не самые лучшие.
В него правда сразу жена этого начальника втюрилась. И ведь в него нельзя не влюбиться: мрачный, немногословный, гордый, но как только улыбнётся, так сразу словно солнце в дождливый день засветится. Есть такие люди, которые всем девушкам нравятся. Тут какой-то секрет скрыт, который я никак разгадать не могу…
Я его не ревную.
Но я отвлекся с этими девушками…
Он ведь для меня, как старый вожак — что скажет, то я и сделаю. Одним словом и моя жизнь стала в колею входить постепенно. А эта молодая женщина и меня стала подкармливать , стараясь Хозяину понравится. Я конечно скромничал. А она: - Фома, Фомушка, Красавец! Заласкала совсем…
И тут мой Хозяин устроил скандал…
Там был такой рыжий молодой наглец, из деревенских, да ранний. В армии он был сержантом при кухне. Вот и привык верховодить перед молодыми, голодными салагами. И тут он тоже попробовал к моему Хозяину, как на кухне, с подленькими насмешечками подъехать. А Хозяин, как я уже рассказывал, иногда бывает крут. А тут ещё по детям заскучал, которых с жёнкой в городе оставил…
И как-то вечером, слышу шум в балке – это так называется деревянный домик, на Севере. Потом вдруг выходит Хозяин, полураздетый, дышит напряжённо и сам с собою разговаривает: - Я вам, мать вашу так, покажу, как надо себя вежливо вести!..
Назавтра я узнал, что Он челюсть этому бывшему начальнику кухни, своротил…
Шуму, конечно было много, зато рыжий притих и остальные стали уважительно на Него смотреть. Силу и люди уважают…
Вскоре нас, по просьбе Хозяина, на вертолёте перекинули в вершину горной реки Кавокты. Там стоит домик, в котором живут и работают двое сейсмологов. Места дремучие, высокогорные, и туда «только вертолётом можно долететь». Была в те времена такая песня…
Предыдущие вылетели, потому что напарник Игоря, того парня, которого мы сменили, замёрз по пути на базу, когда ночью выходил через тайгу.
Они там с этим Игорем из-за бражки смертельно поругались, что часто бывает, когда люди живут вдвоём, вдалеке от поселений…
Хозяин говорит о таких случаях – это сенсорная депривация – но я таких слов не понимаю…
Прилетели мы туда утром, и был ещё небольшой снег.
Хозяин меня вытолкнул на снег, потому что я забоялся - всё было новое и страшное.
К тому же «вертушка», движки не выключила и винт над головой со страшным звуком рубил воздух!
Когда он меня, упирающегося скинул, я упал на снег и от неожиданности пополз и только тогда, когда отполз подальше, вскочил на ноги и отбежал на бугор и там сидел и смотрел, как Хозяин с Нестором, своим будущим напарником выгружали снаряжение и продукты…
Вертолёт разгрузился, забрал Игоря и начальника отряда, странно задрав хвост поднялся метров на двадцать и полетел вниз, вдоль речки, постепенно уменьшаясь в размерах…
И мы остались одни…
Вечером, над долиной взошла луна и противоположный склон был виден до мельчайших подробностей - так прозрачен и чист был горный воздух. В избушке зажгли керосинку и окно, полузасыпанное глубоким снегом, осветилось приятным желтоватым светом…
На чёрном небе высыпали звёзды и посередине небосвода пролёг Млечный Путь. Мне было непривычно и немного страшновато от невероятной тишины, водворившейся в заснеженной долине. Но я сквозь стены избушки слышал разные звуки и иногда голос Хозяина и мне делалось спокойнее…
Так мы и жили!
Хозяин с Нестором в избушке, а я в продуктовой палатке…
Мне так ещё удобнее было: я всё видел и слышал прекрасно, да и продукты под боком. Всё - таки греет, если знаешь, что продуктов достаточно на зиму. Потом ещё, вертолёт раз в месяц прилетал, завозил новые съестные припасы и забирал сейсмограммы…
Хозяин, после неприятностей на Базе, отошёл, повеселел, да и ко мне ласковей стал относится. Однажды, они с Нестором, даже баню себе устроили и Хозяин в валенках и в ватнике на голое тело мелькал между баней и домиком. Я даже слышал, как он парился в баньке полотенцем - веников не было. Хлеща себя по спине и по бокам, он выкрикивал: - Ну, такой благодати и на «материке» не бывает!
Вечером, он чистый и раскрасневшийся, вышел подышать из домика и так ласково меня погладил, что я разомлел и сердце моё, может быть в первый раз здесь, на БАМе, наполнилось нежностью и преданностью к нему.
Когда Он вернулся в избушку, то я обошёл домик с тыльной стороны по снегу, высота которого, доходила до половины окна и долго наблюдал, как Хозяин писал письмо, при свете большой электрической лампочки, от работающего, в честь бани, электрогенератора…
Лицо у него снова было грустным и я понял, что он сильно скучает по дому и по детям…
Прошло время и нас с Хозяином перебросили на Горячий источник, на Муякан, - это через Муйский перевал, по другую его сторону от поселка, где база стояла. Там, на сейсмостанции тоже недавно было ЧП и потому, первое время мы поселились там одни – людей не хватало…
За неделю до того, как мы туда переехали, «молодые», которые работали до нас, по пьяной лавочке передрались и даже стреляли в потолок…
Нас, как всегда в аварийной ситуации, призвали на замену…
Первые дни была просто благодать. Мы впервые искупались в радоновом источнике и Хозяин каждый раз, возвращаясь в избушку, которая стояла неподалёку от источников, повторял вслух, что это Божья благодать жить здесь независимо, а потому и свободно.
И потом после купания в источнике, Хозяин летел в избушку, словно на крыльях, едва касаясь сильными ногами земли…
Я его сопровождал, каждый раз, по пути осматривая и делая метки на «приусадебном хозяйстве», за что Хозяин прозвал меня Завхозом. Я конечно был польщён. Но будучи скромным, не брал сильно в голову, помня как быстро может переменится евонное настроение .
Вскоре, с Базы приехал Толя Филюшкин, напарник Хозяина. Это был тот хитроватый, лукавый мужичок, с которым я добирался до Базы из города, на грузовике.
Он звал меня, почему то Фоминым, но я не обижался, так как этот Толя, был мужик неплохой, да и побаивался моего Хозяина после той драки на Базе и после сломанной челюсти бывшего кухонного работника.
Филюшкин, иногда, чтобы переломить моё к нему равнодушное отношение, подкармливал меня полу копчёной колбасой, но я не очень перед ним расшаркивался, и он это понимал...
Если честно, то кроме Хозяина там и уважать то некого было - народ какой-то мелкий подобрался…
Так мы и зажили...
Хозяин, как только потеплело немного, стал делать зарядку на улице и с каждым днём становился всё спокойнее и веселее…
Ну а для меня вообще началась лафа.
На Кавокте, я был ограничен пространством между продуктовой палаткой и домиком, а здесь, мог убегать в любую сторону на километры…
Был уже синий промороженный май, весенний наст затвердел и ходить по нему, всё равно, что по асфальту бегать…
Иногда, мы заглядывали с Хозяином в посёлок, в продуктовый магазин и там, я познакомился с разными людьми. Хозяин, вообще-то общительный мужик и потому, там в посёлке, у него завелось много приятелей и даже приятельниц. Хотя, я этого не одобряю...
Зная способность Хозяина нравиться, когда новые его подружки пытались меня погладить, я совсем не реагировал, им казалось, что я грубый и потому, они меня оставляли в покое…
Поздней весной мы с Хозяином, нередко, в свободные от дежурства дни, ходили в тайгу и иногда с ночёвками…
Это конечно был полный кайф…
Расскажу об одном походе…
…Проснулись в тот день рано.
Я услышал, как Хозяин вылез из своего спальника, оделся, растопил печку и поставив еду на печь разогреваться, начал собираться: осмотрел ружьё, патроны, вынул из кладовки консервы и булку хлеба, отрезал полу копчёной колбасы, взял несколько луковиц, чай, сахар – ну в общем всё, что берут с собой в лес, когда идут на несколько дней.
Потом я слышал снаружи, через рассохшиеся бревенчатые стены, как звенела ложка, задевая за края алюминиевой чашки. Потом двери отворились и Хозяин вынес мне, часть ещё тёплого супа и большую горбушку хлеба.
Ночь была хоть и весенняя, но ясная и холодная, поэтому я проголодался и с удовольствием съел всё и даже чашку вылизал.
Наконец, я увидел через окошко избушки, что Хозяин погасил керосиновую лампу и вышел на улицу уже одетый в походный ватник, с понягой на плечах и с ружьём, торчащим вверх стволами над его головой.
Я дал Ему понять, что очень рад предстоящему походу, на что Он улыбаясь, как всегда сдержанно ответил: - Ну, ну, не балуй – ласково так, отпихнул меня ногой и мы двинулись, ещё в полной темноте по тропинке, вправо от домика. Я понял по направлению, что мы идём в вершину Муякана…
Когда поднялись на сопку, начало светать, и Хозяин решил по верхней тропе, обрезать речной изгиб, и поскорее выйти в глухую тайгу, которая начиналась за ручьём впадающим в Муякан с левого борта. Я мотался по кустам высматривая вынюхивая следы, а когда вышли на стрелку - место впадения ручья в реку, насторожился.
Чуть справа от тропы, пахнуло незнакомым, страшноватым запахом, и в лучах яркого восходящего солнца, я рассмотрел большие, почти круглые следы , тяжело отпечатавшиеся на остатках талого, подмёрзшего за ночь снега.
Хозяин их не видел, потому что шёл по тропе вдоль реки…
Я конечно суетиться не стал, но поглядывал по сторонам, в оба…
Когда солнце поднялось повыше и потеплело, Хозяин, остановился под большим кедром, с толстым слоем мягкой хвои у корней.
По временам, Он, любуясь тёмно-синим небом над северным, заснежено-белым склоном на противоположной стороне горной долины, развёл костёр из сухих кедровых веток, поставил кипятить чай в котелке, прилёг рядом и стал жарить полу копчёную, ароматную колбаску над огнём.
От запаха у меня потекли слюнки и Хозяин, будучи в хорошем настроении, оделил меня несколькими пластиками колбаски. Я проглотил её в момент, а потом, делая вид что я наелся, прилёг неподалёку и задремал, чувствуя, как утренний бриз протягивает вдоль реки, с заснеженного верха, в прогреваемый весенним солнцем, широкий низ долины…
Река шумела в нескольких шагах от нас перескакивая в быстром течении через камни, торчавшие со дна, а золотое солнышко светило во всю мочь…
Я незаметно задремал, и спохватился, когда Хозяин уже одел на плечи понягу и ткнул меня прикладом: - Фома! Мы вроде как на охоту идём?
Я был смущён своей забывчивостью и вскочив, побежал вперёд…
Тут и там через человеческую тропу переходили северные олени и мне казалось, что я могу даже нагнать их в лёжке. Но Хозяин шёл не останавливаясь и я, боясь отстать, каждый раз бросал свежий след на полдороги…
Солнце поднялось высоко, снег на обочине тропы набух, наполнился влагой. Но у промёрзшей за зиму земли, струйки холодного воздуха, чуть шевелили хвою кедрового стланика, местами спускавшегося с каменистого склона, вплотную к реке.
В одном месте, на белом, подтаявшем снегу я увидел и учуял большие следы похожие на собачьи, и мне, вновь вдруг стало страшно. Хозяин шёл рядом и остановившись, долго рассматривал следы, а пройдя чуть дальше увидел большие плоские следы лап с когтями…
- Эге – пробормотал Он - да это же медведь! А волчки видимо за ним ходили… Занятно, занятно!..
Мне от этого смешанного волчье – медвежьего запаха захотелось бежать куда попало, но я сдержался, помня, что Хозяин меня в беде не бросит…
Однако держался я рядом с ним, делая вид, что меня интересуют теперь только местные запахи…
На закате солнца, мы остановились на плоском пятачке берега, поросшем молодым березняком, вперемежку с кустами кедрового стланика.
Хозяин «развьючился», устало повздыхал, насобирал дров для ночного костра, сварил кашу с тушёнкой, а потом, достав рыболовные снасти отошел недалеко и принялся бросать мушке на течение. Река тут скакала на перекате по камням и монотонно шумела, навевая сон…
Я лёг рядом с его пропахшей потом и лесом понягой и задремал, видя во сне убегающих по горному склону северных оленей…
Хозяин вскоре вернулся довольный, хотя, конечно ничего не поймал. Надо честно сказать, что рыбак он был никакой…
Вернувшись к костру, Он развёл огонь и поев остывшей каши, остатки отдал мне, а сам вскипятил чай, прилёг на подстилку и, наблюдая красивый закат, сменившийся синими, лёгкими сумерками, попивал чаёк, глядя пристально в костёр думал о чём то своём…
Напротив нас, на вершине хребта, высилась большая скала, с лицевой стороны, словно обрубленная громадным топором. Посередине этой скалы, висело лёгкое облачко и хозяин любуясь этой картинкой, как бы между прочим произнёс: - Наверно, к утру погода поменяется – и глянул в мою сторону.
Я сделал вид, что сплю…
Уже в полутьме, он перезарядил стволы картечью, устроился поудобней, развёл костёр побольше и завернувшись в полиэтилен, задремал, изредка приподнимая голову и прислушиваясь…
Я тоже чуял запах медведя принесённый потоками холодного воздуха откуда то сверху, по течению воды, но был таким усталым, что не нашёл в себе сил подняться и обследовать берег впереди нас…
После полуночи, поднялся нешуточный ветер. Река заметно громче шумела на перекатах, как всегда бывает перед переменой погоды…
Проснулся Хозяин часа в четыре ночи. Он собрал прогоревший костёр в кучку, раздул высокое пламя, вскипятил и заварил свежего чаю и без аппетита позавтракал, подрагивая от озноба. Потом, ещё в полутьме, собрал всё в поняжный мешок, приторочил его к поняге и отправился в обратный путь…
В полутёмном небе неслись тяжёлые серые клочковатые тучи и ветер свистел в зарослях тальника и шумел стланиковой хвоей…
Я, отдохнув за ночь и чуть размяв ноги, прихватил свежий запах оленей и полез в стланик, через который, стадо оленей прошло на гребень склона, где и залегло.
Только я кинулся там вдогонку за некрупной оленухой, поднявшейся прямо передо мной из лёжки, как снизу, вдруг бухнул выстрел, а за ним и второй. Я развернулся и сломя голову метнулся к Хозяину.
Я понимал, что там что-то нехорошее случилось и бежал изо всех сил…
Позже, я по следам восстановил происшедшее...
Хозяин шёл по тропе и было уже совсем светло. Когда увидел на тропе клочки серой оленьей шерсти, Он заинтересовался, свернул с тропы, поднялся чуть вверх по склону и увидел серо – коричневую шкуру оленя и торчащие из неё во все стороны полу обглоданные кости, с остатками красного, кровянистого мяса. Тут же, неподалёку, не скрывая своего раздражения прохаживался взад – вперёд медведь, который пришёл доедать задавленного им, несколько дней назад, оленя. По насту они иногда это делают.
Хозяин не стал стрелять в медведя и выскочил на чистое место, чтобы обезопасить себя от внезапного нападения.
Но медведь, заметив, что Хозяин в нерешительности отступил, сам решил напасть первым и поднявшись на дыбы пошёл на Хозяина, мотая головой и тряся когтистыми, крупными лапами.
Ну, Хозяин приложился и выстрелил раз, а потом второй…
Раненный картечью медведь, - Хозяин, после ночёвки забыл перезарядиться пулями - перевернулся через спину и напуганный, бросился широкими прыжками, наутёк. А тут и я подоспел и бросился за ним...
Однако, большой медведь летел по тайге как борзая собака и я, заметно отстал от него, хотя и видел мелькание коричневого в зелёном, густом стланике и даже подал Хозяину голос...
Но вдруг, меня пронзил невольный страх и я остановился, подумав:
«А что я буду делать, если медведь заляжет под кустом и скараулив меня, кинется? Он ведь меня, в такой чаще задерёт в одно мгновенье…
Я повернул назад и прибежал к Хозяину, который тоже был взволнован - достал острый охотничий нож, спрятал его за голенище и с ружьём на изготовку, шёл по тропе и осматривал каждый стланиковый куст впереди, опасаясь медвежьей засады…
И от страшного запаха, меня вновь обуял страх!
Я двигался как заторможенный, стараясь не терять Хозяина из виду. На него у меня была стопроцентная надёжа!…
Позже, день распогодился, настроение поднялось, но, когда солнце впервые пробилось сквозь тучи, мы уже подходили к сейсмостанции …

Прошла неделя и после очередного дежурства, пользуясь хорошей весенней погодой, мы пошли в новый поход, но на сей раз уже вниз по течению, в сторону большой реки Муи…
С утра, нас с Хозяином. на «Урале», знакомый водила подбросил километров на пятьдесят вперёд, по долине Муякана и там, где дорожная подсыпка закончилась, мы спрыгнули из кузова и под утренним прохладным солнцем, по не растаявшему ещё ночному насту, пошли вперёд, к стрелке, где сливались Муякан и Муя…
Весна была в самом разгаре, но кругом, особенно в сиверах, лежал белый, белый снег, промерзающий за ночь насквозь и потому, идти было приятно, как по городскому асфальту.
Перейдя по залитому водой льду, крупный левый приток Муякана, мы остановились на высоком обрывистом берегу и пообедали. Во время обеда, я вдруг снизу, от реки, услыхал мерное потрескивание льда под чьими то копытцами и вскочив, стал озираться.
А Хозяин, вглядевшись, вдруг проговорил, успокаивая меня: - Я его вижу. Это косуля – самец, с рожками, переходит через реку. Тебе его камни береговые закрывают, да и нет смысла за ним гнаться. Уж очень он далеко…
Но какой красавец! - прокомментировал Хозяин, а я слыша в его голосе спокойные нотки, снова улёгся под кустик…
До вечера мы отмахали изрядно и свернув круто вправо, перейдя низинную полоску тайги, вышли на берег реки. Это был ещё Муякан, но долина сузилась и над покрытой льдом рекой, протянулись красивые, крутые и высокие, скалистые берега.
Вдруг, с промоины, посередине реки, поднялся белый лебедь, и гортанно крича, мимо нас полетел над рекой куда-то вдаль.
Ишь ты! – воскликнул Хозяин – Одинокий красавец! Наверное подругу свою потерял в перелёте, откуда-нибудь из Англии или Северной Франции. Вот теперь ищет новую любовь, беспокоится. Но где же её здесь найдёшь – он посмотрел вдоль высоких горных гребней вдаль, и вздохнул…
А я подумал: - Ох как я Тебя понимаю!
Пройдя ещё немного, увидели на берегу, деревянный охотничий домик – зимовье, где и заночевали в тепле и в довольстве.
В домике зимой жили охотники, и было всего вдоволь: и крупы и консервов и дров, аккуратно сложенных в поленницу вдоль наружной стены зимовья. Хозяин на ночь запустил меня в домик, покормил кашей с тушенкой и я, как барин, замечательно выспался в тепле и довольстве. Он меня редко так баловал…
Наутро выступили рано и пройдя немного вдоль реки, вдруг увидели, что из большой скалы, чуть выдающейся над заснеженной землёй, бьёт крупный источник хрустально чистой воды, а ниже по реке, видны были среди льда широкие разводы речного течения.
Воды из под земли выливалось очень много и когда я попробовал её пить, то она оказалась тёплой. Хозяин вдруг вгляделся в водную глубину и проговорил удивлённо: – Смотри-ка ты! Там ведь окуни красноперые плавают. Да какие крупные! Оказывается рыба и в тёплой воде приспосабливается жить…
Спустившись ниже по реке мы вышли на большие поляны, с растаявшим уже снегом, разделённые местами сосновыми перелесками…
И тут я вспугнул с земли капалуху - глухарку. Она с квохтаньем, пролетела по прямой метров сто, и уселась на видном месте, на толстую ветку одинокой сосны, стоявшей поодаль от остальных. Я на махах подскочил под сосну и стал звать Хозяина. Он не спешил, прячась за стволами, подкрался метров на пятьдесят, приложился и бахнул из ружья.
Капалуха, как скошенная, бамкнулась на мёрзлую землю и подскочив, я пару раз жамкнул ещё теплую птицу, пахнущую брусникой и волчьей ягодой, которая по весне ароматна и сладка.
Подошёл Хозяин, потрепал меня по шее, похвалил и отрезал от глухарки лапку…
Именно в такие моменты, я ощущаю, что мы с Хозяином как одно целое - почти что родня…
Вечером, у костра, Хозяин выпотрошил и ободрал копалуху и сварил такой знатный супец с мясом, что я ещё долго облизывался, после того, как съел объёмистую грудную косточку с остатками мяса на ней….
Ночь была холодная и Хозяин всё время просыпался и подкладывал в костёр, все новых и новых дров, а под утро, наложив побольше коряг заснул мёртво и его портянки, повешенные на палку сушится, охваченные пламенем сгорели в один момент…
На рассвете, я проснулся от чувства опасности и вглядевшись в пред утреннюю полутьму, заметил мелькание серых теней за зарослями густого ельника.
Я невольно зарычал от страха и злобы и Хозяин проснулся…
Он приподнялся, протёр глаза и сел.
– Ты чего? – спросил Он и я зарычал вновь, глядя туда, где несколько мгновений назад прошли волки. Хозяин заозирался, встал на ноги, долго вглядывался в том направлении, а потом, вдруг всплеснул руками и проговорил – А мои портянки где?
Вынув палку из снега, Он долго рассматривал её, и со вздохом произнёс – Были портянки и сплыли…. А потом, помолчав добавил: - Мне всё равно надо просыпаться и выходить…
Попив чаю, Он из старой мешковины сделал себе портянки, обулся и сдержанно ворча, направился в сторону дома…
Мы пробыли в тайге, в тот раз, четыре дня и вернулись на сейсмостанцию как раз к дежурству…
В начале лета на сейсмостанции появилась моя будущая подружка Рита. Её привёл к нам мальчик – школьник, которому родители запретили держать собаку дома, из за беспокойного характера.
Мой Хозяин согласился взять Риту, и мы стали жить вместе. Рита была небольшого ростика особа, немножко косолапая, но крепко сбитая и шустрая. Если не считать некоторых разногласий во время еды, то Рита была вполне безобидна.
Но иногда, во время еды, она вдруг начинала есть с моей стороны общей чашки. Я конечно в лоб ложкой ей не мог дать, но всячески возражал, иногда используя ненормативную лексику, или даже переходил к грубым формам воздействия. Хозяин, на мой взгляд излишне остро реагировал на наши разногласия и вмешивался.
- Ты что же это Фома, малышей обижаешь? Это, с твоей стороны, проявление невоспитанности, как минимум…
Пытаясь апеллировать к справедливости, я пытался объяснить, что во первых старше, а во вторых вдвое больше, на что Хозяин отвечал, что он и ей поддаст, если нужно, но самосуд устраивать не позволит…
Однако вскоре, Хозяин завёл для Риты отдельную чашку и всё наладилось.
Вскоре к нам на сейсмостанцию приехали геологи из Института в котором работал Хозяин и начались весёлые деньки.
Начальник партии, проводив геологов в поле, вместе с водилой на вездеходе уезжал в посёлок, в магазин, закупал водки и после, устроившись в своей палатке они «квасили» водочку весь день...
Только к ужину выходили покачиваясь, и стараясь не дышать, навстречу другим членам геологической партии. Хозяину это сразу не понравилось, и он, в вежливой форме дал понять, что выпивка в домике сейсмостанции категорически запрещена, а всё остальное - это дело геологов и их ответственность…
Однажды Толя, напарник Хозяина по сейсмостанции, откуда то, от знакомых, принёс месячного щенка лайки, и тот стал жить под крыльцом. Дни стояли жаркие и потому, перед ужином, все собирались около кухонного очага, на улице.
Щенок по кличке Рыжик, всячески домогался моего покровительства и я не возражал, когда он, позволял себе изредка изображать драку. Я конечно, вежливый и люблю детей, и потому делал вид, что Рыжик меня побеждает, валился на землю и щенок начинал трепать меня за шею, которую я ему услужливо подставлял.
Хозяин на эти игры смотрел с интересом и даже посмеивался, чему я был рад, и продолжал игру. Мне хотелось доставить Ему несколько приятных минут…
...Как известно, лето на севере коротко, и вот вскоре, листья на берёзе, под которой был устроен кухонный очаг, пожелтели, геологи, во главе с пьяницей начальником уехали назад, в город и мы вновь остались одни, сами по себе. Толю напарника, забрали на строительство новой сейсмостанции и он прихватил с собой подросшего Рыжика, а мы зажили втроём, в притихшем домике…
Тут, я должен оговориться, что на сейсмостанции, жили ещё кошка Нюська и котёнок Тимоша, существа безобидные, живущие в доме и редко появлявшиеся на улице…
Но как-то солнечным утром, Тимоша, заметив полуоткрытую дверь, вышел на крыльцо, под которым, мы с Ритой прятались, отдыхая от мошкары. Когда котёнок, случайно приблизился к входу в наше убежище, Рита на него гавкнула и из дому, вдруг раздался истерический вопль его мамаши, и к нам под крыльцо, ворвалась разъярённая фурия, - кошка Нюська.
Я уже по моему упоминал, что воспитан хорошо, несмотря на внешнюю неприветливость и потому, не обратил внимания на Тимошу, но эта заполошная Нюся, кидалась на нас с Ритой и мы отругиваясь, беспорядочно отступили в дальний угол, тогда как Нюся, бросалась на нас и норовила поцарапать острыми когтями.
Услышав шум, Хозяин вышел из дома, и разобравшись в происходящем, вдруг весело засмеялся. Нам же с Ритой было не до смеха.
Наконец отсмеявшись, Он приказал Нюсе успокоиться, взял ошеломленного Тимошку на руки и унёс его в дом. За ним, свирепо поваркивая, последовала неистовая Нюся.
Возвратившись, Он осмотрел нас, а меня даже погладил и похвалил: - Хороший Фома! Вежливый пёс и воспитанный! Это он меня псом, иногда называет
Я конечно «растаял» и был благодарен Хозяину, за выручку из неловкой ситуации. А на Нюсю я не обижался. Что взять с ненормальной истерички?…
Так вот, время между незаметно шло...
Однажды, когда мы отдыхали после обеда на крыльце, а Хозяин обрабатывал сейсмограммы внутри дома, из-за поворота дорожки, ведущей к мосту через речку, появился чернявый незнакомец, в безобразно линяющей шубе, с непропорционально длинными усами, за что я его сразу назвал Усачём…
Мы с Ритой встретили незнакомца негостеприимно, и даже пытались его угнать от домика, но он отбрехивался и мне даже показалось, что он хорошо знает и домик и его окрестности. Я хотел учинить трёпку пришельцу и уже сказал ему, всё что о нём думаю, когда из домика вышел Хозяин.
Он заинтересованно глянул на Усача и признав в нём бывшую собаку Толи Филюшкина, оставил на сейсмостанции.
И началась беспорядочная жизнь.
Раньше я чувствовал себя хозяином и отчасти даже Завхозом сейсмостанции, а тут постоянно под ногами крутился этот Усач, и хотя драк между нами пока не было, но напряжение в отношения чувствовалось. Хозяин делал вид, что не замечает этого и призывал меня, иногда в строгой форме, быть вежливым и гостеприимным.
Надо отметить в Хозяине его удивительную демократичность. Он всегда говорил, что нельзя делать другому того, что тебе самому не понравилось бы…
Я долгое время сдерживался…
И вот, как-то рано утром, мы пошли всей компанией на рыбалку, на Муякан и Усач увязался с нами.
Когда Хозяин рыбачил на перекате, неподалеку, на берегу я учуял остатки рябчика и в этот момент, на них вдруг стал претендовать и Усач. Я ему этого не мог простить. Нервы мои сдали и я набросился на Усача, свалил его в реку и стал душить. Дело бы кончилось смертоубийством, но Хозяин сквозь шум падающей воды расслышал тонкое повизгивание обессилевшего Усача и разнял нас…
Я долго ничего не соображал, настолько ярость и жажда крови ударила мне в голову, но потом немного успокоившись, понял, что так даже лучше. И Хозяин не будет сердится и Усач запомнит на будущее, кто в доме хозяин…
Так и получилось. После этой драки Усач стал себя вести вполне прилично и уступал мне не только дорогу, но и место у чашки кормления…
Однако с появлением Усача я осознал, как глубоко и крепко я люблю Хозяина. Усач был в общем «мужик» неплохой, но меня мучила ревность, что всегда свидетельствует о большой привязанности.
И тогда же, я понял, что за Хозяина я готов жизнь отдать, а уж тем более, пожертвовать собой за Его спасение…
Однако Хозяин, почему то не разделял моего энтузиазма и иногда, весь его вид как бы говорил: - Ещё и петух трижды не пропоёт, как ты откажешься от меня…
Меня эта недосказанность приводила в негодование, и я только и ждал момента, чтобы доказать ему мою преданность…
Наступила осень…
По синему небу, солнышко каталось с утра до вечера; по ночам начались заморозки и комары и мошка вымерзли. Паутинки летали в прозрачном воздухе. На кедрах стали вызревать кедровые шишки…
В один из таких дней, мы отправились на несколько часов в сторону Муякана, через горный гребень, на плоскотину, что наверху. Хозяин по прежнему работал на сейсмостанции один и не мог уйти в тайгу с ночёвкой.
Поднявшись на горное плато, заросшее кедровым стлаником, мы попали на «визирку» – узкую просеку, и тут же рядом обнаружили бурундучка, который не успел заскочить в норку и поэтому сидел наверху ветки и верещал от страха. И я, и Рита, и Усач стали на него орать снизу, но подошёл Хозяин, думая, что мы загнали по крайней мере соболя, однако увидев бурундука стал нас стыдить и даже шлёпнул меня по заду приговаривая: - Кажется уже взрослые, а всё бурундуками интересуетесь. Ищите-ка лучше лося или медведя. Вот это будет добыча!
И мы пристыженные побежали дальше...
Буквально через пять минут, Усач вдруг прихватил опасный запах и на махах, полетел вперёд…
Мы с Ритой старались не отставать. Вдруг, впереди в кустах, мелькнуло что-то буро – чёрное и Усач взревев кинулся через кусты, напрямик вдогонку…
Он оказался храбрым малым. Я увидел, как он набросился на медведя и тот испугавшись, кинулся убегать в сторону нашего Хозяина, который остался на тропе.
Медведь и преследовавший его Усач оторвались от нас намного. Рита трусила и не спешила преследовать за медведем, а её страх передался мне…
Когда Усач выгнал медведя на просеку, метрах в тридцати от Хозяина, тот не задумываясь стал стрелять, несмотря на то, что неистовый Усач, вцепился в грудь всплывшего на дыбы медведя и мешал хозяину прицеливаться.
Усач с воем рвал медведя, а тот в свою очередь драл Усача и кусая его громадными клыками, разевая пасть и захватывая почти всю спину своего преследователя.
Стоял жуткий вой и рёв и может быть впервые в жизни я струсил. Мы с Ритой топтались на месте около Хозяина и орали во всю глотку. Но когда Хозяин приказал нам атаковать медведя, Рита не рискнула и на меня напал такой страх, что я даже отбежал чуть в сторону от Хозяина…
Этого, я себе не мог простить всю оставшуюся жизнь. Но и Хозяин проявил нерешительность и вместо того, чтобы подбежать ближе и выстрелить в упор, Он продолжал перезаряжать ружьё и стрелять с одного места…
Наконец Он попал, медведь взревел, отбросил вцепившегося в него Усача и убежал. Усач постанывая от боли, в искусанном теле побежал за ним, а Хозяин укоризненно глянул в мою сторону и перезарядившись в очередной раз, подошёл к месту сражения...
По траве были разбросаны клочки медвежьей и собачьей шерсти и разбрызганы капли крови. Когда хозяин осматривал место побоища я, вдруг услышал в чаще, справа, ещё какой-то непонятный треск…
По кустам, в это время, ломился второй медведь, а у Хозяина уже видимо не осталось зарядов. Он осмотрелся и осторожно пошёл по просеке к дому, озираясь и подгоняя нас…
Раненный медведь, зло и пронзительно завопил, где то в вершине чащевитого распадка, но мы туда естественно не пошли…
Возвращались в домик втроём, невесело. Хозяин иногда останавливался и свистел, но Усач не отзывался…
Не вернулся Усач и ночью…
Назавтра мы вновь сходили на вчерашнее место, и я даже учуял, как мне показалось, медвежий запах в чаще, но Хозяин туда не полез, да и я не рискнул…
В общем, мы не нашли ни раненного медведя, ни пропавшего Усача. Меня жёг стыд, за мою трусость и уже никогда больше, я ничего такого не боялся. Стоило мне вспомнить Хозяйский укоризненный взгляд, как я преображался и мне уже было всё равно…
По возвращению на сейсмостанцию, Хозяин сделал несколько проверочных выстрелов в лист картона и выяснилось, что пули не попали в квадрат метр на метр, с расстояния в двадцать шагов. Хозяин ворчал и говорил, что никогда больше не будет брать в тайгу чужие патроны…
Через время, на сейсмостанции появилась новая собака, которую Хозяин стал называть Волчком. Это был и статями и окрасом, очень похожий на волка, кобель. Я сразу дал ему понять, кто в доме хозяин, но он похоже и не претендовал ни на что…
Вскоре мы уже командой, на пять дней ушли в поход, в сторону Белых Озёр. На дворе была осень и заметно похолодало. Белки в окрестной тайге было много, и хозяин сделал пробный отстрел нескольких штук…
Рита - балованная собачка и любимица Хозяина, когда он сбил первую белку, подскочила к ней первая и схватив в зубы, отбежала чуть в сторонку.
Я, зная что Хозяин самоуправства не одобряет, предусмотрительно отошёл в стороночку. Волчёк, тоже, как выяснилось был собакой воспитанной. А Рита, пала жертвой своего темперамента…
Я видел, что Хозяин рассвирепел, но делает вид, что не сердится. Он подзывал Риту с таким видом, словно хотел её угостить шоколадкой. Но я то, на своей шкуре испытал сладость этой «шоколадки» и поэтому внимательно наблюдал за происходящим.
Рита стояла на краю поляны, положив белку подле себя, а Хозяин, медленно подходил к ней, как то по дуге, всё время сквозь зубы повторяя, якобы ласковым голосом: - Хорошая собачка… Умная… Рита…
Наконец он приблизился к хулиганке и та доверчиво завиляла хвостом, не чувствуя злой фальши в его голосе…
И тут он схватил её. Что тут началось?! Хозяин, заорал на весь лес: - Ты что же, дрянная сучка, хозяина не слушаешь. Я тебе говорил нельзя, а ты решила со мной поиграть!
Тут он прихватил белку правой рукой, держа Риту левой за холку и стал ею бить проказницу по морде, приговаривая: - Это, чтобы наперёд знала, что белок и соболей хватать или драть запрещено…
Рита взвизгивала, убирала морду от ударов, а Хозяин положив белку на землю, вдруг поднял Риту на воздух и уже уходя, швырнул её вверх, чуть давая её телу подкрутку. Она, визжа от страха, сделала несколько воздушных переворотов и хлопнулась на заснеженную землю, вскочила и отбежала в сторону, соображая где она и что с ней…
Хозяин потеряв к ней интерес, положил белку в рюкзак и пошёл дальше, а мы пустились разыскивать следующую…
Когда мы аккуратно облаяли найденную белку с радужно красным, пушистым хвостом , Хозяин не торопясь подошёл, прицелился и выстрелил. Белка упала под дерево, но теперь уже никто из нас не посмел к ней притронутся и Хозяин поднимая пушистого зверька с земли, проворчал: - Ну то-то же. Сейчас вы ведёте себя как воспитанные дети…
Чуть позже, найдя удобное место, рядом с незамерзающим ручейком, Он развёл большой костёр, пообедал колбасой и запил горячим чаем. Рита подошла к нему, виновато клоня голову к земле и демонстрируя полнейшее повиновение. И Хозяин простил её и погладил по спине. Рита сильно обрадовалась и пробежала вокруг костра несколько весёлых кругов…
Я всегда знал, что хозяин строг, но справедлив!
Уже под вечер, мы остановились около металлической вышки, и Хозяин сбросив рюкзак, на землю, взобрался наверх, чтобы обозреть окрестности…
В это время, Волчок подошёл и прилёг рядом с рюкзаком, явно демонстрируя, что право любить Хозяина и охранять его вещи принадлежит и ему…
Это был вызов и я возмутившись, кинулся на нахала и закатил ему такую трёпку, что он на всю жизнь запомнил, что быть приближённым к любимому Хозяину – честь, которую надо заслужить…
Хозяин спустился, внимательно посмотрел на меня, пожалел Волчка, погладил, а ко мне не притронулся. Но думаю, что он хотел показать этим только свою беспристрастность…
Вечером, я долго лежал у себя под крыльцом и думал, что только с появлением других, я наконец понял, что Хозяин для меня – это Бог, которого я беззаветно и привычно уважаю и преклоняюсь, и к которому я привязан и душой и телом.
И действительно – пока мы были одни, просто не возникало вопроса, предлога, обдумать моё к нему отношение. И только, когда появился, вначале Усач, а потом и Волчок, я осознал, что и настоящее и будущее моё, связано с Хозяином, и что я могу быть счастлив и спокоен до той поры, пока мы рядом идём по жизни…
В чём его обаяние? – спрашиваю я себя, и не нахожу ответа.
– Просто он такой! Бывает строгий, но бывает и ласковый, а иногда и сердитый… Но всё это так естественно...
И я понимаю, что он нравится всем, потому что не хочет выделяться, потому что считает меня ровней и другом и ценит меня как послушного, так и строптивого - и это подкупает…

...Осень заканчивалась и на горах уже выпал первый снег. Однажды, к хозяину пришёл его друг – охотник и попросил собак, на пушную охоту. Хозяин, после небольшого раздумья отдал ему и Риту и Волчка, но меня оставил себе – старая дружба — двух новых стоит…
Чуть погодя, Хозяин вдруг погрустнел, и из обрывков разговоров, я понял, что какие-то неприятности случились в его семье...
И вот тогда, случилось несчастье!
Хозяин исчез…
Проснувшись однажды ранним утром, я вдруг почувствовал, - готовится, что-то неприятное. Из дома доносились звуки каких-то сборов и суеты.
Затем вышел Хозяин, долго оглаживал меня вздыхая, потом одел ошейник и посадил на цепь…
Через некоторое время, он вышел на крыльцо с тяжёлым рюкзаком за плечами, простился с Нестором, который жил в домике последнее время и перед тем, как скрыться за большой инструментальной палаткой, остановился и долго смотрел на меня, словно прощаясь.
У меня заныло внутри. Но я посчитал, что он на денёк уезжает на Базу, за перевал и поэтому повилял в ответ хвостом, но внутри у меня всё вдруг окаменело. Хотелось завыть, но ведь я был уже взрослым и поэтому сдержал себя…
Я проводил взглядом фигуру Хозяина до дороги и когда он скрылся за гребнем, лёг и загрустил. Нестор вынес мне еду, но есть не хотелось и я к ней не притронулся…
Прошла ночь и день, я всё больше и больше тосковал и несмотря на уговоры Нестора, к пище не притрагивался…
На следующее утро, Нестор вздыхая снял с меня ошейник думая, что я не ем оттого, что мне нужно побегать.
Однако, почувствовав себя свободным, я перешёл на рысь и по памяти, ориентируясь по приметам, направился вдоль дороги в сторону посёлка Ангаракан, куда мы с хозяином возвращались каждый раз после командировок и где располагалась База института…
К вечеру минуя опасные места, в которых местные хулиганы, пытались меня побить, я пришёл к дверям Базы. У меня было прокушено в этих драках ухо, но я отбился от хулиганов достойно и думаю, что некоторые из них пожалели о своей наглости…
Вдруг двери отворились и из дома Базы, вышел бывший кухонный работник. Увидев меня, он зло заматерился, видимо вспомнив, как Хозяин сломал ему его дрянную челюсть. Он попробовал меня пнуть, но я отскочил и так зарычал, что этот негодяй испугался и скрылся за дверью…
Я пролежал около Базы всю ночь, но утром мне стало ясно, что Хозяина и здесь не было…
Утром я пошёл в сторону продуктового магазина и тут рядом со мной остановилась машина, ГАЗ – 69. Из неё вылез человек, в охотничьей одежде, и ласково приговаривая: - Собачка! Хорошая собачка… подманил меня куском хлеба. Я не ел четверо суток и поэтому аромат хлебной горбушки прельстил меня. И потом, этот человек пах, как мой хозяин – лесом, костром и зимовьем… Я доверчиво потянулся за горбушкой и он немного подсадив меня, подтолкнул в машину - у меня ещё теплилась надежда, что он увезёт меня к Хозяину…
Мы долго ехали, вначале через посёлок, а потом по тайге. Машина качалась на ухабах просёлочной дороги как на волнах. Наконец, газик остановился и я выпрыгнул, на землю…
Передо мной стояла лесная избушка, в которую и вошёл мужик – охотник. Он вынес мне поесть, поставил чашку с водой и я напился…
Потом я лёг и затосковал вновь. Я хотел увидеть Хозяина хотя бы на минутку и сказать ему как я его люблю и как скучаю без него…
На тайгу опустилась холодная ночь и в воздухе запорхали лёгкие снежинки…
Я лежал под навесом зимовья, и вдруг такая тоска меня обуяла, что я не сдерживаясь завыл громко и обречённо.
Через время из зимовья вышел с руганью, мужик и попробовал меня успокоить. Но меня раздирала неизбывная тоска по Хозяину и я выл и выл, пока мужик не вышел вновь, но уже с ружьём и матерясь прицелился в меня…
Я смотрел ему в глаза и если бы мог, то сказал ему: - Ну стреляй, что же ты медлишь?! Этот выстрел, будет прекращением тоски и боли, которая охватывает меня, когда я думал, что может быть потерял своего любимого Хозяина, навсегда!!!

Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
или на страницах журнала “Что есть Истина?»: www.Istina.russian-albion.com
Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion


31. 01. 2006 год. Лондон.








                Медвежья травля.



Было это в Ленинграде, а точнее в Ленинградской области, куда мы с приятелем поехали на электричке, посмотреть медвежью травлю…
За окнами вагона было белым-бело. Снег не только лежал на полях и в лесу, но снег ещё и шёл, начавшись утром, продолжаясь по свету...

Мы с Юрой сидели в вагоне электрички, а у нас под сиденьем, лежала спокойная, восточносибирская лайка Волга, молодая собачка, которую он купил через общество охотников…
В обществе был клуб, который назывался «Клуб любителей восточносибирских лаек», где энтузиасты собирали различный материал о своих собаках, делились опытом выращивания и воспитания и занимались натаской лаек, в том числе по медведю…
В обществе был и специальный егерь, который жил в лесу, километрах в шестидесяти от города и держал в клетке медведя, а в огороженном пространстве и кабана, для притравки собак…
Пока ехали на электричке, Юра мне рассказал, что этого егеря, «ручной» медведь уже один раз крепко помял и тот, после этого случая лежал какое – то время в больнице.
Медведь в тот раз был чем-то раздражён, при кормлении набросился на своего благодетеля и стал его катать по клетке, пока на крики жертвы не подоспел помощник и не отогнал медведя ведром воды, опрокинутым ему на голову.
Медведя этого застрелили, а егерь отлежался и завёл себе нового питомца, медвежонка - медведицу.
Она вскоре выросла и превратилась в добродушное существо, обожающее своего хозяина. Однако, помня предыдущую катастрофу, егерь уже побаивался медведей и потому был осторожен - недаром говорят, что если вы хотите смерти своему недругу, то подарите ему ручного медведя…
… А мне вспомнился мой визит в Кировский лаячий питомник, где смотритель питомника Николай держал годовалую медведицу. Тогда, я подошёл к клетке, долго наблюдал за зверем и это медведице не понравилось.
Не глядя мне в глаза, она крутила головой из стороны в сторону и вдруг, молниеносно просунула когтистую лапу через железные прутья клетки и попыталась меня схватить.
Я опешил от неожиданности и медведица, обозлённая неудачной попыткой причинить мне боль, впервые посмотрел прямо на меня и я, прочитал в её глазах ненависть и злобу…
Меня поразил и напугал этот неспровоцированный всплеск гнева, и качая головой, я рассказал всё это смотрителю, который подошёл к клетке со шваброй, отогнал медведицу в дальний угол и подмёл деревянный пол…

… Сойдя с электрички, мы долго шли по дорожке, укрытой белым свежим снежком, среди искусственных тополиных насаждений, потом свернули в настоящий лес, переправились через тихую тёмную речку по деревянным шатким мосткам и долго кружили по заснеженному лесу в поисках домика егеря…
Наконец, мы натолкнулись на высокую глухую изгородь и обойдя её кругом, вышли на дорогу, на которой, на свежевыпавшем снегу были видны следы множество собачьих и человеческих следов.
Тут, мы услышали совсем неподалёку лай нескольких собак и поняли, что мы недалеко от цели.
Волга шла с нами на поводке и когда мы вышли на дорогу, то она забеспокоилась, натянула поводок, заоглядывалась и потом, опустив голову, переступая с ноги на ногу долго нюхала воздух, …
- Медведя чует – отметил Юра, и я согласно кивнул головой…
Мы прошли по дороге дальше и вскоре увидели перед собой большую поляну, на середине которой росли две сосны и между ними, была натянута толстая проволока, которую я вначале не заметил.
Посередине поляны, между этими деревьями, сидел коричнево – чёрный медведь и вокруг, на приличном расстоянии бегали две лайки, судя по размерам - кобель и сучка.
Лаяли они вяло, словно не веря в опасность хищника, а как они лаяли, так к ним и относилась медведица - она сидела на заду и поглядывала вокруг, не обращая внимания на «ленивых» собачек…
Волга, увидев и учуяв медведя, ощетинилась, стала словно бы выше ростом и начала рваться с поводка, просяще повизгивая и открывая пасть с белыми зубами и острыми клыками…
Толстый, бородатый егерь распоряжался травлей.
- Чья следующая очередь – зычно крикнул он, и из кустов вышел новый хозяин и новая собака…
Это была молодая крупная лайка– кобель.
Спущенный хозяином с поводка, он крутил головой, нюхал воздух и несмело подойдя к медведю несколько раз тявкнул, а когда медведица сделала ему навстречу два шага, загремев цепью, кобель отпрянул, словно впервые понял кто перед ним и оглядываясь, отбежал к хозяину.
Тот тщетно пытался заставить кобеля напасть на медведя, повторяя как заклинание: - Фас! Фас! Возьми его!
Но кобель опасливо оглядывался и явно не понимал, чего от него хочет и ожидает хозяин…
К тому времени, мы отошли подальше в кусты, чтобы не беспокоить Волгу которая, не видя медведя, крутила головой и нюхала воздух, глубоко втягивая его чёрными, влажными ноздрями…
- Запускай следующего – зычно распорядился егерь и на поляну выскочил коричневого цвета кобель, на махах подлетел к медведю и разогнавшись не смог остановиться на снегу, - медведица, сделав короткий выпад навстречу кобелю, ударила его правой лапой и достала. Кобель перевернулся, завизжал упав на снег, а потом вскочил, явно ошарашенный такой быстротой реакции хищника, опустив хвост между ног, отскочил в сторону, и стал лаять зло и яростно…
«Из этого кобеля будет толк» – подумал я и глянул на Юру, который прокомментировал эпизод:
– Ишь как разогнался, будто за овечкой гонится. Теперь получил по боку и будет осторожнее…
Через время бородатый егерь приказал увести кобеля, и на поляну выскочила новая пара…
- Мы следующие – явно волнуясь, заметил Юра…
Новые собаки вели себя достойно. Они довольно близко подступили к медведю, лаяли его с двух сторон и тот, разогреваясь, начал бросаться то на одну, то на другую собаку. Цепь звенела, медведь рассерженно рявкал, собаки непрестанно лаяли, кружились вокруг, но всё – таки близко не подходили…
Наконец наступила очередь Волги.
Когда Юра, дрожащими от волнениями руками отстегнул поводок, собака с места взяла в карьер, выскочила из кустов на поляну и наметом кинулась к зверю.
Тот учуял настоящего противника, приготовился. Но Волга, не добежав до медведя двух шагов стала бросаться из стороны в сторону, потом обежала медведя, сделав круг, и при этом яростно лаяла, скаля белые, длинные, острые клыки.
В какой - то момент, медведь растерявшись не успел повернуться за ней, не среагировал и она молниеносным броском куснула его за зад, вырвав клочок черной шерсти. Медведица рявкнула кинулась за собакой, но та отскочила и атаковала уже с другой стороны.
«Вот это настоящая сибирская лайка - подумал я. - Конечно в лесу, в тайге, редко встречаются такие ровные широкие поляны и там медведь не сидит на цепи, но всё же…»
Волга прыгала как резиновая вокруг медведицы, была от неё на расстоянии не более метра, но быстро реагировала на её выпады и вовремя отскакивала назад или в сторону, опережая на мгновение неповоротливую, засидевшуюся в клетке, медведицу.
Юра с выступившим на щеках румянцем волнения, сам не замечая того, двигался, переступал ногами, повторяя движения своей любимой собачки…
Медведица между тем устала и тяжело дыша села на снег и только ворочала тяжёлой головой, наблюдая за атакующей собакой.
«Вот так они, зверовые лайки и должны работать в тайге – думал я, напряжённо вглядываясь в ловкие движения Волги.
- Посадить зверя, заставить его остановиться на одном месте – вот её охотничья задача. А в это время хозяин - охотник подкрадывается откуда-нибудь из кустов и, прицелившись стреляет по неподвижному, остановленному собакой медведю…»
Наконец егерь хрипло крикнул: - Хозяин! Забери собаку. А то она Машку мою совсем замотала!.. Видимо, так по домашнему звали медведицу.
Юра рысью выскочил из кустов, подбежал к Волге и обхватив её за шею дрожащими руками пристегнул к ошейнику поводок…
… Следующими к медведице выпустили пару крупных, разномастных кобелей. Они с ходу, накинулись на медведицу и начали её крутить, время от времени доставая острыми зубами - то бок, а то и черные кожаные подошвы, укус за которые особенно болезнен.
Медведица, постепенно отступая, непрестанно рявкая, старалась поймать собак, но те ловко уворачивались и расположившись с двух сторон, непрестанно двигаясь, довели медведицу до истерики...
В конце – концов, она прижалась задом к толстому стволу сосны, а кобели, ощетинившись и изредка взлаивая, вытянувшись на пружинистых лапах, остановились на мгновение, словно давая возможность фотографам, запечатлеть этот замечательный момент…
Это была лучшая пара лаек и я искренне позавидовал их хозяину. С такими собаками можно было не опасаясь ходить по любой, самой дикой тайге…
По команде егеря, хозяин этого слаженного «дуэта», едва оттащил собак от зверя и все присутствующие невольно зааплодировали – настолько профессионально работали по медведю эти собаки…

… Вскоре после этого, травля закончилась…
Небо к тому времени вновь нахмурилось, вокруг потемнело и посыпал мелкий, частый снежок.
Толстый, бородатый егерь подошёл к медведице, отстегнул цепь от проволоки, привязал к ошейнику медведицы длинную верёвку, перед этим угостив её за работу кусочком сушёного мяса и кусочком сахара.
Она спокойно дала себя увести - для неё это была уже не первая травля и потому, зверь относился к этому как к работе, за которую причиталось поощрение…
Снежок тихо падал наполняя воздух порхающими снежинками, а вокруг всё вдруг помрачнело, устало застыло в дремотной, зимней неподвижности…
И тут, я увидел, рассмотрел, распознал душевным чувством трагическую, почти эпическую картину — процессию из старинной русской жизни, движущуюся мимо нас по дороге...
Впереди шёл бородатый егерь, неся на плече цепь, замкнутую на ошейнике медведицы.
За ним на расстоянии нескольких метров брела его усталая «питомица», переваливаясь с боку на бок и загребая когтистыми лапами снег назад и немного внутрь…
А сзади, держа натянутую верёвку, тоже закреплённую за ошейник, шёл помощник егеря…
Это шествие продолжалось долго, в полном напряжённом молчании и я подумал, что вот так же, ещё только каких-нибудь лет двести назад, по Руси ходили умельцы с дрессированными медведями, переходя из деревню в деревню, из города в город…
Там и тогда ручные медведи были частью русской жизни, а сегодня эта процессия воспринималась как некая экзотика, случайно подсмотренная любопытным литератором…
… Мне вспомнилась книжка в которой рассказывалось о медвежьих травлях в Москве, ещё в девятнадцатом веке…
Существовал тогда специально построенный цирк, держали много пойманных и выращенных в неволе медведей.
Были и собаки, специально выведенные в России.
Породу эту называли меделянками или медвежьими собаками…
При большом стечении народа, этих медвежатниц, на специально сделанной арене, травили на медведей и были такие собаки, которые парой, вцепившись в уши медведя, растягивали его на арене, под крики и вой возбуждённой толпы зрителей…
У меделян была такая хватка, что их отрывали от побеждённых медведей с помощью деревянных клиньев или разливали холодной водой…
На травлях этих, были нередки случаи, когда медведи убивали нерасторопных собак, хотя эти кровавые происшествия, только подогревали интерес публики…
Сейчас, конечно, ничего подобного увидеть нельзя, но сегодняшняя медвежья травля, тоже запомнилась мне надолго…
Чуть позже, мы подошли к домику егеря, посмотрели на клетку медведицы и услышали, как она в ожидании кормёжки раздражённо порыкивала внутри своего «логова».
Подошедший к ним бородатый егерь, похвалил Волгу, и стал рассказывать, что вырастил медведицу с возраста двух месяцев, и что она к нему сильно привыкла…
- Я ж её, ещё совсем маленькую, молоком из бутылочки выкармливал. Я для неё и отец и мать, а теперь уже и как доминантный самец. Она меня побаивается и уважает. Это медведица стала для меня как большая собака – засмеялся он хрипло…
- Прошлое лето у неё первая «течка» началась. А где я ей самца найду? –
вздохнул он.
– Вот она и мучилась. Есть перестала, и даже по ночам не переставая, ревела… Я уже к ней в это время боялся в клетку заходить…

…Пока мы разговаривали с егерем, погода вновь переменилась и на синем небе, проявившемся вдруг среди серой дымки, появилось яркое солнце.
Мы попрощались с егерем, и пошли назад на станцию. Волга весело бежала рядом с Юрой, а он, на ходу оглаживал её по роскошной длинной и блестящей шерсти, явно гордясь своей любимой собакой...
А мне, вновь вспомнилась сибирская, осенняя тайга, раннее утро, холодный туман поднимающийся со дна широкой лесистой пади, пригорок, заросший багульником, дерево стоящее на пологом склоне и подле дерева лайка медвежатница, со вздыбившейся шерстью на загривке, с туго завернутым на спину, калачом пушистого хвоста.
А буквально в метре от собаки, напряжённо вытянувшейся всем телом, стоял некрупный медведишко, тоже с вздыбленной шерстью и тоже в напряжённой позе ожидания нападения собаки.
Лайка, при приближении человека, которого она услышала уже давно, лаяла злобно и басисто.
А медведь уже утомлённый борьбой с прилипчивой собакой, изредка мотая головой рявкал, стараясь не двигаться с места. Стоило ему пошевелиться и собака тут же бросалась в атаку и изловчившись кусала мишку за голые кожаные подошвы лап, оставляя на них кровавые ссадины…
«Вот так в реальности, собаки – медвежатницы держат медведя до прихода хозяина» – думал я, с симпатией поглядывая на Волгу. И про себя решил, что тоже буду заводить восточносибирскую лайку, и конечно попытаюсь натаскать её на медведя…




Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
или на страницах журнала “Что есть Истина?»: www.Istina.russian-albion.com
Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion



2001 год. Лондон. Владимир Кабаков








                Уголек



Уголёк появился на сейсмостанции неожиданно.
Я возвращался в нашу избушку после утреннего купания в радоновом источнике, и любовался восходом солнца. Вдруг, мои собаки Пестря и Рика перешли на рысь и исчезли в кустах, за домом.
Вскоре, оттуда донеслись какая – то возня и тявканье Рики.
Уже войдя в дом, я услышал это тявканье и вышел посмотреть – что случилось.
За домом, шагах в тридцати под кустами, если можно так называть заросли стланика, стояли друг против друга Пестря и незнакомый кобель: чёрный, лобастый, с длинной шерстью, кое – где вылезавшей клочьями со спины.
Увидев меня, пришлая собака завиляла мохнатым хвостом и делала при этом самые приятные жесты: прижимала уши, словно в улыбке скалила зубы.
На меня её приветливость не произвела должного впечатления и я, попытался прогнать приблудного пса, но он по-прежнему сохраняя самый дружественный вид, обращался вежливо только ко мне, а в ответ на воинственно – угрожающие позы Пестри – скалил зубы.
Я отстранился от выполнения своего негостеприимного замысла и Уголёк остался на станции…
Позже, я вспомнил рассказ бывшего напарника по работе о собаке, которую он привёз щенком на нашу станцию «Тоннельная», из Курумкана – тунгусского посёлка на Северном Байкале. А вспомнив догадался, что чёрная приблудная собака – это Уголёк, так звали эту лайку напарника.
Уголёк, как выяснилось позже, жил какое – то время вместе с бригадой лесорубов, за двести километров от нашего домика, в глухой тайге, на берегу Муи, и когда бригада переехала на другое место, Уголька забыли, а может быть и обидели чем – то.
Тогда, отважная собака, преодолев двести километров по тайге, появилась на сейсмостанции, то есть в своём первом и родном БАМовском доме.
Мой напарник, хозяин Уголька, строил новую сейсмостанцию на Белых Озёрах и потому, я жил и работал один…
У меня вместе с Угольком стало три собаки: Пестря, крупный пёс, чёрного с белыми пятнами окраса, с тяжелой, угловатой головой, хвостом, загнутым кольцом за спину, высокими сильными ногами и мрачным взглядом тёмных глаз и Рика – молоденька собачка, не имеющая ещё года отроду, во всём противоположность Пестре – ловкая, хитрая, ласковая.
Она, несмотря на небольшой рост, в обиду себя не давала и имела сильное мускулистое тело, с тяжёлым загривком – у таза с едой, она не один раз схватывалась с грубияном и нелюдимом, Пестрей.
Её карие, лукавые глазки выражали веселье и любознательность, порой переходящую в любопытство не имеющее границ. За это, ей от меня не один раз доставалось, правда, случалось это тогда, когда любопытство уже переходило в нахальство…
Собаки тем не менее жили дружно и весело и как-нибудь, в другом месте я опишу эту жизнь. Но пока рассказ о другом…
Работая на сейсмостанции один за двоих, я успевал делать все, что нам полагалось, однако времени было в обрез, и я прекратил ежедневные прогулки по тайге.
Мне их не хватало, собаки толстели и томились от безделья.
Наконец, у меня в избушке остановились гости – гидрогеологи из института и я, улучив время и погоду, засобирался в тайгу.
Гости остались домовничать, а я, собрав по полкам непонятного происхождения патроны, вовсе не надеясь встретить что-либо существенное на этой прогулке, отправился в тайгу налегке …
Была середина сентября – золотая пора в Северном Забайкалье, - время тёплой и одновременно свежей, без духоты, осени. Мошка и комары, прибитые утренними заморозками, переваливающие уже на минусовую температуру, не мешали дышать, не набивались в нос и в глаза, и поэтому, все прелести тайги были к моим услугам.
Одним словом – это был пир для души, для зрения, для слуха. Лес нарядился в праздничные яркие, жёлто – красно – зелёные одежды, а тишина стояла над горами первобытная…
Идти было не жарко, и я, в охотку, быстрым шагом преодолел знакомый подъём на плоскогорье, по узенькой лесной тропке, вышел на визирку, - узкую лесоустроительную просеку и остановился, уже наверху горы.
Здесь, во всю пекло солнце и вокруг расстилались широкие горизонты, заполненные синеющей вдалеке, по горным отрогам, непроходимой тайгой. Где - то за склоном, на востоке от меня скрывалась шумная, сине – холодная река, а здесь, на неровной плоскотине, кое – где из зарослей тёмно-зелёного стланика торчали коричнево – серые скалы – останцы.
Я замедлил движение, стал глубже дышать, по временам любуясь открывающимися видами широкой речной долины, внизу, под горой.
Визирка, пересекала потайной ключик, струившийся по каменистому ложу отражая солнечный закат, поднималась чуть в гору, и там, делая поворот на девяносто градусов, продолжалась уже на юг.
Собаки, прошлёпав по воде прячущейся во мху, появились у меня на виду и скрылись в стланике, хвойной стеной стоящем по обе стороны просеки…
Я шёл и думал, что работа в одиночку меня устраивает и даже нравится, но всё-таки отсутствие возможности гулять по окрестностям, лишает меня удовольствия и здоровья, одновременно…
Здесь, на высоте, воздух чист и прозрачен, солнце светит ласково и открыто, глаз охватывает зеленеющие пространства на десятки километров вокруг.
Слева, за речной долиной поднимались крутые отроги Северо-Муйского хребта, а за ними, в лёгкой дымке, видны были далёкие, скалистые вершины Муйского хребта.
И я, радуясь сегодняшнему походу, чувствовал себя как никогда сильным и здоровым, спокойным, без ненужной, но обычной в жизни суеты и волнений…
Слева от меня, из стланиковой чащи раздался лай: частое, задорное тявканье Рики, басистый, редко подаваемый голос нелюдима Пестри, размеренный и звонкий лай Уголька...
Я заторопился, продираясь почти наощупь, среди зелено-хвойной, пушисто – пахучей бахромы стланика.
Выйдя на маленькую полянку, покрытую крошевом разбитого песчаника, я увидел раскопанную медведем бурундучью норку, собак, суетящихся под длинной веткой, на вершине которой сидел испуганный, серо-полосатый зверёк.
При моём приближении он тревожно засвистел, собаки всколыхнулись, затолкались под веткой, задрав головы вверх и блестя глазами. В этот момент, бурундучёк молнией мелькнул по стволу, скатился на землю и исчез среди корней.
Возбуждение собак достигло предела. Мешая друг другу, они кинулись вслед зверьку, но промахнулись. Как заправские землекопы, собаки быстро, быстро двигая лапами, закопались в глинисто – каменистую почву, только песок полетел по сторонам…
Я разобравшись в происходящем, пожурил за детское легкомыслие великовозрастных дурачков Уголька и Пестрю. Ведь охота и гоньба бурундуков – это верх падения для уважающей себя охотничьей собаки…
- Ну, хорошо – увещевал я их – этой глупой девчонке Рике можно простить
лай и погоню за бурундучком…
Но вам то, уже не один год отроду!
- Нет, нет Друзья! Стыдно быть такими легкомысленными!..
Уголёк и Пестря, понурившись стояли, слушая выговор. Их возбуждение, вызванное погоней за полосатым зверьком, прошло. Они, презирая себя, отошли от Рики и не скрывая стыда и разочарования, удалились в чащу, а я, посмеиваясь над незадачливыми добытчиками, продолжил путь…
Однако, успел пройти от силы сто шагов, когда, уже издалека, раздался частый злой лай. Вначале, я подумал, что это чужая собака, так далеко это было от меня…
Однако, ни Пестри, ни Рики, ни Уголька не было видно вокруг.
Пока я размышлял, кто бы это мог быть, лай сдвинулся с места и стал приближаться…
Я остановился, привставая на цыпочки, стал смотреть поверх зелени вершин стланика, и мне показалось, что вдалеке мелькает, что-то большое и тёмное.
Мелькание приближалось и метров со ста, уже хорошо был виден чёрный силуэт, бегущий по чаще в мою сторону…
Я взволнованно подумал, что это сохатый, но когда силуэт находился уже метрах в пятидесяти, понял, что это медведь...
Он летел, стлался, над высокими, полутораметровыми ветками стланика, подминая их под себя, как траву…
Тут я засуетился, скинул ружьё с плеча, стал торопливо шарить по карманам, разыскивая патроны с пулями. Потом, не таясь, громко щёлкнув замками, переломил ружьё, бросил в отверстия патронника картонные гильзы заряженные пулями, закрыл стволы и прицелился!
Медведь, на всём скаку вылетел на просеку, метрах в тридцати от меня и я, прицелившись, автоматически нажал на курок!
Сухой треск выстрела обежал окрестности и оттолкнувшись от скал, вернулся эхом, утратившим чёткость реальности…
Медведь всплыл, вздыбился над просекой и повернулся ко мне грудью – он увидел меня!
Тут, из чащи выскочил Уголёк и с захлёбывающимся воплем злобы и гнева, сходу прыгнул на грудь медведя!
Завязалась ожесточённая борьба…
Медведь стоял на задних лапах согнув спину и силился оторвать от себя собаку, отдирая её и клыками, и когтями. Длинная, коричневая шерсть на загривке у зверя двигалась волнами, в такт движению мышц и отливала на закатном солнце, золотыми отблесками…
Уголек, беспрестанно визжа дрался бешено, умудряясь висеть на груди зверя и вместе с тем, драть того зубами и когтями лап. Он был похож на злого чёртика, а медведь сильно напоминал деревенскую толстую бабу, стирающую бельё на стиральной, доске в деревянном корыте.
Тут я очнулся, вскинул ружьё и сразу же его опустил. В стволах остался лишь один заряд и я не хотел рисковать.
В случае второго неудачного выстрела, медведь смог бы кинуться на меня и я не успевал бы перезарядить ружьё!
Я тут же решил, что из левого ствола буду стрелять только в упор, торопясь вынул стреляную гильзу из правого ствола и перезарядившись, вновь приложился, целя в голову медведя…
Я боялся попасть в Уголька и потому наверное промазал и вторым, и третьим выстрелом...
В это время, Пестря и Рика топтались шагах в пятнадцати от медведя, суматошно и испуганно лаяли вздрагивая и прядая ушами, когда яростные вопли Уголька достигали самой высокой ноты…
Я зло крикнул на них, но собаки не сдвинулись вперёд ни на метр.
После третьего выстрела над стволом, искажая прицел, стали подниматься струйки горячего воздуха. В запасе оставалась ещё одна пуля…
Если бы я верил в бога, то перекрестился бы, вкладывая её в ствол…
Вскинув ружьё, помня о том, что после выстрела у меня останется лишь один заряд в левом стволе, я тщательно прицелился в туловище медведя, на уровне верхних лап…
После выстрела, я услышал шлепок, звук попадания пули в тело зверя, но медведь продолжал всё так же месить когтистыми лапами, рыкающего уже только по временам, Уголька.
Струйки горячего воздуха над прицельной планкой искажали силуэты дерущихся медведя и собаки, Наконец зверь оторвал вцепившегося пса, бросил его на землю, развернулся и рявкнув, исчез в чаще…
Казалось, всё закончилось…
Держа ружьё на изготовку, я осторожно подошёл к месту драки. На мху, на песке вокруг валялись клочья черной собачьей и коричневой медвежьей шерсти.
Я рассматривал следы, когда из кустов появился Уголёк!
Подошёл ко мне и сразу лёг на землю.
Я осмотрел его. Отважный пёс тяжело дышал, со стонами выпуская воздух из лёгких. Шерсть его покрывали пласты тягучей медвежьей слюны. Видимо медведь, разевая свою огромную пасть, впихнул туда почти всё туловище собаки и кусая его, заслюнявил собачью спину…
Я погладил Уголька и тот, со стоном лёг на бок облизывая места, на теле, из которых струйками стекала кровь. Из анального отверстия тоже показалась кровь и я с ужасом понял, что пласты пены оставлены медведем кусающим собаку за живот, что зверь повредил ей все внутренние органы: печень, желудок, лёгкие…
В это время, уже далеко в вершине распадка, страшным яростным воплем с визгливыми металлическими нотками, проревел медведь.
Уголек, встрепенувшись, постанывая встал и, не обращая внимания на мои ласковые уговоры остаться, пошатываясь исчез в зарослях стланика, направляясь в сторону убежавшего медведя…
Больше я его никогда не видел!
На этом неприятности для меня не кончились.
Пестря и Рика, держась вместе, отчаянно голосили, испуганно сновали по открытому пространству просеки невдалеке от меня.
А метрах в тридцати, уже с другой стороны просеки, то приближаясь то удаляясь, треща валежником ходил ещё один медведь, невидимый в чаще.
«Да сколько же вас здесь? – в отчаянии подумал я и стал безуспешно травить собак, повторяя как магическую формулу слово: - Ищи! Ищи!..
Сильный драчун Пестря и шустрая Рика, испуганно жались к моим ногам, не желая нападать на второго медведя…
Постояв ещё минут пять, я решил двигаться в сторону дома и осторожно ступая, подгоняя собак впереди себя, стал возвращаться.
… Более часа я шёл, осторожно преодолевая расстояние до тропы, с которой перешёл на визирку.
Напружинившись, чувствуя, как вдруг заболела от напряжения голова, я, озираясь по сторонам пробирался вперёд…
И лишь выйдя на тропу, заторопился, почти побежал вниз к избушке…
У сейсмостанции, неожиданно встретил своего гостя и в ответ на вопрос, как погулял и что видел, криво улыбнувшись ответил, что погулял хорошо и, не вдаваясь в подробности, прошёл в дом.
Почему я промолчал?
Наверное, потому, что по инструкции, мне не полагалось отходить далеко от станции во время дежурства и тем более уходить в тайгу. Второй причиной, было то, что мне совсем нечем было похвастать. Я позорно проиграл эту схватку с медведем!
…Много позже, пытаясь найти причину своих нелепых промахов, я отстрелял пулю по фанерной цели, из той же партии патронов которая была со мной в тот день. И не попал в лист размерами метр на метр, с расстояния в двадцать шагов…
- С такими патронами, можно было и в амбар промазать – ворчал я недовольно. Так обычно шутят неудачливые охотники.
Я ждал Уголька, но он не пришёл ни вечером, ни на завтра утром. Не пришёл больше никогда…
Я клял себя за трусость, корил, что не подбежал вплотную к медведю и не выстрелил в упор. Но дело было сделано и оставалось только сожалеть об упущенной возможности и корить себя за трусость!
… Назавтра, выбрав время, я сходил вновь к месту кровавой схватки, разыскивая Уголька, заставляя собак искать следы раненного медведя.
Но Пестря, наотрез отказался лезть в дебри непроходимого стланика, а Рика и вообще не отходила от меня - «чистила шпоры», как говорят собачники.
Я подозревал тогда и так думаю сейчас, что раненный зверь, всё – таки задрал неистового Уголька и сам умер, забившись в чащу.
Но это лишь мои предположения…
Много позже, я рассказал об этой истории своим знакомым, каждый раз, заново переживая разочарование и обиду…
Для себя я сделал после этого случая определённые выводы: идя в лес даже на полдня, необходимо брать с собой несколько своих, хорошо заряженных и пристрелянных пуль.
Никогда нельзя быть до конца уверенным, что даже в пригородной тайге, не встретишь неожиданного медведя…


Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/glavnaya/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal/ Е-майл: russianalbion@narod



1980 – е. Ленинград. Владимир Кабаков






                Жучок





Первый раз Андрей увидел Жучка, будучи в гостях у Дмитрия Ивановича, бывшего учителя физкультуры, который к тому же был охотником – любителем.
-Ты знаешь – хвастался он, - я тебе сейчас покажу классную собаку, которую мне подарил знакомый охотник, из таёжной деревни.
Он повёл Андрея в сарай и включив там свет, подозвал собаку. Это оказалась, немножко боязливая, чёрная молодая лайка, месяцев шести отроду, небольшая ростиком, но складная и аккуратная.
Разглядев Жучка поближе, Андрей заметил, что от долгого сидения взаперти, у собаки ослабли лапы и передние чуть развернулись наружу…
Пожалев собачку, Андрей попросил у Дмитрия Ивановича разрешения, по временам брать Жучка с собою на охоту, и тот согласился…
Так Жучок стал очередным спутником Андрея, в его лесных походах…
… Однажды, уже по снегу, Андрей решил сходить на дальний водораздел, за деревней Ерши, где он хотел посмотреть косуль, которых по рассказам приятелей там было множество.
Зайдя за Жучком, он отыскал ключ от сарая, спрятанный Дмитрием Ивановичем под крышу, в условленном месте, открыл навесной замок и обрадованный Жучок, выскочил из сарая, сделал несколько радостных кругов вокруг Андрея, а немного успокоившись, позволил новому хозяину взять себя на поводок.
Выйдя за город, Андрей отпустил собаку и двинулся в направлении синеющего вдалеке высокого водораздельного хребта, километрах в пятнадцати впереди…
Преодолев широкую долину речки Каи, охотник вышел на склон пологого холма и пройдя березняки растущие на месте бывших вырубок, углубился в настоящую тайгу, постепенно поднимающуюся к вершине водораздельного хребтика.
В одном месте Жучок, беспокойно засуетился, перешёл на галоп, сделал проверочный круг, а потом, подбежав к крупной сосне, поднял морду и стал ровно и звонко лаять: - Гав, Гав, Гав…
Андрей ускорил шаги и подойдя под дерево, увидел на стволе под самой вершиной жёлтое пятно – это был крупный колонок, загнанный Жучком на дерево. Андрей не торопясь сбросил рюкзак, снял с плеча ружьё и прицелившись, сбил колонка…
Прикрикнув на возбуждённого Жучка, пытающегося завладеть добычей, он поднял зверька рассмотрел его и свернув, положил в рюкзак, похвалив свою собаку за расторопность.
Позже, разбираясь в следах, метрах в двадцати от сосны, на которой сидел колонок, охотник нашёл мертвого полузамерзшего глухаря, которого этот зверёк скрал на земле и вцепившись в шею прокусил её и умертвил птицу, по размерам, превосходящую колонка в несколько раз.
Маленький хищник, как раз лакомился глухарятиной, когда Жучок нашёл его по следу, и загнал на дерево…
Таким образом, одним выстрелом, благодаря смышленой собачке, хозяин добыл и колонка и глухаря…
… В следующий поход, Андрей отправился на Олу, в зимовье, стоящее в устье пади Чащевитой.
Место было удобным, потому что из этого зимовья можно было ходить по окрестностям во все стороны на многие километры, и везде была глухая тайга, полная зверем и замечательными видами, открывающимися на каждом повороте и снизу вверх, и сверху вниз...
Зимовье, срубили неизвестные любители леса, а потом по каким-то причинам перестали в него ходить…
Добираться до него можно было разными путями. Один путь начинался на мысу, выдающемся в водохранилище, в начале Курминского многокилометрового залива и проходил по гребневой зарастающей дороге, а в последней четверти, спускался по правому борту длинной долины.
Второй путь, был немного длиннее, но можно было доплыть до Турбазы на рейсовом судне на воздушной подушке, а оттуда, обогнув вершину Курминского залива, заходить по долине речки Ола.
Напротив того места, где Ола раздваивалась, и приток уходил вправо, в сторону заброшенного посёлка и располагалось зимовье, спрятанное среди зарослей ольхи и молодых ёлок.
Путь от зимовья, в вершину Олы, начинался с перехода через широкое болото, на ближнем берегу которого и стояла избушка.
Андрей, через какое – то время, сделал это зимовье своей базой, и живал в нём подолгу и с большим удовольствием…
В этом таёжном домике он отдыхал от городской суеты и семейных неприятностей, и главное отсыпался в тишине и покое, часто во сне, видя весёлые добрые истории просыпался по утрам с улыбкой…
… Однажды, поздней осенью, он возвращался из вершины Олы, с левого её берега и сильно припозднился.
Он спешил, но тяжёлый рюкзак с камедью давил на плечи и Андрей опаздывал. В те времена, он зарабатывал себе на жизнь, сбором камеди – застывшего в дуплах крупных деревьев лиственничного «сока», который в городе, сдавал на вес, в заготконтору и получал приличные деньги…
…Сумерки сменились полной темнотой, когда запоздавший охотник вышел к берегу последнего болота, за которым на мысу, стояло зимовье.
Но темнота уже наступила такая, что не видно было вытянутой собственной руки.
Жучок, хорошо зная дорогу, убежал вперёд и Андрей, щупая ногой землю, определяя началось ли болото, понял, что даже если он удачно перейдёт болото, найти зимовье ему будет очень трудно - внятной тропы, к избушке через болото, не существовало…
Наконец он решился и сделал первый шаг…
Человек, по внутреннему чутью держал направление, изредка попадая в густой кустарник и стараясь придерживаться взятого направления.
Иногда, охотник зацепившись за невидимые кусты на кочках, ворочаясь как медведь, выбирался из одних кустов, чтобы ввалиться в новые…
Вскоре, под ногами, он почувствовал сухую землю, остановился, не зная, где он находится по отношению к зимовью.
Кругом стояла холодная, напряжённая тьма.
И тут его осенило! Он несколько раз свистнул и через минуту, услышал потрескивание кустов и в его руку ткнулся холодный нос Жучка.
- Ага, милый,- бормотал хозяин, - ты то мне и нужен!
…Держа Жучка за гриву одной рукой, а другой снимая с ружья ремень, этим ремнём, Андрей обвязал шею Жучка, и приговаривая: - Домой! Домой! – осторожно ступая, направился за идущей в темноте, собакой…
Через пять минут, он был у зимовья и наклонившись, отпуская собаку с импровизированного поводка, поцеловал своего питомца в нос…
Если бы не Жучок, то пришлось бы охотнику, ночевать в ста пятидесяти шагах от тёплого и сухого зимовья, на земле, да ещё без дров. А ведь была осень и температура по ночам опускалась до минус пяти…
Жучок со временем вырос в справную собачку среднего роста, чёрной масти, с карими яркими, умными глазами, и хорошим характером – спокойным, дружелюбным, покладистым…
От своих деревенских предков он унаследовал охотничьи повадки, и с ним, в лесу, Андрею было спокойно и приятно…
Как – то в ту же осень, он с Жучком возвращался из Ольского зимовья, домой...
Катера, уже перестали ходить по водохранилищу из-за наступивших морозов и Андрей выбирался из тайги с рюкзаком камеди за плечами, прямиком, минуя залив, по лесной дороге до тракта, а потом по нему, уже до самого дома…
Было часов двенадцать дня и с серого, затянутого тучами неба редкими хлопьями падал холодный снег.
Миновав долину реки Курминки, охотник уже порядочно устал и шел сцепив зубы, как говорят «на терпении».
Поднявшись на крутой склон левого берега долины, он заметно сбавил скорость, и Жучок убежал далеко вперёд…
Проходя по лесной дороге, в густом сосняке, Андрей где-то впереди, услышал сердитый лай Жучка и понял, что собака лает на крупного зверя.
Он со вздохом облегчения скинул рюкзак, оставил его на дороге и быстро, с ружьём наизготовку, зашагал навстречу лаю…
Подойдя ближе, охотник по звуку определил, что Жучок лает кого –то внизу, в широкой овальной промоине, заросшей кустарником и молодыми сосновыми деревьями.
Подкравшись к краю дороги, Андрей через поросший высокой высохшей травой бортик оврага заглянул вниз и увидел чёрного Жучка с вздыбленной на загривке шерстью, а проследив направление, в котором безостановочно лаяла собака, всмотревшись, различил заднюю часть тела крупного секача – кабана, неподвижно стоящего за толстой сосной и наблюдающего за назойливой, но вежливо лающей собачкой.
У Андрея от волнения задрожали руки и чтобы не промахнуться, он приставил стволы ружья к берёзе, растущей на краю дороги, тщательно выцелил зверя в начало лопатки - остальная часть туловища и голова были заслонены сосной, и спустил курок.
После грянувшего выстрела, кабан выскочил из укрытия и подволакивая зад, треща кустами, помчался чащей вниз, в распадок. Жучок галопом бросился за ним!
Андрей разочарованно вздохнул и тут снова услышал лай собаки ещё более яростный и призывный...
- Я его ранил, - рассуждал охотник перезаряжаясь и спускаясь в овраг, на дне которого уже лежал тонкий слой подмёрзшего снега…
Выйдя на следы кабана, летевшего по кустам намётом, он увидел на снегу следы крови, которой чем дальше кабан убегал, тем больше из него выливалось.
- Значит, я ранил его тяжело – бормотал Андрей, по привычке разговаривая сам с собой – и мне надо быть очень осторожным…
Пройдя метров двести, выйдя на перекрёсток, где овраг по которому он шёл, встретился, с перпендикулярно спускающейся к реке, широкой лесной долиной.
Там, он увидел Жучка, возбуждённо перебегающего с места на место и в центре, по радиусу этих перебежек увидел торчащую из кустов клинообразную голову большого кабана.
По двигающимся ушам зверя охотник определил, что тот ещё жив, но передвигаться уже не может – иначе он не стал бы дожидаться охотника здесь, на открытом пространстве.
Андрей разволновался, но тщательно выцелил эту большую чёрную голову, с свирепыми маленькими глазками и выстрелил. Голова ткнулась в снег и замерла.
Жучок вздыбив шерсть осторожно кругами приблизился к кабану и наконец решившись, куснул его за шерстистый зад и отскочил. Кабан лежал по – прежнему, неподвижно… Он был мёртв…
Эту кабанятину, семья Андрея ела несколько месяцев и жена даже зауважала его, как охотника, хвастаясь удачей мужа своим подружкам. Времена были голодные, а кабанчик весил не мене ста килограмм…

Наступила морозная, снежная зима…
Раз в две недели, Андрей собирал рюкзак, заполнял его продуктами, какие ещё можно было купить в опустевших продовольственных магазинах, и отправлялся в лес, в своё любимое зимовье на Оле.
До него, от городского дома Андрея, стоявшего на городской окраине, ходу было не менее сорока километров, и потому, приходил охотник в лесной домик уже в сумерках.
Но даже если он задерживался и наступала ночь, то снег, отражая звездное небо, давал достаточно света чтобы не заблудиться.
И всегда, в этих походах, его сопровождал верный друг- Жучок…
Однажды, уже в декабре, в очередной свой поход за камедью, Андрей, выдя из зимовья поутру, направился в сторону вершины Олы, по левому её берегу.
Выйдя из избушки на рассвете, он перешёл речку в узком месте болотистой долины и по старому «зимнику», пробитому лет пятьдесят назад сразу после войны, направился на восток, в сторону далёкого водораздельного хребта, отделяющего Олу от долины Аланки.
Давным-давно, в этом районе были охотничьи угодья, и кто –то из его знакомых, рассказывал, что в одной из загонных охот на копытных, охотники нашли старую медвежью берлогу.
Сам Андрей, ещё летом, несколько раз встречал здесь следы медведей жирующих на ягодниках смородины, растущих в тенистых сырых болотцах вдоль течения речки, и в малинниках, которые поднимались колючей стеной на месте бывших складов леса, заготовленных пленными японцами сразу после войны
Здесь, по рассказам старожилов, был большой лагерь военнопленных и они рубили лес вдоль берега реки Ангары.
Однако, сейчас была уже глубокая зима с сильными морозами и встретить здесь медведя, кроме может быть медведя-шатуна, было невозможно…
Перейдя незамерзающий ручей, охотник с собакой свернули направо, в широкий пологий распадок и начали подъём на гребень.
Не доходя до вершины таёжного хребтика, идущего параллельно речке, Жучок вдруг заволновался - шерсть у него на загривке поднялась дыбом и он начал бегать быстрыми кругами, что –то вынюхивая и вслушиваясь в звуки, слышные только ему...
Наконец, он, словно увидев крупного зверя, уставился в одну точку, и стал яростно лаять, изредка коротко взглядывая на хозяина, словно хотел ему сказать: – Ты видишь! Он там!..
Андрей смотрел, слушал, но ничего не мог понять, пока вдруг на снежном увале, куда смотрел Жучок, увидел непонятные крупные следы, которые никуда не вели!
У них, просто не было начала, но не было и продолжения?!
Прошло несколько минут, пока Андрей вдруг понял, догадался, что его собака лает на берлогу и что медведь сидит тут, в норе, в двадцати шагах от него и что это его большие следы!..
Шепотом подозвав разгорячившегося Жучка, он примкнул его на поводок и осторожно ступая, оглядываясь поминутно, увёл собаку от берлоги, не забыв сделать на крупной кедринке, большую затесь топором…
Так Андрей с Жучком нашли свою первую берлогу…
К этой берлоге они приехали вместе с опытным медвежатником, добыли зверя и Жучок впервые куснул, уже мёртвого медведя за гачи, несмотря на страшный запах, которым пугал молодую собаку это опасный хищник…
Но это уже другой рассказ!
…Андрей, теперь, почти как профессионал, ходя по тайге, питался и жил «со своего ружья», чем конечно гордился и вызывал зависть у своих знакомых, охотников любителей...
Дружба между человеком и собакой после этого случая укрепилась, и Жучок чувствовал себя почти равноправным членом семьи Андрея, хотя по-прежнему жил в сарае у Дмитрия Ивановича.
Медвежью шкуру, Андрей отдал выделывать ему же, и получил её через две недели чистую, лоснящуюся коричневым блеском, с чёрными, словно пластиковыми когтями на лапах и белой мездрой, проваренной в кислотном растворе…
Взамен, Андрей отдал Дмитрию Ивановичу медвежью желчь, которой тот лечился от каких - то лёгочных недомоганий. Желчь весила всего граммов тридцать, но цена её, на чёрном рынке была буквально на вес золота…

… Незаметно подошла весна. В один из походов, в любимое зимовье, Андрей, проходя вечером по берегу ближнего болота, вспугнул с земли парочку глухарей и решил поутру сходить на ток.
Проснувшись ещё затемно, он долго ворочался на нарах, и, наконец, растопив печку и вскипятив чаю, напился горячего и крепкого ароматного напитка, запер, заманив в избушку Жучка, и пошёл на токовище.
Перейдя болото, Андрей остановился на краю невысокой гривки и долго слушал,- не затэкает ли токующий глухарь – петух?
Тайга насторожённо молчала...
Напрягая слух, Андрей крутил, головой пытаясь уловить знакомые звуки токующего глухаря.
Иногда ему казалось, что он слышит повторяющиеся костяные «трели» поющего петуха, где – то вдалеке, но пройдя чуть вперёд, понимал, что это ветерок шуршал отделившейся от соснового ствола пластинкой коры.
Слух у охотника был острый…
Уже рассвело, когда, пройдя в нетерпении метров триста по краю гривки, Андрей отчётливо услышал тэканье, а вслед – и точение…
Остальное уже было делом техники - Андрей умело подскакал под песню к разгоревшемуся от страсти и азарта петуху, долго наблюдал за ним и наконец выстрелил и добыл его.
Но главное, что охотник увидел рассматривая поющего глухаря, что он перекликается с другими глухарями, токующими на другом берегу Олы, метрах в трёхстах от этой гривки…
Так Андрей неожиданно нашёл большой глухариный ток, который никто из других охотников не знал…
Обиженный Жучок, на всё утро оставленный в зимовье, конечно, обрадовался возвратившемуся хозяину, тотчас забыл обиду, и с хрустом съел глухариные лапки, которыми хозяин поощрил его за спокойное поведение и послушание…
… Лето пробежало незаметно. В Сибири оно продолжается около трёх месяцев и за это время, природа успевает отойти от зимнего «обморока», расцвести, вырастить плоды и порадоваться этим плодам…
В эти, замечательно красивые осенние дни, Андрей успел сходить на Байкал, через прибрежные хребты, вид с которых в обе стороны: и на Байкал и на Ангарское водохранилище, открывается замечательный.
Склоны таёжных хребтов покрыты разноцветьем увядающих трав и лиственных деревьев и горные хребты, окружающие байкальскую котловину, сверкают серебряной белизной на фоне этого многоцветья и глубокого чистого, темно – синего неба.
Воздух наполнен грустными ароматами увядания, а от заснеженных вершин, в прозрачные ранние утра, уже веет холодком.
По дороге на Байкал, ночевали в недавно срубленном зимовье, а когда утром тронулись в дальнейший путь, то Жучок чуть опережая хозяина свернул за поворот лесной дороги, оттуда раздалось хлопанье крыльев и когда Андрей вывернул из – за развесистого куста, то Жучок уже держал в зубах красиво окрашенную серо – оранжевую капалуху-глухарку. Андрей похвалил расторопную собачку и продолжил путь…
Вечером, он остановившись на ночлег на красивой, сухой, поросшей редким сосняком, речной косе, развёл большой костёр и сварил вкусный суп из глухарятины, половину которого, «за заслуги», скормил своей смышлёной собаке…
Утром, Андрей долго спускался с Прибайкальского хребта к берегу озера, постоянно сверяясь с картой и всё-таки пришлось несколько раз брести по речке, потому что берега вздымались со всех сторон непроходимым скалистым ущельем.
Наконец уставший, он вышел к небольшому станционному посёлку на Старо – Байкальской железной дороге и постучался в первую встреченную избу. Открыл незапертую дверь молодой парень и узнав, что Андрей с Жучком пришли через перевал из города, пригласил в дом.
Жучка, пришлось привязать на поводок в коридоре, потому, что поселковые беспривязные собаки, собрались в стаю и хотели разобраться с чужаком, вдруг появившимся на их территории.
Местные собаки – лайки, показались Андрею удивительно чистыми, и он сам себе объяснил это необычайной чистотой и прозрачностью здешнего воздуха и совершенным отсутствием пыли...
Действительно, горный хребет Хамар – Дабан, на противоположной стороне озера, до которого было километров шестьдесят, казался, словно вырезанным из куска скалы с вкраплениями сверкающего хрусталя, и видны были мельчайшие подробности горного рельефа.
На солнце закате, горы, подсвеченные сзади, казались некоей громадной театральной декорацией, а темно-синяя вода, лежала хрустальным монолитом между берегом и стеной гор, с синими снежными тенями, у остроконечных вершин и горных пиков трёхкилометровой высоты, …
Молодой парень встретивший Максима, оказался местным егерем, приехавшим сюда всего несколько лет назад из Европейской части России. Он до сих пор восхищался красотами Байкала, дикой природой вокруг и нашёл в лице Андрея понимающего слушателя.
Сидя за чаем, после ужина, который приготовил хозяин сварив замечательно вкусную похлёбку из тушенки со свежей картошкой, они долго разговаривали. Когда Андрей, перед сном, вышел на крылечко дома, то увидел над головой тёмное небо с широкой серебряной полосой Млечного пути через весь небосвод, обсыпанный мельчайшей звёздной пылью.
А вдали, на той стороне Байкала, громадными силуэтными привидениями прорисовывались далёкие снежные вершины гор Хамар-Дабана…
Рано поутру, держа Жучка на поводке, простившись с гостеприимным егерем, Андрей зашагал на север и проделал весь обратный путь в два дня…

…И снова пришла зима...
В самые морозы, Андрей несколько дней жил в деревне, превратившейся со временем в дачный посёлок, в большой даче своего знакомого, на берегу водохранилища...
А в леса ходил на большой залив с бурятским названием Калей.
Здесь, он набрёл на следы здоровенного кабана – секача и решил заняться им завтра, с утра пораньше...
Выйдя из дома на восходе ало – дымного, морозного солнца, он за два часа прошёл по неглубокому снегу километров восемь, а выйдя на следы секача, подозвал Жучка, стал его науськивать повторяя тревожным шёпотом: - Ищи! Ищи! – и сам пробежал несколько метров по кабаньему следу.
Жучок «завёлся с пол-оборота»!
Он активно взял след и на галопе исчез в лесу, оставляя после себя, на прыжках, ямки следов на снегу. Вскоре неподалёку, на гривке же, раздался его сердитый лай. Андрей зарядил двустволку пулей и крупной картечью и пошёл по следам собаки.
Пройдя метров двести, охотник вышел на открытое место и увидел впереди себя, всего в ста шагах, деловито и размеренно лающего Жучка, а метрах в пятнадцати от него, крупного секача, спокойно разрывающего снег круглым пятаком носа и что – то жующего деловито и неспешно.
Когда кабану надоедал спокойный и размеренный лай собаки, он срываясь с места и как танк, бросался в сторону Жучка, а тот быстро убегал в сторону. После неудачной попытки поймать собаку на клык, кабан возвращался к кормёжке.
А Жучок, вновь принимался лаять, изредка поворачивая голову в сторону Андрея, словно приглашая хозяина к активным действиям. Кабан на человека не обращал внимания и продолжал кормиться…
Переходя с места на место по несколько шагов, Андрей подрагивая от волнения, приблизился к секачу метров на шестьдесят и прицелившись под мерный, успокаивающий лай Жука, выстрелил в широкий и толстый кабаний бок.
Пуля, с треском пробила лопатку и позже, при разделке зверя, Андрей увидел, что она, уже на излёте, попала в край сердца.
Кабан, после выстрела, словно споткнувшись упал на передние ноги, потом вскочил, постоял некоторое время пошатываясь и снова, уже плашмя, упал в пушистый белый снег…
… Дело было сделано...
Сидя вечером в просторном, деревянном доме, на кухне, Андрей жарил кабанятину и кормил самыми аппетитными кусочками мяса, разомлевшего и полусонного, объевшегося героя кабаньей охоты – Жучка.
Мясо почти двухсоткилограммового секача пришлось вывозить из леса на машине…
…Когда Гена, его давний приятель и охотник узнал, что Андрей с Жучком добыли кабана - секача, он загорелся и уговорил поучаствовать Андрея в совместной охоте.
Андрей отговаривал Гену брать с собой его собаку Волчка, злого и быстрого, высоконогого кобеля, но Гена всё – таки настоял на своём.
Когда они, заехав в лес в кабаньи места, найдя свежий след спустили собак с поводка, Волчек намётом полетел впереди Жучка и вскоре собаки скрылись в белом, заснеженном лесу.
… Снег блестел и искрился под низким золотым солнцем и длинные тени подсинивали белые сугробы, и от этого становилось ещё холодней…
Идя по собачьим следам, охотники услышали откуда – то издалека, яростный лай Волчка, а потом и подтявкиванье Жучка.
Затем лай прекратился и Андрей мрачно прокомментировал: - Погнали кабанов…
Друзья ускорились, и постепенно перешли на лёгкую рысь.
Если тренированному Гене это было нетрудно, то для Андрея, такой бег трусцой по пересечённой местности, показался тяжёлым испытанием.
Он бежал потея и отдуваясь, а когда добежали до места, где собаки первый раз стронули кабанов, Андрей перешёл на ходьбу, и постепенно отставая, брёл уже в одиночестве, изредка останавливаясь и слушая - не лают ли собаки…
Часа через полтора первыми появились собаки, а за ними и разочарованный, дымящийся от пота, Гена.
-Они – он показал на собак – не захотели дальше гнать и вернулись…
Андрею хотелось добавить: - А я что говорил? - но он сдержался.
Так, несолоно хлебавши, закончилась эта охота и Андрей сделал вывод, что настоящая охотничья собака, не та, что зла и быстра, а та, что умна и приспособлена к охоте.
Медленный спокойный Жучок, оказался в охоте за кабаном отменной собакой…
Вскоре, однако, Андрей уехал на заработки, и весной от жены в письме узнал, что Дмитрий Иванович неожиданно умер от обострившихся лёгочных проблем, и что Жучка, его жена отдала в деревню, родственникам…
Так неожиданно, он потерял очередную свою собаку, хорошего друга и хорошего охотника…


Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
или на страницах журнала “Что есть Истина?»: www.Istina.russian-albion.com
Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion



4 мая 2006 года. Лондон.Владимир Кабаков.









                Деревенские собаки






Казалось, половина деревни пришла на выгон, за околицу, который одновременно служил и посадочным полем местного аэропорта.
Больше было ребятишек, но пришли и старушки и старики, были даже мужики, пришедшие посмотреть на нового доктора, прилетающего этим самолётом.
… Двукрылый АН- 2, внезапно появившийся со стороны солнца сделал вираж и круто спланировав, сел на зелёное поле, протарахтел мимо зрителей подрагивая крыльями, взревел мотором словно успокаиваясь после долгого перелёта, подрулил к избушке – диспетчерской, окружённой редкими встречающими и остановившись, заглушил мотор.
Пропеллер на мгновение прочертил серебристо – блестящий круг, потом стали различимы лопасти винта, и наконец они замерли неподвижно, напоследок чуть качнувшись в обратную сторону.
Прошло несколько мгновений…
Внутри самолётика что – то тренькнуло и дверь медленно открылась, появился молодой лётчик, в синем костюме с погонами, в белой рубашке и в фуражке с серебряной кокардой; он спрыгнул на землю и быстро пристроил к борту сходни, состоящие из двух ступенек…
Медленно, разминая затёкшие ноги, на землю спускались немного взволнованные полётом и довольные удачным приземлением, пассажиры.
Последним из салона вышел молодой, крепкого сложения мужчина, ведя на железном поводке, двух высоких, тощих собак.
Встречающие, увидев их, невольно ахнули и в толпе зашелестели негромкие реплики удивлённых аборигенов.
Ребятишки таращили глаза и громко смеялись, показывая пальцами на собак и их хозяина; мужики разглядывали приезжего, крякали, недовольно хмурились и обменялись несколькими многозначительными в своей краткости, замечаниями. Один из встречающих, разузнав что – то от первыми вышедших пассажиров, подошёл к молодому человеку, опасливо косясь на незнакомых, непривычного вида, тянущих в разные стороны собак, поздоровался.
Приезжий оказался новым, так долго ожидаемым доктором Владимиром Дмитриевичем Южиным, и мужик взялся помогать ему с вещами…

…Володька Южин был завзятый, страстный охотник и об этом знали все сокурсники в медицинском институте и знакомые – всё свободное от учёбы, а потом и от работы время, он проводил или в лесу, или приготовляясь к лесным походам: заряжал патроны пулями новой, неизвестной конструкции, подгонял лесное обмундирование, ездил в охотничьи магазины и к тому же воспитывал и натаскивал охотничьих собак.
Разговоры с близкими или друзьями рано или поздно сходили на охотничьи темы и, как правило носили на себе отпечаток незаконченности – ведь каждому было что рассказать, было чем поделиться из личного охотничьего опыта. Вместе с тем, Южин был и остался типичным городским жителем, который немножко романтик, немножко утончён и изнежен: он скрывал от всех, что боится темноты в лесу, но ещё больше боится заблудиться и потому, считал за подвиг для себя, одинокую ночёвку летом под открытым небом…
Второй его страстью, органически связанной с увлечением охотой, была любовь к четвероногим друзьям человека – собакам.
Он с детства постоянно возился со щенками непонятных пород и просто с бродячими собаками, а сделавшись взрослым, бесконечно заводил всё новых и новых питомцев: у него уже были и спаниели, и лайки, была одна гончая полукровка по кличке Бим, и как –то, более полугода прожил кобель, непонятно откуда взявшийся на сибирской земле - дратхаар; однако, он как появился незаметно, так и исчез неизвестно куда, оставив лишь смутное воспоминание о своей свирепости и необъятной глупости.
Последней страстью Южина были борзые. Какая – то знакомая, на день рождения Володи, подарила ему щенка с родословной и документами, удостоверяющих породу, подчёркивающих высокое положение пёсика в собачье табели о рангах…
С той поры прошло три года и щенок превратился в высокого, с подведённым животом и вытянутой острой мордой кобеля, по кличке Агат. В пару к нему, Южин прикупил вторую борзую, уже взрослую собаку – Пирата.
Володя сбился с ног выкармливая, прогуливая и натаскивая славную пару и его старания были вознаграждены – его питомцы прошлой осенью, затравили лису, которая впрочем, была чем то больна и потому не смогла убежать; и ещё пару зайцев, чем хозяин несомненно гордился и даже немного хвастал…
Месяца два назад, Южин узнал о открывшейся вакансии, в глухом, таёжном забайкальском краю, где леса непроходимые, но есть участки степи в которых, как он достоверно узнал, водились волки…
Он выхлопотал себе это место и в ожидании переезда томился желанием поскорее перебраться на новое жительство и там, со своими помощниками, потомками великолепных русских борзых бравших волков в одиночку, затравить самому, с помощью Агата и Пирата, эту почётную добычу. И наконец – то оправдать звание охотника – профессионала, что так льстило самолюбию Южина. Ведь волк – это добыча для любого охотника более чем значительная…
Мужикам, почему – то появление этих красавцев с мелковатой, кудрявой шерстью и хвостом – помелом, заметно не понравилось, они всю дорогу в деревню, что – то горячо обсуждали, беспокойно жестикулируя и обмениваясь нецензурными репликами…
Деревня Бутаково, в которой происходили описываемые события, отстояла от крупных населённых пунктов далеко и попасть туда летом, было делом нелёгким, как впрочем, и зимой.
Испокон веков население Бутаково занималось охотой и рыбалкой - этим кормились, на заработанные деньги воспитывали своих детей и организовывали пышные похороны и богатые поминки.
Жители деревни - потомки староверов, вели суровый образ жизни, водку не пили, в официальные посты не ели скоромного и по заветам веры, уважали стариков и почитали родителей.
Охота была и страстью и работой.
Лишь в последнее время, жители Бутаково стали разводить скот на фермах, в основном лошадей на мясо, а лучших, используя в хозяйственных делах, в заготовке и вывозе кедрового ореха и на охоте, для заброски и вывоза охотников с промысла.
Эти люди больше всего ценили возможность погулять, после промысла и до, выпить хмельной браги с артельщиками, а подвыпив похвастать своими успехами на охоте, похвалиться своим Бобкой, Пестриком, Вьюгой, рассказать истории, когда их собака например, в течении двух суток, в начале прошлой зимы держала на отстое огромного, на двадцать пудов быка, лося – рогаля.
Другой вариант рассказов о том, что с ним, то бишь с Бобкой, или Шариком, или Вьюгой, за прошлую зиму добыли до полусотни соболей, не считая по мелочи белок, колонков и горностаев….
Южин вёл собак по улице деревни, а сам широко вдыхал полной грудью свежий, пахнущий дымком и сухим кедровым деревом воздух, возбужденно перебегая взглядом с ладных, просторных, крепко рубленных домов на окрестные холмы, покрытые синеющими вдали кедрачами; пыльная дорога мягко пружинила под ногами и в какой – то момент, он готов был рассмеяться от ожидания счастья здоровой вольной жизни на природе, от будущей дружбы с этими простыми, бородатыми и широколицыми мужиками.
Борзые, заметив деревенских собак, рвались в драку, натягивая поводки, и Южину большого труда стоило их удержать…
Так провожаемые лаем от дома к дому, от двора к двору, они и последовали до ворот деревенской больницы.
В каждом дворе было от двух до шести собак, которые строго следили за неприкосновенностью свих территорий и чужаков встречали лаем – руганью, а то и драли тех, кто позволял с собой это делать…
Южин с Агатом и Пиратом, скрылись за изгородью, но собаки из округи долго не могли успокоиться и обсуждали на своём языке, появление этих странных, тощих и кудрявых щеголей.
Известный деревенский драчун кобель Буська, был где – то в бегах, поэтому шествие прошло без скандала, но драчун скоро объявился, всё разнюхал и возглавив подпевал, исчез за воротами больницы. Через некоторое время со двора, из – за изгороди, донёсся страшный шум и вопли дерущихся собак. Надо заметить, что местные собаки были в основном крупные, подвижные зверовые псы, а Буська и среди них выделялся статями и белоснежными длинными клыками.
Когда Южин выскочил на крыльцо, Буська грыз Агата, свалив его на зелёную, словно стриженую траву, а подпевалы, рвали гачи Пирату; С большим трудом хозяину удалось отбить знаменитых волчатников, с помощью санитарки тёти Паши, которая, зная собачьи повадки, разлила драчунов водой.
Местные хулиганы, во главе с Буськой, достойно удалились со двора в щель под воротами, а потрёпанные борзые долго зализывали раны, повизгивая жаловались хозяину на грубый приём «деревенских».
Южин, немного отдохнув с дороги, переоделся, распаковал вещи и взяв у тети Паши плотницкий инструмент, тщательно заделал все дыры, в ограде и в воротах.
Жильё, для нового доктора отвели здесь же, во флигеле и смущённые Агат с Пиратом, водворились в прихожей, немного стесняясь хозяина…
Наутро, доктор не откладывая начал приём больных – работы было по горло. Доктора ждали и очень радовались, когда поняли, что и специалист, и работник он был хороший…
В начале следующей недели работы Южина в Бутаково, в кабинет ввалился здоровенный старик лет шестидесяти пяти, с окладистой рыжей бородой и в разношенных ичигах сорок шестого размера, не менее.
Он потоптался у порога и потом, слушаясь жеста одетого в белый халат Южина, присел на краешек стула, который под ним жалобно заскрипел.
Окончив записывать предыдущее врачебное дело, Южин поднял глаза на старика и спросил: - Что у вас?..
Старик заёрзал, стул снова скрипнул и Южин, по – своему истолковав замешательство, переспросил: - Так что у вас болит?
Помолчали…
Старик, наконец, начал сбивчиво: - У меня доктор ничего не болит, и всю жизнь, окромя головы с похмелья, ничего не болело…
Вновь наступила пауза и старик, наконец, решившись, приступил к сути дела:
– Мы с мужиками тут потолковали, погуторили и решили тебя просить продать нам твоих собак…
Южин удивлённо вскинул брови, а старик заторопившись, добавил: - Если захочешь, мы тебе взамен своих собак, пару хороших кобелей предоставим…
Доктор заулыбался и спросил: - А на что они вам дедушка?..
Старик же помрачнев - он видимо не любил, когда его называли дедушкой, разъяснил: - А мы из них рукавичек себе на зиму нашьём – и только тут скупо улыбнулся…
Настало время помрачнеть доктору. Он взволнованно вскочил со стула и заходил по комнате: - Но почему вы так говорите? – начал он сбивчиво.
– Они никому не мешают, собак ваших они трогать не будут. Почему вы об этом со мной заговорили? – вдруг покраснев, почти закричал он.
Старик, поднявшись со стула, поспешил отступить к двери и, взявшись за ручку, заключил на прощанье:
– Ты доктор не серчай, обчество меня послало с тобой поболтать. Наши собаки одни на весь район и обчество постановило, чтобы ты своих ублюдков убрал или отправил назад в город.
- А я только предупредить тебя пришёл. Мы тебя все как уважали, так и будем уважать. Но только собачек своих лучше бы убрал…
Старик отворил дверь, осторожно протиснулся в коридор и мягко прикрыл её за собой…
Южин назавтра, не поленился, с утра пораньше сходил в сельсовет и пожаловался на незваного доброхота, требуя защиты.
Председатель сельсовета, мужчина лет пятидесяти, в чёрной перчатке на левой руке - как потом выяснилось, у него вместо кисти, некогда отмороженной на охоте, был протез - успокоил доктора, вежливо пообещал разобраться и даже проводил доктора немного в сторону больницы…
На улице светило яркое солнце, на пустырях, вдоль улицы зеленела мягкая травка. В заболоченной низинке ходили спутанные госпромхозовские кони и повсюду встречались собаки: черные и рыжие, покрупнее и помельче – они лежали у своих ворот, бегали по улице, обнюхивая столбики заборов, метили их, задирая кто левую, кто правую лапы, словно совершая ритуал необременительный, но необходимый…
Только Агат и Пират сидели дома взаперти – тяжело дыша от жары и духоты они просились на улицу, но Южин, вспомнив неловкого, грузного старика, сжав зубы, в сердцах отпихивал от себя скулившего Пирата и поплотнее прикрывал двери…
Но время шло. Доктор стал забывать этот неприятный случай – собаки спокойно бегали во дворе, и никто их не трогал и не думал трогать, так во всяком случае, стало казаться Южину.
… Наступило красивейшее время года – золотая осень. А в здешних местах она была особенно красива!
Небо с каждым днём становилось всё чище и синее, окрестные берёзовые рощи оделись в золотой наряд, на зелёной траве ранним утром заметен был тонкий слой серебристого инея.
Охотники в деревне зашевелились, стали заготавливать продукты и завозить их в дальние зимовья на смирных, раздобревших за лето лошадях.
Южин тоже поглядывал в поля окружающие деревню, замышляя погонять поближе к морозам, вылинявших лисиц и упитанных зайчишек.
Агат и Пират растолстели, если можно так говорить о борзых, на деревенских харчах и просились побегать на волю. Они всё чаще и чаще убегали со двора и Южину, больших трудов стоило загнать их обратно.
Как – то в среду, Южин по обыкновению принимал больных у себя в кабинете, народу было немного и закончив, он пошёл во флигель, собираясь обедать. Собаки по привычке, выскользнули в щель в калитке и отправились за огороды, на луговину, к речке.
Там они гонялись друг за другом и за сусликами, которые, при виде опасности скатывались в норы и собаки оставались ни с чем…
Южину обед варила та же тётя Паша, и когда он вошёл во флигель, на столе уже стоял накрытый чистым полотенцем обед.
Доктор обедая, услышал в открытое окно два негромких выстрела, где- то, как ему показалось, за речкой. Но время было обеденное, народ в деревне двигался, было шумно и эти хлопки как-то прошли мимо его сознания – стреляли здесь нередко и иногда даже во дворах, забивая перед зимой молодых свинок в приусадебном хозяйстве…
Без аппетита, прожёвывая пищу, Южин почитал свежий медицинский журнал, а потом лёг на диван и задремал, увидев во сне город и явственно услышал звон городских трамваев, на поворотах…
Проснувшись, он удивился своему сну, потому что последнее время всё реже и реже вспоминал прежнее городское житьё. Здесь, он в одночасье, по приезду, стал одним из самых уважаемых людей и все ему кланялись, встретив на улице узнавали в лицо.
В местном клубе, самодеятельный хор репетировал два вечера в неделю и у доктора стали налаживаться особенные отношения с милой девушкой, секретарём поссовета Люсей…
Проснувшись, Южин потянулся так, что хрустнули хрящики где – то в груди, надел белый халат со стетоскопом, засунутым в правый верхний карман и пошёл в амбулаторию осматривать единственного стационарного больного…
…Агат и Пират не вернулись ни к вечеру, ни ночью, ни утром следующего дня. Южин обошёл все окрестности, кричал и свистел, спрашивал проходящих и проезжающих, не видели ли они его собак, но все отвечали отрицательно… Поиски были напрасны. Собаки пропали…
Домой вернулся Южин в темноте и не раздеваясь повалился на кровать…
Он плохо спал эту ночь, днём был хмур и раздражителен…
Ему вдруг всё опротивело здесь и он стал задумываться о переводе куда – нибудь в районный городок…
…И вот как – то, на приём к нему пришёл тот самый здоровенный старик по фамилии Алёшин, как уже успел узнать доктор.
Алёшин этот был одним из самых известных охотников в деревне и все говорили, что у него лучшие собаки в округе.
Жил он за речкой, в отдельном доме, совсем как на заимке и его лайки, были высоки на ногах, чёрной с белыми пятнами масти и говорят, что были случаи, когда они ловили косулю на бегу.
Действительно, собаки были не только сильными, но и очень быстрыми…
Старик, как и в прошлый раз, долго топал ногами в сенях протирая ичиги, затем, войдя в комнату, молча мялся и видя невесёлое, осунувшееся лицо Южина, вдруг заулыбался и начал степенно: - Народ говорит, доктор, что у тебя собачки твои чудные пропали?..
Южин сверкнул глазами исподлобья, но сдержался, ответил: - Да, пропали – и с вызовом продолжил – а ты что дед, утешать меня пришёл?!
Алёшин вновь чуть заметно улыбнулся и мягко ответил: - Ты своих собачек доктор не жалей. Мы тут подумали, посовещались и решили тебе за твою работу подарок сделать.
В ответ на недоумённый взгляд доктора, старик, хитро улыбаясь, поманил его пальцем и вышел, пятясь, в сени, а потом и во двор.
Южин, хмуро глядя перед собой, негодуя на себя за податливость, нерешительно пошёл вослед Алёшину.
На дворе, рядом со стариком – охотником привязанные на верёвке, сидели две чёрные, с белыми пятнами на боках лайки, с густой блестящей шерстью, переливающейся под солнцем.
Двигая своими небольшими аккуратными головками с острыми ушками, они весело смотрели на Южина, словно приглашая его поиграть с ними, или хотя бы погладить их чистые, пушистые шубки.
Южин, подойдя к собакам присел на корточки перед ними и невольно заулыбался, - обеими руками стал гладить собак по головам.
А старик, видя это, громко захохотал и хлопнув себя ладонью по бедру сквозь смех проговорил: - Ты доктор, наверное, думал, что мы только обижать человека умеем.
- Нет! Ты с этими собачками, ещё не одного зверя добудешь, помяни моё слово! Собачки молодые, к тебе быстро привыкнут как к хозяину, тем более что ты собачник опытный.
- А они ведь из моего гнезда: что на оленя, что на лося могут работать, а если случится, то и медведя посадят на задницу так, что сможешь его с пятнадцати метров стрелять – будет сидеть как пришитый…
- А если понадобится, они и волчка могут задрать…
- Мои собаки в районе известные – закончил он монолог и вновь весело засмеялся.
А Южин, непритворно улыбаясь гладил собачек и уже бодро поглядывал на кедрачи за рекой…
А старик, через паузу, уже уходя со двора и оставляя собак с Южиным, продолжил: - А если захочешь, я тебя возьму с собой на промысел и научу тебя, как счастливо и весело жить в тайге…
Старик, широко шагая и не оглядываясь скрылся за калиткой, а ошеломлённый
Южин держа верёвки с собаками, перевёл их к своему флигелю и привязал к столбу, и сбегав на кухню принёс им сладкие кусочки сахара.
Увидев его возвращающегося, собаки завиляли хвостами и потом, с хрумканьем стали разгрызать рафинад своими белыми зубами…
Возвращался молодой доктор в приёмный покой с улыбкой на лице, и с лёгким сердцем, думал про себя: «А всё – таки этот Алёшин замечательный старик, профессиональный, настоящий охотник…»

Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
или на страницах журнала “Что есть Истина?»: www.Istina.russian-albion.com
Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion


1970 – е годы. Иркутск. Владимир Кабаков







                Собаки и волки





«Дикая природа живет по своим законам. И это законы выживания»




…Волки шли на охоту…
Отлежавшись днём на окраине мохового болота, на бугре, заросшем молодым сосняком, полные сил, они, уже в сумерках поднялись, долго отряхивались, потягивались, топтались в мягком снегу чувствуя лапами острые краешки подмёрзших уже утренних следов.
Наконец, волчица вышла на опушку долго принюхивалась, осматривалась, а четыре волка стояли позади и тоже нюхали воздух...
Днём, когда ярко светило солнце, сквозь дрёму волчица слышала далеко справа, в болотах, лай собак и два выстрела.
Сейчас, она решила пойти в ту сторону - может быть, после людей что-нибудь осталось. Иногда, после дневных выстрелов, ночью, волки находили остатки от человеческой охоты: большую лосинную голову, ещё незамёрзшую; ноги с ободранными камасами и вывернутые на снег внутренности - было чем перекусить вначале перехода...
Волки выстроились гуськом и размеренной рысью, ровно и точно ступая след в след, тронулись туда, где совсем недавно красное солнце село в холодные тёмные тучи.
Изредка, из строя выходил один из волков, привлеченный кучкой тёмных перьев рассыпанных на снегу, или услышавший выпорхнувшего из под снега, не обсидевшегося, не задремавшего ещё рябчика.
Сумерки пока не стали тьмой и рябчик, сидя на высокой берёзе, испуганно тренькал видя серые тени, неслышно проходящие внизу под деревьями...
След тут удваивался утраивался, чтобы через некоторое время, вновь сойтись в один...
Делалось это инстинктивно…
В стае всегда есть волк, который слышит лучше всех, есть и тот кто видит в темноте лучше и потому неудивительно, что стая имела уши, глаза, обоняние которые принадлежат не только волчице, идущей во главе.
Она по праву главенства только ведёт, направляет собратьев, но каждый член стаи имеет свой характер, свою волю, свои приметы и особенности. Конечно, объединившись легче выживать, но в случае если стая распадётся, по каким- либо причинам, природа даёт шанс каждому волку выжить в одиночку...
Волки дойдя до густого, высокого сосняка свернула направо, пересекли зарастающее молодым березняком болото и вышли на широкую прогалину, раньше бывшую озером, а сегодня, превратившуюся в заросшую трясину, с кочками поросшими клюквой и морошкой...
Кочки, промёрзшие ещё в декабрьские морозы, были засыпаны снегом и ямы между ними заметены недавними метелями...
Волки постояли немного, послушали свистящий в метёлках камыша, студёный ветер, потом повернули налево и пошли по краю болота между редкими, уродливыми сосёнками и торчащими то тут то там, сгнившими изнутри, обломанными стволами берёз.
Стараясь спрятаться от пронзительного ледяного ветра, волчица увела стаю чуть в сторону и пошла кромкой молодого сосняка, подступающего к кочковатому, заметённому снегом открытому пространству...
Здесь, в темноватой чаще, волки натолкнулись на следы двух собак!
Волчица остановилась, рыкнула сквозь сжатые челюсти, шерсть на её загривке поднялась дыбом...
Это был запах извечных врагов волков - собак, зверей прислуживающих человеку...
Пройдя немного по следу, опустив голову и принюхиваясь, она прибавила ходу и за ней послушно тронулись с места галопом, остальные...
Загибая чуть вправо, волки, мелькая серыми тенями между запорошенными снегом елями прошли низинку, держась всё время по краю собачьих следов.
Потом укоротили рысь, а один раз даже остановились перед небольшим спуском к таёжной речке...
Волчица хорошо знала эти места, потому что её первое логово было здесь, неподалёку, на другой стороне речки, в крутом берегу мелкого ручейка.
Там она родила первых своих волчат и выкармливая их охотилась здесь, ловила зайцев и глухарей на гриве - в крупно-ствольном сосновом бору был глухариный ток.
Иногда, мимо её логова проходили люди и она слышала их беспечные голоса, а далеко на дороге - урчали моторами машины и мотоциклы...
Но все это, казалось ей событиями совсем из другой жизни. Ведь с того времени прошло четыре года...
Было тихо… Мороз крепчал…
Начинали трещать - "стрелять" рвущейся от холода корой промерзшие стволы берёз, стоявших на берегу. Речка зимой тоже перемерзала, вода почти исчезала в русле и крутые, обрывистые берега, сдавливали ледяной панцирь остановившейся воды...
Волчица помнила речную стрелку, где эта речка впадала в большую реку - там была дорога и мост....
Раз в году, к этому мосту, размытому весенним половодьем, приезжали люди на большом, урчащем совсем по медвежьи, грузовике, и настилали его вновь...
До ближайшей деревни было километров восемь. Зимой, машины почти не появлялись здесь, а если проходили, то днём. Ночью все люди жили в домах неприятно пахнущих дымом. Это волчица тоже знала...

Прослушав речную долину, волки, развернувшись, по дуге стали обходить речные изгибы и зигзаги, стараясь не отдаляться от собачьих следов...
Через несколько километров они вышли к крупно-ствольному сосняку, в котором собаки, несколько времени назад, облаивали глухарей...

...Глухари сидели на большой, раскидистой сосне и кормились, когда их услышали пробегавшие мимо собаки. Они прискакали сюда, увидели крупных, чёрных птиц и залаяли звонко с подвывом, перебегая с места на место подняв головы, не отводя глаз от глухарей, в прыжке царапали когтями лап сосновую кору...
Птицы, чувствуя себя в безопасности там наверху, крякали и скрипели, сердито поворачивая ало - бровастые головы то вправо, то влево...

... За собаками пришёл человек. Он долго подкрадывался, прячась за толстыми стволами, высматривая беспечных птиц в зелёной хвое...
Вместе с ним пришла третья, молодая собака, которая ещё ничего не понимала в охоте...
Потом человек стрелял - вначале один раз, потом второй. Две птицы упали, а третья, громко хлопоча крыльями сорвалась и улетела, в сторону реки. За ней убежали старшие собаки задирая головы и стараясь не потерять из виду, мелькающую в чаще птицу...
Молодая крутилась у ног хозяина, потом увидев упавших птиц, кинулась к ним, стала мять их, кусая безжизненные уже тушки.
Хозяин, улыбаясь, довольный удачей, гладил собаку повторяя: - Молодец, Молодец! Умница! Будешь рабочей собакой!..
Потом, отогнав молодую лайку, поднял птиц, взвешивая на руке аккуратно сложил крылья, подвернув головы под крыло: одну запихал в маленький рюкзак, а у второй обрезал лапки и кинул прибежавшим взрослым собакам...
Белка - собака с серыми пятнами на белом фоне, с маленькой головкой и остро торчащими ушками, схватила лапку на лету, два раза хрустнула косточками, проглотила и виляя хвостом стала ожидать ещё.
Кучум - крупная чёрная лайка, не спеша пережёвывал и нехотя глотал хозяйский "подарок".
Он был хорошо откормлен и выглядел довольным и ленивым, хвост на его широкой спине лежал красиво загибаясь кренделем...
Молодой собаке тоже досталась часть лапки, но она поваляла её в снегу и бросила...
Перед уходом, человек потрепал собак по загривкам и проговорил: - Ну теперь, давайте, лося ищите... Если найдёте - всем мяса хватит...
Он закинул двустволку за круглые, жирные плечи, поправил старую, искусственного меха шапку чёрного цвета и, с хрустом продавливая наст ногами обутыми в большие резиновые сапоги - ботфорты, тяжело зашагал к дороге, к оставленной там машине...
Собаки ободрённые успехом, убежали снова в лес и с ними увязался молодой Загря. Они, мелькая вдалеке, скоро скрылись в чаще...

...Волки принюхиваясь, обошли место под сосной, куда падали убитые глухари.
Волчица, наморщив нос и обнажив клыки, рыкнула, учуяв кисловатый запах пороха идущий от красных папковых стреляных гильз лежащих на снегу и брезгливо отошла в сторону. Глядя на неё, отшатнулись и молодые волки...
Через минуту, стая, вновь выстроившись цепочкой, по дуге, обходила сосняк, направляясь в сторону речной стрелки. Волчица вела их туда, где обычно останавливались машины охотников и где, эти нелепые, неловкие двуногие обедали, закусывая пили водку в конце дня, уже перед отъездом...

...Собаки, выпугнули крупного лося, из - за большой, поваленной давним ураганом, осины. Зверь поднялся не спеша, издали заслышав хруст снега под лапами бегущих собак.
Поднявшись, он осмотрелся переступая светло - серыми голенастыми ногами, легко несущими чёрно - коричневое крупное туловище, большую, ушастую голову, с болтающейся на шее длинной волосяной серьгой.
Увидев собак, зверь двинулся с места рысью широко переставляя ноги, сохраняя на бегу спокойствие и деловитость.
Собаки услышали стук копыт о пеньки, спрятанные под снегом, хруст сломанных сухих веток, метнулись вперёд и быстрая Белка первой увидела лося, поддала, затявкала, заголосила и скоро ей стал вторить басистый лай Кучума, и иногда добавлялся жиденький баритон Загри...
Лось, под холодным зимним солнцем, чуть пригрелся в лёжке, отошёл от ночного мороза, и потому бежал неспешно, разминая мышцы, разгоняя кровь по большому, тяжелому телу. Но разогревшись стал прибавлять ходу, по временам переходя в галоп...
Собаки, вскоре отстали, но возглавляемые азартной Белкой, бежали изо всех сил по хорошо заметному, "парному" следу...
Лось набрал ход и постепенно стал уходить от собак. Поскальзываясь, большой зверь выворачивал копытами сухой валежник, и куски смёрзшегося снега...
Охотник услышав лай Белки, а потом и Кучума, остановился. Он подождал, послушал, определяя направление удаляющегося, прерывающегося лая, потоптался, решая, что делать, но потом лай замолк и охотник, ещё послушав, начинающую замерзать тишину, тронулся дальше, в сторону дороги.
Там его ожидали товарищи, услышавшие два выстрела и на всякий случай, надеясь на удачу, пораньше вернувшиеся к машине...
Солнце уже опускалось за зубчатую, еловую кромку горизонта справа, за рекой, когда к машине подошёл Толстый. Он, распарившись от ходьбы вспотел, расстегнул ватник, тяжело отдувался и готов был скинуть и толстый шерстяной водолазный свитер, который ему по блату, достали ребята из районного сельпо...
Напарники его - Худой и Молодой, давно уже были у машины…
Они натаскали дров, разожгли костёр прямо на дороге, и жарили на ивовых прутиках сало, сидя на коротко отпиленных чурбаках оставшихся здесь ещё с прежних времён...
Заметив выходившего из леса Толстого, они, по его неспешной походке, определили, что он стрелял что - то по мелочи и успокоившись, вновь присели к костру.
Подойдя, Толстый бросил прямо на дорогу, глухо стукнувшего о землю глухаря и показал через пройму рюкзака, второго. Напарники, немножко завидуя удачливому приятелю, стали рассматривать птицу, цокая языками и взвешивая на руке распустившего мёртвые крылья, глухаря.
Толстый, скинул пропотевший ватник, хлопнув дверцей, достал оттуда свой мешок с продуктами и подсел к костру. Он улыбался, глядя на приятелей, зевающих, осунувшихся и усталых. С непривычки и недосыпу (проснулись рано и долго ехали по лесным дорогам), они заморились ходить по лесу и хотя снегу было немного - прилично наломали ноги...
Толстый достал из холщёвого мешка кусок копчёной свинины, хлеб, лук, бутылку самогонки. Подбросив в костёр дров, охотники разлили самогон в эмалированные кружки, чокнулись за удачную охоту и крякая выпили, поглядывая в сторону лежащих на белом, чёрных глухарей. Потом, хрумкая луком и чавкая, пережевывая хлеб с поджаренным салом, закусили и стали рассказывать, кто где побывал и что видел...
Но главным рассказчиком был конечно Толстый.
Он начал свой рассказ с того, как услышал собак в сосняке, понял, что это на глухарей; как крался; как прицеливался в двух сидевших рядом птиц...
Потом, как выстрелил - в начале по первому, затем по второму и как третий улетел в ужасе.
- Они упали даже не мявкнув - заключил Толстый и его приятели засмеялись. Самогонка разогрела и разохотила мужиков. Уже не чувствуя горечи и сивушного запаха, выпили по второй. На душе стало светло и свободно. Замаслившимися глазами они смотрели на солнечный закат, вяло закусывали, потирали зябнущие руки. Но Толстый, одел ватник, устроился поудобней и стал есть: хлеб, копчёную свинину, солёные огурцы, лук...
За разговорами не заметили, как где - то далеко, несколько раз тявкнула Белка.
Сумерки опустились на лес, на реку, на поля вдоль речной долинки. Заметно похолодало. Костёр поменял цвет пламени - жёлтое стало красным и заалело яркими оттенками. Темнота неслышно подкралась к машине, которая чёрным жуком, горбилась на обочине...
Разговоры смолкли... Стали прислушиваться...
Мороз прибавлял, и охотники начали застёгиваться на все пуговицы и поправлять шапки, натягивая их на подмерзающие уши...
День прошёл и после выпитой самогонки захотелось спать...
Толстый собрал оставшуюся еду, уложил всё в мешок, отнёс в машину, сел за руль, воткнул ключ зажигания и нажал на стартёр. Машина не заводилась...
Вместе с темнотой, пришёл мороз. Метал машины "накалился", набрался холода и казалось, что снаружи было теплее, чем в машине...
Толстый, морща круглое лицо, лазил в мотор, смотрел "свечи", ставил их на место, пытался заводиться - всё безрезультатно...
Худой замерз, его била крупная дрожь и он, то и дело монотонно спрашивал Толстого: - Ну как? - словно от этого вопроса, что-то могло измениться.
Молодой поддерживал костёр и без конца кипятил чай, хотя пить его больше никто не хотел...
В семь часов вечера, решили идти в деревню, ночевать, а утром по свету прийти назад и пытаться заводить снова...
Но собак не было...
Толстый матерился, свистел несколько раз, потом махнул рукой и стал собираться. Закинув рюкзаки за спину, они, оглядываясь на машину, поскрипывая снегом побрели по дороге.
Впереди уверенно топал Толстый.
- Никуда они не денутся... Придут сюда, покрутятся и рванут за нами - говорил он приятелям и те на ходу поддакивали. Все промёрзли до костей и хотели скорее в тепло, к людям...
...Через час после их ухода, вернулись собаки…
Последним, жалобно подвывая, притащился уставший за день беготни - Загря. Белка, несмотря на трудный день, была по прежнему активна - она отыскивала мёрзлые корочки хлеба, кусочки оброненного сала, колбасные шкурки и съела, пока озабоченный Кучум обнюхивал машину...
Белка поняла, что хозяин ушёл, но была уверена, что он вернётся и потому, обтоптавшись, легла в снег, на обочине.
Вслед за ней, на утрамбованной колее, легли Кучум и Загря. Там было жёстко, морозило снизу, но от усталости они не хотели двигаться...

... Волки, обошли машину по большому кругу. Волчица поняла, что люди от машины ушли, но когда они вернуться - не знала.
Зайдя под ветер, она учуяла запах собак, неслышно оскалилась, сверкнув в полутьме, вспыхнувшими яростью глазами...
Потоптавшись и ещё раз понюхав воздух, она легла и вместе с ней улеглись поодаль остальные. Длинная, зимняя ночь, только начиналась...
Через два часа, волчица, всё это время внимательно прослушивавшая тишину, встала, облизнулась и неспешной рысью, ещё раз повела волков делать проверочный круг.
Диаметр круга сократился и в какой-то момент Белка учуяла волков!
Она мгновенно вскочила, шерсть на ней поднялась дыбом. Всматриваясь в темноту, опытная собака залаяла гулким напряженным басом, как лаяла только на крупного зверя или на незнакомого человека.
Загря и Кучум всполошились, повскакали с лёжек, загавкали ничего не понимая со сна. Но им сразу передался страх и злоба Белки и они заголосили - при этом Загря бухал редко, а Кучум лаял тоже басом с подвывов в конце.
Лаяли долго, стараясь громкими звуками отогнать страшную опасную тишину вокруг.
Волки стояли и слушали…
Волчица высоко подняла голову, понюхала струйки вымерзшего воздуха, перешла с одного места на другое, и когда собаки на время затихли, она вытянув голову вперёд и вверх завыла: - У- У - У - начала она низко, потом тон возвысился до визгливо – злобного и опускаясь перешёл в пронзительное: - О - О - О - и оборвался...
Собаки вновь испуганно и яростно залаяли, но в ответ, подхватили вой волчицы остальные волки...
Это был страшный концерт! Кто слышал песню волка зимой, морозной ночью в безмерном, застывшем лесу, тот поймёт меня.
Казалось вся страсть, злоба, тоска и жажда крови говорили языком этих диких кровожадных «певцов», основным природным предназначением которых, было убийство...
Собаки под напором воющих голосов, замолкли, сбились в кучу и лязгали зубами от страха.
Они почувствовали, что это звучит песня их смерти, что уже не уйти, не убежать, не пробиться и остаётся только ждать развязки - может быть люди ещё вернуться...
А волки уже ничего не боялись - для них и этот мороз и эта ночь были одной из множества зимних ночей, а собаки их законной добычей, отданной им на растерзание равнодушной природой...
И потому, они не спешили...
Волки знали - это был их мир: леса, болота, поляны, перелески - всё необъятное пространство тайги заваленное снегом, прибитым к заледенелой земле морозом. И зимний холод, и эта насторожённая тьма кругом - тоже были частью их жизни...

... А собаки издавна служили человеку и были частью того мира, который принадлежал человеку. Эти островки человеческого мира, были разбросаны по земле, гудели моторами на дорогах, стучали металлом на стыках железнодорожных путей, когда по блестящим стальным рельсам проносились мимо дремучих, тёмных, лесных урочищ, вагоны с ярко освещёнными окнами и мелькающими тенями за ними.
Эти человеческие островки грязно и опасно пахли: горьким ядовитым дымом, помойками и бензиновым перегаром.
Люди и животные служившие им, спали, когда волки и другие лесные обитатели кормились, дрались за жизнь и охотились.
И наоборот, обитатели человеческого мира жили, бегали, суетились только тогда, когда над землёй вставал день и над горизонтом появлялось позднее солнце.
Ночами, для своей безопасности, от страха и неумения видеть в темноте, люди зажигали на улицах этих островов и островков, маленькие электрические солнца...
От страха же, люди сбивались в большие стаи и жили в многоэтажных норах, покрывая землю между этими норами толстой коркой асфальта...
Они были врагами земли, чистой воды, травы. Они валили деревья, сжигали леса, расширяли беспредельно свои городища, уничтожали птиц, рыб, и животных.
И хорошо, если бы они всё это ели. Но они, часто, просто травили всё живое вокруг себя...
Ели они тех животных и птиц, которых держали рядом - выращивали, "заботились" о них, а потом убивали и ели беззащитных, обманутых "лаской и уходом"...
Хищники!!!
Собаки были послушными рабами этих двуногих существ, и потому, волки ненавидели их как предателей, некогда вышедших из их рода, но променявших свободную дикую жизнь на конуру и миску жидкой похлёбки. Собаки, живя с человеком, утратили боевой дух, стали трусливы, и потому, их надо беспощадно уничтожать, без жалости и сочувствия...

... В это время, Толстый с приятелями, сидели в избе, одиноко живущего, старого лесника дяди Семёна...
Тот, услышав уже в темноте, стук в калитку и крики: - Хозяин! Отвори?! - испуганно закричал в ответ, через закрытую дверь: - Кто такие?
Потом со скрипом дверь отворилась и он продолжил: - Кого там черти носят? Кого надо?
- Отец - проговорил в ответ Толстый - пусти Христа ради переночевать. Машина в лесу заглохла. Охотники мы - потом помолчав, добавил: - Я Лёшка Петров, из Заболотья. Да ты меня знаешь. Я в прошлом годе, лес мимо возил с лесосеки, на нижний склад...
Дядя Семён помолчал, соображая - какой такой Лёшка, потом вспомнил, подумал, что в жизни такой человек с машиной пригодится и нехотя пошёл отворять калитку...
Через час, в доме топилась печка, осмелевшие гости развешивали на верёвках за печью влажные портянки и Толстый, почёсывая жирную волосатую грудь, рассказывал, как осенью, из кабины застрелил кабана, переходившего лесную дорогу, в темноте попавшего в свет фар...
Он варил глухаря в большой эмалированной кастрюле, а Молодой уже начистил картошки, и облокотившись о стол слушал с восхищением, как его старший товарищ живописал ситуацию...
- У меня всегда под сиденьем, в кабине, старенький дробовик валяется - распространялся Толстый...
- Мало ли чего? - глухаришка на дорогу сядет или тот же кабанчик на поле выскочит из леса. Они ведь машин почти не боятся.
- Вот и в этот раз. Стоит кабанишка в двадцати метрах от машины, смотрит, и в свете фар глаза зеленью отдают.
- Я не люблю спешить... Тихонько окно открыл, приложился прицелился и бахнул картечью - один, а потом и второй раз. Он и сковырнулся!
- Я выскочил подошёл осторожно, вижу, мёртвый уже... Тут же вывернул потроха, шкуру срезал, на куски кабанчика "разобрал", и в мешок сложил...
- Славный был кабанчик, сладкий - и Толстый довольно рассмеялся...
Он поднялся подошёл к пышущей жаром печке, помешал варево алюминиевым черпаком, попробовал на соль и тут же, грязными руками ссыпал картошку в кипяток и снова помешал...
В доме было жарко натоплено, пахло сладковатым запахом варившегося глухариного мяса - чуть ягодами и перепрелой хвоей...
За слезящимися, отпотевшими, грязными, кое - где треснувшими стёклами окон, стояла тёмная морозная зимняя ночь...

... Волки постепенно сжимали круг. Собаки уже не лаяли; они залезли под машину, жались друг к другу и повизгивая дрожали...
Волки, боясь запах железа и бензина медлили, стояли кругом вздыбив загривки и на одной ноте прерывисто рычали, сморщив нос и губы, обнажив белые острые клыки: - Р - Р - Р - Р - слышалось в темноте и из под чернеющей на белом снегу машины, в ответ, доносилось испуганное дрожание и лязганье зубов...
Луна серебряным полумесяцем, поднялась над чёрным зубчатым горизонтом, осветив мрачный застывший под снегом лес и прогал дороги, убегающей в темноту...

…Когда незадачливые охотники, в избушке дяди Семёна, уже храпели на разные голоса, когда мороз достиг апогея, волчица решилась!
Она как - то боком вышла на дорогу, на полусогнутых, напружиненных лапах, оскалившись подошла к машине, вначале на метр ближе, потом передвинулась ещё... ещё, и вдруг бросилась, и схватила Загрю, потерявшего от ужаса способность двигаться и сопротивляться! Выдернула его из под машины, полоснула клыками по гривастой шее. Собака повалилась на бок и тут же второй волк мощной хваткой вырвал часть собачьего бока, на мгновение обнажив белые рёбра...
С отчаянным визгом, Белка, на своих длинных ногах рванулась от волчицы, часто - часто толкаясь задними лапами, понеслась по дороге...
А - А - А - залился её тонкий визг и смолк - ближний волк в прыжке настиг её, ударом груди сбил и повалив, вцепился в глотку тренированной хваткой...
Кучум пытался убегать молча, несколько секунд, грызся с двумя волками, схватившими его с двух сторон, но вскоре с клокотаньем, захлебнулся собственной кровью...
Всё было кончено!
Волки оттащили трупы собак чуть в поле, подальше от пугающего силуэта машины и разорвав их на части долго насыщались, хрустя перекушенными костями и с треском разгрызая крупные...

...Утром, на рассвете, выпал морозный, блестящий кристаллами, иней, прикрыл следы ночного кошмара, присыпал кровавые пятна на дороге, и на восходе солнца, всё вокруг, празднично играло разноцветными искрам...

Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
или на страницах журнала “Что есть Истина?»: www.Istina.russian-albion.com
Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion


Август. 1999г. Лондон. Владимир Кабаков.







                Матёрый



Матёрый, вцепившись в шею, рванул к себе онемевшую, расслабленную от ужаса молодую собаку и на языке почувствовал солоноватый вкус крови.
Потом, волк встряхнул собаку не разжимая челюстей, и та слабо взвизгнула…
В это время, на поляне, из – за густых кустов, появился человек, всего в нескольких метрах от Матёрого, убивающего его собаку!
И так велика была, проснувшаяся при вкусе крови дикая ярость хищника, что он, бросив обмякшую жертву, метнулся навстречу человеку!
Но и человек был приготовлен годами охотничьих скитаний по лесной глуши к неожиданным встречам. Он, по-ковбойски крутанул ружьё с плеча, приклад привычно – удобно лёг в плечевую впадину, глаза мгновенно совместили прицельную планку и могучую, гривастую грудь, взлетевшего в прыжке Матёрого, палец легко стронул спусковой крючок, грянул выстрел, и солнце в сияющем синем небе вздрогнуло от звукового удара!
Тишина, осеннего яркого дня несколько раз оттолкнула выстрел, эхом раскатившийся по окрестностям и через миг, в округе вновь стало тихо и чуть слышно, посреди покоса, под ветром, загудела хвоей одинокая, пышно – зелёная сосна …
Мгновение спустя, услышали выстрел коровы, пасущиеся на отаве, возле деревни; лежащий на пригорке пастух лениво повернул голову в ту сторону, …
… Матёрый, умирая, казалось падал на землю долго - долго, превращаясь из живого, сильного, красивого хищника в мёртвое тело, неживую материю, плоть лишённую двигателя!
Душа волка, вылетела из дырки, пробитой пулей в грудных мышцах, и унеслась в пространства космоса, навстречу, родоначальнику всего живого, туда, в тёмные бездны вечности!
Жизнь Матёрого закончилась…
Человек, ещё до конца не понимая, что произошло, подбежал к собаке, невольно обегая по дуге, неподвижного, но всё ещё страшного своей убийственной силой, волка…
И так велик был по размерам мертвый зверь, так хороша была его густая, светло – серая, гладкая шерсть, что собака лежащая рядом, показалась охотнику маленькой, жалкой, слабой и некрасивой…
Зельда, тоже была мертва. Матёрый клыками, располосовал ей глотку, перервалартерию и кровь струёй, толчками лилась на траву из мёртвого, но ещё тёплого тела.
-Зельда! Зельда! – звал хозяин, почему – то шёпотом.
Присев рядом, он гладил её по блестящей, чёрной шерсти на спине, но увидев окровавленную рану на шее, понял, что она мертва…
Поднявшись, сдерживая накатившую ярость, подошёл к волку, опасливо потрогал ногой мёртвое тело, держа ружьё наизготовку, забыв, что не успел перезарядить его – всё случилось так внезапно и стремительно, что охотник немного потерялся.
Большой волчище, Матёрый, лежал перед ним распластавшись во всю длину. Громадная голова с закрытыми уже глазами, мощное туловище, длинные сильные лапы с серыми по низу подпалинами. Казалось, его тело продолжало жить, однако утратило способность двигаться, уже навсегда.
...Светило солнце, темнело прозрачной синевой холодное, осеннее небо, отливала изумрудным оттенком зелёная, мягкая трава луговины.
А посреди этого великолепия, на краю поляны, неподвижно сидел человек, опершись на длинное ружьё и с грустью смотрел на свою собаку, навсегда прощаясь с ней!
Поодаль от него лежал серый, крупный волк, а рядом, собака – лайка с распущенным пушистым хвостом и чернеющим на зелёной траве, пятном крови, совсем недавно вытекшей из её тела…

… Логово волчица устроила в старой барсучьей норе, среди толстых корней, большой, в два обхвата осины, упавшей от шквального ветра несколько лет назад. Волчица выгнала барсуков, только начинавших обживать это место, а барсучиху задушила и съела в два приёма - она в эти дни не была голодна.
Волк – отец, охотился в окрестных лесах и часто приносил к норе, из осинника на краю колхозных полей, зайцев и пойманных на току тетеревов…
Волчица перед родами стала раздражительной, часто рычала на самца и даже старалась его укусить, когда он, любопытствуя, слишком близко подбегал к норе...
После родов, волк видел волчицу очень редко. И только тогда, когда волчата подросли, он сквозь зелёную свежую листву, долго разглядывал, как маленькие щенки, играли вокруг лежащей на боку мамаши – волчицы, дрались играя, между собой, сосали материнское молоко.
Когда ветер, вдруг, скрипел сухой веткой на стволе над норой, волчата пугаясь, быстро убегали в нору толкаясь и перепрыгивая друг через друга.
Волчица в этот момент из состояния томной полудрёмы, резко переходила к насторожённому вниманию. Но, убедившись, что никакой опасности нет, снова ложилась, пользуясь отсутствием волчат и задремывала, тяжело дыша во сне, вздымая отвислое брюхо с голыми розовыми сосками…
Волчата быстро росли, и когда им исполнилось месяц, волчица начала их подкармливать мышами и лягушками, потом зайчатами и однажды, принесла к норе полузадушенного глухаря. Глухари в это время не могут летать и забиваются в «крепи», в кустарниковую чащу, где их иногда ловят лисицы и волки...
Волчата, сначала с опаской, а потом осмелев, набросились на обессиленную птицу и задушив, стали драться между собой, за большие куски окровавленного мяса…
Теперь, волчица по утрам и вечерам, водила свой выводок на водопой, к ручью, что бежал в глубоком овраге, прорытом людьми, на краю большого поля, отграничивая его от леса. Волк – отец к тому времени куда – то исчез, и волчица осталась с волчатами одна. Но погода стояла хорошая, пищи хватало всем и поэтому, волчица не очень обеспокоилась его отсутствием.
Изредка, в ясные, туманно – прохладные, тихие вечера, издалека, через весь большой лес, из деревни доносились, то глухие звуки удара железа о железо, то громко, беспокойно и часто мычала корова.
Волчица в этот момент настораживалась, а волчата на всякий случай прятались в нору. Волчица, долго нюхала воздух, убегала вперёд, по низинке, в сторону доносившихся звуков, а ночью, проснувшись напряжённо вслушивалась в тишину леса.
Изредка, из деревни, попутный ветер доносил лай собак и волчица вставала, беспокойно переступала с лапы на лапу, начинала тихонько повизгивать, словно жалуясь кому – то на одинокую, тяжёлую жизнь матери пятерых волчат…
В один из длинных, солнечных летних дней, когда волчица ушла на охоту, со стороны деревни, к логову подкрались люди, с длинными, чёрными ружьями, держа их наизготовку.
Они окружили логово, но перед тем, слыша их шаги и торопливый шепот, волчата спрятались в нору. Только самый сильный и самый любопытный из них, был в это время у ручья и ловил там лягушек, в сырых травяных зарослях. Он так увлёкся, что ничего не видел и не слышал вокруг себя.
Вдруг, со стороны логова, раздался громкий крик человека: - Нашёл! - и там, наверху, заговорили грубые мужские голоса: – Здесь они! Слышу, как они там поскуливают!..
Волчонок, дрожа от страха, побежал по дну оврага, по течению ручья, взобрался на крутой берег и побежал от норы в сторону, по распадку, туда, куда обычно, на охоту, уходила каждый день, на рассвете, волчица.
Не успел волчонок сделать несколько шагов вверх по склону, как от пушистой ёлки, отделилась фигура человека, с ружьём в руках.
Волчонок сильно испугался этого высокого двуногого страшно пахнущего зверя, юркнул в высокую траву, потом под куст и пустился бежать подальше от логова, от людей, о которых он инстинктом знал, что они опасны для волков.
Охотник с ружьём – это был лесник Матвей – очень удивился, увидев прямо перед собой, в высокой траве мелькнувшего тощего, почти чёрного щенка с большими ушами. Он никогда не видел не только волчат, но и волков вообще, и ему казалось, что волчата должны быть серыми, ростом с большую собаку и обязательно шумно бегущими или даже воющими.
Растерявшись, он не успел вскинуть ружьё, а когда приготовился стрелять, то волчонок уже исчез в лесной лиственной зелени…-Вот шляпа! – ворчал шепотом раздосадованный Матвей – проворонил волчонка…
«Но кто же, знал – рассуждал он про себя, огорчённо вздыхая -что они сейчас такие маленькие, такие тёмные и так не похожи на тех волков, которых рисуют в детских книжках…»
Он ещё повздыхал, поплевался, укоряя себя за неудачливость, но когда товарищи по облаве позвали громкими криками к норе, решил для себя, что никому об этом случае не расскажет, чтобы не засмеяли. «А следов сейчас найти нельзя» – решил лесник и утешившись, полез к логову напрямик, треща валежником…
...Волчица вернулась к норе днём. Ещё на подходе она учуяла множество человеческих следов, испугавшись убежала в дальний сосняк, сидела там, под корягой, дрожала всем телом, предчувствуя самое плохое…
На закате солнца, она не выдержала и завыла тоскливо и протяжно. Но щенки на логове не отзывались и пройдя ещё немного по кругу, центром которого была нора, она вновь «запела» тоскливо и страшно.
Так она выла весь вечер и в надвинувшейся темноте из деревни ей ответили лаем встревоженные собаки…
Около полуночи, она услышала в кустах, какое – то приближающееся шуршание и из чащи вылез дрожащий от холодной росы и пережитого страха, одинокий волчонок.
Она бросилась к нему, облизала тычасьмордой в теплое безволосое брюшко, а потом увела от разоренного логова, в дальний край большого болота, на другой стороне лесного массива. Ночевали они под корягой, и с тех пор стали жить без норы…
Волчица, ещё долгое время тосковала, выла вечерами, призывая откликнуться волчат, но кроме шума ветра в ответ, ничего не было слышно. Уцелевшего волчонка в такие моменты охватывала дикая грусть, и он пытался подвывать, повизгивая и взлаивая почти по собачьи…
Оставшись один с матерью, он стал быстро расти – еду, которую волчица раньше заготавливала на весь выводок, съедал один. Заботливая мамаша ни на минуту теперь не отпускала его от себя, учила, как надо выслеживать добычу, как подстерегать её на тропах и на кормёжке…
Жизнь постепенно вошла в обычное русло, и всё пошло своим чередом. Однако волчица помнила о потерянных волчатах и о людях, которые их забрали…
…Звери шли в ночной тьме по просеке линии электропередач, в сторону деревни, оставляя в глубоких торфяных колеях от вездехода, свои следы: большой – волчицы и рядом, маленький – волчонка.
Выйдя к широкой речке, долго стояли на взгорке и смотрели на далёкие деревенские огоньки, нюхали запах коровника и печного дыма, слушали, как сквозь сон, вдруг взбрехнёт особо нервная собачонка, ночующая под высоким деревянным крыльцом сарая или бани.
Река под берегом, мерно шумела сильными струями и изредка, в течении, всплёскивала рыба или ондатра…
…Волчонок вырастал крупным, всё знающим и умеющим в своей волчьей жизни, хищником…
Незаметно приблизилась, подкралась зима. Поля опустели, лес стал прозрачным и холодным. По утрам, на разъезженной грунтовой дороге, в лужах, застывала корочка прозрачного льда, пробегая по которому сверху, волчонок чувствовал, как непривычно обжигает холодом, голые подошвы лап.
Вскоре, после тёплого, тихо – солнечного дня, ночью, поднялся сильный, воющий ветер. Деревья вокруг, от напряжения, стонали и трещали стволами и толстыми ветками.
Волчица и волчонок лежали, на заросшем высокой травой поле и с тревогой вслушивались в жалобный шум леса.
Под утро, ветер внезапно стих и с чёрного неба посыпались белые снежинки, падая одна за одной с лёгким шуршанием, постепенно покрывая всё вокруг белой, празднично – поминальной пеленой.
Волчица изредка вставала, встряхивала с себя мокрый снег, нюхала стынущий воздух и покрутившись на одном месте, обтоптавшись, вновь ложилась свёртываясь калачиком и утыкая нос в распушенный хвост. По временам, она длинно зевала, сглатывая вязкую, голодную слюну.
Снегу в ту ночь выпало много, но на тёплой ещё земле, он скоро растаял.
И всё – таки зима началась. Дней через десять после первого снегопада, наступили сильные морозы, - стылая земля трескалась, и лужи на дорогах промерзли до дна…
Следующий снег выпал уже днём и остался лежать белым слоем подмороженной крупы, на которую, уже через три дня навалило зимнего мягкого, бело-пушистого снега...
Снегопад продолжался почти сутки и влажными хлопьями повис на деревьях и кустах, завернул, закутал снежным покрывалом ёлки и ёлочки от вершин до корней. Ручьи и речки покрытые льдом, засыпало, замело вьюгами и казалось, что жизнь в них умерла…
Но нет. Из нор под берегом, стали по ночам вылезать кормиться на прибрежную кромку медлительные, одетые в тёплые шубы бобры, обгрызая тальниковые заросли растущие вдоль реки.
На них и охотились теперь волчица с молодым волком. С вечера, они ложились на высоком берегу, под густой ёлкой и ждали темноты. В сумерках, чуть слышно начинала булькала вода над бобровой норой-хаткой, и волки уже знали, что бобры скоро пойдут заготовлять веточный корм, на случай возможной непогоды.
Бобровое семейство, за лето успело построить высокую плотину, которая не только держала уровень, достаточный для плавания под водой, но и была складом вкусного корма, на всю длинную и холодную зиму.
Бобры выбирались из конусообразной хатки в воду, и подо льдом подплывая к плотине кормились, обгрызая вкусную кору, с брёвен и бревнышек, уложенных в «тело» плотины за лето…
В этот раз, бобр – разведчик ещё в гнезде, долго и осторожно принюхивался, прислушивался и осматривался и только потом выбрался на заснеженный лёд через промоины – отдушины. Потом, остановившись вновь, сел столбиком, смотрел и слушал… И стоило снегу с шуршанием скатиться с еловой ветки, как осторожный зверь исчезал подо льдом и долго не показывался. Но после, всё повторялось с начала…
Вслед за разведчиком, убедившись, что всё споконо, на берег выбирались другие бобры…
Волчица, наученная горьким опытом неудачных погонь в темноте, хорошо слыша бобров, кралась, ползла к ним медленно, с остановками. Молодой волк подражая ей, делал всё так же осторожно…
Вот, изнемогающая от голода и ожидания волчица вскакивала, и на прыжках бросалась к зазевавшемуся у тальниковых кустов, далеко от воды, бобру…
Но охота тут только, по сути и начиналась. Все, что было до этого, - было выслеживанием.
Волки с двух сторон набрасывались на бобра, и старались не дать ему уйти в нору…
Изнурительная борьба не всегда заканчивалась успехом. Часто, бобр, израненный, истекающий кровью, уползал, прорывался к воде и нырнув уплывал в «хатку» - конусообразный, двухметровой высоты зимний бобровой домик, заживлять свои раны.
Под прикрытием толстых стен, сделанных из веток, бревёшек и липкой грязи, сцементированных морозом, он отлёживался в галерее «хатки», на подстилке из сухой болотной травы…
Но иногда, волки загрызали бобра до смерти, оттаскивали его тушку в чащу, там наедались до отвала жирным, нежным мясом, похожим по вкусу на зайчатину - ведь бобры тоже грызуны и питаются древесной корой…
Однажды, сопротивляющийся бобр, в схватке, так прокусил лапу молодому волку, что тот несколько дней сильно хромал и не мог быстро бегать, наравне с волчицей. Но та, по - прежнему видя в нём детёныша, не оставляла его и ловила зайцев и бобров одна, а молодой, как мог, помогал ей…
В середине зимы, когда наступили сильные морозы и выпал большой снег, волчица и молодой волк присоединились к стае из пяти волков, которая пришла в их места с севера…
Во главе её, стоял вожак, светло – серый волк, со шрамом на левом глазу, отчего это глаз всегда был полузакрыт и выражение на морде, казалось от этого злым и подозрительным.
В стае уже была волчица, два волка первогодка, ровесники нашему Одиночке (назовём его так для удобства различения) и один по второму году. Всего их стало семь…
Для всего живого в округе стая сделалась настоящим бедствием. Делая по полям и лесам круги длинной в пять – шесть дней, волки постепенно загрызли и съели всех молодых кабанов, много лосей и даже бобров, которых вылавливали попутно, во время оттепелей, когда те выбирались из воды на поверхность заснеженных берегов.
А снегу нападало за зиму около метра, и люди передвигались от деревни к деревне, только по прочищенным трактором дорогам…
Наконец наступила весна, и перед тем, как разбиться на пары, волки в стае начали грызться из – за двух самок. Но и самки между собой не ладили и в один страшный момент, вторая волчица напала неожиданно на мать Одиночки и загрызла её до смерти.
Одиночка остался около волчицы умершей от тяжёлых ран, а стая ушла дальше...
После того, как мать его умерла, молодой волк долго выл, изливая свою тоску, переживая своё наступившее так внезапно, одиночество. Он долго оставался рядом с неподвижным телом волчицы, но голод погнал его вперёд, и он ушёл на север, на поиски новой стаи…
Прошло три года…
Одинокий стал крупным, сильным волком. Его боялись и не любили в новой стае за необщительный, мстительный характер. Когда Одиночке пошёл третий год, он, в весенних драках отбил себе волчицу и вместе с народившимися волками составил свою стаю, в которой стал вожаком. Его волчица, была ему верной подругой и помощницей в погонях и разбоях…
… И, наконец, настал такой момент, когда Одиночка вернулся в места, где он родился и вырос, где был тот овраг и та нора, вылезая из которой, он впервые увидел солнце и небо.
Как - то, остановившись на днёвку вблизи старого логова, он ночью услышал, как лаяла собака в той самой деревне, к которой водила его мать – волчица, много лет назад.
Под утро, в тумане, оставив свою стаю в лесу, Одиночка подошёл низиной к броду через речку, и долго стоял там неподвижно, совсем недалеко от домов, слушал и нюхал воздух, и шерсть на его загривке вставала дыбом при звуках доносившихся от человеческого жилья.
Когда рассвело и из тумана выделились тёмные силуэты редких сосен, стоявших на высоком берегу, волк стронулся с места и ушёл догонять стаю.
Его подруга в тот год не смогла родить…
По последнему снегу, когда они уже вдвоём охотились на крупную лосиху, волчица получила сильный удар лосинным копытом по отяжелевшему брюху. После удара, она отползла в кусты и несколько дней лежала, там находясь между жизнью и смертью – острое копыто рассекло кожу и сломало несколько рёбер…
Одиночка охотился в округе и приносил волчице куски окровавленного мяса, но она не могла есть и только жалобно повизгивая, благодарно лизала его в нос…
Через некоторое время, она начала вставать на ноги, ходила к ручью на водопой, но потом снова ложилась. Она отощала и серая шерсть висела на рёбрах клочьями.
Вскоре, она начала понемногу есть свежее мясо и лизать кровь придушенных зайцев и тетеревов, которых приносил ей заботливый Одиночка.
Через неделю , волчица начала поправляться, но волчат в том году у неё уже не было…
Подошла осень...
Волчица совсем выздоровела, и только на бегу, чуть прихрамывала на левую заднюю ногу – удар копытом перебил связки сухожилий с левой стороны…
Две ночи назад, далеко – далеко на западе, они услышали из темноты волчий вой. Одиночка насторожился, а волчица долго слушала, потом подошла к нему, и словно успокаивая, положила голову на его мощный загривок. Одиночка пошевелился, лизнул волчицу в нос, и они тронулись вверх, по дну оврага, в поисках удобной и безопасной днёвки…
К этому времени Одиночка превратился в матёрого зверя – его острые клыки сверкали как ножи в мощной белозубой пасти, а широкая грудь с тёмно – серой гривой длинных волос, свисала вниз с мускулистых высоких плеч, придавая ему массивный и уверенный вид.
Он уже всё знал и умел из того что нужно знать волку, чтобы стать грозой всей округи, внушать страх не только кабанам, оленям и лосям, но и косолапому неповоротливому медведю. Одним словом он стал Матёрым волком…
Матёрый и волчица, утром, легли на высоком берегу заросшего густым ельником, ручья, чуть сочившимся сейчас, по глубокому песчаному руслу…
Когда раздался первый далёкий крик, Матерый не вставая, поднял голову, прислушался, определил, что это кричат люди, но очень далеко и потому успокоившись, задремал вновь.
Время шло своим чередом. Солнце стало круто подниматься над островерхим, тёмным ельником, а крики заметно приблизились.
Задвигалась уже и молодая волчица, а Матёрый поднялся, потянулся и глухо заворчал в сторону тревожащих его, звуков…
Через мгновение, неслышно, серыми тенями, они вдоль русла, пошли назад на север, подальше от беспокоящих их предчувствием неведомой опасности, громких людских криков…
Холодная ночь, сменилась ясным, хрустально – чистым осенним днём. Солнце блистало чистыми лучами с безоблачного лёгкого неба, прогревая травы на полянках и ветерок, чуть шуршал слоистой лёгкой корой на золотисто – жёлтых, крупных стволах зелено-хвойных сосен, стоявших в окружении пожелтевших берёзок и осин…
Ещё утром, Матёрый, шевеля острыми аккуратными ушами, уловил далёкий звук сильного мотора, который вскоре умолк и через какое – то время вновь послышались ненавистные ему людские голоса…
Горьковато пахло подопревшими палыми листьями, красно – золотыми, крупно – круглыми монетками, усыпавшими траву под деревьями. Всё это было привычно и знакомо волкам, и лишь надвигавшиеся ровной полосой человеческие голоса будили беспокойство и заставляли зверей постепенно сворачивать в сторону широкой лесной просеки, по которой, треща электрическими разрядами, широко шагали серебристые опоры линии электропередачи, протянувшей паутинки серебряных проводов через бездонный океан синего, прозрачного неба…
Человеческие голоса медленно, но неотвратимо приближались, а волкам, это движение перекрывало путь отступления через большое поле, с проходившей по его краю грунтовой дорогой к коровнику, находившемуся на краю полузаброшенной деревни, пахнущей бензином и пролитой смазкой…
Матёрый, чуя надвигающуюся опасность, резко свернул вправо, разглядев впереди, среди невысоких кустов, поляну. Волчица опрометчиво, чуть забежала вперёд и влево, и остановившись на краю просеки, начала осматриваться и прислушиваться…
Выстрел грянул неожиданно! Волчица взвизгнула от боли, подпрыгнула вверх, ужаленная зарядом крупной картечи, рухнула на траву, стала кататься, кусая себя за пробитый тяжёлым свинцом, бок.
Хлестнул второй выстрел и зверь, сильный и молодой, замер вытянувшись неподвижно в густой траве, добитый вторым смертоносным зарядом.
Через мгновение, дрожь последних судорог прошла по телу зверя и волчица умерла, так и не поняв, не связав воедино крики загонщиков и выстрелы из цепи стрелков.
Матёрый, после выстрела развернулся, прянул назад, в чащу, и помчался вперёд, распустив пушистый хвост на ветру, прижимая уши к голове, иногда оглядываясь…
После выстрелов, люди позади Матёрого закричали ещё громче, ещё азартнее и два раза тявкнула собака…
Почему – то, это тявканье собаки особенно запомнилось волку…
…Наконец, Матёрый, дрожа всем телом, остановился, прислушиваясь и ожидая волчицу. Потом, не дождавшись, сорвался с места, круто повернул влево и намётом помчался среди ольховых кустов в сторону густого молодого ельника. Он долго ещё бежал так, уходя все дальше от опасного места…
…Мелькая серым на тёмно – зелёном фоне ельника, он не останавливаясь, одним прыжком перескочил тропинку проходящую через лес, соединяющую две соседних деревни, и казалось, избежал опасности…
Наконец, сбавляя ход, перешёл на рысь, потом на тихий шаг, потом остановился и прислушался…
Волчицы не было…
Вокруг вновь установилась тишина ясного осеннего дня и только изредка неподалёку, под порывами ветра поскрипывала вершиной наклонённая сухая ель, опирающаяся на ствол толстой осины.
Людских голосов больше не было слышно, а там откуда они перед этим раздавались, затаилась коварная тишина…
Но и волчицы тоже не было...
Матёрый долго стоял неподвижно в еловой чаще, принюхиваясь и прислушиваясь… Однако лёгкого шуршания шагов волчицы всё не было. Только чуть шумел под напором лёгкого ветра, хвойный лес кругом, да ещё пронзительней заскрипела полу упавшая ель…
Потом убедившись, что волчица потерялась, Матёрый медленно, стараясь идти густой чащей, тронулся назад в сторону линии электропередач, часто и подолгу останавливаясь и слушая…
Наконец волк достиг сенокосных полян, одной стороной касавшихся леса, а другой, выходящих на просеку. Там среди молодых ёлочек, далеко, поблескивала серебром, вершина электрической опоры, несшая на себе тонкие ниточки гудящих, алюминиевых проводов….
В проёме, между двух кустов черёмухи, на зелёной траве луговины, вдруг мелькнул силуэт чёрно – белой, молодой собаки – лайки!
Ветер дул от нее в сторону серого хищника, и волк, учуяв ненавистный запах городского жилища и чуть подмокшей шерсти, приготовился к броску…
Собака – лайка, Зельда, отбежав от хозяина идущего следом чуть вперёд, в это время учуяла в траве утренний след тетерева и попыталась его распутать, уткнув нос в траву и ничего вокруг не замечая…
… Потеря подруги и унизительный страх, охвативший его при бегстве, разозлили Матёрого, лишили его привычной осторожности. Он прилёг в сухую траву, затаился, замер и только серые с жёлтым, блестящие глаза грозно и неподвижно следили за собакой…
Когда между ними оставалось метров десять, волк приподнялся, медленно переставляя напряжённые лапы, растянувшись и неслышно ступая, продвинулся в сторону жертвы ещё на несколько шагов, и вдруг бросился на собаку, длинными мощными прыжками!
…Зельда, только в последний момент увидела Матёрого и он был так велик, так свирепо целеустремлён, что её сковал страх, и она не смогла сдвинуться с места. Молнией обрушился Матёрый на собаку, смял её в один миг, вонзил привычной мёртвой хваткой блеснувшие в воздухе клыки в её шею, чуть ниже уха и рванул к себе…
Ненависть, возбуждаемая в хищнике злобой и местью за утраченную по воле жалких, двуногих созданий и их прислужниц – собак, заставила его забыть об осторожности, что и послужило причиной смерти Матерого...
...Всё происшедшее вслед за этим нападением волка на собаку, вы уже знаете…

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/glavnaya/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://www.russian-albion.com/ru/glavnaya/ Е-майл: russianalbion@narod

Лето 1999г. Лондон. Владимир Кабаков









Черныш

(Отрывки из романа «Симфония дикой природы»


… Стая волков, в которой молодой Черныш был седьмым, ходила по тайге широкими кругами и волчица хорошо запомнила места, в которых держались и кабаны, и лоси, и олени. Иногда по пути, они выпугивали из дневных лёжек высоконогих стройных косуль, убегающих в ужасе от одного запаха серых разбойников. В беге, они выпрыгивали высоко, взлетая над кустами, показывали белые «зеркальца» на заду, чем во многом облегчали погоню своим преследователям.
Но бег косуль был так лёгок и стремителен, что волки, прогнав их с километр постепенно отставали, а потом и прекращали преследование. Снег становился так глубок, что мешал волкам развивать большую скорость…
В один из дней, на красно – алом солнцезакате, стая вышла на следы крупной кабанихи с двумя подсвинками. Всего в помёте было при рождении девять поросят, но два умерли ещё в первый месяц жизни, а пятерых смогли отогнать от матки и потом задавить, дикие собаки, отбившиеся от человеческих поселений и живших в пригородных лесах как волки – их дикие предки…
… Волчица остановилась, понюхала воздух крутя головой по сторонам и решив что-то для себя, не спеша, пошла по длинной дуге, огибая большую поляну, с южной стороны ограниченную крупно ствольным сосняком.
Здесь, на границе леса и поля, земля в солнечные дни прогревалась, и снег, превращаясь в крупные кристаллы, постепенно испарялся, кое - где обнажая чёрно – серые полоски земли с остатками увядшей травы.
Тут и кормились кабаны, вспахивая верхний слой дернины, своими пружинисто - крепкими «пятаками», в поисках кореньев.
Дойдя до кабаньих покопок, волчица вошла тихой рысью в сосняк и вдруг, оттуда на поляну выскочила негодующе хрюкающая кабаниха, а за нею пара кабанят…
Волки мгновенно окружили дикую свинью и её детёнышей и стали теснить матку, стараясь отделить поросят, отогнать от свирепой и сильной кабанихи. Она весила не мене ста пятидесяти килограммов, и была покрыта чёрной с проседью, жёсткой щетиной, стоявшей на мощном загривке дыбом.
Она, словно танк, вдруг неожиданно бросалась на ближнего волка, который, поджав хвост бросался на утёк, а в это время матёрый и волчица набрасывались на пронзительно визжащих отбивающихся от хищников, кабанят…
С третьего раза, матёрому удалось перекусить сухожилия на задних ногах одному поросёнку и тот, так пронзительно завизжал, что кабаниха, бросив преследовать молодого волка вернулась к кабанятам, но было уже поздно.
Кабанёнок сильно захромал и подволакивал левую заднюю ногу, а второй вообще не мог бежать и дотащившись до кустов залег там. Кабаниха стояла рядом и делала короткие броски в сторону окруживших её волков, пытаясь если не отогнать, то хотя бы напугать хищников. Но всё было напрасно…
Проведя несколько часов в этих кустах, обессиленная, голодная кабаниха попыталась прорваться сквозь волчье кольцо. Она, выбежав на край поляны, попеременно бросалось в сторону двух переярков, отвлекающих её внимание, а матёрый и волчица в это время рвали беззащитных кабанят… И загрызли их наконец до смерти.
Кабаниха, с трудом оторвавшись от наседающих волков, пришла на помощь к кабанятам, но её детёныши были уже мертвы. Стоя рядом с ними, громадная, с вздыбившейся на загривке щетиной кабаниха была в несколько раз крупнее волка - вожака. Но она ничего не могла поделать с умной инстинктивной тактикой этих прирождённых бойцов и охотников…
Уже через час, одинокая кабаниха, поняла, что её поросята мертвы, оставила окоченевшие трупы и побрела в сторону рассвета…
Её, волки не преследовали, и как только она скрылась за густым ельником, вожак накинулся на одного поросёнка, волчица на другого…
Через час, на морозном солнцевосходе, под тревожно пронзительное стрекотанье сорок, сидевших на соснах над полем, волки разодрав кабанят на куски и растащив окровавленное мясо в разные стороны, насыщались, изредка утробно порыкивая, поднимая голову оглядывались и облизывали окровавленные морды.
Снег на поляне был вытоптан и на белом, были заметны следы крови, клочки чёрной кабаньей щетины и серой волчьей шерсти…
Для Черныша эта схватка была первым боевым крещением. Он помог волчице растянуть кабанёнка, вцепившись клыками в щеку жертвы, а потом перехватившись оседлал кабанёнка, в то время, как волчица сильной хваткой вырвала кусок мяса из незащищённого живота…
Черныш размерами и силой заметно был крупнее своих братьев и потому верховодил и в играх и в драках между подрастающими волчатами. Теперь по силе, он был третьим в стае после взрослых и потому ел намного больше, и рос, набираясь сил заметно быстрее…

…В конце декабря, волчья стая, проходя через болотистые перелески, остановилась в сосняке на днёвку.
Долго устраиваясь на днёвку, молодые волки тихо повизгивали от усталости и голода, располагаясь поудобнее вокруг вожака по длинной дуге. Заснули быстро, прикрывая от свирепого мороза влажные носы пушистым кончиком хвоста.
Волчица изредка глубоко вздыхала, задрёмывала и не просыпаясь взлаивала судорожно подёргивая лапами – во сне она гналась за лосем…
Над лесом стоял серый морозный туман, и неожиданно рано начались длинные зимние сумерки…
Голодные волки встали из лёжек раньше обычного.
Выстроившись походным порядком, они пошли на юг, в сторону моховых болот на которых две недели назад задрали молодого лосёнка, зазевавшегося во время кормёжки и не успевшего убежать за лосихой. Волчица вела стаю в ту сторону, надеясь перехватить и оставшуюся в одиночестве лосиху…
Выйдя к берегу широкого безлесного болота, волки легли в прибрежных кустах и Матёрый в сопровождении Черныша первой парой, стал переходить широкое открытое пространство.
Дойдя до середины болота, Матёрый вдруг остановился, словно споткнулся и долго, пристально рассматривал незнакомый предмет, похожий на корягу, торчащую изо льда наледи под крутым сивером – северным склоном, метрах в ста пятидесяти от волков. Наконец убедившись, что предмет совершенно неподвижен, Матёрый продолжил «переправу» и вскоре вся стая, перейдя попарно это опасное место, продолжила свой путь…
…Коряга, неподвижно торчащая под северным склоном, оказалась человеком, замеревшим на месте от удивления и невольного страха.
Когда стая ушла дальше, он с облегчением выдохнул воздух, перешёл болото и подойдя к свежим волчьим следам долго их рассматривал, удивляясь, как точно след в след шли один за другим серые разбойники, разбившись на пары.
Человек - местный егерь, занимавшийся в межсезонье, заготовкой, в этих местах, ивовых прутьев для плетения корзин, вспоминал сколько было волков и пытался по размерам определить половой состав стаи.
«Однако – думал он – эти волчки, если их оставить тут на зиму, могут вырезать всех кабанов, лосей, да и косуль прихватить на закуску. Это ж сколько надо мяса каждый раз, чтобы эту ораву накормить?»
«А потом они же волчат наплодят и тогда уже спасения всему живому в округе не будет!» - продолжил он размышлять, поспешая в сторону дома.
Отойдя с пол километра, он на всякий случай, спрятавшись за пушистой тёмной елью на берегу распадка, подождал, приготовив топор – ружья в тот раз он с собой не взял, - не последуют ли волки за ним по следам. Убедившись, что преследователей нет, он вышел на просёлочную дорогу и пошёл в сторону деревню, где жил и работал…
Войдя в деревню уже в темноте, егерь свернул в сторону дома своего приятеля, колхозного агронома и страстного волчатника, которому и рассказал о встреченной в лесу волчьей стае…
За вечер обзвонили всех охотников в соседних деревнях и договорились завтра утром собраться у оврага, в дальней части таёжной Пустоши, где обычно дневали проходные волки. Егерь был опытным волчатником и знал все места волчьих переходов и их днёвок.
Придя домой, егерь растопил печку, поставил в чугунке вариться картошку в мундире – он жил один, а жена и сын студент, зимами жили в соседнем городке, у родственников.
После ужина, достав с антресолей мотки бечёвки, с привязанными к ним красными тряпочками – «флажками», егерь проверил сохранность бечевы, крепко ли пришиты тряпочки и попив чаю, лёг спать…
Наутро, ещё в полной темноте, прихватив своего друга волчатника, они, на снегоходе укатил на Пустоши, где на развилке дорог, неподалеку от Оврага, стали ожидать остальных участников оклада…
Волки вошли в овраг сверху, ступая след в след и двигаясь один за другим. Впереди шёл Матёрый, который выделялся размерами, большой головой и серо – палевой гривой на широкой сильной груди…
Спустившись метров на триста в сумрачный овраг занесённый утрамбованным ветром и морозами снегом, стая остановилась, волки чуть разошлись, вынюхивая и выискивая место для лёжек…
Матёрый лёг на возвышении, носом к ветру. Остальные волки, быстро расположившись вокруг, обтоптавшись легли на снег и прикрыв пушистыми хвостами носы, свернувшись калачиком уснули.
Только Матёрый, ещё какое - то время вслушивался в тишину, нарушаемую свистом холодного, пронзительного ветра, и убедившись, что тайга, как обычно спокойно – равнодушна, задремал, положив голову на лапы…
…Рассвет застал стаю в Овраге. После вчерашнего длинного перехода, волки отдыхали…
Было по прежнему холодно, но ночью ветер прекратился, и алое от мороза, солнце появилось на зимнем, низком и безоблачном небе, во всей красе и величии незамутнённой природной чистоты.
Яркие, ещё по-утреннему розоватые лучи брызнули поверх вершин сосен и редко стоящих крупных елей, и снег заискрился, играя разноцветными огоньками…
Однако укутанные снегом деревья оставались совершенно неподвижными, и тишина охраняла это лесное зимнее сонное царство от вторжения мира яростной жизни, обычной для других времён года в тайге…
Вдруг позади, в нескольких сотнях метров, за тёмным, молодым ельником, что - то треснуло и человеческий голос, произнёс – пропел первый раз: - Хоп – хоп! По - шли ро-ди-мы-е!
Вслед, кто - то озорно и насмешливо заулюлюкал: - Э – ге – ге - гей…
С другой стороны оврага, тоже закричали звонкие человеческие голоса, безжалостно нарушая тишину дремучего зимнего леса…
Матёрый вскочил первым, заметался по поляне, и его тревога передалась остальным волкам. Волчица выскочила на бугор, замерла и убедившись, что голоса раздающиеся из ельника принадлежат людям, развернулась и на галопе понеслась прочь от опасных звуков, вдоль своих входных следов, на выход из Оврага. За ней помчались молодые волки и быстрее всех – Черныш.
Матёрый, на какое-то время задержался, оценивая обстановку, а потом решил попробовать прорываться, уходить в одиночку. Он свернул вправо и на широких махах, поднимая снежную пыль, утопая по грудь в белом снегу, галопом бросился вверх по склону…
… Волчица первая выскочила на линию стрелков притаившихся под и за деревьями, в белых халатах, которые делали их неподвижные фигуры невидимыми.
Грохнул первый выстрел, и тяжелое эхо пролетело над неподвижным лесом…
Заряд картечи встретил волчицу в прыжке, пробив шкуру проник в тело, перебил несколько рёбер и сломал крестец. Волчица, взвизгнула от боли и ещё по инерции проползла несколько шагов на передних лапах...
Затем, с двух сторон ударили ещё выстрелы и она, пробитая во многих местах, замерла распластавшись на холодном, белом покрывале снега.
Кровь, вытекая из её обездвиженного тела, чуть парила на морозе!
Два молодых волка, не успев остановиться, были встречены частыми выстрелами из цепи стрелков и тоже умерли, даже не увидев своих убийц!
…Черныш, после первого выстрела резко затормозил бег всеми четырьмя лапами, развернулся на сто восемьдесят градусов, и громадными прыжками понёсся вспять. Но тут же услышал впереди задорно злое: - Хоп – хоп – хоп…
И почти звериное: - Ха – й – я – я – я ...
В людях, во время загона, особенно в тех из них, кто страстно любил охоту, вдруг просыпался дикий прачеловек, и потому, они, в такие моменты готовы выть, визжать, рычать и драться за свою добычу! А внутри, ещё гордились этими, необычными для современного человека, чувствами…
Странные метаморфозы порой происходят с представителями рода «гомо сапиенс – сапиенс».
… За Чернышом увязалась и едва поспевала его сестра, молодая волчица, часто- часто отталкиваясь на коротких, но быстрых прыжках…
Вновь резко свернув в сторону, Черныш, по склону оврага выскочил к гребню и тут, от страха на его загривке вздыбилась шерсть: по краю оврага были на незаметной бечеве развешены красные тряпочки на уровне волчьей головы, которые чуть заметно и таинственно трепетали под несильным утренним ветерком.
Черныш, постоял мгновение вглядываясь, в непонятно чем страшное движение ярких «флажков», но тут снизу и слева, вновь грянули выстрелы и он, словно живая пружина, метнулся вперёд, на ужасные красные тряпочки и высоко выпрыгнув перемахнул страшное препятствие…
За ним последовала молодая волчица…
И всё!
Они были свободны, оставив в окладе, окровавленные мёртвые тела матери волчицы, своих братьев и сестёр…
…Вожака, застрелил молодой загонщик, идущий в цепи с самого краю, случайно заметивший мечущегося, в нерешительности перед «флажками», волка.
Выстрел был произведён наугад, но, как известно – новичкам часто везёт – случайная картечина попала Вожаку прямо в глаз…
Волчий загон завершился: в стае из семи волков, остались живы и ушли через флажки только два – Черныш и его сестра – уменьшенная копия Черныша, но только палевого окраса…
А молодые волки, ещё долго скакали вперед и вперёд, напрягая все силы, стараясь как можно дальше убежать, скрыться от страшного места…
Наконец тяжело дыша и высунув языки, волки перешли на рысь и по распадку, поднявшись на водораздел, не обращая внимания на следы оленей и косуль, избороздивших снег вокруг, перевалили гребень, и ушли в соседнюю речную долину…
Первое время, молодые волки голодали…
Теперь уже не было рядом ни Матёрого, ни волчицы, которые всегда возглавляли большие охоты и первыми бросались на крупных жертв. Теперь всё надо было делать самим.
Черныш, физически был сильным и крупным волком и после того как они на пару, отделив молодого косулёнка от убегающего стада, легко задрали его, он понял инстинктом, свою силу и готовность к убийству других! Тогда, жизнь волчьей пары стала намного легче…
… В январе наступили сильные морозы. Реки и ручьи промерзли до дна и вода выдавленная на поверхность, шурша салом - текучим льдом, медленно «плыла» вниз, образуя на поверхности неровности и вздутия…
Звери затаились в норах и укрытиях, а копытные отощали и чтобы выжить должны были кормиться много времени, иногда и днём.
Мать лосиха и Любопытная, поднялись повыше на перевал, где было поменьше снега, сдуваемого оттуда ветром, выбрали себе площадку, почти плоского вершинного болота и не уходя никуда прожили здесь все морозы, питаясь молодыми побегами ивы и осины, объедая вершины деревцев и кустов, а если не могли достать, то находя на деревце, тяжёлым телом, ломали промёрзшие насквозь стволики и на сломанных, обгрызали все ветки.
Дневали здесь же, ложась на снег сверху и поджав под себя костистые, длинные ноги, с коротко - жёсткой серой шерстью, на внутренней стороне.
Любопытная старалась всё делать подражая матери, но силы в молодом теле было заметно меньше и потому, она сильно похудела, и ряд широких, плоских рёбер проступили сквозь натянутую на брюхе кожу.
Солнце, в морозные дни, не могло пробиться сквозь холодный туман, и отсутствие света и тепла ещё больше угнетали молодого зверя…
Но к началу февраля отеплило…
На небе, чаще появлялось яркое солнце и в затишке, перед густыми сосновыми зарослями, солнечные лучи почти не задерживаемые чистым и сухим воздухом, растапливали снег и кое - где, даже появилась, протаявшая до серой прошлогодней травы, земля.
Лосиха приводила Любопытную сюда, на опушку, при самом высоком солнце, днём и молодая лосиха, может быть, впервые за всю зиму по настоящему отогревалась и крепко засыпала, а мать-лосиха сторожила её покой, чутко дремала, и часто поднимая голову повыше, оглядывала и прослушивала окрестности…
Но место тут было мало доступное и кроме большого стада изюбрей, кормившихся неподалёку, здесь никого больше не бывало.
… Раньше, в округе, волчья стая из семи волков, как по жестокому графику, еженедельно задирала то лося то оленя, то кабанов. Потом, она исчезла из окрестностей, и это позволило выжить многим копытным, включая и Любопытную.
Постепенно, молодая лосиха отошла от морозного стресса и даже стала поправляться, бока её округлились, шерсть заблестела и плотно прилегла к телу. Она начала дальше отходить от матери, проводя неподалёку, за пределами прямой видимости уже несколько часов, во время кормёжки. И только на лёжку они, по – прежнему, каждый день уходили вместе…
В конце февраля завьюжило, подули снежные ветры, хотя сильных морозов больше не было, и потому, лоси переместились на южные подветренные склоны, на которых ветер не делал глубоких заносов, пробиваться через которые, было трудно, даже длинноногим лосям…
… Однако это были уже угрюмые последние судороги зимы.
В начале весны, когда солнце всё выше поднималось на небо к полудню, а синие влажные сумерки сменялись прозрачной прохладой ясных лунных ночей, мать Сама, вместе с лосёнком перекочевала за водораздел и остановилась в широкой пади, по которой протекала небольшая, в высоких кочковатых берегах, река Хея.
Кругом ещё лежали глубокие снега, но на южном, высоком берегу реки, в редких сосняках, под деревьями образовались проталины, куда и выходила кормиться лосиная семейка…

…Черныш и молодая волчица к тому времени стали уже мужем и женой, избежав свирепых драк между кобелями – волками - в округе, больше не было других волков…
Брюхо волчицы заметно увеличивалось с каждой неделей, и волчья пара отыскала себе логово, в старой, покинутой барсучьей норе, очистив её от прошлогодних листьев и занесённого внутрь мусора. Эта нора, случайно находилась неподалёку от места, куда выходили кормиться лоси: матка и лось – сеголеток.
… Уже под вечер, пробегая вдоль реки, по гребню высокого берега, волки натолкнулись на лосиху и лосёнка Сама. При виде волков, шерсть на загривке лосихи поднялась дыбом и Сам, к тому времени уже ставший размерами с мать, придвинулся к ней поближе и гневно захрапел.
Волки, разделившись, обежали вокруг лосей и те, поворачивали головы вослед их движению, пристально наблюдая за волчьими манёврами.
Черныш, вздыбив шерсть на загривке, мелкими шагами приближался к стоящим бок о бок лосям, когда Палевая перемещаясь, совершила ошибку - подошла слишком близко, к готовой защищаться не на жизнь, а на смерть лосихе.
Оценив момент, мгновенно напрягшись, лосиха прыгнула вперёд, встала на дыбы и обрушила дробь убийственных ударов на Палевую, которая метнулась назад, но вытаявшие кусты черничника, на мгновение помешали ей увернуться от острого правого копыта, лосихи.
Чёрное острое копыто попало в заднюю часть тела, в крестец, рассекло кожу и повредило кость правой задней лапы. Черныш бросился на выручку, но Сам, неожиданно быстро отпрыгнул в сторону и развернувшись тоже поднялся на дыбы и стал передними копытами бить уворачивающегося волка.
Чёрная шерсть на загривке лосёнка торчала дыбом, крупные белые резцы оскалились и опустившись после серии ударов копытами на мёрзлую землю, Сам, ещё пытался укусить, бросающегося из стороны в сторону Черныша, старающегося забежать или сбоку или сзади, разъяренного и испуганного, сверкающего в злобном оскале белыми острыми клыками,.
Но, в конце концов, волк своего добился – отвлёк внимание на себя. Лосиха - мать бросила, визжащую от боли, ускользающую от ударов Палевую, и кинулась к Саму на выручку.
Отступая, скача то влево, то вправо Черныш уводил разъяренных, почувствовавших свою совместную силу, лосей от раненной подруги.
Наконец Черныш отбежал на несколько десятков метров и лоси храпя и поводя налитыми кровью глазами стали медленно, с остановками уходить, иногда имитируя броски - выпады, в сторону врага, от которых Черныш, якобы, в нерешительности, делал несколько шагов назад и в сторону…
Когда лоси скрылись за деревьями в соседний распадок, Черныш вернулся к Палевой, которая лежала и лизала отбитый зад, жалобно повизгивая от пережитого страха и боли. Черныш лизнул её в морду, словно жалея и понимая её состояние …
Вскоре, волчица приподнялась и подволакивая задние лапы, сильно хромая, пошла в сторону логова, сбоку сопровождаемая Чернышом…
…Несколько дней Палевая находилась между жизнью и смертью и Черныш, приносил ей по вечерам, приходя с охоты зайцев и птиц, а однажды и кусок косулятины. Но Палевая ничего не ела и только зализывала рану, жалобно поскуливая, глядя на Черныша влажными блестящими глазами, словно благодаря его за заботу и участие.
Через несколько дней, волчица начала поправляться, но ещё долго скакала по лесу на трёх лапах, а потом прихрамывала почти до первых зелёных листочков. В положенное время она родила мёртвых волчат, и потому на лето они остались по-прежнему парой, но жили около норы…

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/glavnaya/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal/ Е-майл: russianalbion@narod



Лондон. Владимир Кабаков








                Зельда




Зельда появилась у Андрея неожиданно и началась её история, когда Андрей с приятелями был в Качугской тайге и по весне собирал камедь, в вершине безымянной таёжной речки…
Заезжали уже привычно, на ГАЗ – 66 с будкой. Загрузили снаряжение продукты, собак Валетту и Тошу и выехали с утра, чтобы засветло добраться до конечного пункта.
Собаки вели себя прилично и без хлопот, уже под вечер они высадились на полевом колхозном стане, то есть рядом с вагончиком, на краю большой луговины, где летом пасут колхозных коров и где по осени заготавливают сено. Вагончик был небольшой, но с печкой и с железными кроватями, стоящими вдоль стен. Прямо из окна их нового жилища, были видны, далёкие холмистые горизонты, покрытые лесом, а в распадках, просматривались луговины, на которых летом и отъедается колхозная скотина.
Первую ночь переспали спокойно, а поутру, позавтракав кашей с тушёнкой, разошлись в разные стороны.
Гена, вместе с крупным кобелём – лайкой Валетом, отправился вверх по течению речки; Юра со своим Тошей – вниз по течению, а Андрей, прямо от вагончика, в сторону далёкого склона, на краю большой приречной долины…
Андрей, на первый раз далеко не пошёл и обследовал вершинки небольших распадков, выходящих в луговую долину. Камеди было совсем немного, и Андрей понял, что кто – то уже раньше здесь побывал, а то, что он собрал к концу дня, было той камедью, которая натекла за последние несколько лет. Камедь вообще, накапливается десятилетиями и потому, собранная один раз, восстанавливается очень медленно.
Но как всегда в таких походах, дело для Андрея было не только в камеди. Ведь была поздняя весна и потому ходить по лесам было легко и приятно – свежий, ароматный воздух, прибитая растаявшим снегом трава, широкие горизонты с видимостью на несколько километров…
Вот и в тот раз, Андрей уже через несколько дней почувствовал себя сильным и здоровым, каким он был ещё совсем в недавней молодости…
Вечером, возвратившись в вагончик они за ужином обменивались новостями, и Гена, в первый же день рассказал, что часа в четыре вечера, на луговины, вдоль широкой речной поймы, в одних и тех же местах выходят пастись косули.
И действительно, выйдя в тот вечер из вагончика с биноклем, Андрей увидел несколько жёлтых пятнышек на дальней полянке, на границе с лесом в истоке противоположного распадка. Он навел бинокль и понял, что это были косули, мирно щиплющие травку примерно в километре от вагончика.
У Андрея было ружьё, одностволка двадцать восьмого калибра и несколько металлических гильз, заряженных крупной картечью и он, наблюдая за козам (так в Сибири называют косуль) решил, что завтра же выберет время и подкрадётся к ним и попытается подстрелить одну, чтобы разнообразить меню их ужинов…
Назавтра, он крутился неподалёку от этой полянки, а когда время перевалило на пятый час после полудня, выйдя на край леса, увидел, на поляне парочку коз… Он, заволновавшись, побежал скрадывать, сделал полукруг, почти ползком подкрался к краю леса, но в последний момент, когда охотник, находясь в двадцати шагах, косули учуяли его.
Он сидел за толстым бревном держал ружьё на изготовку, и глядел за ними из под упавшего ствола, опасаясь высунуться сверху толстого бревна, хоть на сантиметр. Косули стояли неподвижно и смотрели в его сторону, но стоило Андрею поменять положение и начать приготовляться стрелять, как козы сорвались с места и мгновенно исчезли в лесу, проскочив в чащу, метрах в двадцати от него… Андрей негодовал, называл себя шляпой, но изменить уже ничего не мог.
Назавтра, он пошёл с утра, в противоположную сторону, и тоже, на одной из лесных полянок, на другой стороне болота, видел пасущихся косуль, но памятуя о своей вчерашней неудаче, он не соблазнился выслеживанием и скрадыванием, а прошёл мимо. Пройдя ещё несколько километров, он вышел к деревянному, старому домику с полуобвалившейся крышей и это оказалась, старинная бурятская охотничья избушка - юрта, которую он впервые встретил за всё время своих таёжных скитаний. Срублена она была шестиугольником и крыша, шатром поднимаясь к центру, заканчивалась дырой, которую можно было закрывать крышкой, закреплённой на шесте, изнутри.
На коленях, он протиснулся в маленькое четырехугольное отверстие, которое служило входом в охотничью юрту.
Внутри, Андрей увидел, что вместо печки посередине, был выложенный из плитняка, уже осыпавшийся очаг, где ночующие охотники разводили огнь, на котором и пищу готовили, и которым обогревались. Вместо двери, был сделан щит в размер отверстия, которым можно было закрываться в избушке, тоже изнутри…
-Вот так старина – думал он осматривая юрту. - Этому строению наверное лет шестьдесят…
В тот день, Андрей зашёл далеко и вернулся поздно и от Юры узнал, что Тоша отстал и остался ночевать в лесу…
Назавтра, они вместе пошли в сторону той лесной избушки, вблизи которой отстал Тоша…
Когда они, свернув с лесной дороги, подошли к зимовью, то увидели Юрину собаку Тошу, фокстерьера, сидящую под стеной домика, словно в гипнотическом сне.
Тоша, вначале даже не узнал своего хозяина, но разобравшись, завизжал от радости, и потом не отходил от Юры ни на шаг.
Андрей смеялся и говорил приятелям, что у Тоши, временно, от страха и переживаний одинокой ночи в глухой тайге, «крыша съехала» и потому, он впал в психический ступор. Приятели смеялись и подтрунивали над городским пёсиком Тошей, который, наверное, впервые в жизни испытал ужас ночного таёжного одиночества…
Все эти шуршания, чуть слышные шаги, всхлипывания и вскрикивания в ночной темноте неизвестных, а потому страшных зверей и птиц, привели собаку на грань умственного помешательства. И потом самое главное, - рядом не было привычного, родного хозяина, который в жизни Тоши играл роль родителя…
… Дни проходили за днями в походах по окрестностям. Однажды, Андрей зашёл в незнакомые места, и вдруг, идя по лесной дороге, увидел впереди, в прогале лесных зарослей, нечто похожее на небольшую деревеньку.
Когда он приложился и глянул в бинокль, то понял, что это металлические модули в форме домов, а потом уже догадался, что попал на полигон бомбометания.
Пройдя ещё чуть вперёд, из зарослей густого чапыжника, вспугнул нескольких коз, которые поднялись с лёжек и стремительно ускакали в чащу на высоких прыжках, взлетая в воздух и показывали белые «зеркальца» на заду…
«Значит, они не бояться ни гула самолетов, ни падающих «бомб» – подумал он, и продолжил путь.
Вдруг над головой, в далёком небе загудели моторы невидимых в серой дымке самолётов, застрочили пулеметы, и Андрей понял, что над полигоном идёт учебный бой…
- Ещё чего доброго начнут бомбы кидать – подумал он и увидел вдруг, под деревом, в зарослях свиного багульника, металлическую болванку голубого цвета с короткими стабилизаторами на конце, длинной метра полтора и в диаметре сантиметров тридцать.
«А вот и бомбы – подумал он и вдруг услышал гул новых моторов в небе и стук далеко упавшей металлической болванки, ударившейся в ствол дерева. Он забеспокоился и остановился, но уговаривал себя, что процент попадания такой болванки в него, настолько мал, что практически невозможен…
Это не было последним его приключением в тот день…
Уже на обратном пути, Андрей, выйдя на большую вырубку, вдруг услышал рявканье, как ему показалось козла – самца косули. Он остановился, долго вглядывался в открытое, широкое пространство, заросшее кустарником и высокой травой, а потом рявкнул в ответ и сделал это так умело, что «козёл» ему отозвался.
Некоторое время они перекликались и рявканье со стороны невидимого «козла» становилось всё пронзительнее и злее…
И только потом, когда на одном из открытых мест, он заметил мелькание коричневого в зелёной чаще, то запоздало понял, что перекликался с медведем…
Придя в вагончик, Андрей определил, что из кастрюли пахнет свежеварёным мясом, и Гена, нервно позёвывая, объяснил, что Валетка поймал косулю…
А было это так…
Гена, как обычно, в походе, на время потерял Валетку из вида и поднимаясь по крутому склону, вдруг заметил в густых кустах какое – то шевеление.
Потом, из чащи выскочил возбуждённый Валет, с шерстью торчащей на загривке дыбом. Гена, приготовив ружьё, пошёл вслед за собакой, которая, казалось, призывала его за собой.
Войдя в кусты, Гена увидел косулю, лежащую на траве, неловко подвернувши голову. Подойдя, он увидел капельки крови тянущихся полосой откуда – то сверху, и понял, что Валетка поймал её в кустах и задушил, пока она пыталась убежать вниз по склону.
Уже позже, разделывая, Гена обратил внимание, что у козы была сломана правая задняя нога. Именно сломана, а не перекушена Валеткой.
Пока хозяин разделывал косулю, Валетка вёл себя необычно, всё время озирался и нюхал воздух, поднимая голову высоко вверх.
Обдумывая всё случившееся, Гена решил, что косулю поймал какой – то большой хищник: может быть рысь, может быть россомаха, а может быть и медведь. Валет, скорее всего, вспугнул «хозяина» добычи, а тут и человек подоспел…
Может быть хищник, а это, повторяю, мог быть и медведь, затаился где – то неподалёку, в кустах, и собака его чуяла и потому нервничала…
Во всяком случае, лесовики очень хвалили Валетку за расторопность и с удовольствием ели вкусную косулятину…
Дня за два до этого, в избе, которая стояла пустая в ограде загона для скота, под вечер появились два молодых бурята из ближайшей деревни. Они пришли пешком, и тихонько устроились в доме ночевать, но Гена, вдруг обнаружил, что малокалиберная винтовка, которую он прятал в металлическом барабане сенокосилки, стоявшей на краю поля – исчезла…
-Они, они её забрали! Увидели случайно и забрали – повторял он вздыхая озабоченно.
Пришлось идти к бурятам разбираться…
Те, при виде трёх мужиков настроенных решительно и нервно поплёвывающих на пол, струхнули. Тозовку отдали и рассказали случай, который произошёл здесь, год назад, когда к загону, в котором ночевали колхозные коровы, тёмной ночью, подошёл здоровенный медведь.
…Большой и сильный бык, как всегда лежал вне загона и медведь подкравшись напал, на него свернул шею пятисоткилограммовому гиганту, и, несмотря на поднятый коровами шум, несмотря на то, что пастухи в доме проснулись и стали кричать и жечь бересту, зверь уволок быка на край поля, метров на двести от загона, и принялся его есть. Утром, испуганные пастухи обнаружили убитого быка, у которого было выедено пол бока…
… Буряты, тихонько переночевав, поутру незаметно ушли, понимая, что место занято – наверное, они приходили поохотиться, а взяв чужую мелкашку, они теперь чувствовали себя виноватыми перед незнакомцами и решили от греха исчезнуть…
Незаметно подошло время отъезда…
С утра, когда лесовики обсуждали каким образом выезжать до тракта и вывозить несколько мешков камеди, у вагончика появился колёсный трактор, который привёз на пастбища, мешки с удобрениями. Гена договорился с водилой, и тот, за умеренную плату довёз мужиков и их груз до тракта…
Расположившись на обочине асфальтовой дороги, они ждали попутки. Дело двигалось к вечеру, и путешественники, понимая, что попутку не так просто поймать, спокойно отдыхали, устроившись на мешках и непривычно радуясь свободному времени…
Вдруг, непонятно откуда, вдоль дороги, виляя хвостиком, к ним подбежала маленькая справная лаечка – щенок, весеннего помёта. Она была чёрной масти, весёлая, дружелюбная и сразу понравилась Андрею. Уже одно то, что она так далеко убегала от дома, говорило о её самостоятельном характере. А тут, скорее всего она потерялась и потому прибежала к людям!
Он приласкал собачку, и она стала через некоторое время, воспринимать его за хозяина. Осмотрев её, он понял, что она хороших кровей, но, скорее всего, живёт во дворе при своей матери – сучке, у которой не захотели отнимать щенков…
Когда Гена – главный организатор поездки, остановил два грузовика идущих в город и договорился с ними, за приличную цену доставить всю компанию в месте с грузом в город, Андрей решил, что он возьмёт этого щенка в город. Собаки у него в это время не было, а он собирался провести предстоящее лето в тайге…
Загрузили мешки с камедью в кузова, сами сели по кабинам и Андрей, вначале поместил щенка себе на колени, а когда собачка привыкла, опустил в ноги, на коврик, где она свернувшись калачиком, заснула и проспала до самого приезда в город. Грузовик развёз всех по домам и Андрей, рано утром постучал в двери своей квартиры, где его ожидало сонное семейство - была суббота, и на работу не надо было вставать…
Так Зельда поселилась у Андрея. Дети были рады новой собачке, жена без энтузиазма отнеслась к новому члену семейства, но неудовольствия тоже не выразила.
-А почему Зельда? – спросила она, услышав необычную для собаки, кличку.
И Андрей объяснил, что так звали жену, американского писателя, Скотта Фитцджеральда, которая славилась томной красотой и капризным характером.
-Она мне сразу понравилась – объяснял он знакомым. В ней есть, какой-то
присущий здоровым и сильным хищникам шарм, некая сила тела и духа…
Зельда водворилась в сарай, на место своих предшественников и потому, момент привыкания и к новым условиям жизни, и к новому хозяину, выпали из поля зрения Андрея. Но собаки, всегда любили его, за весёлый характер, за оптимизм и за то, что он треть своей жизни, особенно летом и осенью проводил в тайге…
Зельда оказалась спокойным, умным, послушным «ребёнком» и потому, у Андрея, с ней хлопот не было…
Первым большим походом был заезд, в зимовье, на Олу, таёжную речку километрах в сорока от города…
Было уже начало лета, листья на деревьях распустились в полный размер и доцветали последние яркие, весенние цветы…
Высадившись из рейсового катера, на причале у большой турбазы, Андрей с Зельдой прошли лесной тропой по берегу залива, переправились через речку Курминку по толстому бревну, положенному охотниками с одного берега на другой и срезая угол, пошли через заросшие березняком холмы, в долину Олы.
Место было замечательное. Обширная луговина, на которой каждую осень колхозники из дальнего посёлка косили сено и потому по весне, здесь всегда вырастала ровная новая трава, в которой то тут, то там горели оранжевыми венчиками цветы - сибирские жарки.
Было ощущение, что перед вами первозданный райский сад, оранжево – зелёный, с чудным ароматом смешавшихся в один букет весенних запахов: лиственничной нежно зелёной хвои, дикого лука – черемши и разных цветов, которые имея, каждый свой аромат, вместе составляли изысканно тонкий, прозрачный запах весны, от которого у Андрея быстрее начинало биться сердце, в предчувствии праздника свободы, хорошеё погоды и удачливого похода…
Так оно и случилось – при переходе первого же большого болота, из прибрежных кустов багульника, Зельда выпугнула двух глухарей, которые взлетев с шумом и треском, заинтересовав собачку, сели на невысокую лиственницу, на берегу болота, и стали крякая, сердится на собаку, выражая своё раздражение скрипучими, сварливыми голосами.
Андрей, прячась за кустами, не спеша, стоя на коленях в мягком, толстом мху, достал из рюкзака ружьё, изредка взглядывая на лиственницу, вокруг которой ничего не понимая, но явно интересуясь, этими крякающими существами сновала Зельда.
Собрав ружьё и зарядившись, он встал осторожно вглядываясь в крону дерева, а заметив мелькание чёрного оперения в зелёной хвое, прицелился и выстрелил. Один глухарь упал под дерево, и к нему кинулась Зельда, второй с шумом улетел, далеко впереди свернув в ближайший распадок…
Когда хозяин подошёл к глухарю, его собака, погрузив нос в оперение, кусала его за спину, а точнее придавливала челюстями, с сопением, почти с храпом втягивая сладковатый запах хвои и ягод, исходящий от этой большой и страшноватой птицы.
Выстрела, как и ожидал охотник, собачка не испугалась и первый раз у себя в голове, связала громкий звук выстрела и упавшую добычу…
Остановившись в зимовье, Андрей провёл в нём три дня, и ходил по тайге неспеша, высматривая высокие толстые лиственницы с дуплами, в которых иногда встречалась камедь…
Собачка бегала весь день вокруг хозяина, далеко не убегая, но и не мозоля ему глаза. Она разбиралась в незнакомых запахах, пыталась, что – то вытропить, но потеряв хозяина из слуха, бросала следок и сделав полукруг, выбегала на хозяйский след догоняла его и снова убегала вперёд…
Тот поход оказался удачным. Андрей заработал за три дня свою прежнюю месячную зарплату, которую он имел, работая в университете, учебным мастером…
Возвратившись из похода, Андрей отдыхал, или пережидал непогоду, а потом вновь отправлялся в тайгу, на несколько дней, на сколько хватало продуктов, которые он заносил в лес на себе…
Так прошло два месяца. Зельда за это время выросла и стала самостоятельной собачкой, знающей все лесные и звериные запахи. Андрей ею был доволен и надеялся, что из неё вырастет настоящая охотницкая собака.
Однажды, Андрей, с утра пораньше, ведя Зельду на поводке, вышел за город, пройдя по жёсткому, щебёнчатому шоссе несколько километров, свернул налево и по красивой, покрытой зелёной травкой дороге, вышел на речку Каю, и переправившись через неё по мостку - брёвнышку, по едва заметной среди кочек, тропке, вышел на противоположный, глухой, заросший крупным сосняком, склон.
Под ногами, он вдруг увидел покопки, свежие, и подумал, что это поутру, сегодня, кормился барсук. Зельда бежала впереди и мелькая чёрной шубкой, среди зарослей высокого зелёного папоротника – орляка, пыталась разобраться в следах.
Андрей зарядил свою двустволку крупной дробью на барсука и шёл склонив головы и рассматривая покопки, которые встречались всё чаще и чаще. Заметив боковым зрением, что Зельда встала как вкопанная и замерла, охотник поднял глаза и проследив направление её взгляда, увидел крупного, с круглой спиной и шерстистым загривком, кабана, который тоже стоял совершенно неподвижно в двадцати шагах, оценивая ситуацию.
Время словно на мгновение замерло, и озадаченный Андрей, помня, что у него в стволах крупная дробь, не знал, что ему делать - или стрелять, бесполезно, легко заранив зверя или перезаряжаться и тогда кабан конечно убежит…
Так и случилось…
Стоило Андрею шевельнуться, как кабан с места перешёл в галоп и исчез, убежал вниз по косогору и за ним пулей бросилась Зельда, молча, явно не понимая, что за зверь перед ней.
Обескураженный Андрей, чертыхаясь, переступал с ноги на ногу, не зная, что делать дальше, как вдруг снизу раздался яростный лай Зельды, и он почти побежал навстречу, забыв перезарядиться. Вдруг из кустов, навстречу охотнику выскочил всё тот же кабан и мелькая чёрными круглыми плотными боками, промчался мимо Андрея буквально в нескольких метразх, в обратном направлении, а вслед за ним, появилась Зельда, тоже на быстром галопе.
Растерявшийся Андрей развернулся, пропустив зверя вперёд прицелился в круглый, зад кабана и…не стал стрелять.
Он понял, что для такого крепкого на рану зверя, его крупная дробь будет, что слону дробина. Поэтому, он снова не стал стрелять, тратить патрон и увечить красивое, сильное животное…
Андрей в очередной раз обругал себя назвав раззявой, но делать было нечего – шанс остаться с добычей, с мясом, был упущен…
Вскоре возвратилась и Зельда, и хозяин похвалил её за настойчивость, а она не обращая внимания на его слова, кинулась к лёжке кабана, которая была совершенно на открытом месте! Потом, покрутившись неподалеку с минуту, она вновь с азартом кинулась распутывать свежие кабаньи следы…
…В начале сентября, лес раскрасился в яркие тона: берёзы покрылись золотом, а осины словно модницы - красавицы принарядились в красно - коричневые цвета, и по утрам трепетали круглыми листочками под свежим ветерком, реагируя на малейшее движение осеннего воздуха.
Речки очистились от летней мути, дно, было видно в самых глубоких местах, а на каменистых перекатах вода принимала золотистый оттенок, искрящийся множеством осколочков солнца…
Однажды, в эту пору Андрей возвращался из очередного своего похода, волоча на себе тяжеленный рюкзак с двумя десятками килограммов камеди. Он уже шёл с раннего утра, устал, согнулся спиной, и, вздыхая, вытирал пот с лица тыльной стороной ладони. Зельда бежала впереди.
Перейдя неглубокое болотце, из которого обычно, брали воду посетители зимовья стоящего на поляне, они свернули направо и вышли на луговину, через которую шла лесная дорога, в сторону, верхового шоссе…
Андрей вдруг обратил внимание, что Зельда, впереди, как – то засуетилась, опустила голову к земле и стала что – то на галопе вынюхивать, распутывая следы…
Не прошли они и двадцати шагов, как из придорожного осинника с шумом взлетел глухариный выводок и мелькая, чёрными с серым оперением (они ещё не успели вылинять) разлетелись во все стороны.
Зельда, вместо того, чтобы кинуться за ними сломя голову, уставившись в одну точку, медленно прошла несколько шагов, а потом вдруг прыгнула вперёд и поймала крупного глухарёнка, который почему – то не улетал и спрятался за кустом ягодника.
Обрадованный Андрей, воспользовавшись возможностью отдохнуть, сбросил рюкзак, подошёл к Зельде, терзающей беспомощного глухарёнка, который был уже величиной с крупного тетерева…
- Вот славная собачка – обрадовано похвалил он Зельду. - Она сама
поймала глухаря. Какая всё – таки умная и смышленая собачка…
Зельда повиляла хвостом, бросила неживую птицу и побежала искать других глухарей из взлетевшего выводка…
Позже разбираясь в произошедшем, Андрей вспомнил, всё что он видел здесь, свёл в одну картину и понял, как это произошло.
Зельда бежала впереди и вдруг наткнулась на свежие наброды глухариного выводка. Она по запаху определила направление, а вскоре и услышала их шевеление в траве.
Кинувшись туда, она выпугнула птиц, которые ещё не очень уверенно летали, особенно, когда их преследовали и потому, один глухарёнок, в панике, пролетая мимо лиственницы, крылом задел за сучок поранился и, спланировав чуть дальше, упал на землю и затаился. Но смышленая собака увидела место, куда он упал, кинулась туда, поймала глухарёнка и задушила…
Андрей был рад неожиданной добыче и отрезав глухариные лапки, отдал Зельде, как заслуженный трофей. Собака подержала лапку во рту, измусолила её, а потом бросила. Она, очевидно, была не голодна…
… Следующий интересный случай произошёл с Зельдой, на Оле, но на другой стороне речной долины. Андрей и его собака шли, как обычно, осматривая вершины распадков, в которых чаще всего и росли крупные лиственницы с потёками высохшей камеди в выгоревших дуплах...
Уже была середина осени, и на траве то тут то там лежали опавшие берёзовые, желтые листья, покрывая зелень травы золотыми акварельными мазками листопада. Лес погрустнел, притих и прояснился, видно стало далеко в разные стороны и казалось лесные горизонты раздвинулись, открывая взору, всё лето спрятанные в лиственной зелени детали панорамы и неровности почвы.
Зельда убежала куда – то вперёд и Андрей, опустив голову вниз увидел покопки в траве. В это время за бугром послышался звонкий, яростный лай Зельды и как ему показалось, рычание в ответ.
Немного испугавшись, Андрей зарядился пулями и стал осторожно подходить, к лающей собаке. Выйдя из под бугра, в просветы между берёзами, охотник увидел, что Зельда лает под большой выворотень, но что там за выворотнем, он не видел.
Взволновавшись ещё больше и уже представив, себе, что Зельда облаивает медведя, который спрятал зад под корневища, Андрей, начал по дуге обходить выворотень, видимый сначала только с тыла…
И когда он обогнул эту разлапистую корягу, то увидел, что под выворотнем никого нет. На душе у Андрея отлегло и он, подойдя к коряге вплотную, понял причину своей ошибки. Зельда, скорее всего, облаивала барсука, который кормился около норы, а потом в эту нору и спрятался. И это он рычал, отвечая на лай молодой собаки.
Задержать барсука, который имеет когти, острые как бритва и клыки, белые и крепкие, она не смогла и потому, зверек скрылся в норе. Андрей, подойдя ближе, снял ружьё, вырубил длинный ольховый шест и засунув в нору, стал щупать её дно. Когда он вытащил этот шест из норы, то кончик его был влажным.
- Ага – подумал охотник - барсук действительно там внутри, и выходить не собирается, хотя мой шест кусает. От этого кончик палки стал мокрым…
Разобравшись в ситуации и предположив, что может быть, в норе и барсучата сидят, Андрей снял «осаду», взял Зельду на поводок, и решил прийти сюда попозже, когда барсучата станут самостоятельными и он сможет подкараулить барсуков у норы…
Так он и сделал, придя в это место после листопада, отчего, местность и нора засыпанные толстым слоем палых берёзовых листьев, выглядели необитаемыми…
На всякий случай охотник караулил барсуков весь долгий вечер, сидя в засаде за высоким чёрным пнём, но всё было напрасно. Барсуки покинули нору навсегда.
Поздней осенью, Андрей уехал работать в Европейскую часть Союза, и возвратился только следующей весной.
Когда он летел домой, то всю долгую ночь в самолёте мечтал, как прихватив в компаньоны уже годовалую Зельду, отправится с нею в весенний, волшебный лес, в лучшую зимовейку и поживёт там недельку, с засидевшейся без хозяина в городе собакой….
Однако, когда он спросил про собаку жену, только – только проснувшись дома после бессонной ночи в самолёте, то узнал, что собаку, она совсем недавно отдала какому – то прохожему, знакомому охотнику…
С этого времени Андрей загрустил, и взаимное непонимание с женой переросло во взаимное отчуждение. Вскоре Андрей собрался и вновь уехал из дома и теперь уже навсегда…

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/glavnaya/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal/ Е-майл: russianalbion@narod

4 мая 2006 года. Лондон. ВладимирКабаков.









                Волчья преданность




Дом Василия, стоял на вершине холма, а его фермерский участок включал и широкую долину, спускающуюся к речке, и заросли кустарников вдоль дороги ведущей к дому, и большой покос, на котором фермер со временем хотел сеять пшеницу. Планы и желание работать у него были большие…
Ну а пока, он перебивался «с хлеба на воду»: держал несколько овец, четыре коровы, лошадь с жеребёнком, и конечно по мелочи – кур, уток, гусей…
С ним жила его жена Дарья и три ребёнка: Петька, старший сын Дарьи, и два его мальчика – Дима и Пашка, которого в доме все звали Павлином….
Василий Аксёнов приехал сюда, тогда ещё в колхоз имени Ленина, двенадцать лет назад, со строительной бригадой шабашников – они строили и отделывали изнутри, большой колхозный клуб…
Постепенно Василий перезнакомился с колхозниками и случайно встретился с Дашей, тогда девушкой девятнадцати лет, уже родившей мальчика Петьку. Отец Петьки, здешний ловелас, был призван в армию, и, несмотря на обещание жениться на Даше, так, и не вернулся в деревню.
Василий и Даша, после знакомства, часто встречались во дворе двухквартирного дома, в одной половине которого, временно жили приезжие строители, а в другой, она сама, Петька и мать Дарьи – Фёкла, давняя вдова запойного колхозного конюха, который сгорел от водки, когда Даше было семь лет.
Дарье, Василий сразу понравился. Это был спокойный, крепкого сложения мужик, уже однажды несчастливо женатый и брошенный женой. После развода, остались сиротами и две его дочки, которых он помнил постоянно и сильно скучал по ним.
Но жизни с первой женой, никак не получалось. Она его не любила, хотя и родила в свой срок двух милых дочерей. Она была так привязана к своей матери, так зависела от неё, что при любых семейных раздорах, - а дело это довольно обычное, особенно в первые годы совместной жизни, - забирала детей и уходила к теще, оставляя Василия на несколько дней, а то и недель в одиночестве.
Василий в эти дни к вечеру, бросал работу, напивался, чтобы забыться и не чувствовать себя изгоем и дома, иногда, от безысходной ярости и обиды, бил посуду!
В конце концов, властная тёща, которая своего простого, неучёного зятя ни в грош не ставила, нашла для симпатичной дочки другого мужа, пожилого уже, но состоятельно и красноречивого парикмахера. Несколько раз, Василий, по пьянке скандалил с новым мужем бывшей жены, требуя встречи с любимыми дочерьми. Но после того, как его за хулиганство в пьяном виде забрали в кутузку и крепко там поколотили, он кажется успокоился и смирился со своей горькой участью…
Во времена этих скандалов, когда Василий пребывал в пьяном угаре, его уволили со стройки, где он работал плотником. Однако вскоре, опомнившись, он нашёл новую работу на выезде, и пить почти перестал.
В очередной его приезд «домой», что бы повидаться с дочками, жена категорически потребовала от Василия, «очистить жилплощадь», с чем он безропотно согласился….
Так получилось, что в один прекрасный день, ему уже некуда было возвращаться из «командировки», но зато он и алиментов не платил, что ему помогало жить и на чужбине вполне прилично.
В те годы, в деревне всё менялось. Колхоз имени Ленина распался. Председатель, агроном и бригадиры, поделили лучшие земли и стали фермерами, заодно приватизировав на своих фермах всю колхозную сельхозтехнику…
Василий давно уже задумал завести себе клочок земли и жениться на деревенской.
Так и получилось. В начале, после долгих гуляний с Дарьей, по деревенским околицам, Василий переехал в дом к Фёкле. Потом была бедная свадьба, на которой, на столе вдруг оказалось двадцать с лишним бутылок водки. Все – и гости, и хозяева перепились, но наутро, вспоминали гулянку с уважением…
Через время, Василий стал оформлять документы на участок земли под ферму. Небольшие деньги для этого у него были – строители получали за работу несравнимо больше колхозников.
Василию повезло – он взял в аренду не только землю, но и полуразвалившийся дом, на заимке, километрах в четырёх от деревни. Кроме того, как мужик понятливый и рукастый, он отремонтировал старый, заржавленный трактор «Беларусь», поставив его на колёса купленные за две бутылки водки у приятеля, в соседнем хозяйстве.
Весной вспахали огород на ферме и всё лето Василий жил на заимке, занимался ремонтом дома и приглядывая за «придворным» хозяйством.
К осени дом был готов и второй раз беременная, Дарья переехала вместе с Петькой, к Василию.
Жили они дружно, и Дарья всем с гордостью рассказывала, что Василий почти не пьёт, разве что чуть – чуть, иногда, по праздникам.
Василий был мужиком самостоятельный, а то что первая его жена пыталась из него сделать подкаблучника, - так это на любого по жизни может свалиться…
А теперь нужды в водке у него не было, потому что в семье царили любовь и порядок – как жить и что делать в первую голову думал мужик, а ему давала советы и поддержку трудолюбивая и не избалованная женщина…
Первая зима, тем не менее была трудной. Порой было тоскливо и одиноко, и особенно в ветреные вьюжные ночи, когда казалось, что мира за стенами занесенного снегом домика не существует, или он недостижимо далеко. Но конечно, это только казалось…
К весне, Дарья родила Димку, и Василий летал всюду, как на крыльях – радостный и возбужденный. Вскоре прикупили ещё коровку и несколько овечек…
Поместили их в новом скотном дворе, который Василий построил сам, на задах, за огородом. Он провёл туда ещё в начале зимы электричество и проложил водяную трубу, установив электрический насос.
В начале лета, жить стало легче, и Дарья словно расцвела. Ей, хлебнувшей в детстве и юности горя и нужды, жизнь с любящим, спокойным Василием казалась праздником и при первой возможности, отложив в сторону распашонки и пелёнки, она чем могла помогала мужу.
Василий за это её ещё больше зауважал, а Дарья, чувствуя это, отвечала взаимностью. С первых же, после переезда дней, она не упускала случая, помочь Василию по хозяйству…
… Ферма росла, поголовье скотины умножалось. Но и количество работ возрастало соответственно. Так в хлопотах прожили ещё зиму…
Сельская жизнь достаточно однообразна: прежде всего работа, работа и работа. Перерыв только на ночь, на сон. Зато и результаты налицо…
По скотному двору гуляют справные коровки, шерстистые овечки. Из птичника раздаётся кудахтанье кур, кряканье уток и гоготанье гусей - шум на всю округу. Жизнь на ферме закипела…
Василий, выбрав время, съездил в город, договорился там с рыночными торговцами, и стал раз в неделю возить туда «излишки» – продукты с фермы: мясо, сливки и сметану, которые получал уже от трех коровок. На вырученные деньги купил телегу, сани, сбрую и прочую утварь для поездок…
Когда Димка начал бегать рядом с Петькой, Дарья незаметно родила Пашку. Василий гордился большой семьёй и стал работать ещё больше. Доход от фермы был пока небогатый, но и семья жила рачительно и экономно.
В начале очередной зимы, Василий купил телевизор, подержанный, зато цветной, ставший непреходящей радостью и для детишек и для Дарьи. Сам Василий смотрел телевизор редко. В основном передачи о природе и в «Мире животных».
Иногда он сердился на ведущего этой программы, хлопал руками по бёдрам и сердито выговаривал: «Что он показывает? Ну что он показывает?! Опять про собачек: пуделей и болонок. Прежняя передача была о кошечках, а теперь вот опять показывает московскую квартиру и её обитателей!
- Ты посмотри – обращался он к Дарье – хозяева этих болонок очень похожи на своих собачек, или наоборот – и начинал громко смеяться, ища поддержки у жены…
А между тем, дела в некогда процветающем сельскохозяйственном районе шли всё хуже и хуже. Фермеры разорялись или запивали от тоски и безысходности. Продукты которые они вырабатывали тяжелым трудом никому были не нужны, а продавать за бесценок алчным перекупщикам, никто не соглашался!
Деревни обезлюдели, молодёжь ушла на заработки и в поисках лучшей «сладкой» жизни в большие города, пополняя там ряды люмпенов, без корней и без веры…
… В округе появились волки!
Василий вспомнил рассказы своего вятского приятеля, с которым работал на стройке. Тот рассказывал, что во времена войны, в вятских лесах, волки стали нападать на людей и даже крали детей прямо из деревенских огородов…
Однажды, в тёмный зимний вечер, выйдя во двор по нужде, Василий, сквозь шум ночного ветра различил заунывные звуки волчьего воя. Он окончательно проснувшись, вернулся в дом, тихонечко оделся, стараясь не разбудить жену и детей, вышел из избы и прикрывая лицо от морозного, резкого ветра, сходил за огороды, на скотный двор – проверил, все ли электрические лампы горят над сараями; послушал, спокойны ли коровы и овцы.
В стойлах было темно и тихо. Пахло сеном и влажной коровьей шерстью. Овцы, услышав, как скрипнула знакомая калитка, затопотали у себя в овчарне. Василий постоял, послушал и успокоенный, вернулся в дом досыпать…
Но в душе, тревога осталась…
Как – то, в очередную поездку в город, он зашел в охотничий магазин и купил пачку патронов с крупной картечью и несколько пуль. «Пригодится – думал он лежа в санях, закутанный в овчинный тулуп, вяло, сквозь дрему обдумывая, что еще надо сделать, чтобы обезопасить ферму, от незваных «гостей».
Кобыла размерено и привычно тянула сани по полузанесённой снегом, дороге. Незаметно подкрались ранние зимние сумерки…
Вдруг лошадь дёрнула, сани заскользили быстрее, а кобыла, ёкая селезенкой, пошла рысью.
Василий приподнялся в санях и увидел, что его смирная Манька, швыряя снежные комья из под копыт в передок саней, бежит в сторону дома выгибая шею и крупным, темным глазом косясь влево и назад, в сторону густого придорожного кустарника. Василию даже показалось, что он заметил серые тени, мелькнувшие и скрывшиеся среди мерзлых веток, в чаще.
Приехав, домой, он Дарье ничего не сказал, поужинал и, одевшись потеплее, ушел на скотный двор, сославшись на то, что надо подремонтировать загон у овец…
Дарья и старшие дети смотрели по телевизору, какой – то сериал, о страданиях безответной любви бедной девушки не-то в Бразилии, не-то в Аргентине.
Собак Василий не держал: во первых, места были настолько безлюдные, что редко кто, кроме старенькой почтальонши приходил, а во вторых, он не любил шума, а собаки подчас брешут просто на ветер или на шуршание соломы, под его порывами.
И потом, в самом начале жизни здесь, они завели себе крупную беспородную дворнягу Шарика, у которого оказался неистребимый, охотничий характер. Иногда, он, видя, что хозяев нет поблизости, вдруг начинал гоняться за курами и поймав, душил их.
Однажды, он пробрался в овчарню и задавил двух ягнят, и был пойман на месте преступления. Василий схватил палку и колотил Шарика даже спрятавшегося в конуре, после чего «незадачливый охотник», сбежал и никогда больше не появлялся, но без ночного собачьего лая, фермерам спалось намного лучше…
Сняв с гвоздя ружьё, спрятанное под ворохом старой одежды в сенях, Василий, прихватил пачку патронов с картечью и через заснеженный огород, прошел на скотный двор.
Там потоптавшись, он неслышно приоткрыл дверь в загон, освещённый электрической лампой, зажал дверь щепочкой в таком в приоткрытом положении, и бросив на пол несколько охапок сена, лёг, запахнувшись шубой, а ружьё зарядил и положил рядом.
«Посмотрим – думал он, устроившись поудобнее, вглядываясь в дальний угол загона, где электрический свет не мог уже бороться с ночной темнотой, и где не было видно дальней изгороди – она притаилась во тьме…
Потом, когда глаза привыкли, человек стал различать поперечины изгороди – ему почему – то казалось, что волки придут оттуда.
Василий почти задремал угревшись, обдумывая, что делать, если серые разбойники сегодня не появятся. Вдруг в голове мелькнула полусонная мысль: «А почему бы ни попытаться подманить волков?»
Он поднялся, войдя к овцам, стал их легонько похлёстывать прутиком, овцы всполошились, затопотали, начали перебегать с места на место и тревожно блеять.
Забеспокоилась кобыла у себя в стойле, тяжело переступая коваными копытами по деревянному полу. Звонко, оглушительно звонко заржал жеребёнок…
«Вот так! Вот так! – повторял про себя Василий и вернулся к своей лежанке на полу у заднего выхода...
Время шло… Зимой темнеет рано, и Василий лежал уже довольно долго, когда услышал скрип открывающейся двери, в доме.
«Дарья вышла – подумал он – посмотреть». Потом дверь, закрываясь вновь, скрипнула. «Ушла ложится, - с необычной теплотой подумал он о своей жене. – Она ведь привыкла, что я по вечерам, иногда на скотном дворе работаю. Сама ляжет и детей уложит. И это хорошо. Незачем ее понапрасну пугать…»
Прошло ещё несколько часов. Время приближалось к полуночи. Ветер то дул и шумел, то стихая, оставлял временные промежутки тишины…
В один из таких промежутков, вдруг испуганно затопотали овцы в овчарне. Сердце у Василия застучало, руки невольно дрогнули. Он осторожно потянулся к ружью, схватил его крепко и стал пристально вглядываться в дальний край загона…
Но волки появились, откуда – то слева, неожиданно выйдя в полосу яркого света. Их серые, крупные силуэты, словно выплыли неслышно на середину освещённого пространства. Первый волк был заметно крупнее остальных, с пушистой гривой и хвостом опущенным поленом и острыми ушками на большой голове.
«Нет! Это не собаки – судорожно сглатывая наполнившую рот слюну, соображал Василий. - Эти крупнее собак почти вдвое и так осторожны, что сразу понятно – это дикие звери!»
Он начал медленно поднимать одностволку, прицеливаясь в волка, который был впереди.
За спиной у Василия, бесились от страха овцы, стены подрагивали от ударов и топот стоял оглушительный…
На этот раз заволновались и коровы, завздыхали и поднялись на ноги, хотя обычно в это время спокойно дремали. Кобыла несколько раз задела перегородку копытом. Страх перед серыми разбойниками передавался от скотины к скотине. Да и Василию было не по себе. А ведь у него в руках было оружие…
«Надо стрелять, а то животные весь сарай разнесут - решил Василий, и совместив мушку, прорезь прицела и лопатку волка, нажал на курок.
Грянул гром выстрела! Василия, отдачей от приклада сильно толкнуло в плечо, а волк, взвизгнув, высоко подпрыгнул и грянулся на покрытую снегом, мёрзлую землю, извиваясь всем телом. Второй волк незаметно исчез. Словно его и не было…
Вскочив на ноги, Василий скинул ненужную уже шубу, перезарядил одностволку и вошёл в загон…
Волк лежал уже неподвижно, словно вдавившись, впечатавшись в снег и налетевший ветерок шевельнул шерсть на его загривке.
«Он мёртв – заключил Василий и услышал со двора встревоженный голос Дарьи: - Василий! Ты чего там?..
- Иду – откликнулся Василий, и пошёл к дому, минуя овчарню, не забыв затащить тушу волка в тёплый предбанник…
Волк оказался крупным зверем, не менее сорока килограммов весом и оскаленная его голова блестела белыми длинными клыками, производя устрашающее впечатление…
Утром, Василий ободрал его, шкуру занёс в сени и растянув прибил по краям гвоздями, оставив сушить. Мальчишки долго разглядывали шкуру, а потом Петька, осмелев, потрогал мех пальцем.
Волчий труп, Василий оттащил подальше от дома и забросил в глубокий полузанесённый снегом, овраг.
На следующей неделе, поехав в город, он рассказа всё знакомому охотнику и тот сказал, что волчица придёт к его скотному двору, ещё хотя бы раз.
- Она сейчас будет жить где – нибудь неподалёку, а потом уйдёт искать себе
новую пару - объяснил он.
Возвращаясь из города, Василий сделал небольшой крюк и заехал к оврагу.
Волчица не только приходила, но и лежала рядом с мёртвым телом, какое – то время – снег под нею немного протаял.
«Она может быть и к скотному двору придет. Надо сегодня снова засесть в засаду – подумал он и пошёл к дому уже пешком, рядом с санями, держа вожжи в руках.
Вечером, как только стемнело, Василий с ружьём вновь огородом, прошёл на скотный двор и устроился там, как и в прошлый раз…
…Волчица пришла около девяти часов вечера. Она пробралась из дальнего, тёмного угла почти незаметно, аккуратно переставляя лапы и нюхая воздух, подошла к месту, где был убит её волк, постояла оглядываясь, а потом легла.
Ветер тянул в её сторону, и потому животные в стойлах и овчарне вели себя спокойно…
Василий сразу увидел волчицу, прицелился, но почему - то не торопился нажать на курок. Он уже собирался стрелять, когда волчица неожиданно легла на снег.
Сдерживая дрожь, Василий решался – стрелять, не стрелять. Ему почему – то вдруг сделалось грустно: «Хищник, а вот, тоже страдает. Привыкла, наверное, к нему. Одиноко ей теперь. Скучно, страшно и опасно, наверное, одной…»
Волчица, вдруг проползла немного вперёд, чуть слышно повизгивая. Василий снова вскинул ружьё и вновь не стал стрелять…
-А ведь мне её жалко – вдруг понял он и отпустил ружьё
Долго он ещё лежал, всматриваясь в волчицу, пока не начал задрёмывать – день был тяжёлым.
…Уже почти засыпая, он вдруг стрепенулся и его пронзила мысль: «А ведь она и не думает нападать на наш скот, она наверное пришла своего волка поискать… Думает – а может он ещё всё – таки жив?»
Василий приподнял голову и стал вглядываться в то место, где лежала волчица.
Но её там уже не было…

Эпилог:

Так получилось, что через некоторое время, я решил продолжить эту историю, посчитав, что без трагической концовки она будет неполной.
…Прошёл ещё почти год. Времена становились всё хуже и хуже. Бандиты в стране взяли под свой контроль всё, что ещё осталось инициативного и жизнедеятельного. Рынок на который Василий отвозил немного мяса, сметаны и сливок тоже сделался их вотчиной. Они поднимали цены на продукты, закупая их у деревенских жителей, за бесценок. Всем это не нравилось, но против «организации», как известно, одиночки не могут устоять.
В тот раз Василию деньги нужны были позарез – надо было платить аренду. Он зарезал бычка и овцу, забрал из ледника вчерашнюю сметану и поехал в город, как обычно, на телеге, загруженной мясом. Но на рынке, вместо знакомого продавца, Хромого Петра, его встретили молодые, наглые парни.
-Ну что там у тебя? - встретил его вопросом один из них, мордастый,
молодой ещё мужик с большим ртом и золотой фиксой на переднем зубе.
-Мясо… Много мяса, свежего – ответил Василий. Он ещё пытался
налаживать отношения с «новой властью».
Поговорив перед этим с бабкой Настей, которая продавала на рынке солёные огурцы и капусту, он узнал, что Хромого Петра, бандюки, на прошлой неделе избили, тут же за рыночной стойкой, и на следующий день он на своё место уже не пришёл…
Мужик потыкал пальцем в мясо, спросил: - Почём просишь?
-По пятьдесят за кило – решительно ответил Василий, сердцем чувствуя опасность исходящую от этого Большеротого… Он начинал заводится.
-Дам тридцать и не копейки больше – лениво протянул Большеротый и
впился в собеседника глазами.
-Я сказал пятьдесят – повторил цену Василий, сдерживая дыхание и стараясь, как мог относится к происходящему спокойно.
-Ты, мужик, слышал, что я сказал – обозлился Большеротый. – Ты это мясо
можешь своим деревенским воронам скормить. У меня, без тебя клиентов достаточно…
-Не хочешь, как хочешь! – тихо проговорил Василий, и повернувшись,
схватил мешок с мясом и зашагал на выход не сдержавшись, проворчав под нос: - Пошли вы!.. Я на вас ещё не батрачил…
-Что ты сказал!? – заорал Большеротый и выскочив из-за прилавка, почти
бегом догнал Василия и схватив за плечо, попытался развернуть. Но Василий отмахнулся, левой, свободной рукой и попал Большеротому в грудь.
-Ах ты, сука старая! – заорал тот и откуда – то из - под одежды, выхватил
блестящий острый нож. Одна из баб торговок вскрикнула, и Василий, обернувшись, увидел нож в руках Большеротого.
Дальше он всё делал автоматически, как его учили, очень давно, в армии. Сбросив мешок, он резко повернулся, длинно вытянувшись, используя инерцию тела, ударил правой ногой по левому бедру противника…
Тот упал, уронив нож на бетонный пол. Василий, ещё шагнул вперёд и второй удар – пинок пришёлся по голове, по испуганному, противно-большеротому лицу. Голова дёрнулась под ударом, Большеротый потерял сознание и упал на спину, ударившись затылком об пол.
-Василий отскочил, огляделся и не сдерживаясь проговорил: - В начале были
бандиты в кабинетах, народ мучили. А сейчас эти подонки жить не дают…
Он осмотрел притихших продавцов за прилавком и закончил тираду.
-А вы не терпите это! Их мало, а вас много! Если надо – убейте нескольких и будете сами себе хозяева…
Потом посмотрел на потупленные лица, выдохнул: – Эх! – подхватил мешок и вышел с рынка…
Домой он возвращался вечером, после того, как повидал Хромого Петра, продал ему мясо по сорок рублей килограмм и после, конечно немножко выпили, проклиная бандитов, чиновников, которые ничего не делают, а только болтают, да ментов, за то что стакнулись с бандюками…
-Сталина надо! – шумел обиженный, подвыпивший Пётр – Нового Сталина надо! Он бы постоял за народ, управился бы быстро и с этими грабителями и их покровителями!
-Тише! Тише! – уговаривал его Василий: - Нам же ещё жить здесь!
Расстались под вечер. Когда Василий на своей телеге выезжал из города, его обогнали две машины - иномарки. В одной из них сидел Большеротый с забинтованной головой и с синими подтёками под глазами. Их чёрный джип, с тонированными, непроницаемыми стёклами и зажженными подфарниками несмотря на светлое время дня, промчался до первого загородного леска и въехав в кусты, остановился там. Вторая машина развернулась и уехала в город…
Большеротый остался внутри, а двое с ружьями вышли, потоптались на месте и крадучись пошли к дороге…
…Выстрел из кустов раздался, когда Василий, сидя на телеге, проехал чуть вперёд от места, откуда стреляли. Заряд картечи попал ему в затылок и разбил череп вдребезги, словно арбуз. Василий умер мгновенно, на полуслове оборвав свою любимую песню: - Хасбулат удалой…
Напуганная лошадь прянула вперёд, ударив несколько раз копытами о передок телеги, но метров через двести успокоилась и привычной дорогой привезла труп Василия домой…
Дарья вешала бельё и когда увидела лошадь, телегу и лежащего в ней ничком мужа, испугалась. Она медленно подошла к убитому Василию, заметила кровь, потом разбитую выстрелом голову слипшиеся, в красно – серый ком, волосы и упав на колени завыла нечеловеческим голосом…
Напуганный Петька прибежал в деревню, почти в темноте и сказал бабке Фёкле, что отец Василий убит. Всполошившиеся соседи и соседки, уже ночью пошли на заимку, откачали Дарью лежавшую в дорожной пыли рядом с телегой и уже не могшую даже плакать.
Помогли перенести Василия в избу и обмыть его… Потом, уже возвратившись в деревню, позвонили в милицию…
Приехавший на заимку, участковый, покачивая головой осмотрел труп, составил протокол, сипло проурчал пропитым голосом: – Будем искать! – и уехал…
Похоронили Василия на третий день, недалеко от дома, на поляне, в берёзовой роще. Дарья кусала губы до крови, но не плакала…
Она с помощью своей матери Фёклы, настряпала перед похоронами блинов, заварила кисель и угостила всех присутствующих на поминках…
Все жалели её… Деревенские соседки любили Дарью за мягкий характер и потому, доброжелательно советовали продать всё и переселятся в деревню. Но Дарья наотрез отказалась: - Он здесь и я буду здесь! – отвечала она решительно…
… Так она осталась на заимке. Первое время от работы уставала нещадно, но эта усталость помогала переживать боль утраты…
Петька за лето заметно подрос и стал серьёзным и неразговорчивым подростком. Он, как мог, помогал, матери по хозяйству и скоро привык и лошадь запрягать и косой косить.
Младшие мальчики тоже повзрослели до поры. Они домовничали и топили печку, заготавливали дрова и убирали коровник. Бабка Фёкла, часто болела, но за детьми, как могла, присматривала…
Дарья часто ходила на могилу мужа, а следующей весной посадила в головах, молодой дубок, который прижился и летом, в ветреный день, шумел узорчато – матовой, зелёной листвой, словно шептал тихие слова утешения…

Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте «Русский Альбион»: http://www.russian-albion.com/ru/glavnaya/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal/ Е-майл: russianalbion@narod


Лето 2001 года. Лондон.